Созидая Бога 19

                XIX

     Религиозные адепты могут сказать, что и здесь можно найти оправдание и тут есть божественный промысел.  Из парня мог получиться Гитлер или Сталин, или Чикатило, но Бог упредил и убрал его из этого Мира. Неправда. Нет тут никакого промысла, а есть чудовищная несправедливость. Сталины с гитлерами и с чикатилами в придачу вырастают совсем из других людей, и даже как будто под чьим-то присмотром. А из этого парня не вышло бы злодея, как из моего Стёпы – тигра. Хоть Стёпа и рычал всегда громко, но никого не укусил и не царапнул ни разу.
     Так что лучше, чтобы в этих двух случаях Бога не было. Пусть будет просто бездушная Природа со своим принципом – выживает сильнейший. Она методом проб и ошибок устраивает всё что угодно, к ней я претензий не имею. Правда, тогда  и цель у неё должна быть великая, иначе и ей не оправдаться в моих глазах.
     Иногда, вечерами, когда мне бывает тоскливо и неуютно, когда жизнь кажется лишённой всякого смысла, мне вдруг вспоминается этот парень, который просил его добить. Мой Стёпа, когда умирал, кричал очень громко и цеплялся за жизнь, а этот парень умолял добить его тихо, и это было страшнее…
     — Что ты на это скажешь, – обратился я к Сергею, сделав паузу.
     — Ничего, - ответил он, – ни говорить, ни комментировать я не буду. Соглашусь с тобой,  всё это слишком тяжело, и ни для примера, ни, тем более, для наказания не годится.
     — Есть у меня одно прозрение, – сказал я, – которое может хоть частично оправдать Его, или Его замысел, если таковой, конечно, существовал. Ему захотелось любви, но не той суррогатной, когда все тебя славословят, а на самом деле никто не любит, Ему захотелось настоящей любви, когда любишь другого больше, чем себя. Без такой любви жизнь не может быть полноценной, но… Он попытался сделать другое, материальное, таким же совершенным, как Сам… и замысел этот не удался.
     Но и это для меня не оправдание… мне проще думать, что Его нет. И в этом, чем дольше я живу, тем больше удостоверяюсь.
     — О Боге я послушал, – вздохнул Сергей, – попробуем перейти к душе, что ты о ней думаешь? Хотя я уже догадываюсь что.
     — Душа – эфемерна, – начал я, –  скорее всего, она придумана телом, и это хитрая уловка, которая нужна лишь для того, чтобы скрыть наши истинные намерения. Это тело, а не душа, жаждет жизни и стремится к бессмертию. Это тело хочет наслаждений, радости и печали. У бесплотного нет потребностей, тому ничего не надо, кто сам под вопросом.
     Самое большое человеческое желание – преодоление смерти. Но вечной жизни хочет не душа, она бессмертна по определению, к вечной жизни стремится тело. Оно заказывает всякие научные исследования, чтобы продлить себя в веках…
     Но природу не обманешь. Тысячи, десятки тысяч учёных работают по заказу сильных мира сего и тратят кучу денег на продление жизни. И что? Результат всем известен -– семьдесят, восемьдесят, максимум девяносто лет, вот и весь человеческий срок. Лучше семьдесят, потому что следующие двадцать лет для большинства не жизнь, а прозябание. Поэтому смысла в эфемерной душе я не вижу…
