Вместо пролога
Рецензент член СП СССР А. В. Коротин
Оформление художника Ю. В. Атрепьева
Л 4702010201-7 М 159(03)-89 ISBN 5-7644-0202-6 7-89
Ставропольское книжное издательство 1989
Давно, несмышленышем, еще мальчишкой, где-то в классе втором, помнится, спрашивал я своего деда: «А птицы всегда возвращаются туда, где они вывелись?» Возле нашего села текла тихая речушка. 'Она то терялась в густых высоких камышах, то вдруг неожиданно выныривала из них, расплескиваясь блюдцами маленьких озерцов с топкими берегами, густо заросшими осокой и зеленой кугой, которой мы, мальчишки, любили лакомиться. Под глянцевой кожуркой сердцевина куги напоминала нежную, пористую резину, она приятно пружинила под языком и была сладковатой. Мне довелось побывать во многих краях нашей страны, видеть и речушки, и речки, и большие реки, по которым плавают теплоходы. И везде, движимый каким-то глубинным чувством, я старался отыскать кугу — обыкновенную речную кугу. Срывал зеленую лозинку и жевал... Я сравнивал. Но нет, нигде я так и не встретил именно того вкуса, неповторимого, единственного, какой помнил с детства. И порой мне кажется, что был то вовсе и не вкус речной сладковатой травы, а вкус самого детства... На нашей тихой, неприметной речушке каждый год гнездились дикие утки, гуси, а на нескольких озерцах, окруженных топью,— белоснежные чудо-красавцы лебеди. Каждую весну прилетали птицы на свои
родные гнездовья, а осенью снимались от надвигающейся зимы в неведомые, теплые края, набрав сил, с молодым потомством, чтобы по весне вновь вернуться и продолжить извечную нить жизни. Верткими стаями, со свистом рассекая крыльями воздух, описав несколько кругов, опускались — словно падали на озерца нетерпеливые утки. Неспешными, величаво плавными клипами, роняя с высоты протяжные, всегда печальные клики, летели гуси и лебеди. Покачивая крыльями, планировали, вспенивая грудью водную гладь; затем застывали на какое-то время — отдышаться, успокоить частившее птичье сердце. Позади долгий и трудный путь. Часами наблюдал я, как возвращаются нгицы. Где они были, что они видели? Вот бы так, как они, взмахнуть крылом и... Невольно шевелил руками. И думал: «А те ли это гусилебеди, что и прошлой весной прилетали, жили здесь все лето?» Спрашивал деда. Для меня никто другой, он — главный авторитет. Дед шершавой рукой поглаживал мои вихры и отвечал: «Да, внучек, те. Птицы всегда возвращаются туда, где они вывелись, где впервые увидели небо, впервые стали на крыло.*. Дед разговаривал со мной серьезно, никогда ни в интонации его голоса, ни в его глазах я не замечал снисходительности взрослого к несмышленышу, желания отделаться от многочисленных вопросов внука легковесными, малозначащими словами. Я снова спрашивал: «А если нашей речки не станет, тогда как? Куда они будут возвращаться?» — «Наша речка всегда будет! —
убежденно говорил дед,—До нас была и после нас будет». «Всегда...» — раздумчиво повторял я. И настойчиво опять свое: «Высохнет, может?» Дед внимательно смотрел на меня и долго не отвечал, отчего-то хмурясь. «Тогда птицы найдут другую речку, похожую на нашу. Выведут птенцов и станет та речка для них родной. Для птенцов родной. А взрослые птахи? Что ж, привыкнут н они со временем, куда ж деваться. Вот так...» Лица деда будто касалась тень, становилось оно каким-то застывшим, похожим на печальный лик, намалеванный па иконе, висевшей у нас в углу в горнице,—бабушка изредка, по большим праздникам, крестилась на ту икону. Подспудным детским сознанием я понимал, что как раз мои вопросы почемуто и печалили деда. Но почему? Этого я пе знал тогда. Стоял и думал о птицах — гусяхлебедях нашей речки. «Пусть всегда живет наша речка! Всегда! И гуси-лебеди всегда!» Не так давно побывал я в родных местах. И не узнал своей речушки. Нет гам больше чудо-птиц — гусей-лебедей... Высохли ее бере га, не растет больше осока, не встретишь пронзительной зелени куги. А зеркальные, прозрачные озерца превратились в заиленные мутные лужи с голыми берегами, утоптанными овцами п коровами... Птицы-лебеди находят свою «другую речку». А человек?..
Часть первая
...Село Констаптиновское, что в Петровском районе Ставрополья, это, наверное, и есть моя «другая речка, похожая на нашу». Здесь много друзей, знакомых. Приезжаю сюда часто. Кругом чисто, уютно. Все утопает в зелени... Впрочем, утопающих в зелени сел — великое множество. Константиновское же не перепутаешь ни с каким другим. Потому что в Константииовском — крылечки у домов особенные, таких уж точно нигде больше не встретишь. Легкие, ажурные, сработанные из дерева, ярко и сочно выкрашенные! Их надо видеть, чтобы понять и согласиться — это подлинные произведения искусства. И преувеличенияздесь нет. Вжонце шестидесятых и семидесятых годов этих крылечек заметно поубавилось... Строилось много новых домов. Ставили их обычно на месте старых. Вырастал особняк, казавшийся дворцом в сравнении с неказистым старым домиком. Четыре, пять, а то и шесть комнат, водяное отопление, ванная. Словом, все городские удобства. Великолепно отделанный фасад: есть в Константииовском большие мастера своего дела по этой части. Но... не было крылечка. Того самого крылечка, что придает дому неповторимость. Прежде каждый хозяин раскрашивал крылечко у своего дома на свой вкус. Красок ярких, сочных тут не жалели. В каждом доме свой художник, и у каждого своя особая па6
литра. Те крылечки светятся, играют, словно радуга их окропила. Крылечки... По ним ступали отец, мать, дед, бабушка. По их ступенькам когда-то ползал и ты, недавно появившийся на свет, еще не умеющий ходить, а потом сделал первые шаги, подрос и уже резво перепрыгивал через ступеньку. Сюда ты возвращался после школы. Тихой летней ночью молоденьким пареньком сидел на ступеньках и все не шел спать... Продолжиться бы им, крылечкам! Сработанным еще искусней молодыми руками, стать гордо у ворот новеньких многокомнатных домов, веселить улицу, встречать и провожать гостей, быть неповторимой прелестью села I Константиновского. Да нет... Теснили крылечки застекленные веранды. С верандами, может, удобнее, просторней, только вот беда — очень уж безликие и скучные. Помню, спрашивал: «Не жалко, не щемит душа, что уходят крылечки?» Старики вздыхали: «Как не жаль... Да вот мода новая пошла.;. Мода на веранды». Стихийная штука — мода, точно пенный гребень неожиданной волны захватывает, увлекает. Молодые пожимали плечами: «Как сказать... Вроде и жаль, и не жаль. Деды, те против, а нам веранда сподручней. Хотя...» — и опять пожимали плечами, не досказав. И видно было по той недосказанности, что и молодым все ж жаль в душе отвергнутых крылечек. По телевизору нередко показывают современные села: одно- и двухквартирные коттеджи выстроились в ровном, четком строю.
1
Где, в какой области это село? И если бы не комментарий диктора, ни за что не угадать. Еще совсем недавно никак нельзя было спутать, к примеру, вологодское село с воронежским, саратовское — с рязанским. Веками складывался архитектурный стиль крестьянских домов, накапливались и передавались из поколения в поколение традиции народного зодчества, в которых находили отражение быт и колорит, присущие только данной местности, данному региону. А достаточно ли продуманно работают архитекторы и проектировщики, рождая типовые проекты для села, в первую очередь жилых домов? Учитывают ли в полной мере все особенности конкретного села? И сразу же слышу голоса: «Позвольте! О чем вы? Это же просто наивные рассуждения с вашей стороны! Безусловно, учитывается. А что касается мелочей, вроде ваших константиновских крылечек, которыми вы, извините, прожужжали все уши, то так, знаете, недолго и в дебри попасть. И ко всему прочему, смета должна предусматривать минимум затрат. А всякие там финтифлюшки...» Вроде логично, ничего не скажешь. И все ж. Не теряем ли мы здесь, как раз в этих самых мелочах, нечто, что не выражается стоимостью в рублях, а является ценностью совсем иного рода? Нет, я очень неравнодушен к ним, константиновским крылечкам. История — не учебник на полке. История — наследство. Прошлое живет в нас, из него вытекает настоящее.
Река времени... Будоражатся мысли, толкается взволнованно сердце, горячится в неустанном токе кровь, а там, в образных далях, живое время минувшего, клубится, дышит, движется, близко уже совсем, и уже наплывает, увлекает, и уже ты дышишь тем воздухом далекого. Дату рождения имеют и отмечают не только люди. — Скажите, а в каком году основано ваше село Константиновское? — спрашиваю моло-дую, улыбчивую женщину. — В 1861,— уверенно, без запинки. И с детским любопытством, подернув серпиками бровей: — А что? Или я. неправильно сказала? Да, дату она назвала неправильно. Назвала год отмены крепостного права, почему-то запавший в ее память как год основания своего села. Кстати сказать, женщина эта работает в сельсовете, притом на должности заметной. Спрашивал и других, затаенно стараясь предвосхитить ответ. Некоторые назвали год правильно, и все ж нашлось не так уж мало и таких, кто дату основания села не знал. Своего родного села... Одни лишь пожимали плечами в ответ, другие неуверенно называли год и вопросительно смотрели на меня, пытаясь по выражению лица угадать, верно ли ответили. Кое-кто выпаливал ответ, образно говоря, наобум Лазаря, очень и очень дале-, кий от истины. Притом с какой-то непонятной веселой бесшабашностью, отчего смущался больше я, нежели они. — Почему село называется Константиновское?
Где, в какой области это село? И если бы не комментарий диктора, ни за что не угадать. Еще совсем недавно никак нельзя было спутать, к примеру, вологодское село с воронежским, саратовское — с рязанским. Веками складывался архитектурный стиль крестьянских домов, накапливались и передавались из поколения в поколение традиции народного зодчества, в которых находили отражение ' быт и колорит, присущие только данной местности, данному региону. А достаточно ли продуманно работают архитекторы и проектировщики, рождая типовые проекты для села, в первую очередь жилых домов? Учитывают ли в полной мере все особенности конкретного села? И сразу же слышу голоса: «Позвольте! О чем вы? Это же просто наивные рассуждения с вашей стороны! Безусловно, учитывается. А что касается мелочей, вроде ваших константиновских крылечек, которыми вы, извините, прожужжали все уши, то так, знаете, недолго и в дебри попасть. И ко всему прочему, смета должна предусматривать минимум затрат. А всякие там финтифлюшки...» Вроде логично, ничего не скажешь. И все ж. Не теряем ли мы здесь, как раз в этих самых мелочах, нечто, что не выражается стоимостью в рублях, а является ценностью совсем иного рода? Нет, я очень неравнодушен к ним, константиновским крылечкам. История — не учебник на полке. История — наследство. Прошлое живет в нас, из него л вытекает настоящее. 8
Река времени... Будоражатся мысли, толкается взволнованно сердце, горячится в неустанном токе кровь, а там, в образных далях, живое время минувшего, клубится, дышит, движется, близко уже совсем, и уже наплывает, увлекает, и уже ты дышишь тем воздухом далекого. Дату рождения имеют и отмечают не только люди. — Скажите, а в каком году основано ваше село Константиновское? — спрашиваю моло»дую, улыбчивую женщину. — В 1861,— уверенно, без запинки. И с детским любопытством, подернув серпиками бровей: — А что? Или я. неправильно сказала? Да, дату она назвала неправильно. Назвала год отмены крепостного права, почему-то запавший в ее память как год основания своего села. Кстати сказать, женщина эта работает в сельсовете, притом на должности заметной. Спрашивал и других, затаенно стараясь предвосхитить ответ. Некоторые назвали год правильно, и все ж нашлось не так уж мало и таких, кто дату основания села не знал. Своего родного села... Одни лишь пожимали плечами в ответ, другие неуверенно называли год и вопросительно смотрели на меня, пытаясь по выражению лица угадать, верно ли ответили. Кое-кто выпаливал ответ, образно говоря, наобум Лазаря, очень и очень дале. кий от истины. Притом с какой-то непонятной веселой бесшабашностью, отчего смущался больше я, нежели они. — Почему село называется Константиновское?
<— А кто его знает... Наверное, какой-нибудь там Константин или Константинов первый тут поселился, отсюда и пошло. На Украине, сообщалось в печати, готовятся провести колоссальную работу — издать справочные каталоги, где в краткой, лаконичной форме предполагается изложить историю каждого населенного пункта республики. Большое дело. Десять классов я заканчивал в районном городке Калаче Воронежской области. А что я знаю о нем? Да ничего, если признаться честно.^ ЪзяТь" другое. Кто из нас что знает о своих предках? Знаем бабушек, дедушек, в лучшем случае — с одной-единственной приставкой «пра». Дальше — обрыв. Вот написал эти строки, перечитываю, и мне вспоминается... За бортом, отбегая от него веером ленивых, невысоких волн, похлюпывает волжская вода. Старенький пароход, доживающий свой век, щедро выкрашенный белой краской, чистый, уютный, с сипловатым старческим гудком, какой-то располагающе-домашний, неторопливо отчалил от саратовской пристани, вышел на середину Волги и, нащупав невидимую линию на фарватере, начал отсчитывать на ней километры вверх по реке. На небе — редкая россыпь пуха, так, несерьезных облачков; высокое солнце, вскарабкавшееся уже почти к зениту, лишь слегка прихмуривается, когда облака иногда встречаются с ним. Тепло, хорошо. На душе безмятежно, умиротворенно. Позади у меня сессия после первого курса института, впере10
ди — столь долгожданные студенческие каникулы. Плывет, плывет старый пароход, быть может, со светлой грустью вспоминая сейчас свою резвую молодость, когда был он самым быстрым, самым красивым на реке, когда серые и оттого невзрачные баржи, очарованные его статью и белоснежностью, суетливо рыскали на канате буксира, уступая дорогу и еще потом долго оглядываясь на гордого красавца, оставившего пенный след... Мало кому из пассажиров сиделось сейчас в каюте. Высыпали на палубу: прогуливаются, сидят на скамейках вдоль бортов, облокотились удобно на поручнях, вглядываясь в берега, в мутно-зеленоватую воду, слушая Волгу-матушку. Неподалеку от меня сидит старушка. На плечах ее, несмотря на летнее тепло, старомодная верблюжья шаль. Присматривает за внучком лет семи, шныряющим по палубе. Изучив ее достаточно, он вернулся к бабушке, сел рядом, беззаботно болтая ножками, ерзая и вертя головой по сторонам. Потом утихомирился, прильнул к бабушкиному плечу, попросил: — Баб, а баб, расскажи про деда Яшу. — Я ж тебе анадысь рассказывала. — А ты расскажи еще. Старушка поправила шаль, потом замерла, скрестив руки на животе, полуприкрыв глаза — видно, собиралась с мыслями. Внук терпеливо ждал, глядя на бабушкино годами иссушенное и сморщенное лицо. — Ну так слушай,— встряхнулась, выпрямилась старушка. 11
— Ага, слушаю,— с готовностью тотчас ответствовал внук. — А ты не перебивай, коли слушаешь,— сказала ровно, коснувшись ласково ладонью щеки внука.— Не то перебьешь, собьюсь и забуду, про чего рассказываю. Память-то, ровно лист по осени, пожухла, никудышняя стала... — Ладно,— твердо пообещал мальчонка.— Не буду. — Наш деда Яша тута на Волге родился, она ж его и приняла... А росту он был не особого, чтоб не сказать низковатого даже для мужика. Девки, те мне: «Ой, Марфута, чем же он тебе глазыньки так застил?» А чем? Душевный он был, дед Яша наш, совестливый. Хорошие люди, внука, они совестливые. У плохого человека совесть через дырявый карман выпала, нету ее. Пошла я за Яшу, деда, значит, твоего. Жили-то как тогда... Поначалу я не прислушивался к рассказу старушки, лишь мельком отдельные фразы касались моего внимания. Затем как-то незаметно для себя стал слушать все более внимательно. — ...Немцы уже до Волги до нашей дошли. До города Сталинграда. Тут и над Саратовом начали летать их самолеты. Все мост хотели разбомбить. Так и не разбомбили. Дед-то наш в армию уже не годился, в гражданскую еще покалечило, хромал. Да вот не в армии, а все одно, и его война достала... Поплыли они на катере своем туда, в город Сталинград, войско наше через реку перевозили, на подмогу, с того берега. Как оно там было, говорят, бомба прямо в катер и упала... 12
— А дальше? — тихим, дрожащим голосом попросил внук примолкнувшую бабушку. — Дальше? Потом побили немцев, окружили и побили, дальше Волги не пустили. Письмецо от папки твоего пришло, плачем, радуемся, думали уж, что и ему судьба ниточку перерезала. — Не, теперь про деда Яшиного папку расскажи,— перебил внук.— Про своего папку я знаю, он рассказывал. Я невольно улыбнулся, в понятии мальчонки слово «дальше» означало опуститься еще на большую глубину лет. И старушка стала рассказывать. Поразительно, в своем рассказе она перелистывала десятилетия, как страницы книги. С изумлением я узнавал, что далекий предок мальчишки, слушавшего сейчас свою бабушку с разинутым ртом, Савва, был предводителем одного из отрядов крестьянской армии Кондратия Булавина, а некий Варфоломей хаживал с Ермаком на Иртыш бивать татарского хана Кучума. Откуда она все это знала? Выдумывала? Вряд ли. Выходит, в этой семье память о предках передавалась по наследству, и наследством тем дорожили, свято чтили. Вот тебе и пожухлая память старушки... Н-да... И мне вдруг нестерпимо захотелось к своей бабушке. Пусть бы она рассказывала, рассказывала, а я бы все спрашивал, спрашивал, и слушал, слушал... Но... Бабушка покоилась под деревянным, омытом дождями, обдутом ветрами, почерневшим крестом. Наши предки. Не они ли голос подают через века ту13
манные, когда при словах «Куликовская битва» вдруг смутная боль тревожит грудь? Не отзвук ли это той боли, что пронзила грудь предка моего далекого, о котором ничего я не знаю, упавшего на землю русскую, кропя ее кровью славянской? Не он ли это радуется, предок мой, потрясая шеломом остроконечным, в битвах измятом, глядя на щит князя Олега, прибитый победно к вратам Царь-града, когда испытываю гордость я, думая о времени том давнем и славном? Печалью великой, слезами горючими обливается Русь, плачусь-печалюсь и я над вечным творением «Слова о полку Игореве»— гения неизвестного; через столетья мой прапра... воин той дружины, трагедией кончившей, слезами моими сегодняшними взывает в предсмертьи: «Так помните ж! Не повторите!» То не Стеньки ли Разина и Пугачева Е'мельяна непокорности гены вскипели, взыграли в крови тех, кто Зимний поверг? А среди них и наши с тобой — дед ли, прадед. И рванувшийся в грозном порыве рокот революционной лавины слышим, стоя сегодня в молчаньи на площади Дворцовой. Вслушаемся... Вслушаемся... Дерево крепко корнями. Корни человека — память. И их надо беречь, ибо в них опора, устойчивость, надежда и сила наша. А с че.го ж, все-таки, начиналось село Константиновское,— спросит уже, наверное-, нетерпеливый читатель. В Константииовском есть музей. Это — де14
тище местного педагога, ныне покойного Михаила Григорьевича Чичерина. Он — почетный гражданин Коистантиновского, заслуженный учитель школы РСФСР. Под музейным стеклом среди экспонатов — прошитая толстыми белыми нитками тетрадь с прижизненными чичеринскими дневниковыми пометками. Из записей М. Г. Чичерина: «В конце восемнадцатого, начале девятнадцатого веков Россия интенсивно осваивала новые земли, в том числе районы Предкавказья и Северного Кавказа. Из центральных губерний двигались многочисленные обозы переселенцев. По своему составу они представляли собой довольно пестрый люд: казенные крестьяне, отставные солдаты, не помнящие родства, осужденные. На свободные земли устремились также беглые холопы. Летом 1802 года у балки, поросшей густым лиственным лесом, поселился Иван Ермолаевич Белых со своим семейством, состоящим из двадцати трех душ, крестьянин деревни Семенек, Ливенского уезда, Орловской губернии, по профессии каменщик. В 1804 году прибыло 10 семейств, в основном это были каменщики, штукатуры, плотники, первоначально работавшие в городе Ставрополе. Население росло, к 1882 году оно насчитывало уже около семисот жителей». Манил, привлекал неведомый край, представлялся благодатным, щедрым. i5
Вот так, наверное, и Иван Ермолаевич Белых, наслушавшись не жалеющих в своих россказнях самых радужных красок чиновников, занимающихся переселением на новые земли, сплюнул решительно под ноги, шмякнул оземь шапчонкой, воскликнул: «Эх! Была не была! Попытаем и мы счастья!» Получил положенные от казны 20 рублей и —в путьдорогу. Медленно движется обоз; на лошадях и побыстрей можно, да пара их всего, а еще три телеги запряжены быками — не разгонишься. Какой-никакой нехитрый домашний скарб, а телеги загружены доверху, людям, хочешь не хочешь, рядом приходилось пешком идти. Лишь детям, когда примаривались, кой-как гнездили местечко посреди скарба. Не день, не два путь-дорога, больше месяца двигались. Что ждет впереди?.. Трудна дорога, длинна. К ночи, едва найдя сил, чтоб спутать лошадей и быков, валились с ног. Только и сон какой, вполглаза, неустанно следили за скотиной, не дай бог, запасется, уйдет далеко или, глазом моргнуть не успеешь, уведут лихие люди,— их ой сколько шастает на дорогах! — тогда хоть в землю заживо ложись, помирай, без тягла просто погибель. А тут и еще напасти: хворости всякие прицепились. Особенно животом маялись. То ли от воды чужой, то ли от жары, одному богу ведомо. Только миловал он, и то благодарение, живы остались, никто не помер. И быки с лошадьми, хоть исхудали, ребра на боках повыступали, бредут, переступают ногами. Встречали по пути, и не раз встречали пе
реселенцев таких, кому судьба черную карту выбросила. Стоят, смертная тоска в глазах, на лошадь глядят упавшую. Лежит она, по впалым бокам последняя дрожь пробегает, косит виновато мутнеющим глазом лошадь, будто прощения просит: «Не смогла я больше... Нет больше мочи...» А то и вовсе картина страшная. Опустилась на колени, голосит в неутешном горе женщина, то вскидывая руки к небу, к богу жестокому и немилосердному, то падая ниц на землю в беспамятстве; а перед ней—-навечно успокоившийся муж, горемыка-переселенец, так и не увидевший грезившиеся во сне раем дальние края, куда стремился. Рядом с матерью испуганные дети, толком еще не осознающие великой беды, обрушившейся на них. Хлюпают носами, вцепились, теребят материну юбку, с боязнью и детским любопытством глядят на отца, ставшего вдруг таким чужим и непохожим от резко заострившегося носа и запавших глаз, на которые и двух медных пятаков не нашлось положить. Голосит, плачет непереставаемо жена перед хозяином своим. И не плач то, леденящий жилы, то смерть кричит, и голос тот тяжкий, нечеловеческий, похож на жуткий вой смертельно подбитой волчицы, в последний раз устремившей морду к безучастной луне. Отворачивались, чтоб меньше бередить свою душу. Чем тут поможешь?.. Разве что могилу пообочь дороги выкопать... Ставропольские земли суховеями встретили: будто от печки огромной, невидимой жаром пышет. Сухая земля, травы посохшие, лишь ковыль серебром стелется по степи. И 17
приуныл было Иван Ермолаевич, пригорюнился, на орловщину свою все мыслями переносился. Сорвался с насиженного места, где родился, где с детства самого каждая пядь родной земли кожей ног босых прочувствована, где могилы отца и матери остались, где все близкое, дорогое, но где не было одного — счастья, нужда давила каждый день, каждый год, и так без просвета, без прогляда... Но нет возврата туда, где отныне лишь в мыслях да снах побывать можно. Вот уже и Ставрополь остался позади, а все не приглядывалось Ивану Ермолаичу местечко, где надо было начинать новую жизнь. В Ставрополе предупредили: дальше Петровского не ехать. Где оно, то Петровское?.. По рассказам, скоро должно быть. После полудня с горы увидели низину. Ее, поблескивая на солнце, теряясь дальше в степи, пересекала речка. Свой исток она прятала где-то в густом лесу, отсюда, с горы, казавшимся большим и сочным зеленым пятном, покрывшим балку, полого спускающуюся к низине. — Стой! — велел Иван Ермолаевич, когда подъехали к речке. Огляделся, походил по берегу, ковырнул землю каблуком, поднял комок, поразминал, пересыпал из ладони в ладонь, понюхал, бросил в воду. Семейство, измученное бесконечной дорогой, молча наблюдало. Иван Ермолаевич неторопливо обошел телеги, подергал за спицы колеса, шлепнул, как по столу, по крупу лошади и буднично объявил: — Тут и остановимся! Распрягай!..
