Красноармеец Генка...

Генка приехал в уездный город N летом. Родители отправили его подальше от Петрограда, где становилось совершенно небезопасно, в этот городок, желая в неспокойное для всей России время как-то обезопасить свое чадо. Генке недавно исполнилось семнадцать и он, достаточно быстро освоившись с местными, стал завсегдатаем сельских посиделок молодежи. Надо сказать, что N хотя и записывался городом, по современному более походил на разросшееся село, каковые в наши дни носят название поселка городского типа. Генке это место виделось простой деревней, в отличие от привычной ему столицы.

Жил он у своей бабушки по маминой линии в двухэтажном домике. Внизу располагались разного рода хозяйские помещения, двор с курями и поросятами (коровы бабушка не держала), и маленькая коморка самой хозяйки. А на втором этаже была жилая часть с гостиной и двумя спальнями, в одной из которой и разместился Генка.

Почти все лето пролетело так, что Генка разве что ночевать приходил в свою обитель, а все дни пролетали в разговорах о том, что будет и как теперь надо жить в новой свободной России, свергнувшей гнет царского самодержавия. В компании молодежи были и ребята постарше, агитировавшие остальных вступать в коммуну. Что такое коммуна Генка не понимал, но звучало это солидно. А когда некоторые из тех, что постарше стали расхаживать в кожанках и с оружием, стало ясно, что надобно решаться. К тому же и девчата, что побойчее все свое внимание теперь уделяли коммунарам. И огненная Нинка тоже. Нина Генке очень понравилась: длинные рыжие волосы как огненный сноп так притягивали его, что он забывал обо всем белом свете. А уж когда она одаривала его своим взглядом, то столичный юноша просто терял весь рассудок. И он, это было видно, Нинке запал в душу…но эти кожанки…Против них Генка никак не смотрелся.

И юноша решился. Правда, надо честно признаться, что поначалу Генке вовсе не по нутру пришлось, когда старший коммунар объявил о ночной операции, как они все пойдут раскулачивать местного торговца, чья лавка и собственно дом располагались через пару дворов от домика его бабушки. Этот совершенно безобидный купец как-то не походил на лютого врага. Напротив, он всегда приветливо здоровался с молодым человеком, и когда бабушка посылала Генку к нему за снедью, тот всегда находил для юноши не только доброе слово, но и кулечек с какой-нибудь сладостью.

Когда коммунары ночью вломились в дом к торговцу сам Генка остался в дверях и лишь издалека слышал происходящее. А происходящее оказалось страшным: самого хозяина дома выволокли в нижнем белье на двор и прямо на глазах Генки несколько раз проткнули штыком. А затем в самом доме слышались детский плач и женские крики. Спустя короткое время коммунары стали выносить в мешках имущество, нагружая подводы, и к утру раскулачивание было закончено. Три телеги с добром поехали в коммуну. Генка был удручен, однако старшие кожанки объяснили, что все это добро крайне необходимо армии для борьбы с белогвардейцами и что без экспроприации (это слово Генка тоже впервые услышал тут, в коммуне) молодая страна советов не выживет.
Еще несколько раз он ходил в такие операции с коммунарами, и лишь помогал в погрузке экспроприированного. Но однажды старший позвал Генку с собой тогда, когда все только начиналось и тогда он впервые выстрелил в человека. Страх и ужас сковал его так, что он не мог и пошевелиться и если бы не огненный взгляд Нинки, наверное, выстрелить бы Генка так и не смог.

Постепенно Генка привык быть в самом пекле и снискал уважение даже среди своих старших товарищей. А его боевая подруга Нинка теперь уже не смотрела на других коммунаров и восторгалась лишь им. Когда в город N пришел отряд наступающей Красной армии, то Генка первым записался в отряд. Второй записалась Нина. Так вместе они и вышли с отрядом красноармейцев, когда те продолжили свое наступление.

Генка не стушевался и в отряде. Его посылали на ответственные задания и он ни разу не провалил порученное ему дело. Так случилось и в тот самый день, когда отряд оказался на окраине одного поселка, который был под контролем белогвардейцев. Отряд старался подойти незамеченным, однако, все вышло вовсе не так, как предполагали бойцы. Гулко зазвучал набат с церковной колокольни, и вместо молниеносной атаки отряду пришлось целых три дня выбивать защитников из укрытий. Не обошлось и без потерь. Тем яростнее обрушился отряд на жителей, когда красноармейцам, наконец, удалось занять поселок. И Генка со товарищи первым делом метнулся к церкви…
Он еще только подбегал к ней, когда во вратах показался священник – согбенный старик в камилавке. Нинка успела первой оказаться у старика и схватить его за плечо. И тут старый священник что-то шепнул ей на ухо такое, от чего Нинка остолбенела и отпустила старика. Когда Генка подбежал к ним кипя от ярости, произошло странное: его рыжая Нина повернулась и, закрывая собой старика закричала:

- Не трогай его!
- Уйди! – с яростью прокричал Генка. Но Нина даже не пошелохнулась.

