Неотвратимое Часть4

   У Волошина сбилось дыхание, кровь прилила к голове, в ушах застучали молоточки, и он испугался, что его тут же настигнет приступ астмы. Белый уже пожалел о своем вопросе, он и не догадывался о столь сильном чувстве его спутника к бывшей супруге, и очень удачно Борис Николаевич перевел беседу в спокойное русло, вспоминая о своих встречах с Львом Толстым:
   - Первое моё впечатление о Льве Николаевиче крайне туманно и смутно. Теперь оно мне представляется полусном, но по свидетельству ближних, всё было так, как я это помню.
   Мои родители издавна были знакомы с Толстым. Изредка Лев Николаевич к нам заходил в свою бытность в Москве. Обыкновенно он приходил к моему отцу – профессору с ходатайством за того или иного студента. В пять лет я знал о нем, что он – большой и он – граф. Что такое граф – я не знал. Очень хорошо запомнил с того времени спорившего с Толстым отца и присутствие матери.
   Есть у меня и другое воспоминание о Толстом, и оно столь же нереально, как образ, вынесенный из раннего детства, в котором я, не видя великого человека, живо переживал его присутствие. Это было седьмого декабря, на другой день после Николина дня. В этот день прежде бывал у нас весь университет по случаю именин отца. На другой день моя мать, утомленная именинами, всегда оставалась дома. Я скучал. Вдруг раздался резкий звонок. С кем-то прислуга довольно-таки грубо разговаривала в передней. Кто-то быстро потом побежал по ступеням. Все это я слышал.
   На вопрос матери, кто заходил, прислуга ответила:
   – Какой-то не назвался. Не разберешь – мужик или барин…
   Но мама взволновано сказала:
   – Догоните скорей, ведь это Лев Николаевич.
   Снова застучали шаги по лестнице вверх. Незабываемый мягкий голос раздался в передней, потом в гостиной, потом в рабочей комнате матери.
   – Вот Вы, Лев Николаевич, и не захотели зайти ко мне…
   – Почему Вы так думаете? Наоборот, когда я прохожу здесь по Арбату, я именно о Вас думаю.
   Лев Николаевич даже спросил мою мать, чем она занимается. Узнав, что она занималась хозяйством, он настоял, чтобы она не прекращала дела.
   – Пойдемте к Вам, я у Вас посижу.
Он зашел к ней, они поговорили с полчаса. Речь зашла о смерти:
   – Неужели Вы боитесь умирать? – удивился он и стал объяснять матери, как следует понимать смерть: как бессознательное появление на свет, так же тихо переход к иной жизни.
   Настоящие встречи с Толстым начались для меня через несколько лет. Я учился в частной гимназии Поливанова. Михаил Львович Толстой был сначала старше меня на один класс, после мы оказались в одном классе. Так я стал бывать у Толстых, живших тогда близ Девичьего поля в Хамовниках. Один год я бывал у Толстых по субботам. В эти дни у них собирались гимназические товарищи Михаила Львовича, подруги Александры Львовны, а также многие из взрослых.
   - Странное впечатление производил на меня дом Толстых. Здесь меня встречала смесь простоты с изысканностью, подлинного с чем-то высокомерно-несветским. Софья Андреевна держала себя милой гостеприимной хозяйкой. Дети поднимали невообразимый шум, беготню. Была, пожалуй, некоторая нарочитость в этом веселье, но нам, молодежи, некогда было об этом задумываться. На дворе мы играли в снежки, в доме мы бегали по комнатам, слетали с верхнего этажа в нижний, с нижнего – в верхний. Доходили до того, что, над фруктами и чаем, летел мяч, грозя разбить стаканы. Иногда, усевшись на лестнице, молодежь запевала песни. Одни чопорные лакеи в белых перчатках смущали нас своим светским величием, да, пожалуй, невзначай вскинутый на детей лорнет.
   Более всех из детей Толстого казались мне симпатичными в то время Мария Львовна да Ваня – прелестный мальчуган с густыми длинными локонами.
   Лев Николаевич то удалялся в свой кабинет, то выходил к гостям. Подпоясанный в синей блузе он стоял здесь и там, пересекая комнаты или прислушиваясь к окружающему, или любезно, но нехотя давал те или иные разъяснения. Он, видно, не хотел казаться невнимательным, а вместе с тем казался в стороне. Некоторые из нас чувствовали неловкость в его присутствии. У меня потом осталось странное впечатление. Мне казалось, будто Толстой не живет у себя в Хамовниках, а только проходит мимо. Мимо стен, мимо нас, мимо лакеев, дам: выходит и входит.
   Он вносил с собой что-то большое, иное, нам чуждое: свою гениальную жизнь проносил он мимо нас, а мы не видели этой жизни. Мы его только стесняли. Что он мог сказать окружающим? Окружающие его замыкали в тюрьму. В обществе средних людей, дам и довольно пошло остривших поливановцев Толстой производил впечатление великой тяжести.
   Мы скоро разошлись с Михаилом Львовичем, к тому же он вышел из поливановской гимназии.
   Разговор Белого и Волошина разговор происходил рядом с кантиной, там, где все обычно обедали. Обстановка вокруг была неспокойной. Со всех сторон нагнали войска. Войска стояли на постое и в Арлесгейме, и в Дорнахе; порою по улицам Арлесгейма, где жил Белый вместе с Асей, и по дороге мимо "Bau" проходили нескончаемые вереницы швейцарской пехоты. На лугах за Дорнахом по направлению к Эльзасской границе были расставлены пушки; всюду можно было видеть отряды швейцарских кавалеристов с высокими, белыми султанами. В долине между "Bau" и Арлесгеймом были расставлены повозки и фуры военно-телеграфного парка. Всюду летали солдаты велосипедисты, развозя приказы; а над "Bau", на гребнистых высотах Гемпена, в расстоянии получасового подъема в горы, была расставлена тяжелая артиллерия; и оттуда, с гор, опускаясь к Дорнаху по вечерам, валили толпы солдат-артиллеристов, - мимо кантины. Вечерами на улицах Арлесгейма разгуливали толпы солдат, задевая прохожих девушек.
   Антропософы оказались в самом центре военной полосы. В эти дни в присутствии Доктора, докторши из антропософов учили всех желающих делать перевязки. Невольно антропософы косились на солдат, с удивлением озирающих "Bau" и толпящихся у загородок пространства, отведенного постройкам. Здесь были груды щепок и легкого, воспламеняющегося материала. Солдаты же всюду разбрасывали окурки; от одной искры при такой суши мог вспыхнуть пожар; поэтому мужчины-резчики, в том числе и Белый, собрались на специальное собрание в кантину: обсуждались меры к охранению "Bau" на случай пожара, и для предотвращения всех возможных хулиганских выходок посторонних.