Как потом узнали, до Петровского оставалось восемнадцать верст. Первые два лета жили одни. Вроде и некогда, работали от темна до темна, обживались, обстраивались, а все ж скучали по людям. Рады были, когда десять семей из Ставрополя приехали, рядом дома ставить начали. Минуло время. Первые свадьбы пошли, первые дети родились. Породнились, покумились, жизнь колею накатанную пробивать стала. Привыкал, прикипал душой Иван Ермолаевич к новой земле, где уже столько сил ей отдано, столько пота пролито. Только б родила она, только б кормила, родимая... Лишь во снах все еще бегал он бесштанным мальчишкой по деревеньке своей, занозя пятки и сшибая в кровь ногти на пальцах об нечаянный камень. Не тускнеет оно, детство, и с годами видится, как через родниковую воду,— чисто, свежо. Было — прошло, есть — не отнимешь, а что будет — не минешь. Земли хватало. С годами поселение быстро разрасталось, поначалу назвали его Кугутами — по названию речки Кугутки, берега которой густо заросли речной травой кугой. Переселенцы — в основном выходцы из Орловской, Калужской, Воронежской, Тульской губернии. До сих пор константиновцы части села по старой памяты именуют — Калуга, Воронеж, Орловка... Ныне на въезде в Константиновское стоит стандартный указатель с названием села, какой предусматривают правила дорожного движения. Каждый раз, подъезжая, думаю, а как было бы хорошо указать и год основания се
ла, и фамилию того, кто заложил здесь первый камень в фундамент нового дома. И тогда каждый из нас, из приезжих, читая надпись, так или иначе отдал бы дань памяти Ивану Ермолаевичу Белых, многочисленные потомки которого ныне живут в Константииовском. Так почему — Константиновское? В 1822 году кугутяне через Астраханского губернатора ходатайствовали о наименовании села Александровским. Однако просьбе поселян не вняли, село велено было в дальнейшем именовать Константиновским, в честь наследника престола Константина. Того самого, что отрекся от престола в пользу своего младшего брата Николая. Не пригоже истинному русскому христианину жить в вере без храма божьего. В 1833 году константиновцы всем миром поставили красавицу церковь. Сияла, радовала глаз золотом куполов, крестов, сочной росписью стен. Плыл над селом малиновый звон колоколов, главный из которых весил шестнадцать пудов, ублажая слух прихожан. Денег на церковь не жалели, а стала она ни много ни мало в 60 тысяч рублей тогдашними деньгами — сумма огромная. Да еще 14 тысяч за роспись невиданной красоты иконостаса заплатили. Строили сами, богато село мастеровыми. Зиберов Стефан Петрович, Косторнов Егор Иванович, Зароченцев Андрей Семенович, Лагутин Тимофей Петрович — каменщики отменные. Антипов Гаврил Петрович с сыном Прокофием, Сидоров Пантелей Гаврилович с сыном Василием — столяры на всю округу известные. По железу и малярным работам — 20
Никульников Петр Савельевич, Мальцев Фрол ^ Никанорович, Семенихин Фома Васильевич, Мастера из мастеров. Да и не только они, ^ много еще имен назвать можно. Правда, рас- ^ писывать иконостас пришлось приглашать мастеров со стороны. Деньги те заломили I аховые, но иконостас сработали на сл^ду. Самая большая беда — суховеи. повтаря-^i лись они часто. Испепеляя все живое, жаром дышала закаспийская пустыня. Не помогали ни усердные молитвы, ни крестные ходы в поля, в надежде вызвать живительный дождь. Замирало село в такие годы, придавленное страшной бедой. Голод, смерть гуляли. А тут и новый враг нагрянул. Поначалу и не распознали его, не встревожились. — Кум, что это за люди из Ставрополя приехали, не слыхал чего? — Которые? — Фуражки форменные, козырьки лакированные, на мундирах пуговицы в два рядка блестят. Прямо генералы! — То ж землемеры, кум. А ты — генералы... — Видал, значит? Чего ж тогда молчишь! Все по полям да по степям шастают, меряют чего-то. А чего?.. — Не знаю, кум. Не знаю... Не говорят. — То-то и оно, что не говорят. Спрашивали, а они молчат, артикли эти. Посмеиваются только. Стекляноглазые! Не к добру эта ихняя мерка да молчанка. — Да, кум, от них, что в мундирах ходят да из-под козырька лакированного на нас глядят, добра ждать, что от яловой коровы теленка.
— Оно так... Понимали константиновцы, неспроста вымеряют-перемеряют земли, да кроме того всех людей в селе тщательно подсчитывают чиновники из Ставрополя. Смутно зашевелилось предчувствие надвигающейся беды. Указом царя благодатные ставропольские земли объявлялись собственностью государственного фонда. Разобрались не сразу, что это значит. Поначалу даже толковали о царской милости, о недорогой цене, за которую будто бы можно купить землю —• «сколько хочешь». Но такие разговоры враз утихли, когда стало известно, что ставропольской землей царь наделяет дворян. Вскоре село Константиновское оказалось в окружении дворянских поместий. Вот она, царская милость! Братья Петр и Никита Чепраковы, Соломатины, Нырковы, Тарасовы... Ястребиными гнездами разместились их экономии окрест. Землю снова и снова меряли, столбовали, межили, с каждым годом у крестьян становилось ее все меньше и меньше. Зато, как на дрожжах, разрастались помещичьи угодья. На крестьянский же двор приходилось уже в среднем лишь около двух десятин земли, да и то самой худшей, нередко солончаковой. Как прокормить семью? Одни шли в батраки, другие пытались еще как-то выдюжить, брали землю у помещиков, но это спасало от голода лишь в самые урожайные годы, помещики обирали нещадно, брали половину урожая. И в итоге вчерашний испольщик назавтра тоже оказывался в батраках...
Со строптивыми помещики не церемонились, выгоняли при малейшей провинности. Впору вешать суму и идти по миру. Село обеспечивало помещиков почти дармовой рабочей силой. У каждого из них работало по 300—500 сезонных батраков. Из записей М. Г. Чичерина: «Рассказывал бывший батрак, впоследствии красный партизан в годы гражданской войны Евстафий Егорович Смагин: — Что там говорить! Не работали, а мучились. А кормили хуже скотины. Было у Петра Чепракова 120 пар упряжных быков, 2000 овец, земли полторы тысячи десятин. За всем этим добром ходили мы и получали пять рублей в месяц да «кондер» — на ведро воды две горсти пшена и щепотка соли. Больше ничего не полагалось. Работали по семнадцать-восемнадцать часов на поле и на птичнике, где драли перо гусей, уток, индеек. Спали вместе с птицей. До того умаешься, что под конец свалишься в птичий помет и спишь — уж ни вони, ни грязи не чувствуешь. А чуть свет — опять в поле. И так каждый день. Мальцева Мария Егоровна, работавшая «за всех», так вспоминала: — Ой, да как было-то! Еще и свету нет, а тебя на ноги подымут — то подай, то сготовь, то принеси. И так весь день до ноченьки. Ни поесть тебе, ни вздохнуть. А ночью чуть притулишься где в уголочке, старший пинком тебя в бок, ровно собаку какую: «Вставай!» Пошлют хлеба вязать — двадцать копеек тебе и весь день спину не разогнешь 2 23
Руки распухнут, голова кружится, вот, думаешь, лучше умереть бы. А как умрешь?» / Долго недоброй памятью помнили константиновцы попа Корниловича. Тот был не только полномочным представителем господа бога на земле, но и крупным землевладельj цем. С громовым голосом, с рыжей намаслен' ной бородой, стекавшей с одутловатого от беспросыпного пьянства лица огненными пря' дями, с зелеными бешеными глазищами дикого лесного кота, он одним своим видом устрашал людей, особенно женщин, до которых был охочь,— не одна плакала в бессильн тайными слезами, вероломно подмятая попом, боясь признаться мужу,— с Корниловича как с гуся во^.а, а ее прибьет. Земли свои^служитель бога обрабатывал, нещадно эксплуатируя паству, «забывая» платить. Не одного высекали по указанию попа, кто хоть чуть заикался насчет «копеечки». В перерывах между службами и пьянкой Корнилович «инспектировал» свои владения, щедро раздавая зуботычины. На попа жаловаться, что летом снега ждать. А уж волостной старшина Корнев, тот из овцы в волка превратился, как до власти дорвался. До того, вроде, мужик как мужик, жил не особо, не богато, но и не бедствовал. Старшиной стал — враз оскал волчий свой выказал, того и гляди горло перегрызет, кто даже посмотрит не так. Изменился человек, будто и не та мать его родила. За любую мелочь брал взятки, а уж случись у кого проступок, пустяковый самый, наказывал жестоко, начисто забыв, из какого роду-племени сам 24
вышел. Заимел черепичный завод, паровую молотилку. Совесть же спрятал подальше, под замок, а ключ выбросил. Как ни тяжела, горька жизнь, а все ж были в ней и развлечения. На сельской площади в ярмарочные и праздничные дни разыгрывались кулачные баталии. Начинали обычно ребятишки, потом выходили парни, а вслед, разгоряченные хмельным, и мужики. — Эге-гей! — раздавался клич.— Выходи. Враз собиралась толпа, и кулачки начинались. Дрались улица на улицу, верхняя часть села на нижнюю. На каждой улице свои вожаки, известные и уважаемые за силу, за умение свалить противника с ног одним ударом кулака. Правила боя соблюдались неукоснительно. Нарушить их — свои ж отдубасят. Однако правила правилами, а все ж случалось, что, разгоряченные боем, забывали про них. И тогда — проломленные переносицы, переломанные ребра. Случалось и насмерть. Девки, те с наступлением зимы собирались на посиделки. Рукоделье каждая с собой несет— вязанье, вышиванье. И все это под песни, грустные и веселые, задушевные и мелодичные. В песнях тех про любовь, про милого. Льется песня, а глаза на дверь, не идет ли пригляда, парнишечка молодой, в девичье сердце запавший. Парни тянутся на свет каганца к хате, влечет задушевная песня... Затаенные перегляды, смущенный румянец щек, горячие толчки сердца в груди — ой, так и заходится оно, , 25
когда взглянет ненагляда... Смелели хлопцы — шутки, смех, частушки с подковырками, а глаза все к ней тянутся, к той, что заполонила душу парня до донышка самого. Летом не до песен, не до веселья. Игрища, хороводы забыты до Ивана Купалы. Лишь поздней осенью, после окончания полевых работ, вновь по селу звонкий росплеск неудержной молодости! А там, по снегу, и свадьбы пошли! С удалыми тройками, колокольчиками серебряными, гармошками голосистыми, лихими переплясами до упаду. Счастья молодым! Верят, желают, да не всем оно дается, счастье... Шумят талыми водами весны, метелятся зимы, течет время вечной рекой. И вот уже в двадцатый век вынесло Константиновское. Из записей М. Г. Чичерина: «Представителями в Государственной думе от Ставропольской губернии были Онипко, Борисов, Рожков. Дума просуществовала всего каких-то три месяца и была разогнана царем. Борисов вернулся в Ставрополь, выступил на рабочем собрании. — Дубы расшатаны! — сказал он.— Царское правительство нужно брать и валять! Собрание постановило послать по селам губернии рабочих делегатов для подъема крестьян на решительные действия. В Константиновское прибыли Галушкин,
Старжевский, Теминский, собрали сход. В своих речах призвали выступить против угнетателей, для чего необходимо связаться с окрестными селами и хуторами, чтобы подняться организованной, внушительной силой. В селе Благодатном в начале августа 1906 года был собран съезд представителей десяти сел. На нем присутствовали свыше четырех тысяч человек. Руководителем съезда избрали Николая Николаевича Безменова. Вынесли решение: 1. Не давать солдат на службу. 2. Не платить подати. 3. Не давать лошадей начальству для передвижений. 4. Разделить земли. На съезде присутствовали Галушкин, Старжевский, Теминский. Выступил Старжевский, он сказал: — Депутата Государственной думы от нашей губернии Онипко арестовали. Собираются предать военно-полевому суду. Предлагаю от имени нашего съезда послать телеграмму министру Столыпину. Пусть Онипко немедленно освободят! В противном случае мы отомстим за него! Все присутствующие на съезде горячо поддержали Старжевского. Телеграмма Столыпиг ну была послана. Через три дня в Константииовском состоялся митинг, на котором было оглашено известие, что Онипко от военно-полевого суда освободили, но все равно он остается под арестом, судить его будет палата гражданского суда, которая обычно в таких случаях присуждает ссылку или крепость.
25
Обстановка накалялась. Помещики и их приспешники засыпали губернатора воплями о спасении. В Ставрополе начальство зашевелилось. Однако действовать против взбудораженных крестьян решилось не сразу. Прошло еще несколько дней. И наконец предлог для репрессий был найден. Случай в селе Кугульта пришелся на руку губернатору. Студент Самушкин принародно застрелил пристава, издевавшегося над арестованными. Там же присутствовали несколько крестьян константиновцев, оказавшихся в Кугульте совершенно случайно. Их обвинили в подстрекательстве Самушкина. Это и послужило поводом, чтобы всю тяжесть полицейского кулака обрушить на который уж день бурлившее Константиновское». В Константиновское нагрянул исправник Друженко, накинулся на старосту Тарасова: — Вы что же тут спите сном праведным, херувимы божьи? Ждете, когда и вас перестреляют? Не можете глотки заткнуть горлопанам да поприжать, чтоб другим неповадно было? Доигрались! —длинно выругался, сплюнул. — Да кто ж его знал, что так-то оно обернется...— виновато развел руками Тарасов. — Знал, знал! — выкрикнул, исказив лицо гримасой презрения, Друженко. Староста молчал, пережидая гнев исправника.— Кто? — Что кто? — непонимающе переспросил Тарасов и съежился, ожидая пущего взрыва негодования Друженко. — Воду мутит? 28
— А...— протянул староста, наморщил лоб.— Кто его знает... Сразу и не скажешь...— почесал затылок. — Самые-самые? — Кто его знает... Все они тут... Друженко кипел, но вопреки ожиданиям старосты перешел на вкрадчиво-задушевный тон: — Слушай, староста, спросить тебя хочу. Что это ты заладил: кто его знает, кто его знает?.. А? Может, тебя дитенком мать нечаянно уронила? Или ты прикидываешься? Как? — Хряснул кулаком.по столу: — Говори! — Ашихмин, Зубцов, Сахаров,— немедленно назвал фамилии перепуганный староста.— Голытьба голытьбой, а на язык досужие непотребные речи болтать. Особенно Ашихмин, он в Ростове, кажись, года два жил, на железной дороге будто б работал. Вот и нахватался там всякого...— Мог упомянуть староста и другие фамилии, друзей Ашихмина, например, Овсянникова, Скрипкина, Семенихина, еще нескольких человек, частенько собиравшихся то у одного, то у другого. Но умолчал Подумал: «Хватит тебе и трех. Ты, благородие твое хорошее, уедешь, только и видели тебя, а мне тут как никак жить. И так, узнают, что назвал этих, тогда...» От таких мыслей аж ]. спина нехорошо захолодела. Друженко, кажется, был удовлетворен. Ашихмина и Зубцова немедленно арестовали и отправили в Ставрополь. Сахарова почему-то пока не тронули. Зубцова Петра Евтеевича из дома вывели со связанными за спиной руками. Он высоко держал голову, ни тени страха на лице, за1 '29
росшем могучей бородой. Вслед ему смотрели сочувственные глаза односельчан, лишь несколько богомольных старушек крестились и, как злые гусыни, шипели: «Ему, смутьяну, следовае... Против самого царя, анчихрист, пошел!», в ужасе всплескивая руками. Через несколько дней арестовали и Сахарова. Он, не боясь властей, возбужденно и страстно говорил: — Что же мы, мужики?! Нас мордуют, в кутузку сажают, а мы лишь речи по закоулкам говорим? До каких же пор? Сразу отправить его в Ставрополь власти не решились, видя вот-вот готовое взорваться возбуждение константиновцев, заперли в арестном доме, приставив стражников. Загудело, забродило село. Пружина на пределе: еще немного, маленький толчок — и уже не удержать скрытую силу. И вот: — Бей в набат! — возмущенно бросил ктото клич, услышав об угрозе Друженко сгноить в тюрьме каждого, если понадобится и сотню человек, а то и пулей заткнуть рот тому, кто хоть единым словом посмеет теперь заикнуться против властей. На улицы высыпал народ. С вилами, топорами, кое у кого ружья. Сразу кинулись к арестному дому, освободили Сахарова. — Где Друженко? Тащи его сюда, мужики! Пусть он теперь посидит, харя наетая! Рыскнули туда, сюда — исправника и след простыл. — Ушел, гад! В ярости кинулись крушить помещичьи экономии. 30
— Стойте! — кое-как успокоили неупрявляемую толпу Сахаров, Овсянников.— Мы ж не разбойники какие! Негоже нам так. Оно ж все наше, нашим трудом нажито. А раз наше, возьмем у помещиков, поделим. Или не так, мужики?! — Так,— отозвалась толпл'а.— А землю? — Завтра с утра и землю начнем делить. — Ой, как бы беды не вышло...— кое-где испуганные голоса. — Молчите! — закричали возбужденно.— Испугались, так под бабий подол лезьте, там оно, конечно, поспокойней. Мало нашей крови попили Чепраки? Делить! — Делить! Делить! — грозный рокот сотен глоток. Назавтра в поля направились рано, едва солнце выглянуло. Мало кто спал ночью, слишком велико было возбуждение. Не успели отбить первые межи, из села прискакал кто-то из мужиков, крикнул: — Чепраков направил свой лучший выезд в Ставрополь к губернатору. — Быть беде! — опять послышались голоса. — К Чепракам! — гневно зашумела толпа.— Петуха им красного! И опять кое-как успокоили Сахаров, Овсянников, Скрипкин переполненных ненавистью к помещикам и готовым жечь, крушить односельчан. Все понимали — губернатор применит силу. Решили тоже ответить силой. Послали гонцов с просьбой о помощи по ближним селам. Угрожающую новость первым сообщил безногий Аким Ерин, инвалид русско-японской войны: 31
— Казаки! Он был за селом и увидел отряд казаков уже на въезде. Гнал коня, что было мочи. Дрогнули, заколебались ряды. Послышались панические крики: — Назад, к хатам! Пограбят, идолы, дворы! Рассеялась, растеклась толпа по дворам. Не успели разойтись по дворам, спрятать вилы, топоры, как отряд в четком строю уже вступал в село. Блеснули стволы двух орудий. В Константиновское прибыл лично губернатор Литвинов с отрядом в 200 человек. На площадь согнали народ. Губернатор объявил, что если выдадут зачинщиков смуты, репрессии против села не будут применены. В противном случае по нему будет открыт орудийный огонь. Губернатор был краток, говорил ровно, буднично, словно о пустяках. Он считал себя неплохим психологом; угроза, высказанная спокойно, без устрашающих интонаций, действует на сознание особенно. И потому был совершенно уверен: сейчас, помедлив, эта мужицкая толпа выдаст своих заводил и подобру-поздорову разбредется по домам. На том все и кончится. Злился губернатор на исправника Друженко, не сумевшего навести порядок. Минута, другая... Толпа, однако, угрюмо молчала... Он был действительно неплохим психологом, губернатор Литвинов, особенно, когда играл в карты, угадывая по лицу и интонации голоса партнеров, насколько сильно или неважно их положение. В свою очередь, владел собой так, что нельзя было распознать, уве32
ренной ли, накудышней ли картой располагает губернатор. Но здесь ошибся. — Ну! Я жду,— медленно наливался бешенством губернатор, пока сдерживая себя. Староста Тарасов вспотел от напряжения. Ну-ка губернатору вздумается спросить у него. Скажешь — подпишешь себе приговор, земляки не простят. «Господи! Пронеси!» В толпе кто-то начал: — Кто их знает... — А, не знаешь? — взъярился Литвинов. Выдержка оставила его. Да он и не старался уже быть выдержанно-спокойным. Перед кем? Перед этой грязной сволочью? Давить! Страхом прижимать к земле! Когда скотина упрямится, средство одно —кнут. — Выходи сюда! Крестьянина тут же арестовали. — Ну, кто еще? Тишина. — Последний раз спрашиваю! Молча смотрели в землю. — Батарею на гору! — приказал взбешенный до черноты в глазах губернатор. Когда солдаты втащили туда пушки, губернатор отдал приказ стрелять боевыми снарядами. Артиллеристы с угрюмыми лицами отошли от орудий. — Канальи! — взвизгнул Литвинов.— Расстрелять негодяев! Но казаки отказались стрелять в беззащитных людей. Побуревший от ярости, губернатор сам подскочил к пушке, .зарядил, рванул шнур. Снаряд утробно простонал над селом и разорвался на пустыре. 2 Заказ № 1302 33 1 '
— Ваше превосходительство,— тронул Литвинова за плечо побледневший казачий офицер.— Не горячитесь. Шутки с солдатами, когда они выходят из повиновения, весьма опасны. Советую... Сверкнув налитыми яростью глазами, губернатор не дослушал офицера, вскочил в экипаж и умчался в Ставрополь. Прибыл с карательным отрядом на другой день. В помещичьих домах шло веселье, а по крестьянским хатам шарили, грабя, каратели. Губернатор дал им полную волю. Намеренно. Пусть, после этого она станет куда сговорчивей, рвань вшивая, вздумавшая бунтовать. Лишь потом приказал опять собрать сход. — Что будем делать, пойдем тоже? — спросил товарищей Скрипкин. — Пойдем,— высказался Семенихин.— Не прятались и не будем. — Нет, мужики,— остановил Овсянников.— Нельзя идти. — Почему это? Мы не боимся. Перед людьми ведь как? Скажут, кишка тонка оказалась, когда припекло. — Губернатор сейчас бешеный, все что угодно сделает. А эти, с ним? Это не казаки, такие мать свою прирежут, глазом не моргнут. Спрячемся пока, потом уйдем. Придет время, по-другому поговорим с губернатором. Да и с царя спросим. А люди поймут, не осудят нас. Жизнь не копейка, чтоб просто так выкладывать ее на блюдечко губернатору. Она еще сгодится. Слова Овсянникова убедили. Да только от глаз недобрых не убереглись... — Предупреждаю, что смету с лица земли