Генка и сам не понимал, что с ним произошло. Он будто бы был и не он вовсе. Стукнув рукоятью револьвера по голове Нине он несколько раз выстрелил в священника. Тот упал без звука тихо, как падает осенний лист. Генка лишь краем глаза взглянул на старика и волосы его сами зашевелились на голове, только он разглядел крест, вывалившийся из распахнувшейся телогрейки – белый, вырезанный из кости наперсный крест с отколовшимся краешком…

Это было давно, в Петрограде. Генка, тогда еще пятилетний мальчуган, немного испуганно встречал вместе с отцом и домашними папиного папу – своего деда. Отец Петр -–так все обращались к этому пожилому человеку с белой бородой. Генка поначалу его побаивался – он робел и перед самим дедом и перед его длинным платьем, которое все называли подрясником. И лишь крест дедушкин не вызывал у Генки страха – красивый большой, вырезанный из кости белый священнический крест, у которого был отколот небольшой кусочек с самого низа. Генка, поборов страх и нерешительность усаживался к деду на колени и игрался с крестом.

- Деда, а почему у тебя такой большой крест? – интересовался паренек.
Дед игриво подмигивая надевал крест на Генку и говорил:
- Потому что я священник. Вырастешь- и у тебя такой же будет!
- А я тоже буду священником? – вновь испуганно спрашивал Генка.
- Это как Бог даст, - загадочно отвечал дед, - если Он решит, что так будет лучше, то будешь…

Сколько стоял Генка рядом лежащими перед ним убитым священником и его огненной Ниной он не знал. Кто-то тронул его за плечо, и он очнулся и побежал и скоро скрылся из глаз своих боевых товарищей. Отряд пробыл в поселке почти неделю, но Генку так и не нашли, он как сквозь воду провалился…

Прошли годы. Отгремели страшные кровавые дни гражданской, наступили еще более кровавые годы лихолетия, а затем подступила и Великая Отечественная – не баловал Господь Россию в двадцатом веке. Развенчали чуть позднее Сталинский культ и наступила оттепель. Ну, кому оттепель, а церкви та оттепель была как жгут на горле. Наступили шестидесятые и Гагарин слетал в космос и, как с пафосом заявляли преподаватели кафедры научного атеизма различных образовательных заведений: «Никакого Бога он там не увидел!»

Жизнь у Нинки по бабьи рассуждая сложилась не очень. Поубивалась она по своему Генке, а потом и понесла от одного из его соратников. Потому и оставили её в очередном уездном городе, когда подступила пора рожать – кавалеру её молодая мама с чадом в войне сильно не требовалась.
Родила она сынишку да так и осталась в этом городке – а куда податься-то? Вчерашних героев через одного в лагеря отправляют, родных гражданская унесла. Образования у нее на случилось, так она и прибилась к больничке, в которой сама и родила. То уборщицей, то на кухне. Окончила скорые курсы и стала еще медсестрой подрабатывать. Пока молодая была и рыжая, то пару раз случалось, что пыталась свою женскую судьбу наладить, да все как-то не образовалось, не смогла до конца своего Генку позабыть. Так и заматерела, а потом и ухажёры пропали.… В Великую Отечественную ушел её Сашка на фронт, да и не вернулся. И похоронки Нина не дождалась, и доброй вести никто не принес. «Пропал без вести» - скупо информировала справка из военкомата о судьбе сына.

Пока работала, еще жизнь помаленьку шевелилась в бабе Нине – так теперь величали некогда огненную Нину сослуживцы и пациенты, а как подошла пенсия, то вовсе остановилась. Сидела она на скамеечке и грустила – домой и идти нет желания – что там, дома-то? Пустые комната с кухней да радио… А тут еще и подкралась болезнь… Врач из больницы, где работала баба Нина, который её осматривал ничего определенного сообщить о болезни не смог. Или не захотел. Сказал только: «Молиться тебе надо, Нина… мы тут помочь не сможем». Как молиться баба Нина не знала, да и зачем тоже уже позабыла – когда это было, чтобы молилась? Но одно воспоминание из молодых лет с тех пор следовало за ней неотступно.

Однажды баба Нина собралась и поехала в Псков. Никому ничего не сказала, да и некому было ничего говорить. В Пскове баба Нина разыскала мужской монастырь и направилась прямо туда. Никогда ранее она не бывала на богослужении… вернее, может и бывала, но то было еще в детстве, а того времени она уже и не помнила вовсе.
Во время службы, совершенно ей непонятной, привлекла бабу Нину очередь. Точнее, очередей было несколько, но одна оказалась много длиннее других. Тихонько поинтересовавшись у стоявших в очереди, баба Нина выяснила, что очередь эта на исповедь, а самая длинная к иеромонаху Антонию, которого почитали за старца. Об исповеди Нина слышала, но как исповедоваться и зачем это ей нужно, она понять не могла. Однако встала. Скорее, по привычке, что раз очередь, значит, надо встать - что-то хорошее можно приобрести. Так и оказалась баба Нина перед аналоем с Евангелием и Крестом и перед старцем обители, который слыл прозорливцем – это ей очередь поведала.