     Я смолк и посмотрел на Сергея.
     — Да, коротко и лаконично, – сказал он, – но неужели у нас внутри ничего нет, кроме материального? А как же наши мысли, их нельзя пощупать, но они есть.
     — Как тебе сказать, – замялся я, – в том, что в человеческом естестве есть нечто не совсем материальное, я не сомневаюсь. Я бы назвал это субстанцией второго порядка. Её сам человек в себе и вырабатывает, пока живёт. Внутри мёртвого никакой души нет, с этим согласны и все религии. Так вот, если душа не материальна, то ей должно быть всё равно, где она находится. Зачем ей привязываться к какому-то конкретному телу? Она тогда поневоле примет качества человека, в котором живёт. Но зачем это ей надо? Говорят, что для её же совершенствования. Странное предположение, совершенствовать то, что ни в чём не нуждается. Мне кажется, всё гораздо проще, если Бога нет, то нет и души. Вместо неё – симбиоз тела и той субстанции, которую мы вырабатываем, пока живём на белом свете. По принципу троллейбуса, пока по проводам течёт ток, электромагнитное поле вращает двигатель, и троллейбус едет. То есть, он живёт.
     Внутри нашего мозга по нейронам тоже бегут электрические импульсы. Они образуют  своеобразное поле-ауру внутри и вокруг нас. Если это образование назвать душой, я буду не против, я только ещё раз уточню, всё это относится к живому человеку. Если мы отбросим «рога» троллейбуса от электрических проводов, то сам троллейбус отбросит «копыта». То есть дальше он уже не поедет, он умрёт, превратившись в груду бесполезного металла. Куда, спрашивается, делась его душа-поле, в кого переселилась? Никуда и ни в кого, она исчезла, растворилась, превратилась в ничто. Можно ли её реанимировать? Можно, стоит только подать ток в провода. Так и с человеком, и не только с ним. Душа-аура есть у всех: у животных, у растений, и не только у них. Любое тело, внутри которого есть движение, будь то Земля, Солнце, нагретый камень, прибрежный залив или океан в целом – тоже одушевлённы. Они живы и ничем не отличаются от нас, но… опять же, пока живы мы и пока мы это понимаем…
     И тут я увидел рыжего мальчика. Как и когда он появился на верхней палубе, я понять не мог.
     — Ты откуда взялся? – спросил я строго.
     — Я маме всё расскажу,-– вместо ответа пожаловался он. Потом шмыгнул носом,  повернулся и побежал к лестнице, ведущей вниз.
     — Не понял, – возмутился я, – что значит «расскажу» – это похвастаюсь или наябедничаю? Ни спасибо тебе, ни до свидания. Вот что значит немец. Хотя, сдаётся мне, что это уже не немецкие, а наши женско-русские гены верховодят в нём.
     — Интересно, как к его рассказу отнесётся блондинка, то бишь его мама, – задумчиво произнёс Сергей и, обратившись ко мне, прибавил, – у тебя всё, или есть ещё о чём-то мне рассказать?
      — Я могу много чего тебе рассказать и много о чём поведать, – вздохнул я, – но хотелось бы уже и тебя послушать. Тем более, мы прибываем.               
               