ваше село, если по-прежнему будете скрывать смутьянов и не подпишете покаянную бумагу, что обязуетесь никогда больше не бунтовать и впредь будете вести себя смиренно,— заявил губернатор без всяких вступлений. Сход молчал, лишь слышно дыхание тяжелое толпы. — Ваше превосходительство! — вдруг раз' дался голос. Сквозь плотные ряды пробирался Василий Иванников, дружок детства Ашихмина, теперь зажиточный крестьянин, забывший давно ту мальчишечью дружбу.— Я знаю смутьянов! \ — Говори!—велел Литвинов. — Скрипкин, Сахаров, Овсянников, Семе5 нихин...— монотонно, точно читал по псалтырю, перечислял Иванников, назвал еще несколько фамилий.— Самая голь, ваше превосходительство. — Молодец! — похвалил Литвинов. Обра< тился к сходу: — Предлагаю названным зачинщикам выйти. Никто не шевельнулся. — Где они? — раздраженный Литвинов повернулся к Иванникову. — Не знаю, ваше превосходительство...— сказал тот поникшим голосом, боязненно горбя плечи. Нашелся еще один предатель — Василий Бурцев — батрак помещика Петра Чепракова. Сказал, где прячутся заговорщики. На площадь начали сводить арестованных... Всего арестовали семнадцать человек. Губернатор сорвал с груди старосты Тарасова медаль и повесил ее Бурцеву. Тот стоял, придавленный тяжелыми взглядами земляков. 34 2* 35
Зачинщиков арестовали, но покаянную бумагу, требуемую губернатором, сход так и не подписал. — Ладно! Я вам покажу! — разразился Литвинов угрозами. По селу был открыт артиллерийский огонь. Вот что писала издававшаяся подпольно Ставропольским комитетом РСДР газета «Братство» 27 августа 1906 года: ' «...Литвинов прибыл в село 21 августа. В тот же день им был созван сход, которому было предложено выдать зачинщиков и составить «покаянный» приговор. Крестьяне выслушали это предложение молча и молча разошлись. I После этого была вызвана артиллерия и с возвышенного места дан орудийный выстрел по селу. На другой день генерал Литвинов созвал второй сход, было вторично предложено покаяться и выдать руководителей восстания. Сход молчал. Литвинов отдал приказ открыть боевую артиллерийскую и ружейную стрельбу по селу. Сделано около 15 орудийных выстрелов, население бежало в степь. Снарядами местами были подожжены некоторые объекты...» О расстреле восставших в селе Константииовском в донесении помощника начальника Терского областного жандармского управления говорилось: «Предъявив требования в селе Константииовском о выдаче агитаторов и членов образовавшегося в селе преступного комитета, генерал Литвинов, встретив противодействие, приказал казакам открыть огонь, чего сотня не исполнила; на приказ стрелять артиллерии и в последней также последовало замешатель36
ство. Тогда генерал приказал Кубанской сотне немедленно уйти, поставил сзади артиллерии прибывшую к тому времени в село Константиновское сотню Осетинского дивизиона, арестовал фельдфебеля, взводного фейерверка и четырех нижних чинов, замешанных в агитации, приказал вновь артиллерии открыть огонь, угрожая артиллеристам расстрелом осетинами, поставленными сзади с ружьями. После этого по селу было выпущено 14 снарядов, которыми в некоторых местах было зажжено село». Из записей М. Г. Чичерина: «В 1913 году царская Россия праздновала трехсотлетие дома Романовых. Константиновские толстосумы отметили эту дату постройкой двухклассной школы. В октябре состоялось ее открытие. На торжественный молебен по случаю освящения школы прибыл сам губернатор и много лиц его сопровождающих. Чести участвовать в церемонии удостоились особо «почетные» граждане села, местные богатеи — Чепраковы, Лагутины, Тарасовы и им подобные. Бедный люд близко не подпускали. Смотрели крестьяне на церемонию издали». > Сладок сон в ранние утренние часы. Только не спится что-то Мише Чичерину, лежит с открытыми глазами, ворочается с бока на бок, вслушивается в тягучую тишину. Еще с вечера сон не сон — зыбкая дрема, а в мыслях полусонных— завтрашний день. Быстрей бы утро! Вот уже и петухи подали голос. Кукарек7
пул самый ранний на Калуге, примолк на минуту, ожидая ответного приветствия от сородича с другой улицы, снова залился, длинно, призывно: ну же, услышьте меня! Услышали, На Воронежской, под Горой, в Раю — один, второй, и пошли по всему селу петушиные перепевки; один перед другим старается, выводит самозабвенно нехитрые рулады. А за окнами темень еще, окна черны, точно сажей замазаны, ночи в октябре уже длинные, темные. Быстрей бы утро... Отец проснулся, каганец зажег, звякнул медной кружкой, попил шумными глотками. Одевается — пора со скотиной управляться. Повернулся к печи, прислушиваясь. — Не спишь, сынок? — Не. — Чего так? Рань-то еще. — Так... — Ну-ну...— похмыкал отец, догадываясь о причине бессонницы сына,— Тогда помогни, коли все одно не спишь. Вот и ладно, вот и хорошо, с печи Миша прыг, одежонку на себя — готов, в делах и время быстрей пробежит. Сегодня день особенный, сегодня будут новую школу открывать. Не терпится Мише, чтоб побыстрей тот момент наступал. Смотрит Григорий на сына, думает о нем. Работящий мальчонка, не отнекивается, худого слова не обронит, уважительный растет к отцу-матери. А глаза у него... Иной раз оторопь даже Григория берет. Что-то в них такое... Будто где-то живут, в других мирах обитают, и видят свое, только лишь им и ведомое. «Кем 38
же ты-то будешь, Мишка?.. Как жизнь-судьба твоя обернется?..» Книжки не читает — взахлеб глотает. Поначалу Григорий давал сыну больше церковные. Но тянулся мальчишка к тем, в которых жизнь земных людей. Не противился отец, что ж, пусть читает. Книжка любая на пользу, книжки умные люди пишут, глупый не сможет, не скумекает. Но и боязно порой, вон протопоп Аввакум тоже когда-то писывал, да в писаниях тех такое высказывал, что разгневал и царя и церковь, жизнь свою тем и сгубил. Разные книжки... Разберись поди. Не довелось Григорию грамотности особой достичь, пусть теперь уж хоть сын. Куда ездил, всегда книжицу какую ему привозил. Радовался сын таким подаркам очень. Начитается, спросит вдруг: — Толстого графа от церкви отлучили? — Отлучили. — За что? — Богохульствовал. — А почему ж у батюшки много его книг? Я видел. Как тут поправильней ответить? А сын уже с просьбой: — Попроси, тоже хочу почитать. А то и вовсе: — Зачем царь велел в народ стрелять? Шли ж к нему с иконами и хоругвями, чтоб сказать, что жить стало очень плохо, просили защиты у него? — Где ты такое вычитал? — Не вычитал. Учитель рассказал. — Гм...— не находился что сказать Григорий. 3
В последнее время все меньше спрашивает сын, видно, в тех же книжках находит ответы на свои вопросы. Да, маловато грамотенки, Мишка уже знает поболе отца... Одно б только сбылось, о чем страстно мечтает Григорий,— выучить сына, чтоб семинарию окончил, чтоб в люди вышел, чтоб свет белый увидел, по-человечески зажил, глядишь, там и священником станет, а не как он, Григорий, в псаломщиках перед тем же батюшкой угодливо спину вечно клонить. Даст gpr, даст fior... Время вот только сейчас какое-то уж кблобродливое... Устоял бы сын, не склонило бы на дорожку неверную. — У Чепраков и земли тыщи десятин, и дети ихние в Ставрополе в гимназии учатся, потом дальше в Петербурге и Москве, чем же другие наши не такие люди? — недобро горят глаза у сына. — Они, Миша, помещики. У них богатство. — Ну и что? Богатым так можно, мужикам нельзя? — Почти так. Богатые, они всегда были, они господа. А мужики... Каждому своя доля. На то воля божья. — Неправильно так. Всем так всем. Все ж люди одинаковые. Нехорошо, смутновато на душе у Григория делается от таких речей сына, вот какими мыслями обеспокоен. Глупый, несмышленый еще. И то: правда в них, святая правда. Но лучше б не брал Мишка в голову того, что богом устроено, на века вечные сотворено. «Господи милосердный, поведи по стезе истинной сына моего Михаила, заступись и помилуй всегда и везде, будь справедлив, бо40
же, и в час праведный, и в час прегрешений чада моего!» ...Принарядившиеся константиновцы стекались к школе. Не столько она их привлекала, видели уже, пока строилась, сколько хотелось поглазеть на прибывших из Ставрополя— не часто такое увидишь. Сам губернатор пожаловал со свитой многочисленной, пестревшей военными мундирами, строгими сюртуками чиновников, вычурными платьями знатных дам губернского города. В толпе простого люда, которому милостиво разрешалось стоять поодаль, находился и Миша Чичерин, худенький, ясноглазый тринадцатилетний мальчишка. Восхищенно и зачарованно смотрел он на новенькое здание школы с пятью классными комнатами и учительской, казавшееся ему сказочным дворцом. И кто знает, не в этот ли момент впервые родилось у парнишки страстное желание — стать учителем. На западной окраине села, перед въездом в него со стороны Ставрополя, поодаль от дороги, у края балки стоит обелиск. На нем высечены имена славных сынов Константиновского: Дятчина С. И., Чепракова И. Н., Анцупова К. Г., Кувшинова А. Д., Иванова У. М., Кузьминова П. Т., Воробьева А. А., Зубцова П. Е., Щепетьева И. Е., Зиберова М. И., Куликова М. А., Пилюгина П. П., Романова Н. П., Тимофеева Я. М. Здесь 26 августа 1918 года были они казнены. Борцы за Советскую власть... Среди них и те, кто еще в начале века бросил вызов самодержавию. 1 , 41
Скромный обелиск, огороженный низенькой металлической оградой. Спят вечным сном дорогие сердцу каждого константиновца их земляки. Шумят над ними ветры, светит высокое солнце. Спят земляки... Прикасаюсь ладонью к камню обелиска. Ощущаю мягкое тепло, и кажется, исходит оно из земных глубин, из горячих сердец тех, чьи имена начертаны на обелиске, и течет оно через десятилетия, и ни время, ни ветры не властны развеять его. Они были одними из первых жертв в боях за советскую власть. На перекрестке жестоких схваток стояло село Константиновское. Недаром и поныне называют его партизанским селом. Из записей М. Г. Чичерина: «После Февральской революции в Константиновское возвращались фронтовики. Возвращались с оружием в руках. Хоть и скинули царя с престола, время все равно оставалось беспокойным, власть в руках Временного правительства, кучки помещиков и капиталистов, так же, как и царь, призывавших к войне до победного конца, но ничего не сделавших для облегчения участи простого народа. Земля, как и прежде, принадлежала помещикам. Не сразу разбирались в складывающейся обстановке, но все ясней становилось, царя хоть и свергли, однако дело на этом вряд ли остановится. И раз крепко цепляются богатеи за власть, без винтовки тут не обойтись. В Константииовском в 1917 году насчитывалось тринадцать тысяч населения. Сюда 42
часто наведывались из Ставрополя сторонники Временного правительства. Они всячески старались, чтобы такое большое село не подпало под влияние большевиков. В противовес им действовала большевистская группа, небольшая по численности, но пользовавшаяся большим влиянием среди сельчан. Большевики вели решительную агитацию за свержение Временного правительства, за перевыборы местного Совета — гнезда эсеров и меньшевиков. В группу входили большевики Дятчин Семен Иванович, Кузьминов Иван Тарасович, Герасимов Егор Варфоломеевич, Сахаров Павел Пантелеевич и еще несколько человек. 10 ноября в Константииовском узнали о свержении Временного правительства. Большевики действовали решительно и без промедления. В тот же день был избран новый состав Совета, из которого позорно изгнали эсеров и меньшевиков. Председателем Совета избрали Теряева Никиту Ивановича, завземотделом Тимофеева Ипполита Ивановича, председателем бедноты Щепетьева Поликарпа Алексеевича, военным комиссаром Сахарова Павла Пантелеевича, зав. продовольственным отделом Селеменева Георгия Евдокимовича, секретарем Совета Григорьева Терентия Ивановича, зам. секретаря Зиберова Петра Давыдовича, зав. отделом по выдаче помощи семьям солдат Данилова Павла Ивановича. Уже на следующий день состоялся митинг, на котором принято было решение: конфисковать у помещиков землю, скот, семена, продовольственные запасы и все раздать бедноте. Для исполнения этого решения была назначена 43
комиссия в составе пяти человек — Щепетьева П. А., Смагина Е. Е., Солопова П. А., Мишина В. У., Селеменева Г. Е., которая и претворила его в жизнь. На Дон, Кубань, Ставрополье стекались контрреволюционные силы, вскоре с оружием в руках выступившие против Советской власти. В начале мая 1918 года в Ставрополе в связи с создавшейся опасной ситуацией был созван чрезвычайный губернский съезд Советов. Делегатами от Константиновского на него направлены Щепетьев А. П., Овсянников И.М., Герасимов Г. В., выборы которых состоялись 25 апреля. Возвратившиеся со съезда делегаты объявили первоочередной задачей создание боевого отряда. Начинались первые бои гражданской войны». И быстрые кони проносятся вихрем... 'Увидим, услышим то время, сердцем замрем от ветра в лицо, от пули в упор. Пылятся, клубятся дороги гражданской войны. Тачанки боевые, пулеметы взахлеб, ярость атак, раны и кровь, упавший товарищ и слезы скупые, круженье клинков, прорезь прицела, трехгранность штыка беспощадного, оскаленный рот: «Ребята, вперед! За Советскую власть!» Оседает пыль, проясняя потрясенное солнце, запекается кровь на бинтах, привал у колодца— жадные глотки несказанно вкусной воды пересохшим и охрипшим горлом, всхрапывают боевые лошади, подрагивая взмылен44
ными боками, короткий отдых и снова — вперед. Формирование боевого отряда ускорила весть, разнесшаяся по Константиновскому: неподалеку объявился некий Шкуро, грозится нагрянуть в село, «навести порядок», а большевиков перевешать. — Что за птица такая грозная? Из какихтаких краев залетела? — спрашивали друг у друга сельчане. — Черт его знает! Не слыхивал про такого. — А я, сват, слыхал. Видел даже как-то. На турецком фронте. Полковник. Зверь лютый, рассказывали. Такому кровь людская, что водица. — Всяко говорят. Налетит — делов кровавых уж натворит... — А мы-то? Нет уж, братцы... Овечками перед ним? Раз волк лютый, так не пустим, а полезет, так шкуру этому Шкуре попортим, чтоб аж клочья летели! * > Шкуро появился в селах Бешпагир и Спицевка в июле 1918 года, в разгар страды, намереваясь занять Константиновское, Благодатное, Кугульту, собрать здесь оружие, пополниться людьми и двигаться дальше в направлении Ставрополя. Тревога. Беда у порога. Как быть? Стекается народ к площади — с оружием, у кого что есть. — Не допустим в село! Свинцом — незваных гостей! — Правильно! — Кавалерия у него, сметут... — Мы спешим! Винтовочкой. Аль разучились стрелять? А, фронтовики? 45
_________
— Дело говоришь! По взводам, братва, разбивайся. Пойдем, встретим полковничка! — А командиры? Нельзя без командиров. — Вот ты, Гаврюха, и будешь у нас взводным! — Да я... — Не стесняйся! Покомандуй. Жена крепче любить будет — начальник! Гы-гы-гы!.. — Кончай зубоскалить! Не на блины собираемся. Спешно сформированный отряд насчитывал около двух тысяч бойцов. Когда выбирали командира, разгорелись жаркие споры. — Егурнова! — кричали одни. — Солопова! — возражали другие. Оба вернулись с германской унтер-офицерами, у обоих грудь в крестах. Нашли компромиссное решение, удовлетворившее всех,— пусть оба будут командирами. А кто из них главней, пусть сами решат. Встретить Шкуро решили на позициях в районе Белой Глины, в пяти-шести верстах от села. Окопались, замаскировались, стали ждать. Шкуровские сотни так и не появились. — Предупредил, видать, кто-то,— огорчались бойцы.— Жаль... Пощекотали б мы их! Место ладное, лучшей позиции и не придумаешь. Шкуро действительно кто-то предупредил о засаде. Полковник изменил маршрут своего отряда, уклоняясь от боя. Из Спицевки направился на железнодорожную станцию Грачевка и далее на Кугульту, обходя Константиновское. Когда высланная конная разведка вернулась и доложила об этом, Егурнов и Солопов вопросительно посмотрели друг на друга, 4
— Что будем делать, Федосеич? — Да что ж теперь делать...— пожал плечами Солопов —Я так думаю, Петр Антонович. Ушел, и бог с ним. Испугался, значит. Чего больше? — Может, следом? Догнать? Нас обошел, на других зло сорвет, кровь прольет. — Пеши? За кавалерией? До-олго же нам придется догонять! А ну как в чистом поле налетит, что? Кто знает, сколько у него сабель? — Будто сот восемь, говорят. — Говорят... Говорят, Манька Мокроносая и не Манька, а Ванька. А ты сам видал? То-то же... Да и погляди, войско наше по домам уже навострилось. Отряд константиновцев не стал преследовать Шкуро. Тут все сказалось: и отсутствие опыта, и недостаточная организованность, дисциплина. Решения, как правило, принимались общим голосованием, отряд действовал совершенно обособленно от подобных отрядов других сел. Удовлетворившись тем, что не дали Шкуро войти в село, посчитали задачу выполненной и вернулись домой. Никто тогда, конечно, не предполагал, что это только начало борьбы, пламя гражданской войны только разгоралось и впереди были тяжелые и длительные бои. Можно посожалеть: прояви константиновцы инициативу, напади на Шкуро первыми и неожиданно, и тому не миновать разгрома — силы предводителя «волчьих сотен» были пока незначительны, потому и не решился он ввязаться в открытый бой. Но кто мог все это знать тогда... Тем не менее, это была первая победа кон47
стантиновцев с оружием в руках, она вселяла уверенность, показала, что отряд представляет значительную силу и враг боится ее. Спустя несколько дней в Константииовском получили телеграмму: «Председателю Константиновского волостного совета. Собрать сход села, сдать пять вагонов хлеба, конфисковать обмундирование, все оружие, арестовать большевиков и им сочувствующих для предания суду. Срок исполнения двадцать четыре часа. Губернатор Уваров». Было ясным — при невыполнении условий, перечисленных в телеграмме, белогвардейцы двинут на село войска. Но выполнить условия— значит сдаться на милость врага. Стоит сказать, подобные телеграммы губернатор Уваров разослал по многим селам губернии, однако желаемого результата не добился. Повсюду стали формироваться партизанские отряды, народ не желал подчиняться власти белых. В Константииовском срочно созывается военный совет инициативной группы в составе тринадцати человек — Герасимов Г. В., Зиберов И. Г., Шепетьев И. П., Хрипков А. А., Ледовской Е. И., Сахаров П. П., Данилов П И., Сараев С. П., Зиберов П. Д., Щепетьев Г. Е., Анцупов Г. А., Григоров Г. И., Смагин М. С. Решили созвать сход села. На нем первым выступил уездный военный комиссар Герасимов. — Товарищи! — взволнованно обратился он с крыльца бывшего волостного правления.— Наши враги белогвардейцы, полчища Шкуро 48
и капиталисты с помещиками хотят закабалить вас в рабство. Землю, рабочий скот, инвентарь отобрать и передать опять помещикам, фабрики и заводы отобрать у наших братьев-рабочих и вернуть фабрикантам. Но не бывать этому! Мы будем защищать советскую власть до последней капли крови! Нам необходимо снести все оружие и боеприпасы, и кто хочет защищать советскую власть, записывайтесь в партизанский отряд. Сход, затаив дыхание, слушал уездного комиссара, своего земляка. Люди хорошо знали Егора Варфоломеевича, был он из бедняцкой семьи, батрачил. Воевал на турецком фронте, заслужил два Георгия, вернулся домой большевиком и в декабре семнадцатого назначен уездным военным комиссаром. Не успел Герасимов закончить свою речь, как на крыльцо взбежал Семенихин П. И., дослужившийся на фронте до прапорщика и вступивший там в партию эсеров. Вскинул эффектно руку, призывая к вниманию. — Дорогие земляки! Братья! Вот тут Герасимов призывает вас лить кровь. А не достаточно ли вы напроливались ее на фронтах германской войны? Скажите, зачем нам воевать? И сколько можно воевать? Скоро будет созвано Учредительное собрание, которое и решит вопрос о земле и фабриках. — Какое-такое еще Учредительное собрание?— возмущенно перебил Герасимов.— Вопрос о земле и фабриках советской властью уже решен! Окончательно и навсегда! Семенихин, поморщившись, продолжал свое: 49
стантиновцев с оружием в руках, она вселяла уверенность, показала, что отряд представляет значительную силу и враг боится ее. Спустя несколько дней в Константииовском получили телеграмму: «Председателю Константиновского волостного совета. Собрать сход села, сдать пять вагонов хлеба, конфисковать обмундирование, все оружие, арестовать большевиков и им сочувствующих для предания суду. Срок исполнения двадцать четыре часа. Губернатор Уваров». Было ясным — при невыполнении условий, перечисленных в телеграмме, белогвардейцы двинут на село войска. Но выполнить условия— значит сдаться на милость врага. Стоит сказать, подобные телеграммы губернатор Уваров разослал по многим селам губернии, однако желаемого результата не добился. Повсюду стали формироваться партизанские отряды, народ не желал подчиняться власти белых. В Константииовском срочно созывается военный совет инициативной группы в составе тринадцати человек — Герасимов Г. В., Зиберов И. Г., Шепетьев И. П., Хрипков А. А., •Дедовской Е. П., Сахаров П. П., Данилов II П., Сараев С. П., Зиберов П. Д., Щепетьев Г. Е., Анцупов Г. А., Григоров Г. И., Смагин М. С. Решили созвать сход села. На нем первым выступил уездный военный комиссар Герасимов. — Товарищи! — взволнованно обратился он с крыльца бывшего волостного правления.— Наши враги белогвардейцы, полчища Шкуро 48
и капиталисты с помещиками хотят закабалить вас в рабство. Землю, рабочий скот, инвентарь отобрать и передать опять помещикам, фабрики и заводы отобрать у наших братьев-рабочих и вернуть фабрикантам. Но не бывать этому! Мы будем защищать советскую власть до последней капли крови! Нам необходимо снести все оружие и боеприпасы, и кто хочет защищать советскую власть, записывайтесь в партизанский отряд. Сход, затаив дыхание, слушал уездного комиссара, своего земляка. Люди хорошо знали Егора Варфоломеевича, был он из бедняцкой семьи, батрачил. Воевал на турецком фронте, заслужил два Георгия, вернулся домой большевиком и в декабре семнадцатого назначен уездным военным комиссаром. Не успел Герасимов закончить свою речь, как на крыльцо взбежал Семенихин П. И., дослужившийся на фронте до прапорщика и вступивший там в партию эсеров. Вскинул эффектно руку, призывая к вниманию. — Дорогие земляки! Братья! Вот тут Герасимов призывает вас лить кровь. А не достаточно ли вы напроливались ее на фронтах германской войны? Скажите, зачем нам воевать? И сколько можно воевать? Скоро будет созвано Учредительное собрание, которое и решит вопрос о земле и фабриках. — Какое-такое еще Учредительное собрание?— возмущенно перебил Герасимов.— Вопрос о земле и фабриках советской властью уже решен! Окончательно и навсегда! Семенихин, поморщившись, продолжал свое: 49
