Ложь во спасение
Пушкин написал «Капитанскую дочку» под влиянием эмоций. В результате получился образ Пугачёва, имеющий мало общего с действительностью.
– Александр Сергеевич, я к тебе.
– Ты кто такой?
– Пугачёв Емельян.
– Зачем пожаловал?
– Да вот прочитали мне грамотные черти твою «Капитанскую дочку». Хорошо пишешь, но… не про меня.
– И что ж ты хочешь?
– Переписать бы.
– Ещё чего! Может, тебе, Емельян, в аду делать нечего, а у меня и других замыслов полно.
– Хоть про Татьяну правду напиши. Меня за неё пуще всего демоны терзают.
– Какая ещё Татьяна? Баба, что ли, твоя?
– Наложницей моей была, а потом отдал её моим душегубам на расправу. Столько крови я в жизни пролил, а как Татьяну мучили, до сих пор забыть не могу. Напиши про неё правду, будь добр. Облегчи душу.
– Ладно, так и быть. Напишу-ка я «Историю Пугачёвского бунта».
Молодой монах обмакнул гусиное перо в чернильницу и вывел на пергаменте название очередной главы. Веки слипались, от свечи остался крошечный огарок. Во что бы то ни стало нужно переписать свиток до конца. А там видно будет.
Скрипнула дверь, и вошёл инок средних лет. Потянув носом воздух, брезгливо поморщился и спросил:
– Почему тебя не было на вечерней молитве, брат Авель? Отец настоятель спрашивал о тебе.
– Ты же знаешь моё послушание. Нужно было переписать очередную главу.
– Это не повод пропускать общую молитву.
– Устал я очень. Постоянное напряжение – как бы не ошибиться.
– Это от маловерия. Вижу, ты сильно устал. Если хочешь, могу тебя подменить. Ступай в келью.
– Извини, брат Фотий. Но в прошлый раз я заметил в твоей рукописи несовпадения с оригиналом.
– И как ты думаешь поступить?
– Вот не знаю, говорить ли отцу настоятелю…
– Только посмей, брат Авель, – и тебе не жить.
– Не бойся, я тебя не выдам. Но зачем ты это сделал?
– То, о чём говорится в первой части летописи, страшное кощунство. Я не мог так написать. Ведь это напутствие потомкам.
– Истина важнее.
– Ошибаешься. Правду никто не оценит. Нужна красивая легенда.
– По-моему, брат Фотий, такой обман – ещё большее кощунство, чем то, что тебя потрясло.
– Ты догадался, о чём я, верно? Переписывай и помалкивай. Это будет ложь во спасение. Потомки нам с тобой спасибо скажут.
Царь Николай I был взбешён. Что себе позволяет этот Пушкин? Пусть даже он – первый поэт России, но идти против воли императора – неслыханная дерзость.
Военный министр Александр Чернышёв пытался оправдаться:
– Пушкин обратился ко мне с просьбой разрешить ему работать в архиве, чтобы написать биографию великого полководца Суворова. Вспомните, ведь вы сами, Государь Император, дали добро. Я не предполагал, что у Пушкина были другие намерения. А именно – писать историю Пугачёвского бунта.
– В этом он преуспел, – заметил Николай I, – а вы, господин Чернышёв, ему содействовали.
– Если бы я знал…
– Не расстраивайтесь, генерал. Вы этого не хотели. Просто Пушкин обвёл вас вокруг пальца. Я бы уже давно запретил печатать этого вольнодумца, если бы не его красавица-жена. Молодой семье надо на что-то жить.
В последнее время Пушкин чувствовал себя паршиво. Так было, когда он писал «Бориса Годунова». Смутные времена, но его герои в глазах поэта казались яркими и живыми.
Вот дерзкий Гришка Отрепьев – подмигивает, соображая, какую бы ещё интригу закрутить. Вот гордая Марина Мнишек – польская ведьма. Вот князь Василий Шуйский. А чуть поодаль – царь Борис и его дети: Ксения и Фёдор.
Александр Сергеевич вздрогнул и обернулся. На него смотрел мальчик лет восьми. Убиенный царевич Димитрий в кровавом венце.
– Чего ты хочешь, малыш?
– Дяденька, напиши обо мне.
– Я уже написал: «И мальчики кровавые в глазах… и рад бежать, да некуда… ужасно! Да, жалок тот, в ком совесть нечиста».
– Этого мало.
– Отстань! У меня работы тьма.
– Нет. Мы с Ваней так просто не сдадимся.
– С каким ещё Ваней?
– Ворёнком. Его ведь тоже убили.
– Ты говоришь о сыне Марины Мнишек, да?
Призрачный мальчик кивнул.
– Но почему ты пришёл именно сейчас, когда я пишу «Историю Пугачёвского бунта»?
– Мы с Ваней вернулись и уйдём не скоро. Напиши про Стеньку и Емелю – они пришли, чтобы пролить кровь за кровь.
– Ты хочешь сказать, Митя, что восстания Разина и Пугачёва произошли потому, что тебя и Ваню убили в интересах династии?
– Да, дядя, ты всё понимаешь верно.
– Но я не могу написать такое! Даже в архивах этого нет.
– Раньше было. А потом это убрали.
– Кто?!
– Монах Фотий, летописец. Ты его не знаешь. Он умер до твоего рождения. На последней исповеди признался, что знаменитый свиток – тот, который ты держишь в руках, – ложь во спасение.
Свидетельство о публикации №216060602125
Саша Пчелка 30.04.2020 23:21 Заявить о нарушении
Ника Лавинина 22.06.2016 03:35 Заявить о нарушении