Я - мы

В доме было жарко, в его центре на первом этаже находились печи, а наши окна выходили на площадь. Крыло, в котором мы обитали, было спасительным.

Огромные стеклянные двери на террасу были распахнуты, ветер покрывал снегом воздушные полупрозрачные занавески снаружи, а залетая вовнутрь, они таяли.

Ты вставала с кровати, ходила кругами, твои волосы были растрепаны. Я смотрел любовно и преданно, мы были без одежды, и иногда я касался тебя, но, увлеченно напевая песенку, ты снова вставала и снова бежала к распахнутым дверям, холодный ветер не мог остудить той страсти, что пылала в твоем теле.

Я взглянул на силуэт на фоне снежного пейзажа улицы, и он запечатлелся в моей памяти как подлинное проявление гения человеческого.
Ты была невероятна.

Каждое твое слово было ожогом в моем сознании.

Я спустился на кухню. Мужчины-официанты неслышно скользили по коридорам и ловко уступали мне дорогу. Приготовили ужин. Я собрал все на поднос и вышел. Прислуга молчала. Встретил мать, она читала книгу, просила остаться, но я отмахнулся и покинул её покои.

Резьба на стенах и ажурный потолок в свете свечей наполняли меня торжеством. Празднество царило в этих стенах, а железные печи.. Железные печи были спрятаны глубоко-глубоко.

Лазурные мозаики, темное дерево большой красивой двери, я вошел. Не найдя тебя в постели, я огляделся, ты была у выхода на террасу, лежала на куче бардовых подушек рядом со своим другом и рассуждала о чем-то серьезном.

- Сказали, что если будет слишком жарить, все поднимутся в наше крыло, - мимоходом пояснила, не меняя позы и не поворачивая головы, но я понял, что адресовано было мне.

Поставил поднос на маленький столик.

- А что ты делаешь?

- Отдыхаю, иди на кровать. Я хочу говорить с ним.

- Тогда я покурю.

И я взял длинный извивающийся прут с наполнителем внутри, оторвал половину и вышел на террасу.

На ступеньки тихо ложился снег. Пытался зажечь один конец об другой, но все не выходило, и я так увлекся, что не заметил двух ребят, залетающих во двор и уже бегущих по лестнице наверх. Пока они были темными пятнышками в мраморе ее основания.

В этот момент вышла ты. Тебе все еще не было холодно нагой, и лениво ты подошла ко мне, улыбаясь приходящим.

- Давай помогу.

И ты достала зажигалку, ловко прикурив мне один рваный кончик.

Я молчал, ты пыталась меня представить, и вы называли меня как угодно, но не моим именем. Хохотали все вместе. Я больше не мог сказать тебе ни слова. В моих глазах шел снег.

Трое окутывали тебя руками, телами, фразами, смехом, и суть твоя тонула в их голосах. Я помнил на ощупь гладкость шелковой кожи, сжимал и разжимал кулаки, потерянный, не существующий. Глотал снежинки.

Они растворились.

Застыв, ты прильнула к дереву дверных рам, веки были опущены, а груди поднимались в такт твоему дыханию.

Мы двое замерли в снежных сумерках у дома, пылающего кирпичной кладкой, которая была измазана сажей.

Заскрипело снежное полотно от моих шагов, и я оказался на расстоянии дыхания. Провел рукою по кирпичам, очернив ладони и пальцы, и размазал грязь по твоему плечу. От моих усилий тело твое, словно манекен, пошатнулось, и я взял тебя двумя руками. Измазал сухие губы и подбородок, обращая лицо к небу и пытаясь заглянуть в глаза. Безвольные и размякшие руки, их тяжесть и едва ощутимое дыхание: я чувствовал, что ты обессилена. И я целовал твой лоб, оставлял следы своих губ на веках и забывался в горячих выдохах, и сводило мышцы, и переполняла жизнь мое тело, выливаясь в едва ощутимые прикосновения дрожащих от напряжения рук.

Одиночество. Солнца нет, на языке железный вкус крови. Пальцы сжимали деревянное полотно двери. В комнате было пусто, подушки разбросаны по полу вперемешку с утренними фруктами и стеклом разбитого кувшина. От тканей пахло вакханалией и удовольствиями.

- Фелиция, девочка моя! - донесся снизу голос, и я поспешила одеться. Совсем немного времени требовалось, чтобы вернуться в мир и осознать, что было реальностью, а что - искусной игрой подсознания.