— Зачем нам проливать кровь? Дадим, что требует губернатор Уваров, миром, и делу конец. Пусть подавится! Нам наша кровь дороже! Придет время — и мы предъявим счет тому же Уварову. Надо только подождать терпеливо, товарищи! Сход пошел гулом голосов, заколебался. — Давай, Семен Иванович, скажи теперь ты,— толкнул учителя Дятчина локтем Иван Георгиевич Зиберов.— Ишь, как сладко поют птички! С четырнадцатого года не был Иван Георгиевич дома, месяц назад вернулся. Войны хлебнул под завязку. После окончания унтерофицерской школы воевал на турецком фронте. В дни Февральской революции избрали его секретарем ротного комитета и членом Ардаганского Совета. В сентябре семнадцатого стал большевиком. Был одним из организаторов и первым командиром Красной Гвардии в Ахалцихской крепости. Двухтысячный красногвардейский отряд под его командованием отбил наступление контрреволюционных войск, пытавшихся подавить революционный гарнизон крепости. Участвовал в работе 2-го съезда Кавказской армии в Тифлисе. В Константиновское вернулся уже испытанным бойцом, членом большевистской партии. Дятчин решительно поднялся по ступенькам. — Я — большевик, вы это знаете. Эсеры призывают нас склонить голову перед врагом. Как это называется? А называется это предательством. Предательством революции. Дада,— повернулся к Семенихину и его окружению.— Какими бы красивыми фразами вы не
маскировали его, господа хорошие. Революция дала нам мир, дала землю. Так скажите, неужели мы хотим снова стать рабами и униженно на коленях ждать милости от эсплуататоров, кровопийц крестьянства и рабочего класса? Враги хотят задушить революцию. Да, нам дорога наша кровь. Но позволим, чтобы опять ее пили? Нашу, кровь? Не позволим! Ошибаетесь, господин Семенихин, на колени мы уже не станем. Не кровь презренных трусов течет в нас. Кровь горячая и чистая, свободных и гордых людей, готовых грудью встать на защиту советской власти, которая дала нам все! Многократно повторенное слово «кровь» ' заставило невольно напружиниться людей, и застучали сердца, забились взволнованно. Нет, не быть рабами! Хватит! Выступили большевики Щепетьев А. П., Хрипков А. А., Зиберов И. Г. Последний был краток: — Кто хочет защищать свою власть, советскую власть, отходи направо! А кто хочет защищать своих угнетателей, отходи налево! Как ни старались меньшевики и эсеры, сход не пошел за ними, решительно склонился на сторону большевиков. Вынесли стол, тут же началась запись добровольцев в партизанский отряд. Несли оружие, патроны, обмундирование. Теряев Андрей Павлович прикатил пулемет «максим». — Павлович, а шо это у него такой вид дюже непотребный? — Та в курятнике я его сховал, а куры, птица энта бестолковая, малость замаскировали его пометом. 51
— Не бестолковая, выходит, раз маскировала, чтоб не углядел кто. Маскировочка что надо! — Ладно... Отчистим сейчас. Машинка как новая будет. Записалось в отряд 1500 человек. Командовать пехотой назначили Солопова П. А., кавалерией— Анисимова К. А. Окрест села выслали дозоры. Вскоре один из дозоров доставил задержанного. Конвоир докладывал: — Трое их было. Глядим, вынюхивают чего-то на железной дороге. Идут, внимательно так на рельсы поглядывают. Мы: «Стой!» Двое, правда, убегли... В камышах у речки где-то спрятались, гады. Так и не нашли. А этот— вот он. Молчит, может, чего вам скажет, зачем по железной дороге шастал. Стрельнуть из нагана, падлюка, успел. Хорошо—промазал, вот она, дырочка на рукаве, ожгло только. У-у, морда! Шлепнуть бы тебя на месте! Анисимов Кирилл внимательно присмотрелся к задержанному. — Э, братцы! Да это никак Бузаров. Бороду отпустил... Узнали мы тебя, голубчик, узнали... Говорить будешь или в молчанку так и продолжишь играть? Ну? Это был свой, константиновский, бывший стражник, еще зимой исчезнувший из села. Он не стал запираться. Признался, ему поручили обследовать железнодорожное полотно на участке от Кугут до Петровского, есть ли повреждения и какие. Белые собирались, видимо, пустить бронепоезд, чтобы развить наступление на восточные районы Ставрополья.
Как пособника врага, лютовавшего и при царском режиме, Бузарова в тот же день принародно казнили на площади села. На Ставрополье к этому времени начали действовать партизанские отряды Ипатова, Трунова, Книги, Шпака, Апанасенко, Шейко, Голубовского, многие другие. Несмотря на высокую боеспособность, отряды не всегда действовали успешно, так как не имели единого командования, что в первую очередь отрицательно сказывалось на ведении боевых действий, располагали малыми резервами, которые каждый командир вводил в бой, руководствуясь только своими соображениями. Отсутствовало •централизованное снабжение боеприпасами, каждый отряд добывал их, как мог. Но так или иначе, белогвардейские отборные части были изрядно потрепаны, столкнувшись с грозной партизанской силой. Под Ставрополем отряд Фомы Шпака совместно с другими формированиями красных войск вел тяжелые бои с белогвардейскими полками. Враг во что бы то ни стало пытался овладеть городом, бросая в бой все новые и новые резервы. Константиновский партизанский отряд выступил на помощь, завязал бои с белыми. Обстановка для красных складывалась неблагоприятная, под натиском превосходящих сил противника Ставрополь 21 июля пришлось оставить. Отряд вернулся в село. Первые потери... Слезы жен, матерей, слезы детей, оставшихся без отцов... Тела убитых привезли, ни одно не оставили на надругание врагу.
52
Троекратный залп. Прощай, боевой товарищ! Мы отомстим! Прощай... Бон под Ставрополем выявили многие недостатки, прежде всего в организационной структуре отряда. Еще не умели действовать достаточно маневренно, проявлять тактическую гибкость в бою. Назрела необходимость создать мобильное формирование с четкой структурой подразделений, резервами, единым командованием. К концу июля отряд был реорганизован, пополнен людьми и оружием. Сменилось и командование. Командиром был назначен Романенко П. Л., сорокадвухлетний солдат-фронтовик, невысокий, кряжистый, с умными прищуренными глазами, неторопливый и в движениях, и в речи — необдуманного слова не скажет. Позднее, при создании на Ставрополье регулярных частей Красной Армии, он командовал 8-м пехотным Ставропольским полком, затем бригадой. Все годы гражданской войны Романенко провел на фронте. В 1920 году вступил в партию большевиков. За мужество в боях награжден двумя орденами Красного Знамени. После окончания гражданской войны находился на различных командных должностях в Красной Армии. В 1934 году окончил военную академию имени Ворошилова. В годы Великой Отечественной войны командовал корпусом, армией. За боевые заслуги награжден двумя орденами Ленина, еще двумя Красного Знамени, двумя Суворова I степени, двумя Кутузова 1 степени. В послевоенные годы командовал войсками Сибирского военного округа.
Умер генерал-полковник Прокофий Логвинович Романенко 10 марта 1949 года в возрасте семидесяти трех лет, прожив яркую, боевую жизнь, отданную служению Советским Вооруженным Силам с первых дней их создания. Прах его покоится на Новодевичьем кладбище в Москве. Начальником штаба отряда стал Иван Георгиевич Зиберов. С 1919 года он воевал в Первой Конной Буденного. Под местечком Животовом в бою с белополяками был трижды ранен. В 1920 году награжден именными часами —от ВЦИК и револьвером — от Реввоенсовета Республики. Так же, как и Романенко, достиг впоследствии высоких командных постов. Во время Великой Отечественной войны генерал-майор Зиберов командовал танковыми частями и соединениями. Родина отметила его самыми высокими наградами: орденом Ленина, четырьмя орденами Красного Знамени, Кутузова I степени, Суворова и Богдана Хмельницкого II степени, медалями СССР и Чехословакии, а также военным польским крестом Грюнвальда. Из записей М. Г. Чичерина: «Реорганизованный отряд стал называться «летучим». Первыми командирами летучего отряда были: командир 1-го батальона — Анохин Ефим Михайлович, командиры рот этого батальона— Брыкалов Василий Федорович, Ледовской Иван Родионович, Анцупов Афанасий 55
Гурьянович; командир 2-го батальона — Ашихмин Петр Антонович, командиры рот — Солопов Петр Антонович, Мишин Влас Устинович, Воробьев Тихон Ефимович; командир 3-го батальона — Белашов Александр Федорович, командиры рот — Пилюгин Сергей Ефимович, Кунах Иван Анисимович, Моловичко Григорий Кузьмич; командир кавэскадрона Анисимов Кирилл Андреевич, командиры каввзводов эскадрона — Сараев Стефан Пахомович, Чернов Петр Самсонович, Цуцко Семен Петрович. Всего в отряде было 1800 человек, из них 1500 константиновцев и 300 благодатненцев. Каждый боец имел винтовку и пятьдесят патронов. Имелся на вооружении станковый пулемет «максим» и английский ручной — «Льюис». Лошадей имелось всего 800, из них строевых 160 и упряжных 640. Тачанок и линеек насчитывалось 240 штук. Санитарная часть отряда: врач Кульчановский Александр Иванович и медфельдшеры — Ледовской Григорий Ермолаевич и Брыкалов Андрей Семенович. Хозяйственной частью заведовал Беляев Антон Андреевич. Резервной ротой командовал Мальцев Артамон Трофимович. В эту роту зачисляли вновь прибывших, тех, кто был без оружия. С боями отряд отправился в рейд по селам и хуторам своего и соседних уездов». Романенко решил устроить смотр своему войску. Батальоны и роты выстроились на площади. 56
— Грудь четвертого человека! — звучали команды командиров.— Ваняка, не хвастайся пузом! Что, в строю разучился стоять? — Да он винтовку впервой видит! Ему с вилами сподручней! Всех беляков, как навоз, раскидает! — А ты чего до пупа расхристанный? — Разговорчики! Смирр-ннаа! Все село собралось на смотрины летучего отряда. Романенко обошел строй и остался вполне удовлетворенным. Отряд неплохо обмундирован, вооружен, представлял собой довольно внушительную силу. «Пулеметов бы с десяток...— подумал командир.— Два, что есть,— капля. Да если б еще пушку, а то и две, тогда!.. Ничего, добудем у беляков, дай время». — Товарищи красные партизаны! — обратился к отряду.— Мое слово к вам такое. Ежели взяли мы в руки винтовки, собрались вот здесь, стало быть, не в бирюльки думаем играть да перед девками в строю красоваться. Воевать мы собрались. За Советскую власть. Воевали уже малость, товарищей потеряли. Но плохо воевали, чего уж там... Дисциплина какая была? Никудышняя. Каждый норовил командовать. Каждому казалось, что он умней всех. Не годится. Базар получается. Один в лес, другой по дрова. Как под Ставрополем было? То-то же... Турнули нас белые. Умные мы, конечно, все, но командир должен быть один. Вот и говорю, раз избрали меня командиром, значит командовать буду я. Приказы выполнять без митингов, не обсуждать, нравится тебе мой приказ или нет. 57
И своих командиров, взводных, ротных слушать без всяких. За невыполнение приказа — отвечай по всей строгости. Без дисциплины нельзя, разобьют нас беляки, разгонят, как отару, где никудышний чабан. А то что получается? Где Гришка? А Гришка к женке зоревать пошел. У командира не спросясь. Из-под одеяла оно как-то не очень сподручно воевать... Не согласны на такое, тогда и я не согласен быть командиром вашим. Уговаривалыциком быть не хочу. Решайте! — Согласны! — в один голос выдохнул отряд. Начштаба шепнул Романенко: — А ты боялся, что опять тары-бары пой- , дут. Орлы! — Не боялся,— сказал Романенко.—Так и хотел, чтоб принародно было, все село слышало. Понимать надо... — Хитер же ты, мужик, Прокофий Логвинович! — цокнул языком Зиберов. Командир ничего не сказал в ответ, лишь улыбнулся, оправил ремни, вытянулся, расправил плечи, медленным взглядом обвел шеренги бойцов. — Клянемся же до последней капли крови биться за нашу Советскую власть! — Клянемся!!! — тысячеголосое. Притихли в толпе ребятишки, закрестились древние старушки, платочками вытирали глаза женщины. Застыли с суровыми лицами в строю сыны их, мужья и отцы. Июльское высокое солнце, наконец-то прорвавшись через белесую тучу, ярко высветило площадь, до краев запруженную людьми. 58
Очень заботило Романенко одно обстоятельство. Отряд не имел связи с другими аналогичными отрядами, сформированными в городах и селах Ставрополья. Точное их местонахождение— неизвестно. Без взаимодействия с соседями не могло быть и речи об успешном ведении бстевых операций. Более того, грозила опасность подвергнуться окружению и уничтожению крупными частями белогвардейских войск. С целью установления связи в село Сергиевское Романенко направил Лукинова, Ледовского, Григорова — членов Константиновского Совета. Там они встретили отряд Ипатова, который в свою очередь выделил для связи с [_ Романенко четырех своих бойцов, кстати сказать, оказавшихся константиновцами. Удалось установить связь также с отрядом Жлобы, находившемся в Святом Кресте. Оттуда разведчики привезли пушку. — Жлоба подарил,— доложили связные. Но как-то без особой радости. — Постой,— присмотрелся Романенко.— Да она ж негожая! Ну и Жлоба!.. — На тебе боже, что нам негоже! — ругнулся Зиберов.— Ею только стращать с бугра беляков. Мол, глядите-ка, как шарахнем! Дулей через дуло... I- Вокруг пушки топтался Григорий Селеменев, воевавший на германском фронте наводчиком дальнобойных гаубиц. Оглядывал, ощупывал. — Погодь, Иван Егорович,— сказал Зиберову — Не шуми. Может, и не дулю через нее показывать, а шрапнелью плюнем по белякам. Так-так...— наклонился к замку орудия.— По1 , 59
пробуем энту железячку,— потрогал сломанную деталь,— сами смастерить. У беляков не возьмешь, взаймы не дадут. Ничего... Мы ее по-своему, попроще, железячку...— приговаривал.— Красота нам ни к чему. Лишь бы стреляло. Стреляло чтоб... — А? — переглянулись командир с начштаба.— Думаешь, получится, Григорий? — с надеждой спросили Селеменева. — Думаю, что получится,— пробурчал тот, занятый всецело пушкой.— Должно. А чем стрелять, если Селеменев все ж отремонтирует орудие? — Чугунок в нее вместо снаряда не сунешь...— вздохнул Зиберов. — Так снаряды есть! — закричали радост- . 1 но связные.— Вот, в телеге. Пять ящиков. Провозившись ночь, утром Селеменев сказал, что пушка может стрелять. Решили попробовать. Подальше разогнали зевак, вдруг снаряд рванет в стволе, направили пушку на гору Пикет. Хотели было протянуть шнур от спускового механизма и дернуть издали — от греха подальше, но Селеменев даже обиделся: «Я сам. Как и положено стрельну. Чай, артиллеристом на германской был...» Пушка ухнула, подпрыгнув, а через мгновение на Пикете увидели взрыв. — Молодец, Селеменев! — радостно хлопнул Романенко в ладоши.— Давай, будешь командиром батареи. Подбирай себе хлопцев артиллеристов. Покамест с одной управляйся, а потом все равно будут у нас и еще пушки. — Ну, спасибо Жлобе, удружил! — воскликнул Зиберов, вспомнив вчерашние свои нелестные слова в адрес того. 60
Вскоре отряд отправился в рейд по селам Софиевка, Золотаревка, по хуторам помещика Жадана, без особого труда разгромив гарнизоны белых. Пополнился лошадьми, тачанками, захваченным оружием, снова вернулся в свое село. В середине и конце августа, взаимодействуя с отрядами Рыльского, Трунова, летучий отряд через Надежду и Старомарьевку двинулся на Ставрополь. Партизанские отряды вплотную подошли к городу, просочились на его окраины. Положение белых стало критическим. Они бросили в бой корниловские офицерские полки, но и те, понеся большие потери, не смогли остановить наступления партизан. Командование белых вынуждено было ввести в бой резервы — отборные казачьи части, спешно перебросив их со станции Пелагиада. Натиска превосходящего противника партизанские отряды не выдержали, начали отходить. Опять константиновцы вернулись в свое село. По слухам, казачьи части шли южнее — на Спицевку. На разведку в это село отправился Герасимов с двумя бойцами. Белых в селе не обнаружили. На ночлег расположились в помещении волостного совета. На рассвете казаки бесшумно нагрянули в Спицевку. Герасимов в последний момент, выпрыгнув в окно, сумел садами пробраться к амбарам, где стояли скирды необмолоченного хлеба. Скрывшись среди крестьян, уже работавших на молотилке, разведчик, видимо, думал переждать тут день, а ночью выбраться из Спецевки. А двух бойцов казаки изрубили на месте. 61
<к
Каким образом Герасимов был обнаружен и схвачен белыми, точных сведений не имеется. Видели лишь люди, как вели его по улице, босого, избитого. Улыбался Георгий Варфоломеевич спицевцам, стоявших с занемевшими сердцами за воротами своих домов. Прощался он с улыбкой и словно говорил: «Запомните, люди! Запомните...» И была та улыбка сильней смерти, на которую шел сейчас Георгий Варфоломеевич. На горе Бусиной, что высится между селами Спицевка и Сергиевка, белогвардейцы повесили Герасимова. Летучий отряд выбил казаков из Спицевки. Пленных не брали... С почестями хоронили Герасимова, из пушки произвели траурный салют, не пожалев драгоценных трех снарядов. Память о своем земляке, первом уездном военном комиссаре Георгие Варфоломеевиче Герасимове константиновцы чтут свято. Его именем названа улица села, назывался один из колхозов, организованных в Константииовском в тридцатые годы. В начале августа отряд оставил Константиновское— создалась угроза окружения. Повел бои под селами Кугульта, Донское. 18 августа предприняли попытку вернуть Константиновское, но выбить белых из родного села не удалось. В этом бою погиб командир третьей роты первого батальона Афанасий Гурьянович Анцупов. Маневрируя, отряд наносил удары по врагу в селах Петровском, Шведино, Камбулат, Малые Ягуры, но иссякали боеприпасы. Создалось отчаянное положение, когда на каждо62
го бойца осталось по два-три патрона. Немного помог Ипатов, но у него самого с патронами было туговато. И все же выход был найден. Лушников Петр Семенович организовал мастерскую, которая стала выпускать самодельные патроны, используя отстрелянные ( гильзы. Долго мучились с капсюлями — частые осечки. Потом наловчились, дело пошло, капсюли срабатывали безотказно. Многому научились у того же Ипатова, который еще раньше организовал у себя подобную мастерскую. В занятом Константииовском белые бесчинствовали, не щадя никого при малейшем подозрении в связях с красными. 26 августа . ; за подпольную работу расстреляны учительбрлыпевик Дятчин С. И. и несколько его товарищей. Среди них — Миша Зиберов, тринадцатилетний мальчишка. Ставропольский губисполком принял реше| ние объединить партизанские отряды. С этой целью восьмого сентября в Благодарном был созван съезд командиров партизанских отрядов. На нем присутствовал председатель губисполкома Дейнеко. На второй день работы К съезда было получено сообщение, что белогвардейские части, обойдя Высоцкое, наступают на Благодарный. * — Какое решение примем, товарищи? — глядя в зал, спросил Дейнеко. Зал пошел гулом голосов, все засуетились, задвигались на своих местах. Сидевший рядом с Дейнеко Локтев, член губисполкома, вскинул руку, призывая к тишине. — Считаю необходимым отряду Романенко 63
выступить на помощь партизанам, ведущим бои. Надо остановить наступление белых. Проголосовали единогласно. Романенко быстро поднялся со своего места и заспешил к выходу. Обстановка на фронте складывалась неблагоприятно. Противнику удалось занять Петровское и Донскую Балку, вплотную подойти к Благодарному. Съезд пришлось перенести в Новоселицкое. После острых и долгих дебатов съезд вынес решение о преобразовании партизанских отрядов в регулярные части Красной Армии. Командиром Первой Северо-Благодарненской советско-крестьянской дивизии избрали Вдовиченко, начальником штаба — Зиберова И. Г. По указанию штаба Ставропольских войск — командующий К. М. Рыльский — дивизию разбили на две бригады — Пролетарскую и Красную, командирами которых стали Апанасенко и Литвинов. Полками, сформированными из партизанских отрядов, командовали Романенко, Трунов, Ипатов, Чумак, Положишников. Голубовский и Шейко были назначены командирами кавалерийских полков. Таким образом, разрозненные партизанские отряды были сведены в регулярные части, что резко повысило их боеспособность. В связи с реорганизацией константиновского летучего отряда в полк часть людей была передана в другие формирования. Например, кавалерийский эскадрон влился в кавполк Шейко. В свою очередь полк Романенко пополнился партизанами других отрядов. 9 октября Романенко принимает решение вновь атаковать Константиновское, где стояло 64
около двух белогвардейских полков. В результате боя был разбит батальон белых, захвачено несколько подвод с патронами — самый ценный трофей. Взять село, однако, не удалось. Любопытная деталь. В этом бою едва не взяли в плен небезызвестного барона Врангеля. Чудом унес он ноги из хаты, где ночевал. В конце октября 1918 года отступавшая с Кубани Таманская армия с боем овладела Ставрополем. В эти же дни полк Романенко освободил Константиновское. Белые, выбитые из Ставрополя, взяли его в кольцо. Таким образом, основные силы Таманской армии и обоз с беженцами оказались в полном окружении. Противник беспрерывно атаковал, пытаясь вернуть утраченный город. Таманская армия обессилевала, но упорно сражалась, удерживая Ставрополь. В Константиновское прибыл связной таманцев. — Меня послал Батурин, начальник штаба,— переводя дух, заговорил с порога. — Слушаю,— сказал Романенко. — У нас кончаются снаряды и патроны. Из Георгиевска в Ставрополь идет обоз с боеприпасами. Но есть опасения, что если он пойдет по южной дороге, попадет в руки противника. К тому же, обозу трудно будет пробиться через кольцо окружения, даже если он и сумеет дойти до Ставрополя. Просьба к вам, вы хорошо знаете свои места, обоз надо повернуть сюда, в сторону Константиновского. — Понятно,— кивнул Романенко. Подошел к окну, заложив руки за спину, спросил, не оборачиваясь: — Почему послал тебя Батурин, а не сам Ковтюх?