                Глава  VIII 
                Все мы философы.
                Рыбная ловля.
               
     Показался берег.
     — Райатеа, – сказал Сергей, – конечный пункт. Поедем сейчас к водопаду, там есть приличный шалаш, в нём и заночуем.
     На пристань первыми сошли рыжий мальчик и его мама. Потом, не спеша, двинулись все остальные. Мама держала мальчика за руку, тот постоянно ей что-то говорил, оборачиваясь в нашу сторону, и тыкал в нас пальчиком. Стройная блондинка никак не реагировала на действия сына и не обернулась ни разу. Я её понимаю, двое русских мужиков не лучшая компания даже в России.
     На пристани Сергей взял такси и долго объяснял по-французски загорелому пожилому креолу, куда нас везти.
     — Непонятливый какой-то, – разозлился Сергей, – не знает, как проехать. Я подозреваю, что он русский.
     Но мне так не показалось, креол как креол, добродушный и благообразный. Немного полноватый, всё время улыбается.
Мы сели в такси, Сергей спереди я сзади.
     — Etes-vous russe? (эт ву рюсс – вы русский), – сразу взял быка за рога Сергей.
     — Non, точнее, oui, je suis russe (ноу, точнее, уи, жё суи рюсс, нет, точнее, да, я русский), – забормотал креол.
     — В смысле, – переспросил я по-русски, чуть наклонившись вперёд, – тоже потомок Грибоедова?
     — Нет, – ответил «креол», – я приехал сюда год назад.
     — А что так, – поинтересовался я, – надоело на Родине?
     — Надоело постоянно объяснять таким, как вы, – неожиданно грубо и откровенно сказал он, – вы только не обижайтесь, – тут же поправился он.
     — Нас с Серёгой трудно обидеть, – самоуверенно заявил я, – мы сами можем, кого хочешь. Давай лучше знакомиться, – я привстал с сидения, – я Пётр, он Сергей… 
     — А я, – подхватил таксист, – я Виктор, из Курска. Если вам на самом деле интересно, могу рассказать, как и когда прибыл на этот прекрасный остров… и зачем.
     — Валяй, – согласился я, – рассказывай и без церемоний, обращайся к нам на «ты». Я думаю, мы с тобой примерно ровесники.
     — Наверное, – Виктор кивнул головой и стал рассказывать.
     — У меня был бизнес в Курске, я был хозяином сети мебельных салонов. Лет пять назад в материальном плане всё было в полном порядке. Надо сказать, что тогда я только материальное и ценил. Не умеющих зарабатывать считал неудачниками и лентяями. Работал сам помногу и других заставлял. Но года три назад что-то стало расклеиваться в моей жизни. Самое удивительное, меня вдруг перестала интересовать конечная цель моих усилий, а именно, деньги. Я автоматически ходил на работу, спрашивал с подчинённых, но сам уже вовремя туда не являлся, и всё потихоньку начало разваливаться. Когда-то я мечтал сделать крепким свой тыл, заработать денег, отдать в управление бизнес, думал, что в отместку за это, благодарные жена с дочерью и, ставшие почти родными работники, будут обеспечивать мне счастливую старость. Но, оказалось, что подстраховаться в нашей жизни ни от чего нельзя, а отложить на потом её лучшие моменты вообще невозможно. Всё бывает только здесь и сейчас. Особенно подстраховка становится бессмысленной, когда уходит кто-то из близких, и необязательно человек. У Бари Алибасова на пожаре сгорел кот, так он переживал сильнее, чем когда умерли его родные, и ничего кощунственного в этом нет. Вообще, человек слишком самонадеянно узурпировал на Земле своё право на существование. Всё живое имеет равные шансы, и этот «неестественный» отбор, который организовал сам себе человек, долго не продлится. Природа исправит свою оплошность, я думаю, максимум лет через сто.
     Так вот, был у меня пёс, пёсик, который жил у меня в квартире и был, как член семьи. Жена и дочь в нём души не чаяли. И вот однажды на моих глазах его переехала машина, сломав ему хребет. Я подхватил его на руки, заметался, побежал к ветеринару, но не добежал. Иногда всё случается очень быстро. Я запомнил только, как он тихо скулил и лизал мне лицо и руки. Наверное, ему было больно, но он меня не кусал. Он не человек и не мог отыграться на мне за жестокость других.
     Я пришёл на работу после этого и вдруг понял, что всё здесь для меня чужое: и труд не интересный, и люди – не мои. Мне даже стало обидно, что я частенько, особенно за рюмкой, бывал с ними откровенным, изливал душу, надеясь на взаимность. От этого прозрения мне стало дурно, и я ушёл домой, но и там не нашёл тепла. Тепло было, но где-то в другом месте. К тому времени из пяти салонов у меня остались лишь два. Сказывалось не только моё нерадение, но и отношение к предпринимательству в нашей стране.
     Я переписал остатки собственности на жену и работников и уехал, ни о чём не жалея. Вот уже второй год, как я здесь.
     — Тоска не гложет? – поинтересовался я.
     — По первоначалу было, я ведь русский человек. Через три месяца я даже пытался вернуться, уезжал в Россию, в родной Курск. Но там мне стало неизмеримо тоскливее. Я вернулся обратно на Райатеа, и с тех пор тоской больше не страдаю. Шорты, шлёпки и панама, вот все мои заботы, – весело сказал Виктор, – таксую часа три-четыре в день, а потом свободен. Я даже здесь есть меньше стал. Миска супа, фрукты… с меня хватает.
     — Ну а цель у тебя есть какая, – не выдержал я, – смысл? Таким как мы нельзя без смысла. Нам ведь с тобой осталось всего ничего, лет двадцать, двадцать пять, не больше. И наверняка не лучших. Лучшее уже всё позади.
     — У кого как, – задумчиво произнёс Виктор, – у меня ощущение такое, что только теперь я и начал жить, – он посмотрел на меня виновато и улыбнулся, – даже любовь пришла. Нежданная.
     «Ко мне тоже», – хотел сказать я, но промолчал.

       http://www.proza.ru/2016/06/06/1481