Что исповедовала раба Божья Нина старцу она и сама толком не понимала. Что с мужчинами жила без брака говорила, что в церкву не хаживала… что не устроена осталась и о сыне печалилась…

- Сын твой погиб как воин, не тревожься, - вдруг сказал до того молчавший иеромонах,- и за судьбу его не волнуйся, умер, приняв перед концом Святое Крещение.

Баба Нина опешила и зарыдала.

- Скажи, - вдруг остановил её плач старец – что тебе сказал перед смертью тот священник, за которого ты вступилась?

Если бы Нина увидела того священника воскресшим из мертвых и то, наверное, меньше её поразило.

- Он мне сказал, что Гену моего я очень скоро потеряю и что если когда-нибудь я захочу его увидеть и если мне будет очень плохо и я захочу найти свое счастье, то мне надо ехать в Псков, тут мое спасение…
- Тогда ты правильно пришла… счастье оно здесь, с Богом.

Так баба Нина переехала в Псков – денег от продажи той квартирки, что у нее была в аккурат хватило на покупку маленького домика недалеко от монастыря. Пенсии с её малыми запросами Нине вполне хватало и практически каждый день она была на богослужении, которое очень полюбила. Да и полегчало бабе Нине – болезнь немного поутихла.

Постепенно и сама она преобразилась. Из пожеванной жизнью постаревшей женщины превратилась Нина в благообразную старушку со светлым взглядом. Некоторые из тех, кто заходил в церковь даже стали обращаться к ней с просьбой помолиться об их близких или о них самих. И Нина молилась. И за их близких и за них самих, и за себя. Но больше всех за своего Геннадия. Однажды она поинтересовалась и отца Антония как ей за него молиться, ведь уже больше полвека прошло с тех пор, как Геннадий пропал, может и умер давно или погиб - годы то были лихие.… Но духовный её отец ответил, что молиться нужно как за живого:

- Ты так молись, - наставлял её о. Антоний,- Господи, помилуй недостойного раба Твоего Геннадия и меня, грешную, помилуй!

Так и жила Нина в послушании у духовника. Молилась, монастырю помогала, чем могла, когда и паломники, случалось, у нее оставались на ночлег. Но, то не часто - времена хотя и не такие суровые были, что ранее, но все равно неприятности с милицией возникнуть могли.

Однако наступило время, и болезнь вновь дала о себе знать. Нина слегла. Теперь лишь иногда кто-то их послушников приходил к ней в домик и на коляске вез на службу – такие дни становились для Нины настоящим праздником! По благословению старца Антония раз в неделю приходил к ней кто-то из иеромонахов, исповедовал и Причащал старушку.
Раз, по окончании Петровского Поста навестил Нину и сам отец Антоний. Да не просто навестил, а побеседовал и совершил постриг. Так Нина перестала быть Ниной, а стала инокиней Гавриилой.

После пострига Нина - Гавриила быстро стала сдавать…. Она уже почти не поднималась с постели и по большей части тихо лежала с закрытыми глазами и тянула четки. Накануне Успения Пресвятой Богородицы к ней вновь пришел отец Антоний, соборовал её и исповедовал. Перед тем, как возложить на голову инокини Гавриилы епитрахиль, он спросил тихонько:

-У тебя все, матушка Гавриила?
- Отче, - тихонько протянула старушка, - еще одно… все вспоминаю я того священника и бесконечно ему благодарна. Ведь так и померла бы, Бога не зная, в пустоте.…А тут, куда он меня направил, неразумную, такая благодать! Как же я долго сюда шла.…Помилуй, Господи! Жаль только, что он про Геннадия ошибся, так и не встретила его тут…Отче, помолись за него, чтобы Господь помиловал его и простил его за все, что мы тогда творили.
- Не думай об этом, мать, - после короткого раздумья ответил отец Антоний,- отец Петр не ошибся. Встретишься ты со своим Геннадием скоро. Ровно через год свидишься.…А я помолюсь за него. А ты о другом думай – завтра у тебя трудный и очень важный день, надо тебе подготовиться…

Он накрыл монахиню епитрахилью и прочитал разрешительную молитву.

Назавтра, в Праздник, после ранней Литургии к матушке Гаврииле пришел молоденький иеромонах и Причастил Святыми Дарами. А еще через пару часов в последний раз инокиня взглянула на образа над кроватью и закрыла глаза, теперь уже надолго.

А ровно через год, также на праздник Успения Пресвятой Богородицы, отошел ко Господу и её духовный наставник, старец монастыря отец Антоний, в схиме Гавриил, красноармеец Генка…

(http://filin-dimitry.livejournal.com/277804.html)