з Заказ № 1302 65 1
— Ковтюха нет. — Что с ним? — Ковтюх болеет,— поспешил сказать связной.— Сейчас Смирнов исполняет обязан- 4 ности командующего. Он был помощником командарма. — Ясно. Иди отдыхай. Надо было выслать людей навстречу обозу из Георгиевска. Выполнить задачу взялись ( Хрипков и Тарасов. Через два дня обоз прибыл в Константиновское. Теперь предстояло самое трудное — доставить боеприпасы в окруженный Ставрополь. Продумать и осуществить операцию Ро- , маненко поручил командирам рот Солопову и Мальцеву. — Попробуем,— сказали те. — Не попробуем, а кровь из носа — доставить таманцам боеприпасы! Ясно? — сердито повысил голос Романенко.— Когда выступить, я скажу дополнительно. Комполка был осведомлен о готовящемся ударе ставропольских войск с целью прорыва кольца и вывода Таманской армии из окружения, поэтому отправил обоз в самый необходимый момент. Погрузили патроны и снаряды на линейки, легкие тачанки. Колеса и копыта лошадей обмотали тряпками, рогожей. Бесшумный обоз тронулся в путь. Ночью роты со стороны Татарки коротким, внезапным рывком, смяв боевое охранение белых, пробились в Ставрополь. На прорыв окружения командование бросило полки обеих ставропольских дивизий. На рассвете двенадцатого ноября красные части 66
пошли в наступление. Три дня продолжались ожесточенные бои с отборными белогвардейскими частями Шкуро, Улагая, Дроздовского. Пятнадцатого ноября Таманская армия, шестнадцать дней и ночей дравшаяся в кольце, измученная, обремененная трехтысячным обозом беженцев, вырвалась из окружения. Штаб армии расположился в Константииовском. Сохранился дом, в котором размещался штаб, на стене установлена мемориальная доска. В память о пребывании Таманской армии в Константииовском одна из CFO улиц носит название — Таманская. Обстановка складывалась с каждым днем все тяжелей. Таманская армия начала отход на восток. У Константиновского белым удалось взять в илен 244 бойца-таманца. Утром полураздетых их прогнали через село. В двух верстах от села, на краю глухой балки пленных выстроили перед пулеметами. — Ну, что, навоевались, краснопузые? — ухмыльнулся казачий подъесаул, поигрывая плеткой,—Жизнь дорога? Кто раскаивается, выходи в сторону. Строй не шевельнулся. Подъесаул выругался, круто повернулся и подбежал к пулеметам, взмахнул рукой. Падали скошенные свинцом тела... Я встречался с живым свидетелем казни таманцев — Григорием Ильичом Рыжковым, жителем поселка Кугуты. Несколько слов хочется сказать и о самом Григории Ильиче. Он более пятидесяти лет в партии. Еще в 1936 году за выдающиеся достижения в по3* 67
Лучении высоких урожаев пшеницы награжден орденом Ленина. Мало было в то время в стране, кто имел такую высокую награду, по пальцам пересчитать можно. Рыжков уча- ^ ствовал в Великой Отечественной войне: в составе дивизиона гвардейских минометов «катюш» сражался под Москвой и Сталинградом. После тяжелого ранения на берегах Волги партия послала Григория Ильича на Алтай, ^ где он проработал председателем колхоза вплоть до 1953 года, после чего опять вернулся на родину. В восемнадцатом году Рыжкову было четырнадцать лет. Вместе со своим другом Ива- < ном Сараевым, прослышав о готовящейся казни таманцев, они ползком по балке через густой кустарник подкрались к месту расстрела совсем близко — видны были лица и отчетливо слышались голоса. В казни участвовали братья Чернобривенко, кулаки из Грачевки, и Смагин Федот — кулак из Константиновского. Последний выдал белогвардейцам не одного своего односельчанина. Так, например, по доносу Смагина был повешен старик Баранов Липат — три его сына находились в Красной Армии. Жуткая это была казнь, Баранов два раза срывался с петли, прежде чем палачи, наконец, умертвили его. Потрясенные подростки с замирающими от жуткого зрелища сердцами видели, как белогвардейцы штыками и шашками добивают еще живых таманцев. Хоронили расстрелянных старики, силком пригнанные из села. Среди них был и Гавриил Демьянович Афонин.
Домой он вернулся мрачным, на предложение поесть молча отмахнулся. Когда стемнело, стал собираться. — Куда, старый? — остановила было жена.— Нешто твое дело, сидел бы дома. — Молчи, старуха... Ночь, звезды, пугливая тишина. На краю села старика остановила казачья застава. — Куда наладился, отец, на ночь глядя?— спросил молодой казак, старший на заставе. Афонин стянул с головы треух, низко поклонился. — Да телка, будь она неладна, запропала, ваше благородие! Старуха сживает, говорит, иди ищи. Толкую ей, дура ты трухлявая, подстрелить меня ведь могут в теми. А она свое квохчет: «Ищи!» Лихоманка б ее!.. — Кого? — хохотнули казаки. — Да обоих их! — досадливо махнул рукой старик. — Ладно,— улыбнулся старшой.— Иди, ищи,, может, в балке где пасется твоя телка. А то и впрямь ,со света сживет тебя твоя старуха. Прислушиваясь, осторожно ступая, Афонин подошел к месту страшной казни. Остановился, перевел дух. Земля на могилу накидана тонким слоем. И вдруг Гавриил Демьянович услышал слабый стон. Быстро разгреб руками землю. Так и есть, не почудилось. Вот он, живой... Взвалил на плечо безжизненное, обмякшее, но теплое тело, озираясь, окольным путем, боясь снова нарваться на казаков, двинулся домой. 69
*— Да господи, да сыночек же ты жалкенький!.. Да что ж они понаделали с тобой, зверюки лютые!..'—запричитала старуха, увидев, какую ношу принес старик. Растерялась, засуетилась по хате. — Не голось,— остановил ее старик.— Достань чистое исподнее, а это все в печку кинь,—бросил на пол грязную, окровавленную одежду бойца. Много дней боролся со смертью раненый таманец. Выходили старик со старухой. Однажды, спустя много времени, через Константиновское проходила красная кавалерия. К хате Афониных подскакал всадник. Спешившись, привязал коня к забору, зашел в хату. — Не признаешь, дед? Афонин пристально всматривался в будто знакомые черты бойца. Да это же... — Признал, дорогой, признал! А из другой комнаты уже спешила старуха, широко раскинув руки, не в силах от волнения вымолвить и слова, лишь кривя рот в улыбке и рыдании одновременно... Из всех расстрелянных таманцев, по рассказам стариков, спаслись еще два человека. Они выбрались из могилы сами, при расстреле упали в нее раньше, чем начали строчить пулеметы, потому и остались живы. Фамилии их неизвестны. Неизвестно ни одно имя из 241 похороненных в могиле. Когда будете проезжать по объездной дороге мимо Константиновского, возле нее увидите памятник, он совсем рядом с дорогой. Склоните голову. Здесь лежат безвестные красноармейцы-таманцы, те самые, что с труд
нейшими боями прорывались на соединение с основными силами Красной Армии, те самые, кого мы знаем по замечательной книге Серафимовича «Железный поток», кого мы видели в одноименном фильме, с болью в сердце сопереживая нечеловеческим трудностям того легендарного похода. Они, они это... Остановитесь, склоните голову... Ставропольские части, теснимые белогвардейскими войсками, вынуждены были с Таманской армией отходить в заманычские степи и далее в направлении Царицына. Непогода, голод, тиф. Дошли, выдержали. . В начале девятнадцатого бывшие партизаны вели бои под Царицыном, затем, сражаясь в составе Первой Конной, освобождали Воронеж, Ростов, города и села Северного Кавказа, громили конницу генерала Павлова у Егорлыкской. В начале 1920 года Первая Конная была переброшена на польский фронт. Константиновские партизаны находились, в основном, в составе 6-й кавалерийской дивизии Иосифа Апанасенко. 33-м кавполком этой дивизии командовал Стефан Пахомович Сараев, некогда начинавший в партизанском летучем отряде Романенко. По улице Ломоносова краевого центра иду к четырехэтажному в три подъезда дому. Здесь живет дочь героя гражданской войны Стефана Пахомовича Сараева, именем которого назван крупнейший в крае колхоз. Так константиновцы увековечили память о своем славном земляке, 7 71
Дверь открывает невысокая, совершенно седая женщина с округлым овалом лица, тронутом морщинами, с удивительно молодыми глазами. Татьяна Стефановна улыбнулась, пригласила в комнату. Квартира небольшая, двухкомнатная. - Отца я своего не помню,—говорит Татьяна Стефановна.- Ведь родилась я в 1914 году, отец ушел на фронт, вернулся — тут гражданская. Он-то и дома, считай, не был с тех пор, как взяли его на империалистическую. Так, урывками. А как ушли наши с Таманской армией, мама и видела его, может, раз или два всего, рассказывала она, да вот подзабыла я... Вглядываюсь в черты Татьяны Стефановны, стараясь уловить сходство с портретом, что находится в музее в Константииовском. Но портрет тот сильно отретуширован, вряд ли он точно передает облик Сараева. И все ж... Глаза. Такие глаза видел на том портрете. Татьяна Стефановна тихо рассказывает о своей жизни. На коленях ее лежат руки. Они то спокойны, то вздрогнут вдруг, задвигают пальцами, притихнут опять. Руки тоже ведут рассказ. По рукам можно узнать жизнь, прожитую человеком. В голодном двадцать первом году жена Сараева, Анна Герасимовна, переезжает в Петровское. Устраивается в какую-то государственную контору, там, хоть мизерный, выдают паек. А в нем, в этом пайке, сама ее жизнь, жизнь шестилетней дочери Тани. И все вспоминала, оплакивала своего Стефана. Был бы 72
он Жив... Не от хорошей жизни покинула Константиновское — нужда, полуразвалившаяся лачуга. В тринадцать лет Таня пошла работать. Сначала курьером, разносила бумаги, потом выучилась работать на ротапринте, размножала на восковке отпечатанные машинистками различные деловые бумаги. Вступила в комсомол, прибавив себе год. «Уж как боялась, что не примут!» Работала и училась в школе. Трудно было? Конечно — трудно. — Только, знаете, я ж тогда совсем молоденькой была. И даже как-то не думала, что трудно. В комсомоле тоже не только числилась, членом райкома была. Это сейчас вспомнишь—да, трудно было. А тогда... Не думали мы тогда об этом. В двадцать девятом Анна Герасимовна вышла замуж. Стало полегче. — Отчим, Козулин Василий Алексеевич, хороший был человек. Он по бухгалтерской части специалист. В тридцать первом сестренка родилась, Лида. С ней сейчас и живем. А в Ставрополь я приехала в тридцать пятом. Работала на мясокомбинате станочницей в жестяно-баночном цехе. Стахановкой была. Как-то узнала про курсы шоферов. И так меня туда потянуло! Девчонка ж, вроде мужское дело, а вот, поди ты, не идут из головы те курсы и все. Пошла. Приняли не сразу, похмыкали сначала, мол, блажь тебе, девка, в голову стукнула, через неделю сбежишь. Не сбежала... Понравилось мне. Училась вечером, я так и работала на мясокомбинате. Кончила, значит, курсы, надо идти шофером рабо73
Тать, а меня ни в какую из цеха не отпускают. Пошла за помощью в горком комсомола, он меня и рекомендовал в К.ЭЧ крайкома партии. Так до самой пенсии там и проработала. Надо сказать, на пенсию Татьяна Стефановна ушла не в положенные пятьдесят пять, а работала еще почти шесть лет. И все эти долгие годы — за рулем. Частенько и сейчас наведывается в родной коллектив, там она стоит на партийном учете, бывает, подменит диспетчера на несколько дней — просят, разве ж можно отказать. Кому-то подскажет, поможет, опыт-то у Татьяны Стефановны огромный. Так что связи у нее с коллективом самые крепкие. Вот так — все, вроде, просто. А ведь не год, не два, тридцать пять лет за рулем! — Мама наша умерла в семьдесят первом, а отчим на десять лет раньше. Да... А отца она помнила, всю жизнь помнила. Когда пришло известие о его гибели, мама, помнится, рассказывала, собрались они с другими константиновскими женщинами — там, под Животовом, немало полегло наших константиновских — и поехали. На могилки взглянуть, подправить, поплакать над ними. И вот еще помню, старенькая она уже была, сядет, бывало, возьмет фотокарточку, где они с отцом сняты, и сидит, сидит, все смотрит не насмотрится... Татьяна Стефановна вздохнула, покачивая головой, разбередило ее воспоминание. — Скажите, вы часто бываете в Константииовском? — спрашиваю, пытаясь отвлечь ее от печальных воспоминаний. — Часто? Да, как... Каждый год. Приеду,
цветы положу... К памятнику, знаете, что в скверике стоит? В гражданскую погибшим. Памятник этот константиновцы возвели в 1932 году по проекту заместителя председателя сельсовета Дмитрия Тарасовича Белых. Возвели в центре села на берегу речки. Лет пятнадцать назад вокруг памятника рос замечательный парк с ухоженными аллеями, скамейками, фонтаном. Сюда приходили отдыхать константиновцы, особенно молодежь по вечерам. — О! Здесь было многолюдно! — рассказывал мне Герой Социалистического труда Ф. К. Марков,— Все шли, все село. А сейчас, видишь... Сейчас парк превратился в сквер, притом совершенно запущенный. Нет ни аллей, ни скамеек, ни фонтана. Большие деревья по совершенно непонятным соображениям несколько лет назад спилили, декоративный кустарник разросся, никто его не обрезает. Николай Никифоров, в свое время страстный футболист, работавший в колхозе строителем, потом тренером по футболу, ныне слесарь по газооборудованию, с горечью сказал: — Сюда мы часто приходили пионерами, комсомольцами... Святое это место... Сегодня— смотришь и на душе нехорошо. Забыто, заброшено... Приезжая в Константиновское, так или иначе прохожу мимо сквера. Как-то в один из дней зашел туда, попытался подойти к памятнику. Именно — попытался. Грустную картину увидел. Накануне прошел дождь и вся площадка перед обелиском — сплошная грязная лужа.
74
1 75
Заговорил по этому поводу с председателем сельсовета И. И. Добриковым. — Да, раньше там действительно был замечательный парк,— сказал он.— Сейчас центр села переместился сюда, к ДК, к правлению. И в парк люди перестали ходить. К слову сказать, парка в Константииовском сейчас как такового вообще нет. То, что называют парком — позади Дома культуры,— вряд ли можно назвать парком. Некогда здесь посадили деревья, кустарники. Посадили и... позабыли. Неухоженное место, где лениво разгуливающих кур да какую-нибудь хозяйскую овечку и увидишь. Вокруг правления, перед фасадом ДК — порядок. Тут ничего не скажешь. Асфальт, всегда подметено, ухоженные деревья, клумбы е цветами. Ступи же полсотни метров за Дом культуры — та же грустная картина, что и возле сквера. Иван Иванович продолжал: — А памятник... Вообще-то мы его недавно отремонтировали. Перед этим у нас была мысль сделать в сквере что-то вроде мемориала, как и погибшим в Отечественную. Площадку вокруг сделать из плит... Одним словом, все вокруг там облагородить. Обратились к одним, а они заломили такую цену, что мы отказались. Потом, вроде, договорились, сбавили они цену, но вскоре вообще отказались. Тут солдаты приехали, в том числе и призванные на сборы из запаса, помогать на уборке. Предложили отремонтировать памятник за умеренную цену. Мы согласились. А фотографии, что были на памятнике, перенесли в музей. Портятся они от непогоды. 76
'Отремонтировали памятник, мягко выражаясь, некачественно. Плиты с именами погибших установили на гранях обелиска неровно — «пузом». Благоустройства же вокруг — никакого. Не знаю, сколько заплатил сельсовет шустрым «резервистам» за ремонт (насколько слышал, взяли они отнюдь не «умеренную цену», как выходило по словам предсельсовета), только невольно возникает вопрос. В колхозе имеется строительный участок, годовой объем выполняемых им работ колеблется в пределах двух миллионов рублей. Согласимся, с таким участком потягаться может не всякая и ПМКТак неужели надо искать каких-то «одних», чтобы привести памятник в порядок? Иначе говоря, шабашников, для которых главное заломить цену. А что ломать или строить — им абсолютно все равно. Уверен, убежден, я разговаривал с ними, свои колхозные строители, поручи им реконструкцию памятника, выполнили бы ее ничуть не'хуже, чем некие «профессионалы». Если не лучше. Ведь это памятник своим землякам, дедам и прадедам своим. И не о рублях бы помнили строители, вовсе не о рублях. В ответ Иван Иванович протянул неопределенное: — Да, знаете... Коль речь зашла о памятниках, еще несколько слов. В один из дней, когда я с семи утра до восьми вечера провел рядом с секретарем парткома колхоза Виктором Ивановичем Панковым, наблюдая (разумеется, с его согласия) за полным рабочим днем парторга, мы, 77 \ \
по пути на произведственные участки, заехали на могилы расстрелянных константиновцев, возле балки, неподалеку от дороги на въезде в село, и таманцев — эта могила буквально у обочины объездной дороги, по ней идет весь транспорт в сторону Элисты, Нефтекумска, Буденновска, других городов. Братская могила Анцупова К. Г., Воробьева А. А. и еще двенадцати их товарищей обнесена металлической низенькой оградой. По углам ограды — высохшие, в палец толщиной, прутики некогда высаженных деревцев. Засохли деревца, никто их не поливает. Внутри ограды вокруг обелиска вовсе не пламенеют розы, здесь буйно разросся пырей и другая сорная трава. На стеле могилы таманцев никакой таблички. Кто здесь лежит, сколько лежит?.. К стеле от дороги уложены бетонные плиты. Через стыки между ними растет чуть ли не в пояс трава, плит почти и не видно, да и сами плиты лежат неровно, идешь, как по рытвинам. На краях площадки — огромные, под мрамор, бетонные вазы. В них не цветы — все та же сорная трава. И ни деревца вокруг. Проносятся мимо машины... Мы молча стоим перед стелой. Молча сели в «Ниву». И когда уже отъехали далеко, Виктор Иванович тихо сказал: — Наше упущение... Непростительное упущение. Будем исправлять. Немедленно исправлять... Вернемся же к Татьяне Стефановне Сараевой. — Значит, связи с родным селом вы не порываете,— сказал я ей. 78
— Нет, не порываю, как можно...-—и запнулась, не договорив что-то. — Все вас там знают, встречаетесь с земляками...— продолжал я. — Знают? Видели в колхозе новое правление, в том же здании и сельсовет находится? — Конечно,— кивнул. Здание прекрасное, современное, облицованное розовым армянским туфом, внутри интерьер на самом высшем уровне. — Приглашали меня как-то, показывали, рассказывали...— и опять не договорила. Потом, набравшись духу,-сказала:—Вот и все. — То есть, как все? — не совсем я понял. — А так. Все,— пожала она плечами. — К вам приезжают, поздравляют, например, с праздниками? — спросил я прямо, заранее уже зная ответ. — Нет. И открыток нет...— И тут же заговорила горячо и быстро.— Мне ничего не надо, поверьте! Вообще, зря я вам так сказала... У людей заботы, до открыток ли им там... Татьяне Стефановне ничего не надо, ни о чем она не просит. И даже корит себя за сказанные мне слова, которые, как она опасалась, не были бы восприняты, как обида. Ни заехать, ни прислать праздничной открытки... Ни колхоз, ни сельсовет, ни школа. Дочери, именем отца которой назван колхоз... В дверь позвонили. Татьяна Стефановна подхватилась: — А вот и Лида пришла! Лидия Васильевна, оказывается, пришла не одна. С ней — совсем юная мама с двухлетним карапузом. Он сразу направился к от1 ', 79
крытой балконной двери, пытался осилить ее порог, упал, ушибся и, поплакав слегка, притих, прислушиваясь к разговору взрослых. — Гуляли мы,— сказала Лидия Васильевна.— А это невестушка наша, жена моего сына Алеши,—представила юную маму. — У нас с Лидой один сын на двоих,— улыбнулась Татьяна Стефановна.— Мы обе ему мамы. Он у нас военный, закончил наше Ставропольское летное училище. Они в отпуск приехали,— кивнула она на юную маму и карапуза, который уже восседал на ее коленях.— Азот Алеша не смог. Служба... Вскоре я попрощался. А перед глазами долго еще стояли три женщины и маленький сынишка Алексея Чернова, офицера, который не смог приехать в отпуск к матери. В эту минуту он где-то нес боевую вахту, стоя на страже спокойной, мирной нашей жизни. Жизни, за которую отдал жизнь Стефан Пахомович Сараев. Из записей М. Г. Чичерина: «29 мая 1920 года в бою под местечком Животовом на тридцать четвертом году жизни погиб командир 33-го кавполка С. П. Сара ев pptrftm^—утад ля, комянпиря—долка взрывом швырнуло на землю—Смерть наступи in мгновенному Не будем пытаться описывать бой под Животовом.. Сказать лучше,-правдивей того, кто сам в н&м-.участвовал,— нельзя. Картину того боя описал прославленный наш полководец^^-МГ Буденный в своейкнйге.
Трудный был бой, жестокий, много крови, олилось. Многих бойцов не досчитался три: дца^ь третий кавполк. лнце клонилось к вечеру. В траурном строю\выстроился кавполк, провожая А последний\путь павших боевых товарищей. Крепко сжимают руки обнаженные клинки, клянутся живые отомстить за смерть'погибших. ПосредиЧщирокого поля вырос холм братской могилы\Это потом приедут сюда константиновские женщины, окропят его горькой слезой. А полк пошел дальше. Зовет, зовет тру&Ы,-Вперед! После гибели Сараева полк бросили в направлении на Житомир. В это время цё фронт\приехал М. И. Ка линии и здесь,/Под Житомиром, вручил сараевцам Краснре Знамя. 33-й к~цвполк награждался Ревайенсоветом Республики за боевую отвагу, проявленную в боях под /Кивотовом, в результате которых Шестая дивизия Апанасейко захватила одних только пленные более .двух тысяч человек. Далее путь полка пролегал через Берд&ч. Н^ев, Львов. Константиновское было освобождено о г белых 19 января 1920 года. Январская дата по-своему знаменательна — ровно через двадцать три года, тоже 19 января, части Крассной Армии освободили село от фашистов. Волостной ревком, состоявший из энергичных, преданных делу революции, закаленных в боях людей во главе с Петром Семеновичем Лушниковым, развернул активную работу по укреплению советской власти. 1
В архиве сохранилась резолюций, принятая на собрании крестьян села Константиновского 15 февраля 1920 года: «Мы, крестьяне села Константиновского, собрались на общее собрание, заслушав доклад военкома 18-го кавполка т. Соколова и других о текущем моменте и о строительстве Советской власти, и видя, что только Советская власть может дать полную свободу трудовому народу, и только партия коммунистов может дать землю и волю крестьянам, видя свое спасение только в правде Красной Армии, а потому даем свое честное слово поддерживать всеми силами и средствами свою истинную защитницу труда доблестную рабоче-крестьянскую Красную Армию. Долой Деникина, долой буржуазию, долой помещиков и капиталистов! Долой темноту и невежество! Да здравствует рабоче-крестьянская Красная Армия! Да здравствует ученье и свет! Да здравствует вождь рабочих и крестьян Ленин! Председатель: Силоженок Секретарь: Редькин» Навсегда изгнаны белогвардейские банды. Не дыбят землю взрывы, не вспарывают воздух пулеметы. Мир долгожданный, покой. Устали люди, земля устала. Рубцуются раны, проходит боль, приутихает. Но не стихает в душе она, бередит, тревожит, напоминает — о пережитом, о страданиях. Тяжко в бою, там грудь на грудь, кто кого, смерть — венец спора ратного. А как же им, женщинам, старикам немощным, детям беззащитным? Досталось, напились горя, умылись кровью. Террор, 82
насилие — вот те «прелести» порядка, что несло белое воинство мирному населению. Не надо домыслов, придуманных ужасов. Им слово, кто видел, испытал. Дарья Антоновна Зиберова: «Белые, окружив себя помещиками и кулаками, разыскивали партизан, их жен, родителей. Ночь. Послышались шаги, стук в окно. — Открывай!—с улицы. — Кто там? — спрашиваю. — Свои... Ой, не свои, чую. Похолодела, ноги отнялись. Дверь выломали, вошли, никого не знаю, при оружии все. — Как фамилия? — спрашивают. — Зиберова Дарья Антоновна,— сказал тот, что вошел последним. При свете каганца рассмотрела — помещик Кордубан. Это он и привел белых. — Где муж? — спрашивает меня.— Где еще родственники? Я стою и молчу, а помещик сам за меня и отвечает: — Ушли в партизанский отряд! Тогда я не выдержала: — Пошли вас, сволочей, бить, права завоевывать, землю! Тут закричали на меня, схватили за руки, заломили, бьют по спине, орут: — Иди, не сопротивляйся! Не то хуже будет! Привели в штаб и опять били. Долго мучили. А утром, и не думала, отпустили. — Ладно, иди. А то дом без присмотра у тебя остался. 83
Прихожу домой, а на кровати сыночек мой тринадцатилетний весь в крови, мертвый лежит... Кордубан его убил. Погодя отца до смерти запороли. А мужа тоже убили...» Евдокия Плохих: «Партизаны отступили. С ними мой отец и муж. Во дворе тачанка осталась. Пули кругом летают, а я колесо с тачанки снимаю. Спрятала его в скирду соломы и думаю: «Не дай бог, найдут белые!» Зашли скоро они во двор. С ними Никита Чепраков. Спрашивают: — Где красные? — Почем я знаю? Должно, на фронте, где ж им быть,— ответила им, а сама думаю, прибьют меня сейчас белые или шомполами отходят. И про колесо тоже думаю, молю бога, чтоб не нашли. А они вроде и не слыхали моих слов, вокруг тачанки похаживают. Понравилась, а взять не могут — нету колеса. Долго его искали, а все ж не нашли. Обозлился тогда офицер и приказал отпустить мне «горячих». Бьют меня шомполами, а помещик Никита стоит и говорит офицеру: — Мало ей, ее совсем убить надо, стерву! Больно и долго меня били. Через платье кровь сочится. Да какое там платье! Одни лохмотья от него остались. Собрала я свои силы, да как закричу на всю улицу. Да вспомнила — напрасно, некому меня защитить. Память Померкла, помню только, солдат усатый, очень сердитый, бил, и последние слова его помню: «Двадцать пять!» Оставили меня полумертвую, сами ушли,
а меня старушка мать еле в хату втащила...» Татьяна Федоровна Сурнева: «Вечером весть тревожная разнеслась: за горой Курчавой показались разъезды Шкуро. Мои сыны Алексей и Стефан забрали свои винтовки и ушли на площадь. Там партизанский отряд собрался. Ушел навстречу этому Шкуро, и мои сыны со всеми. Ох, как тяжело вспоминать то время... И плетьми, и шомполами нас били, матерей и жен партизанских. У меня вот два ребра сломаны, ногами пинали... Оба мои сыночка не вернулись с гражданской к своей хате. Погибли, голубята...» Дорога цена победы. Триста девяносто две человеческих жизни отдало Константиновское за Советскую власть. Мальцев Артамон Трофимович — казнен, Герасимов Антон Стефанович — казнен, Ашихмин Петр Лукич — казнен, Евдокимов Петр Петрович — умер от ран, Логвиненко Иван Афанасьевич — убит, Мишин Василий Михайлович— убит, Иваненко Макар Лукич — убит, Лагутин Тимофей Степанович — убит, Анцупов Прокофий Михайлович — убит, Анцупов Тихон Акимович — умер от ран, Анцупов Афанасий Гурьянович — убит, Анцупов Константин Гурьянович—казнен, Воробьев Василий Демьянович — казнен, Воробьев Александр Акимович — зарублен, Дьяконов Стефан Васильевич — казнен, Романов Николай Петрович — казнен, Романов Иван Николаевич— убит, Подколзин Тарас Иванович — казнен, Смыков Василий Арсентьевич — зарублен... 8 85
Триста девяносто два... Убит, казнен, зарублен, расстрелян... Это им памятник над речкой в центре села. Из записей М. Г. Чичерина: В 1920 году на бывшей земле помещика Петра Чепракова была организована коммуна «Заря Свободы». Ее организовал Овсянников И. М. при поддержке П. С. Лушникова, председателя Константиновского ревкома. Записывалась в коммуну беднота — бывшие красноармейцы, вдовы погибших, а также комсомольцы. Комсомольская организация родилась вскоре после освобождения села от белых. Организовал ее по поручению коммунистов Михаил Пехтерев. Хотя было трудное время, коммуна «Заря Свободы» построила школу, в которой в первый же год училось тридцать пять учеников. Веяния новой жизни заметно преображали »»^Константиновское». СдТшы винтовки на армейские склады. Мирные, пока еще робкие ветры обласкают опаленную землю, забывшую плуг, крепкие мужские руки. Возвращались домой константиновцы с фронтов гражданской войны. Здравствуй, село родное, порог отчий... Разграблено, придавлено нуждой село, много раз переходившее из рук в руки. Плечи женщин, подростков, стариков держали из последних сил захиревшие крестьянские хозяйства. 86
Думайте, решайте, вчерашние бойцы, как быть дальше, как жить, как с нуждой теперь воевать. Там был фронт, здесь — тоже фронт. Покой вам будет только сниться. Невеселые разговоры вели мужики, собираясь вечерами у ревкома посмолить в компании цигаркой. Нет ни инвентаря, ни тягла, ни семян. А скоро сеять... Что ж, опять зарастут поля лебедой да осотом, опять голодная ребятня, измученные, уже выплаканные-перевыплаканные до сухости лихорадочной глаза жен, матерей? — Свобода есть, а в пузе пусто,— мрачно пошутил Никита Ляхов. Иван Антипов зло сплюнул: — Навоевались под завязку, а чего навоевали? Другие, вон, просидели всю гражданскую, как сурки в норах, так и на дворе у них сейчас мукает, и в амбарах не мыши одни бегают.— Ругнулся: — В три печенкиселезенки, в бога душу гроб их мать! — Антипов был мастак плести узоры по этой части. Иной раз его даже просили изобразить словесное кружево по какому-либо случаю. И Антипов, как истинный мастер, без всяких пауз и раздумий выдавал на потеху мужикам свое сиюминутное «произведение». Сейчас было не до того, чтобы похвалить Ивана за складную рифмованность слов. — Во-во!—зафальцетил Архип Куликов.— Свобода! Равенство! Братство! Где оно? У меня вон четверо их, мал-мала меньше, посинели аж. Куда мне их? — Захлюпал носом, затер пятерней глаза, утробно всхлипывая.— Может, утопить, как котят в пруду, чтоб не мучились? i • , 87
Засопели мужики, задвигали ноздрями, пуская дым частых затяжек. Иван 'Овсянников встал, подошел к Куликову, нарочито грубовато толкнул в плечо: — Будет тебе, Архин! Разнюнился, понимаешь... Тоже мне буденовец.— Похлопал по спине.— Будя, будя... — Да иди ты! — взвился тот.— Я тебе не баба, або кобыла, чтоб гладить меня. — Да кабы она была у меня, кобыла,— невесело усмехнулся Овсянников. И сразу сделал серьезное лицо.— Негоже нам так, мужики. Носами хлюпать да руками разводить, как та баба, у которой на базаре гроши изза пазухи вытянули. — А чего ж по-твоему? Песни петь? — бросил кто-то раздраженно.— Тольки и осталось... - Овсянников не смутился. •— И песни петь, чего ж не петь. Будем петь! Скажу так. Каждый всяк сам по себе — не осилить трудное наше положение. Раз воевали за советскую власть, отстояли, раз дала она нам свободу, сделала нас хозяевами, следовае и стать настоящими хозяевами, а не капать слезу да духом падать. — Хозяева...— обронил Ляхов.— Тех блох, что в головах наших сигают? Овсянников неодобрительно посмотрел на него и продолжал свое: — Слыхал я, в других краях такие, как мы, в коммуны сорганизуются. Все вместе, значит. В одно большое хозяйство. Сообща, вы ж знаете, и батьку легче уломать. Все работают, все равны, чего наработаем, то и наше. И кулаков легче поприжать будет.
Мужики слушали уже заинтересованно. — Вот и я говорю, давайте и мы так. В коммуну. К удивлению Овсянникова, первым его идею поддержал Куликов. Сорвал с головы шапку, шмякнул под ноги. — В коммуну! Я вполне согласный, Иван. Одному и помирать тошно, а гуртом оно и аллилуйя песня! Остальные в этот вечер похмыкали, покрякали, но ни «да», ни «нет» сказать не решились. Помялись, разошлись по домам. Но крепко засели в головах Ивановы слова. Не спали мужики, ворочались с бока на бок, дымя ночь напролет самосадом. И так, j. и этак мороковали насчет этой самой коммуны. Дело новое, кто знает, как оно обернется... Думами болела голова и у Овсянникова. Слыхать-то слыхал про коммуны, загорелась идея и у себя попробовать, да только смутно все представлялось — что да как все раскладется. Пошел к Лушникову, председателю Константиновского ревкома, выложил свои думы насчет коммуны, о разговоре с мужиками тоже не забыл сказать. — Хорошо, Иван Максимович,— заговорил Лушников.— То хорошо, что мысль о коммуне тебе пришла, покою не дает. Признаться, я тоже о том думал, хотел через время потолковать с людьми. А ты меня вот опередил. Хорошо. Значит, понимают люди, что сообща трудности преодолевать легче. 1 — Оно так,— перебил Овсянников.-г Все вместе — коммуна. Собрались, записалась, 89
вроде ясно, понятно. Не было у нас еще такого, Петр Семенович, вот и загвоздка. Как оно все должно? Руководить, организовать, надо ж все, что дальше, потом? Я туговато что-то тут соображаю. Кто, чего... Получится ли путное? Пойдут ли люди... Лушников пристально посмотрел на Овсянникова. — Ты воевал? — Будто ты не знаешь, Петр Семенович... — Когда в бой идешь, что думаешь? — Хм! Сравнил! Всяко думаешь... — О победе думаешь. Да-да! Ты не знаешь, как сложится бой, уцелеешь ли, но идешь. О смерти не думаешь, некогда. А будешь о ней все время думать, она тебя быстро и найдет. Только вперед. Споткнулся, упал, все равно — вперед. Тогда и уцелеешь и бой выиграешь. Бояться — самого себя с седла на землю сбросить. Ты понял? Д, — Ловок ты, Петр Семенович! Бой... Понял, вроде. Хоть и присказками говоришь: Тебе б дивизией командовать самое мало! — Каждому командиру своя дивизия. У меня вот,— подул Лушников на печать, резко шлепнул по клочку газеты, словно ставя жирную точку на разговоре иносказаниями, переходя к конкретности.— Думаешь, очень-то у меня тут варило,— постучал пальцем по лбу,— когда Романенко приказал, хоть умри, делать самим патроны, мастерскую целую организовать? Наловчились, однако ж, делали, у ипатовцев посмотрели, сами покумекали, вот и пошло. Так что, давай, Максимович, глаза, как говорится, боятся, а руки делают. — То патроны. А нашего дела задуман
ного негде-то И ПОДГЛйДеть. Вполглаза бь! хоть. — Неважно! Мы большевики, Иван Максимович. И голова у нас, чтоб думать, а не шапку носить. О людях думать наперва. О себе как-нибудь потом. Трудно сейчас, голодно... Перемочь надо, понимаешь, народ чтоб хоть чуток вздохнул. Самое время — коммуна. Поверят, увидят — потом и другие потянутся. Ну, а теперь чисто по делу перетолкуем... С утра пораньше к Овсянникову заявился Куликов. — Иван, когда ж начнем коммунию? — сказал, едва открыв дверь.— Я, понимаешь, желаю, сказал уже тебе. Сразу сказал! — потряс пальцем.— Чего ж ты? Начинай, командуй! Делать-то чего? Я хоть сейчас готовый! А? По хате пошел сивушный душок. Овсянников поморщился: — Оно и видно — готовый. С утра пораньше заряженный. Куликов удивился: — Что, видно? Вроде не шатаюсь. А-аа...— протянул догадливо.— Нюхом учуял...— Дохнул, точно в подтверждение своего состояния,— Погодь, Иван, не дави глазищами. То так, со вчерашнего еще приосталось чуток. У братана корова двумя телками растелилась, он на радостях цибарку винца выставил. Чуть по чуть и, глядь, в донышко кружками уперлись. Ну и стало нас вроде как по двое. Я двух братанов вижу, и он зрит два моих патрета. Доброе вино у братана... О-ох!.. На вкус водичка райская, а по мозгам знатно вДаряет! 90 9
Сидим, толкуем, ляля-тополя. Про всякое такое. Тут астролябия про меж нас такая вышла, спор значит. Говорю братану: «Пишись в коммуну». А он мне: «На што она мне? Мне и одному покамест вполне живется». Мол, ты и пишись, у тебя овца паршивая да порося дохлое, от него кроме щетины да костей ничего не дождешься, а у меня, мол, вот и корова с двумя телятами, и коняка справный, птица есть никакая. Зачем мне? Знаю, говорит, соберетесь в свою коммунию, съедите всю скотиняку, на радостях пузы набьете, а потом и разбежитесь, опять будете слезы в тряпочку капать. Ну как стерпеть, Иван? Разозлился я не шутейно. Ах ты ж имперьялист недобитый! Кружкой в него со злости, сердце так разволновалось, так разволновалось... Он тоже в меня чем-то. Вот, видишь, под ухом... Похоже, .кулаком зачепил. Как закричит: «Я? Имперьялист?— И туды-сюды по матушке да по батюшке.— А кто в партизаны ушел? Та я ж под Царицыным был, Воронеж брал, под Таловой белякам головы сшибал, до самого моря в Крыму дотопал!» Понесло братана, как бричку с горы. Убью, говорит, тебя сейчас, хоть ты мне и двоюродный, в навоз закопаю, потому как оскорбил ты меня смертельным оскорблением. Оно-то верно, правда, чего там, воевал братан, в погребе не отсиживался. Я малость на попятную. Успокаиваю его словом: «Чуток малость не так сказал, язык споткнулся, должно, вино виновато, не я. Ты самый есть настоящий красный боец, геройский и храбрый!» Он, смотрю, тожеть поостыл. Ту92
да-сюда, помирились. Хлебнули из кружек, огурчиком похрустели, злость и утонула. Сидим, опять толкуем. Про коммуну ни гу-гу. А то, думаю, 'братуха мужик-кипяток, запыхтит опять, точно в навоз закопает. О том, о сем язык ломаем. Говорит он мне штуку такую. Французы лягунов едят, самое царское кушанье у них. Вот же люди, а, , Иван! Может, и нам, наловим в Ионушке? Там их! Кишит! А то говорит, кто-то ему тоже говорил, что в землях дальних, где снега никогда не видали и голяком ходят, там лягуны водятся аж с кабана доброго. Сигают на I сто сажень. Страшилище! А? Есть же чудеса на свете... Брешут не то... Всякие чудеса... В Петровском, вон, баба одна дитенка родила, ' он тольки на свет вылез, глазенки продрал и говорит: «Одевай меня, маманя, в церковь пойду, папке своему скажу, что я родился, пусть он крестик золотой мне на шею повесит». Баба та от попа дитенка этого, такого разумНого, сообразила. Чудеса! А то дед Филюха еще про один случай рассказывал... — Хватит тебе молоть,— оборвал Овсянников.— У тебя, Архип, язык с похмелюги, что хвост у кобылы, когда она мух отгоняет. Тольки слушай, наплетешь бочку арестантов да бочонок арестантиков впридачу. — Да я...— вроде чуть смутился Куликов.— Знаешь, Иван, а я ж потом сказал братану опять, чтоб шел в коммунию. Он так это посмотрел на меня и говорит: «Подумать надоть, братуха разлюбезный. Погожу. Погляжу, что у вас выйдет. Может, и надумаю потом...» Овсянников сел на лавку, достал кисет,
пустил по хате дым, перебивая исходивший от Куликова запах перегара. Архип так и стоял у двери, не решаясь сесть, видя нахмуренное лицо Овсянникова. — Зачем пришел? — коротко спросил тот, глядя исподлобья. — Тю!.. Иван, ты чего? — как-то жалобно вымолвил Куликов, закомкал в руках шапку,—Говорил уже. Раз такое дело, значит, начинать коммунию. Вот и пришел... — Вдвоем с тобой? —'Овсянников хмыкнул, встал с лавки, подошел к Архипу, потряс за рукав.— Проспись сначала. Коммунар... Тот захлопал обиженно глазами. — Непонятливый ты, Иван... Проспатый я уже как есть. Запашок, он не в счет, мозгито проветрились. Вдвоем... С Каленкиным Василем толковали, со Смыковым Федором, боле десятка мужиков в коммунию всей душой пойдут прям зараз. Пан или пропал, дери его! Новая жисть! Пошли к мужикам! С тобой хотят побалакать. Узнав о том, что идею организации коммуны горячо поддерживает ревком, партячейка села, мужики приободрились еще более, решительно намереваясь начать новую жизнь. Коммуне были отведены земли помещика Петра Чепракова, из конфискованного помещичьего имущества выделен скот, инвентарь, семена. И вот уже ложится первая коммунарская борозда, принимает земля посеянное зерно, чтобы откликнуться потом на заботу рук крестьянских колосом полновесным. Первые коммунары. 94
J
Что их влекло в коммуну? Вряд ли кто мог из них исчерпывающе и точно ответить тогда на такой вопрос. Манило новое, пока такое туманное и неизвестное, но где, знали, будут жить по священным и справедливым, дорогим и близким каждому крестьянину принципам — все равны, каждый получает по труду, нет ни богатых, ни бедных, все зависит от того, как ты сам трудишься, как трудится твой товарищ. И беды, и невзгоды, и радости— общие. Вера в будущее, счастливое будущее. Для себя, для детей. Стою у стендов константиновского музея. Первые годы советской власти. Документы первых коммун. Снимки коммунаров. В большинстве своем они групповые. Неказистая одежда, а лица—улыбчивые, немного напряженные перед объективом, и взгляды, в которых читается твердая уверенность в завтрашнем дне. Они верили, коммунары, в счастье, они сами строили его. Было трудно, очень трудно. Были и ошибки, были и промахи. Были и злобные слушки, вроде «энти коммунары и спят скопом, под общим одеялом. Бабы у них тоже обчие, какую кто захочет, ту и сгреб. Безбожники проклятые! Ни стыда, ни совести нету. Придет время, покарает их бог. Ох, покарает!..» Но видели люди, своими глазами видели и верили. Поговаривали, то одна, то другая женщина: «Насчет вина у них строго... Порядок натуральный. Своему, нешто, сказать, да тоже к ним в коммуну... А то хлещет, чертяка окаянный, в три глотки, про хозяйство, про де> 95
У
тей, идол, забыл, ангелочки уже мерещиться стали. Много ли одна наработаю...» К лету уже около трехсот человек насчитывала коммуна «Заря Свободы». Притягательной стала она, особенно для молодежи. Многие наперекор воле родителей вступали в комсомол, записывались в коммуну. Комсомольская ячейка была создана в Константииовском в первые же месяцы после освобождения села от белогвардейцев. В ревком вызвали Михаила Пехтерева, молодого парня, красного конника, недавно вернувшегося с фронта. — Вот что, Михаил,— сказали ему.— Партийная организация наша надумала тут и решила поручить тебе общественное дело — организовать в нашем селе комсомольскую ячейку. Время сейчас трудное, горячее, сам видишь, дел невпроворот, так что негоже, если молодежь будет стоять в стороне. Всякой контры еще хватает, правда, попритихли, действуют исподтишка, к тому же, молодых всячески склоняют на свою сторону, настраивают против советской власти. Промашка наша большая выйдет, коли допустим до того, что кое-кто из молодежи станет играть на руку врагам. Соорганизовать надо хлопцев и девчат, чтоб помогали советской власти. Понял, Михаил, задачу? — Понять-то понял,—растерялся Пехте рев.— Сумею ли... — Сумеешь! — убежденно сказали ему,— Воевал ты лихо, знаем, сумеешь и здесь. Парень ты толковый, к тому ж, повидал немало, пока воевал, уважают тебя, молодежь за то96
бой потянется обязательно. Засучивай, Миша, рукава и действуй. А мы тебе поможем. Партия и комсомол— это, как старший и младший брат, один за одного. С чего начинать? Почти за два года гражданской войны Пехтерев действительно повидал немало, хлебнул всякого, за советскую власть агитировать его не надо —воевал за нее, дважды пролил кровь. Но он был рядовым бойцом, вели его за собой командиры, Михаил лишь выполнял приказы, отвечая, по сути, только за себя одного. Теперь же предстояло повести за собой других, что совсем, совсем не просто... Пехтерев собрал у себя дома близких друзей— Петра Ефимова, Дмитрия Ашихмина, Фросю Михайлову, пригласил и молодого учителя Михаила Чичерина. Объяснил, какое поручение дали ему коммунисты. — На вас надеюсь. На помощь вашу. — Записывай нас прям сейчас в комсомол!— заговорили все разом.— Знаешь нас, не подведем! — Не сомневаюсь,— сказал Михаил.— Других надо потянуть за собой. — По дворам пойдем, будем записывать!— встрепенулась Фрося Михайлова.— Завтра с утра и давайте. Михаил покачал головой. — Чего ты? — непонимающе спросила Фрося.— Как же тогда?.. Скажи. — Скажу. Думаю я так. С каждым отдельно поговорить, конечно, хорошо. Но если собрать всех, всю молодежь? И повести разговор. А? 4'Заказ № 1302 ',97
— Дело! — поддержали Михаила. — В школе давайте соберемся, я договорюсь,— предложил Михаил Чичерин.— Вечер проведем. Объявим по всему селу, объявле- i ния напишем, вывесим. Соберутся, там и скажем про комсомол. Как? — Верно говоришь! — закивали все. — Объявления объявлениями, а по дворам все равно пройти надо, каждого хлопца, де- \ вушку пригласить на вечер,— сказал Пехтерев. На том и решили. Молодежи пришло в школу много. Оживленно переговаривались, обсуждая ,, одно волнующее — что за штука такая, этот комсомол, который собрался организовывать ^ Мишка Пехтерев. Здесь и совсем еще дети, тринадцати-четырнадцатилетние подростки, и постарше кое-кто, как и Пехтерев, успели уже и повоевать. Оделись по-праздничному — вечер-то молодежный, обещались и танцы под гармошку. Впервые такой сбор в селе. Большинство из бедных семей — пестрят заплатки; пришли и из зажиточных, те стоят у дверей, в хромовых сапогах, добротных полушубках, лузгают семечки, лениво сплевывая через губу, дымят самокрутками, барственно пуская дым тонкой струйкой в потолок, ухмыльчивые, сытые лица, презрительные, свысока взгляды на голодранцев, собравшихся послушать «Мишкины байки про комсомол». Нет, не вышло в тот вечер, как того хотело, жаждало кулачье и их подпевалы. На \ том первом собрании молодежи Константиновского комсомольская ячейка была создана. 98
А кулацких сынков, пытавшихся сорвать вечер, выставили за дверь. — Не трогай, голозадый! — Вали, вали отседова! Расплевался он! — Покажешься на нашей улице... — Переступай порог! Дверь открыта! Или помочь? Я счас! За шиворот! — Посчитай зубы, не досчитаешься потом... Погоди... — Га-ад! Добром не хочешь?! Отца моего изрубили, сволочи! Твой батяня тоже участник, знаю. Докопаюсь, доберусь еще до паскудной вашей семейки! Ну! Шлепай, не оглядайся, харя толстогубая! Не перестанешь гавкать, падлюка, враз пулей рот заткну! Ты у меня выпросишь... — Спокойней, хлопцы! А энтих в шею! В шею! Раз не хочут по-людски. Без харь только. Мы не бандюги, спокойные граждане. — Ладно... Припомните... Умоетесь еще соплями красными... Ушли сыночки кулацкие. После них точно дух посвежей стал в зале, воздуху прибавилось будто чистого, керосинки поярчей загорелись. Выступил Михаил Пехтерев, речь сказал, как мог, как сердцем чувствовал. Вопросы, споры, различные суждения о том, кто такой комсомолец и каким он должен быть. Неясного много. На многое и Пехтерев не мог толком ответить, сам пока смутно довольно представлял цели и задачи комсомола. Но ясно было одно, комсомол — это первый помощник партии большевиков. А кто такие большевики, представление в Константииовском на этот счет имели вполне четкое. 4*1 ' р9
Листок бумаги, карандаша оргызок. — Ну, кто? — Пиши! — Меня! — И меня! Первыми записались в комсомол Петр Ефимов, Яков Герасимов, Фрося Михайлова, Дмитрий Ашихмин, Феня Данилова, Мотя Иванникова, Михаил Чичерин, еще несколько человек. Не густо? Начало. Только начало. На первом собрании ячейки решили комсомольцы: — Тебе, Миша, и быть вожаком! К концу года ячейка насчитывала уже семьдесят четыре комсомольца. Сила! Пример коммуны «Заря Свободы» оказался более чем наглядным. Весной двадцать первого года Теряев Стефан Стефанович, только что вернувшийся из армии, Ледовской Яков Семенович и Подколзин Василий Иванович приступили к организации коммуны «Красное Знамя». Первыми в нее записались Илларион Кузьмич Чепраков, однофамилец помещиков Чепраковых, но не более, бедняк, имевший большую, из двенадцати душ семью; Зиберовы — Федор, Дмитрий, Василий; Бочаровы — Нефодий, Алексей, Иван; Щепетьевы — Алексей, Илья, Иван, Мария, другие неимущие. Председателем избрали С. С. Теряева, секретарем С. С. Подколзина. Спустя время на константиновской земле появилась еще одна коммуна — имени Луначарского. Знаем, двадцать первый год — голод. Бедствие, охватившее всю страну, не обошедшее 100
стороной и ставропольское село Константиновское. И не удивительный ли факт, о многом говорящий без всяких комментариев — в том году крестьяне коммуны «Заря Свободы» построили школу. Школу! Посчитали, что именно она нужна прежде всего как ничто другое. Это ли не конкретный ответ делом на лозунг тогдашнего дня: «Ученье — свет, неученье — тьма!» И, наверное, вовсе не удивительный это факт, а вполне закономерный. Люди знали, как жить, что строить. Учителем пригласили Михаила Чичерина. Впрочем, нет, уже тогда никто его не называл Мишей. Он был учителем! Велико уважение к учителю! Даже седобородые старики раскланивались при встрече с ним на улице первыми, уважительно величая по имениотчеству, хоть и помнили его босоногим мальчишкой. Каждое утро с нетерпением спешил в класс, к своим ребятишкам, бедно одетым, редко когда сытым, но таким любознательным. Он учил их не только арифметике, письму. Он учил их мечтать, верить в жизнь, в добро, справедливость. Рассказывал сказки, зачастую придуманные им самим, в которых Иванушка-дурачок непременно оказывался сильнее и умнее королей и царей. Рассказывал о революции, о Ленине, вместе заглядывали на много лет вперед, и видели себя мальчишки и девчонки взрослыми людьми— инженерами, рабочими, врачами, агрономами... Будет, все будет. А пока они впервые слышали такие незнакомые и загадочные слова... 4
Голод... Страданий словами не передать. Закрылась школа. Кое-кто из константиновских учителей уехал в поисках более хлебных мест. Чичерин и в мыслях не помышлял оставить родное село. Жизнь села — его жизнь. Это он решил твердо и навсегда. Уехать — значит предать. Он был непоколебимо убежден: какие бы потрясения ни происходили в мире, какие бы трудные испытания ни ообрушивались, люди должны учиться, так же, как есть, спать, любить. Недолго пустовала школа, вскоре она была вновь открыта. Из записей М. Г. Чичерина: «Комсомольцы были всегда где трудно. Ликвидация неграмотности — насущный вопрос дня. Комсомольцы приняли самое активное участие в кампании ликбеза. При свете коптящих каганцов учили взрослых грамоте. Вечерами в школе проводили занятия со взрослыми учителя. Любили читать. Библиотеки в селе не было. Решили ее создать. Несли свои книги, пошли по домам, просили у жителей, помогли школьные учителя. Библиотека стала притягательным местом, сюда шли и дети и взрослые. Здесь проводили громкие читки, пели революционные песни, выпускали стенгазету, слушали детекторный приемник, который сделали сами. Неподнятой целиной была культура села. В хатах крестьян грязно, неуютно. Комсо102
мольцы объявили поход за культуру в быту. Для начала решили: в домах, где живут девушки, навести идеальную чистоту. Специальная комиссия проверяла: если обнаруживала беспорядок в каком-либо доме, тут же, засучив рукава, сама наводила порядок, тем самым стыдя нерадивого. Начали проводить вечера вопросов и ответов, приглашали лекторов из Петровского и Ставрополя. Два раза в неделю знакомили жителей села с международным положением— вслух читали газеты. Работала живая сатирическая газета, драматический, хоровой и струнный кружки. 'Организованный детский дом, куда привозили детей и из других сел, испытывал большие трудности. Средства на его содержание отпускались скудные, не могла дать их страна достаточно, задыхалась в тисках экономической разрухи. Не хватало одежды, питания, постельного белья, учебников, тетрадей... Комсомольцы разными путями изыскивали средства. Один из пустовавших сараев оборудовали под клуб, сколотили там сцену. Вечерами устраивали концерты — ставили пьесы, читали стихи, пели революционные песни. После концертов были танцы под гармошку. На концертах обычно негде яблоку упасть. Выгода была двойная — сборы в помощь детдому и заодно агитационная работа. Устраивали лотереи с нехитрыми выигрышами, шли по домам, собирая деньги, продукты, одежду. Мало кто отказывал — детям же. Нескольких комсомольцев направилй в детдом воспитателями, наиболее грамотных. 103
Не имели они специального педагогического образования, мало тогда имела страна дипломированных воспитателей. Главное одно — комсомольцы душу детям отдавали. Чтоб теттло они ощущали, ласку, чтоб накормлены были. Воспитывали, как умели. Сказки рассказывали, лепили из глины игрушки, разучивали песни, танцы. Не задумывались о педагогике, но воспитание-то и было самым педагогическим, и главный воспитательный момент— пример, жизнь самих воспитателей. Комсомольцы часто устраивали субботники. Сажали деревья, цветы, делали скамейки, чинили детдомовским детям белье, одежду, помогали красноармейским вдовам сеять и убирать урожай, заготавливать на зиму топливо, ремонтировали дома, сараи. Все бесплатно». Но не спокойна, тревожна жизнь села. Шла яростная классовая борьба — скрытая и открытая. Кулаки саботировали продразверстку, прятали хлеб. Творили разбой недобитые банды. Особой жестокостью отличалась банда Сметанина, бывшего белогвардейского офицера, всегда оставлявшая после себя кровавый след. Часть комсомольцев направили на краткосрочные военные курсы в Кугульту. Вернувшись, ребята взяли в руки оружие, помогали старшим товарищам — большевикам села, продотрядам и отрядам ЧОН. А было ребятам всего по шестнадцатьсемнадцать. И они тоже гибли... 104
К дому кулака Филата Фомичева пошли четвероо: Дмитрий Ашихмин, Илья Кульчановский, Яков Герасимов, Мотя Иванникова. — Где хлеб? — без всяких вступлений резко спросил Кульчановский. — Какой хлеб, люди добрые? — запричитал Филат. С добродушной невинностью развел руками. Глаза же, как ни маскировал того кулак, горели лютой ненавистью.— Разверстку сдал, как и положено. Себе чуток осталось, думал, как-нибудь перебиться, так продотрядовцы и то подмели. Вчистую. Сами скоро начнем пухнуть... — Ты опухнешь, ага,— бросил Ашихмин.— От жира. Значит, нету хлеба? — Нету,— помотал головой Филат и перекрестился,— Свят крест нету! Кабы был, да разве ж я... Ашихмин не дослушал, прошелся по двору. Здоровенный кобель изводился на цепи от лая. Фомичев с благостным лицом наблюдал. — Ходите, людей булгачите. Нехорошо. И ты, девка. Тебя и замуж никто не возьмет. — Помолчи,— оборвал вернувшийся Ашихмин.— Ладно. Раз, говоришь, нету — поищем. — Поищите, поищите. Чего ж не поискать...— спокойно и буднично покивал Фомичев, достал кисет,— Курите, хлопцы. Табачок с буркуном, душистый. А то вы все в трудах, трудах... Никто не глянул на протянутый кисет. «Издевается, гад! Внаглую притом,— думал Ашихмин.— Хлеб есть... Но где?» — Запри собаку в сарай,— велел Фомичеву. 1
Тот угодливо изогнулся, крикнул в открытые сени: — Гришка! Собаку! — Вышел заспанный, вяловатый парень, молча отвел собаку в сарай и так же, без единого слова, зашел обратно в хату. Фомичев уселся на порожках. Курил с безучастным видом, словно все происходящее сейчас во дворе совершенно его не касается. Обшарили, казалось, все. Хлеба нигде не было. Ашихмин стоял посреди двора и, о чем-то думая, мрачно уставившись под ноги. — Мить,— тихо тронула его за руку Мотя.— Глянь,— показала взглядом.—Сдается мне, порожки недавно мазали. Глина свежая... — Ага!—Ашихмин встрепенулся, мгновенно оказался перед сидевшим Фомичевым.— Встань! Тот, медленно багровея, поняв, что спрятанный хлеб сейчас будет обнаружен, из последних сил еще сдерживая себя, еще надеясь на чудо — авось пронесет, поднялся. Когда же Ашихмин велел хлопцам ломать порожки, ослепший от взорвавшегося в нем дикого бешенства Фомичев ударил его подвернувшимся под руку коромыслом. Из рассеченной щеки хлынула кровь. Дмитрий отскочил на несколько шагов назад и лихорадочно зашарил за пазухой, где лежал наган. Герасимов успел перехватить руку с уже вскинутым наганом. — Яша! Отпусти! — Охолонь, Митя! Не надо. Не марай руки. Пусть его по закону теперь судят. — Руки!!! — наставил Кульчановский вин106
товку на дико вращающего глазами Фомичева и выскочившего из хаты его сына. В хитро устроенном тайнике оказалось почти сто шестьдесят пудов пшеницы. И словом и оружием приходилось действовать, вытрясая у кулаков хлеб, который они готовы были сгноить в тайниках, но не отдать советской власти. Все надеялись кулаки, рухнет она, подкошенная голодом, вернутся старые порядки, и уже представляли вожделенно, как «попляшут» тогда на собственных похоронах большевички. Сердце сладко млело, когда доходили вести о новых зверствах банд. «Вот она, божья кара!» Любому богу готово молиться кулачье, лишь бы сжить со свету ненавистную власть. С бандой Сметанина покончить никак не удавалось. Как агонизирующий зверь, обложенная со всех сторон, пьяная до осатанения от крови, она всякий раз уходила, отлеживалась и вновь выходила на кровавый разбой. Погиб Володя Иванников... Оплакивает, в последний путь провожает парня молодого село. «Да не ходить ему больше по улицам константиновским, не подойдет он к родимому дому, не приведет в него девчонку любую, не народит она ему детушек жданых...» Плачет село... — Старый уходит — печаль, молодой — горе несказанное. Цветы еще не привяли на могиле Володи Иванникова, как новая черная весть омахнула село. — Яшу Герасимова уби-и-или!..— броси
ласъ, рыдая, Аня Анцупова на грудь Дмитрия Ашихмина. — Сметанин, гад! — заскрежетал зубами Дмитрий, сдерживая слезы. Ударила боль за друга своего закадычного, насквозь пронзила, потемнело в глазах, заклокотало, отдаваясь молотом в висках, гневное сердце. Нету больше Яши... Печальноглазого мечтателя, так любившего молча и подолгу смотреть в бескрайность ночного звездного неба. Упал, насмерть подкошенный бандитским свинцом. Э-эх, Яша... Преступления имеют конечную черту, за которой следует неумолимое возмездие. Нарвавшись на тщательно устроенную чоновцами засаду, в которой участвовали и вооруженные константиновцы — коммунисты и комсомольцы, банда Сметанина была полностью, уничтожена. Главаря взяли живьем. Допросили. Отвели в сторону. — Я! — сказал Ашихмин. Командир отряда ЧОН без слов кивнул согласно. Двое — напротив друг друга. Глаза в глаза. Ненависть зверя. Ненависть комсомольца. Ашихмин ударил из нагана бадиту точно в переносицу. — Мить, страшно было? —все допытывалась, дрожа от нервного напряжения, Фрося Михайлова.— Человек все-таки. Рука не дрожала? — На зверя у меня рука не дрожит,— спокойно ответил Дмитрий.— А на человека она никогда, Фрося, не подымется. 'Гак-то.,, 1
Коммуны крепли. Уже и первый трактор, американский «Титан», протарахтел по пыльным константиновским улицам. Чадя керосином, он гордо нес на радиаторе развевающееся красное знамя. На невиданное доселе для Константиновского зрелище сбежались стар и млад. Ребятишки бежали за трактором и кричали «ура». Старушки разевали беззубые рты и боязливо крестились вслед «анахтемской железной бричке». Секретарем комсомольской организации села избрали Петра Миронова, а Михаил Пехтерев после первой уездной комсомольской конференции стал заместителем заведующего одного из отделов укома. Во время объявленного в 1924 году партией Ленинского призыва ряды комсомола выросли более чем на треть, двенадцать комсомольцев вступили в партию. Сорок комсомольцев в 1925 году направились в село Благодатное — в школу крестьянской молодежи. Многие затем продолжили учебу на рабфаках и в техникумах. В июле 1927 года из бывших детдомовцев организована сельскохозяйственная коммуна. В ней — один коммунист, двадцать комсомольцев, шесть пионеров. В преддверии коллективизации, в 1929 году, по инициативе комсомольцев в селе открыта своя школа крестьянской молодежи. Из восьмидесяти учащихся шестьдесят были комсомольцами. Через год ее окончили тридцать пять человек, большинство из них получили направление на дальнейшую учебу. В том же двадцать девятом году комму'
нары построили новую школу-трехлетку. Рядом с ней, на бывшей усадьбе помещиков Волосатых, организовали интернат. В школе учились восемьдесят ребят. Появилось в ней свое хозяйство: участок земли, пара лошадей, две пары быков, пять коров, свыше двадцати овец, около сотни домашней птицы. Действовали столярная и слесарная мастерские, где учащиеся приобретали столь необходимые специальности. Так рождалось, жило и крепло небольшое школьное кооперативное хозяйство, быть может, одно из первых в стране. Никто о том и не думал тогда, не держал мысли, что является зачинателем НОЕОГО, большого дела. Много лет спустя в одном из писем своему учителю М. Г. Чичерину Павел Трофимович Афонин, заместитель председателя Краснодарского крайисполкома, писал: . «Дорогой Михаил Григорьевич! Фотография, на которой сфотографированы дети коммунаров, принесла нашей семье много радости. На ней мы узнали вас и себя. Я сижу снизу слева, с деревянным пистолетом, взятым у Николая Пантелеева, а слева сестренка моя Прасковья. Это было в коммуне «Заря Свободы», организованной в бывшей помещичьей усадьбе. Вы, дорогой Михаил Григорьевич, пошли одним из первых интеллигентов в коммуну, чтобы учить крестьянских детей, да и взрослых тоже. Вы были одним из активных участников многогранной общественной жизни. Как сейчас помню выступление на сцене нашего маленького клуба в пьесе «Горе от ума». Как вы замечательно играли Чацкого! 110
Мы готовимся сейчас встречать Новый ГоД И поднять тост за уже прожитое, и жестокое, и вмебге с тем красивое и счастливое в нашей жизни... Трудна^ жизнь. Она вспоминается и как счастливая. На парадокс здесь укажет лишь тот, кто не кусал губы до крови, страдая, кто не смеялся взахлеб от радости. Счастья в конфетной обертке не бывает. Порой оно и горькое на вкус. И дается оно лишь тому, кто хочет, жаждет, дерется за него — счастье. Коллективизация. Вспышки яростной классовой борьбы. Ликвидация кулачества как класса. Колхозы — не чудо невиданное. Опыт коммун налицо. Время показало: коллективный и только коллективный труд был тем основополагающим рычагом, без которого стало просто немыслимым хозяйствование на селе. Из записей М. Г. Чичерина: «Коммуны «Заря Свободы» и «Красное Знамя» объединились, образовав первый колхоз «Знамя коммунизма». В декабре 1929 года образован также колхоз имени Первой Конной Армии. Председатель —Мальцев Иван Ефимович. Спустя три года произошла реорганизация, образовано три колхоза: имени Буденного, имени Таманской Армии, имени Первой Конной Армии. Через два года вновь реорганизация. В селе теперь стало десять колхозов: имени ill
>F
Первой Конной Армии — председатель Дорохин П. М., имени Буденного — председатель Анцупов В. К., имени Сараева — председатель Веселов В. Ф., имени Сталина — председатель Воробьев И. С., «Политотдел» — председатель Губанов И. Е., имени Герасимова— председатель Тарасов Д. В., имени Ворошилова — председатель Куликов М. А., «Красная Звезда» — председатель Бочаров В. И., «Пятилетка» — председатель Тимофеев И. Е. В 1932 году в Константииовском организуется МТС. Она имела 32 колесных трактора СТЗ, 24 «Универсала», 7 гусеничных тракторов, 22 комбайна «Коммунар» и 6 «Сталинцев». Тридцатые. Страна набирала невиданные темпы развития. Не узнать села Константиновского. Ушли в прошлое забитость, невежество, неграмотность. Не страшатся уже з ночи жители бандитских и кулацких выстрелов. Дети учатся в школах, техникумах, институтах. Возвращаются в родное село знающими специалистами. В самом Константииовском открыта средняя школа, ее директор — Михаил Григорьевич Чичерин. Пришел в дома достаток. В вечерней тиши льются над селом новые песни, на каждой улице собирается на веселые гулянья молодежь. Встают рассветные зори над дальними холмами, встречают раннее солнце влюбленные, играются свадьбы, рождаются дети. А где-то там, за Бугом, уже лязгают в 112
июньской ночи танковые гусеницы, громадными змеями ползут к нашей границе под покровом ночи колонны солдат в мышиной форме; стоят на аэродромах самолеты с крестами, с полными баками и подвешенными бомбами; посматривают немецкие генералы на фосфор часов; проведены уже зловещие стрелы на картах — план Барбаросса. Спит мирным сном наша страна... А беда уже переступает порог. И вскинутся грозно тогда в едином порыве сто восемьдесят миллионов: «Вставай, страг на огромная, вставай на смертный бой!» «7/VIII-44 г. Здравствуй, дорогой братец Коля! Первым долгом прими от меня горячий красноармейский привет с наилучшими пожеланиями в твоей фронтовой жизни. Коля, я пока жив, здоров, чего и тебе желаю— быть здравому и счастливому навсегда. Нахожусь я на передовой линии, на польской территории, форсировали реку Западный Буг и гоним немецких фашистов с территории братского польского народа. Вот так-то. Жизнь, Коля, ты сам знаешь какая, питание хорошее. Местность здесь красивая, но почва песчаная. Трое суток шел дождь, нам было очень плохо. Целыми сутками приходилось лежать в воде, где ни выроешь окоп — везде вода. Ну, ничего, ко всем страданиям и трудностям привык русский народ». Письмо Василия Павловича Косовцева младшему брату Николаю. 'Оно лежит под
стеклом в Константииовском МуЗее. Письмо это — зеркало Души нашего советского солдата. 7» Выхожу из музея, присаживаюсь на лавочке под редкой тенью акации. Рядом с музеем, на месте снесенной в тридцатых годах церкви,— мемориал в память константиновцев, павших на фронтах Великой Отечественной войны. Взметнулась ввысь многометровая бетонная стела, а рядом с ней и чуть впереди ее — солдат из камня. Вечно застывший взгляд устремлен вдаль, словно всматривается солдат, не идут, не возвращаются ли домой сверстники его, земляки-константиновцы, с той великой войны. Но нет, чудо только в сказках... Не придут никогда в родное село те ребята, чьи имена высечены на плитах. Сотни фамилий. Десятки одинаковых. Ашихмины, Анцуповы, Антиповы, Брыкаловы, Дедовские, Моногаровы, Никифоровы, Солоповы, Сараевы, Смагины, Хорошиловы... Буквы когда-то горели золотом. Но время, время... Потускнели буквы, стерлась позолота. Сейчас наведены они черной краской, наведены притом небрежно. Не нашлось у сельсовета нужной краски? Мелочь? Но такая ли уж мелочь?.. Или тут дело даже не в краске, а совсем, совсем в другом?.. Сколько стоит таких памятников на бескрайних просторах страны нашей —в городах, селах, деревнях и деревеньках, в хуторах, в полях и у дорог, на берегах рек и опушках лесов... Вечная непреходящая память о 114
времени, когда ценой жизней миллионов решался вопрос — жить ли нашей стране, родине нашей... Перед мемориалом — клумбы роз. Напротив, через дорогу — крохотное зданьице автостанции. Неподалеку базарчик, где старушки в надежде на проезжего покупателя торгуют картошкой, яблоками и прочими овощами-фруктами со своего сада и огорода. Удобно старушкам, обмениваются нехитрыми новостями, а кто-то дремлет в тенечке. На дорожке, ведущей к мемориалу со стороны улицы Ленина, появляется еще одна старушка. Идет медленно, видно, у ней больны ноги. Подходит к стеле, кладет у подножия несколько яблок и простенький букетик цветов. Постояла, вглядываясь в лицо солдата, потом перекрестилась, поклонилась в пояс и неспешной, тяжеловатой походкой направилась дальше. •Кто она, эта пожилая женщина? Мать, жена ли невернувшегося, сестра, невеста ли, так и незасватанная тем, любимым, сложившим голову более четырех десятков лет назад? Чьи дорогие черты искала она в солдате, безмолвно застывшем в камне? Из записей М. Г. Чичерина: «3 а время Великой Отечественной войны Константиновское проводило на фронт 2424 своих сыновей и дочерей. 1126 из них не вернулись...» ...Открывали мемориал. Щемящие звуки духового оркестру. Не\ 115
большая площадь до краев запружена народом— собралось все село. В толпе стоял и Михаил Григорьевич Чичерин. Затуманенные глаза вырывали из ровных столбцов фамилии павших, одну, другую... В установлении имен погибших, пропавших без вести,— огромная заслуга М. Г. Чичерина. Сотни писем, запросов, бесед с людьми, скрупулезное, буквально по крупицам установление фактов. И так в течение многих лет. Разумеется, работал он не один, многие помогали, особенно школьники, но душой, организатором поиска был Михаил Григорьевич. Перед глазами же до боли отчетливо виделся день восемнадцатого июня сорок первого. Первый в истории Константиновского выпуск в средней школе. Планы на будущее, счастливые лица ребят, счастливые лица учителей. Кружатся, кружатся в вальсе юные пары. Блеск девичьих глаз, басок мальчишек. Ведь они и в самом деле еще мальчишки, вчерашние десятиклассники, держащие сейчас в руках заветные аттестаты зрелости. И вся жизнь еще впереди! Мальчишки, мальчишки... Через четыре дня грянула война. Надели шинели вчерашние школьники. Взял в руки винтовку и их учитель Михаил Григорьевич Чичерин. Фронтовые дороги. Сколько ж их отмерено! Отмеченные не верстами — боями, ранениями, могильными холмиками над товарищами боевыми. Вернулся Чичерин в село в сорок четвер
том. Тягостная картина предстала перед ним. Пять месяцев хозяйничали оккупанты в Константииовском. Одно школьное здание уничтожено целиком, от остальных лишь одни остовы, зияющие мертвыми провалами окон. Село разграблено, нанесенный ему ущерб исчилялся более чем двумя миллионами рублей. Разрушенное можно восстановить, время зарубцует раны, но не вернуть никогда загубленные человеческие жизни. Что может быть горше для учителя, чем гибель его учеников... Сложили в боях свои головы Вася и Коля Дорохины, Сережа Крюков, Юра Погиба, Петя Смагин, Вася Тарасов, Сережа и Коля Польские, Коля Ширяев, Алеша Чепраков, Ваня Смагин, Коля Евдокимов... Все они были его детьми, его сыновьями. Так он считал, и это не было преувеличением. Родных детей Михаил Григорьевич не имел. Но как сказать. Любимые ученики, прикипевшие к сердцу,—разве не его дети? Играл духовой оркестр. Ничего не видел глазами старый учитель, видела его память — своих учеников. А цветы несли, несли... ^ В двенадцать дня натянутой до предела тревожной струной ударил по слуху из установленного в центре села громкоговорителя голос Левитана! Война! И будто солнце померкло сразу, и день потемнел. Сжались сердца, до боли закушены губы. 1 Война,,. , 116 1
Я не стану касаться каких-то масштабных, значительных моментов войны (впрочем, можно ли считать любой, пусть самый незначительный эпизод войны — незначительным), просто поведаю, насколько сумею, о нескольких константиновцах, в чью судьбу двадцать второго июня сорок первого вероломно ворвалась война. На всех фронтах, от Балтики до Черного моря, сражались константиновцы. / Жрепость Брест. Она первой приняла удар врага. Среди ее защитников находился и константиновец Иван Лагутин, проходивший там службу. Все знают о бессмертном гарнизоне крепости. О том написаны книги, поставлены фильмы. И не стоит, наверное, повторяться, как там все происходило. . В тех боях Лагутин попал в плен. По каким лагерям его носило, что испытал он, никто теперь о том не узнает. Но мы знаем одно: не пал духом Иван, бежал из плена. Через оккупированную территорию, пройдя тысячи километров, пробрался в свое Константиновское, к тому времени уже занятое немцами. После освобождения села младший лейтенант Лагутин снова в армии, командует в , артдивизионе взводом управления. Наступление, бои, бесконечно трудные фронтовые дороги. Сорок четвертый год, Прибалтика. Артиллерийский гаубичный полк, в котором служил Лагутин, оказался в тяжелом положении, вынужден был отступить. Лагутин с тремя бойцами своего взвода в горячке боя уйти не 118
успел. Позицию, где находился наблюдательный пункт командира взвода управления, заняли танки и самоходки гитлеровцев. Заняли и остановились, изучая обстановку для принятия дальнейших действий. Лагутин, укрывшийся с бойцами на чердаке чудом уцелевшего дома, насчитал около сорока бронированных машин. Немцы зашли в дом. Стоит им заглянуть на чердак — и наши бойцы будут обнаружены. Лагутин принимает решение. Вычислив быстро данные, связался по рации с полком и открытым текстом вызвал огонь на себя. Гитлеровцы обнаружили бойцов, но было уже поздно. Шквал огня 122-миллиметровых орудий полка буквально поднял землю на дыбы. Почти все сорок танков и самоходок врага превратились в груды металла, охваченного огнем. .Уцелевшие гитлеровцы в панике бежали. Лагутин и трое его бойцов чудом остались живы и вскоре уже были у своих. Погиб старший лейтенант Иван Денисович Лагутин, бывший бухгалтер колхоза имени Герасимова, награжденный тремя орденами Красной Звезды, в Литве 3 октября 1944 года... > Недавно ушел из жизни ветеран войны Иван Яковлевич Кузьменков. Он редко надевал свои боевые награды. А когда надевал, глаза у ребят разбегались. Иван Яковлевич часто встречался с пионерами, комсомольцами, напутствовал парней, уходящих в армию. Еще бы! Целое созвездие — 9
ордена Александра Невского, Отечественной войны обеих степеней, Боевого Красного Знамени, Красной Звезды, медали. Ко всему прочему— ордена и медали Чехословацкой Республики. О себе Иван Яковлевич как-то стеснялся рассказывать, если все ж приходилось, то скупо, все больше — о своих боевых товарищах. Боевое крещение девятнадцатилетни Иван Кузьменков получил под Москвой в составе 619-го артиллерийского полка, в котором служил командиром вычислительного отделения. Первая большая победа — враг отброшен от Москвы. В ней, этой дорогой победе, и частичка его, Ивана Кузьменкова, солдатского труда. Способности, аналитическое мышление сержанта Кузьменкова, так необходимые в артиллерии, заметило командование. — Поедешь в училище,— приказали ему. — Но я не хочу! — заершился было Иван.— Позвольте остаться, пусть кто-нибудь другой едет. — Это приказ! — жестко ответили ему.— Кого посылать, нам видней. С неохотой ехал Иван в училище, он хотел воевать, а тут, видите ли, учись... Но коль надо было учиться, он учился — прилежно, старательно. Пройдя ускоренный курс, новоиспеченный офицер получил назначение в противотанковый полк, дислоцированный на Курской дуге, где как раз разгорелись ожесточенные бои с применением огромного количества танков с обеих сторон. Здесь же, на Курской дуге, 120
командир разведки полка Кузьменков был ранен. Кровь пролита не зря —два вражеских танка подбил лейтенант лично. Причем, так уж случилось, не из орудия — гранатами. После госпиталя — снова бои. Днепр, Киев, Житомир. В ноябре сорок третьего батарея, которой командовал Кузьменков, сразилась с двадцатью тремя «тиграми» и «пантерами». В тяжелом, высочайшего накала бою батарея стояла до конца, враг не прошел, девять его танков чадили перед позициями артиллеристов. Было это возле города Брусилова. Война катилась на запад. Вот уже и Карпаты, за ними — Чехословакия. Тяжелый каждодневный солдатский труд. На руках перетащили пушки через крутые горные перевалы. Бои, бои. Ожесточенные. Не выдерживали стволы пушек, люди выдерживали. В районе чехословацкого местечка Лекарт четыре батареи полка попали в окружение. Командир полка остался вне вражеского кольца. Казалось, положение окруженных батарей безвыходное. Офицеры собрались обсудить положение, принять решение, как быть в сложившейся ситуации. Первым заговорил майор из штаба дивизии, по стечению обстоятельств оказавшийся среди окруженных. 'Он был самым старшим по званию. — Считаю необходимым пушки взорвать, чтоб не достались врагу, а личному составу с пулеметами и стрелковым оружием пробиваться к своим. Может быть, лучше даже разделиться на мелкие группы. Так будет легче просочиться через боевые порядки противни121
ка. Об этом говорит опыт сорок первого года, когда нам часто приходилось выходить из окружения. И сейчас... — Скажите, майор,— довольно невежливо перебил того Кузьменков,— вы воевали в сорок первом? Майор холодно ответил: — Нет, не довелось. Я был работником военкомата и на фронт меня никак не отпускали.— И раздраженно: — А какое, собственно, это имеет отношение к нынешним обстоятельствам? — Понятно,— сказал будто только самому себе Кузьменков, не отвечая на вопрос. Майор отвел неприязненный взгляд, продолжил свою мысль: j — И сейчас, когда положение у нас более чем незавидное, нужно прежде всего подумать о людях, их спасти. А техникой, что ж, придется пожертвовать. Мнения разделились. 'Одни поддерживали j майора, другие категорически возражали против того, чтобы орудия взорвать — если уж прорываться, то только с ними. — Майор, вы принимаете командование группой? Так понимать? — спросил Кузьмен- | ков. — Я этого не сказал.— Майор отвечал все так же раздраженно, нервно кривя тонкие губы.— Я советую,—сказал намеренно тихо, почти по слогам, тем самым по-своему акцентируя последнюю фразу. — Ясно,— кивнул Кузьменков, одернул ремни.— Тогда послушайте, что скажу я. Пора кончать наш совет в Филях. Времени нет. А раз вы, майор, только советуете, то коман2 дованйе группой беру на себя. Должен быть один командир, а не правление колхоза. Пушки взрывать не будем. Прорываться будем не в сторону линии фронта, а наоборот, в тыл к немцам. Разведчики установили, что с этой стороны силы у них незначительные. Затем бросок вдоль линии фронта и прорыв в другом месте. Майор заявил: — Глупо! Я вам подчиняться не намерен. — В таком случае, не путайтесь под ногами, майор, со своими советами! — вспылил Кузьменков.— И не брюзжите, не мутите воду. Иначе прикажу арестовать вас.— Добавил:—И расстрелять. Конечно, последнего он и в мыслях не держал, но чтобы поставить все точки над «i», умышленно пригрозил майору — чтоб не было излишних и ненужных обсуждений приказов. — Я вам это припомню,— процедил майор сквозь зубы.— Ваше самоуправство. Я доложу куда следует, там разберутся... — Доложите, доложите,— усмехнулся Кузьменков, считая разговор оконченным.— Только сначала надо выйти к своим, майор. Как и предполагалось, кольцо немцев со стороны их тыла удалось прорвать без особых потерь. Удар нанесли ночью. И вдруг Кузьменков приказал группе повернуть на сто восемьдесят градусов и опять двигаться туда, где только что находились. — В чем дело? — недоумевали офицеры. — А в том,—объяснил Кузьменков,— что немцы уж никак не ждут, что мы вернемся. Ждут нас где-то в другом месте. Мы же уда1 123
рим, где они поначалу ожидали нас. Думаю, сейчас они спокойны на этом участке фронта. Это наш козырь. Маневр удался блестяще. Из окружения вышли не потеряв ни одной пушки, людские потери были минимальны. Майор, видимо поразмыслив, о стычке с Кузьменковым перед начальством умолчал. Он тоже стал героем дня, более того, нагруду получил более высокую, нежели Кузьменков. Впрочем, того это мало волновало. Не в наградах дело, главное — батареи, все четыре, вышли к своим. На войне как на войне. И здесь тоже встречались всякие люди. Уже близко дыхание победы, но враг огрызается все яростней. Ночью с 7 на 8 апреля 1945 года батарея Кузьменкова вышла к Одеру и с ходу начала форсировать реку. Едва переправились, гитлеровцы бросили в бой двадцать восемь танков и сорок бронетранспортеров с пехотой, пытаясь любой ценой сбросить советских артиллеристов в Одер. Когда подоспело подкрепление, стреляло только одно орудие... Около него — Кузьменков и два бойца, остальные погибли... Одиннадцать танков и семнадцать бронетранспортеров сожгли наши артиллеристы.. Дошел Иван Яковлевич Кузьменков до Победы. Вернулся домой и жадно накинулся на крестьянскую работу. уГорький удар судьбы — плен. Но и там советский солдат не склонял головы перед врагом. Военная судьба Михаила Лещенко — одиссея смерти.
Конец сентября. Вот уже третьи сутки беспрерывно, днем и ночью морские пехотинцы отбивают вражеские атаки. Позади — осажденная Одесса. Взрыв. Мрак. Когда Лещенко очнулся, увидел направленный в лицо ствол «шмайсера»... Поднялся, в ушах звон, крови не видно — значит, только контузило. «Уж лучше бы...» Его уже подталкивали в спину автоматом. Немцы собрали группу пленных, человек тридцать, погнали в тыл. Одного еврея и трех командиров расстреляли сразу. Расстреливали и по дороге — ослабевших раненых. Около Николаева немцы спешно оборудовали лагерь. Здесь Лещенко встретил земляков, которых тоже постигло несчастье •— Иванникова Стефана, Брыкалова Трофима. Решили бежать. К ним присоединился моряк Дмитрий Аницкий. Темной, дождливой ночью сумели пролезть под колючей проволокой. Благо у немцев не было собак, охрана не всполошилась. Решили разбиться на две группы. Лещенко и Аницкого укрыли местные жители на хуторе Харченковском. Да недолго пришлось побыть на свободе. Облава — и снова в лапах у немцев. И пошли лагеря... В конце концов оказался Лещенко в Германии. Работать гоняли на вагоноремонтный завод. Голод, побои, изнуряющая работа. Все равно не выживешь, решили попытать счастья—бежали. Возле Дрездена их поймали. Попал в Бухенвальд. Не человек — номер -10254. 124 1
Изможденного, со свекимй еще рубцами на теле от собачьих клыков, немцы признали Лещенко вполне годным к работе на патронном заводе. Значит, пока не судьба превратиться в черный дым, тяжелыми клубами выползавший из труб крематория. Всячески саботировали работу. То вдруг ломались станки, то короткое замыкание электросети. Взбешенная охрана металась, хватала пленных подряд, расстреливала десятками для устрашения других. Среди пленных непререкаемым авторитетом пользовался немногословный, лет сорока пяти, Александр Некрасов. Догадывались, что он коммунист. От него исходили те невидимые нити, которыми, умело держа их в руках, приводил он в движение скрытую от немцев систему саботажа. Подсылали и провокаторов, но ничего им выведать так и не удавалось. Одного такого пленные утопили в пожарной бочке, стоявшей прямо в цехе. Этот предатель все ж напал на след, ведущий к Некрасову. Пленные знали, что за провокатора жестоко поплатятся, но все равно пошли на крайний шаг. Пятерых расстреляли немцы, озлобленные тем, что их подсадную утку пленные раскусили... Участились налеты авиации союзников. Патронный завод разбомбили. Пленных сначала перебросили в Келн, а затем отправили во Францию. В пути немцы дали голодных пленным бочонок соленых голов сельди. Воды же ни капли. Никакими словами не выразить того состояния, что испытывали шестьдесят человек, 12
запертых в товарном вагоне. На одной остановке какой-то француз, видя нечеловеческие муки пленных, сумел передать им полтора литра воды. Полтора литра воды на шестьдесят человек. Обезумев от жажды, пленные вырывали стеклянную фляжку из рук друг друга, не думая, что могут разбить ее. Некрасов выхватил фляжку и резким окриком привел людей, стоящих на грани сумасшествия, в чувство. Разделил воду поровну. Досталось буквально по наперстку, но досталось всем. С тех пор у Лещенко в глазах темнело и горло перехватывало спазмами, когда видел селедку... Во Франции на полуострове Бретань пленных использовали на вспомогательных работах при монтаже установок «ФАУ-2», которыми немцы обстреливали Лондон и другие города Англии. И здесь всячески саботировали — обливали кислотой детали, надрезали ремни, срывали резьбу на болтах. Впоследствии из документов, захваченных у немцев, стало известно, что более половины запущенных ракет «ФАУ» взрывались на старте или в воздухе или же отклонялись от курса и падали в море. И объяснялось это не одним только несовершенством конструкции ракет, отцом которых был небезызвестный Вернер фон Браун, впоследствии один из руководителей американской космической программы. Не от хорошей жизни привлекали фашисты пленных к сверхсекретным работам. В то 127
время, объявив даже тотальную мобилизацию, Германия уже не могла обойтись только своими людскими ресурсами. И опять — расстрелы, смерть от истощения. Озверевшие фашисты приготовились к уничтожению всех оставшихся в живых пленных. Но подоспели союзники. Долгим и трудным оказался у Лещенко путь на Родину. Однако пришел тот счастливый час, когда со слезами на глазах обнимал он дорогую, каждую ночь снившуюся в неволе, константиновскую землю... Невыразимо трудное лето сорок первого года. Удручающие сообщения по радио: оставлены Минск, Львов, Киев, Смоленск... Первые проблески радости— успешная наступательная операция под Ельней. Не коснулся еще огонь войны Константиновского, да только как сказать — не коснулся. Зловещее его дыхание уже опаляло, обугливало сердца похоронками. А они все шли, шли... Не листиками бумаги со стандартным текстом стучались в дома, черными крылами опускались на подворья, застили белый свет, мутили сознание, ножом острым резали живую душу, не крикнуть от боли великой, мертвело все... Плечи женщин — опора тыла. Богатым выдался урожай сорок первого года. Ни зернышка не потерять, все в закрома—забота каждого. Хлеб стране, хлеб фронту. Нельзя без патронов, невозможно и без хлеба, он тоже воюет с врагом — хлеб. Все трудоспособное население Константи
новского —в поле. Работали весь световой день. Спали здесь же, в степи. Постель —солома. Едва алел восток, все уже на ногах. Ломит не отдохнувшее за короткие часы тело, слипаются глаза, но надо вставать, ждет работа, ждет несжатый хлеб. Позевывая, ежась от утренней свежести, протирают заспанные глаза подростки — мальчишки и девчонки. Трудятся наравне со взрослыми. — Встанешь, голова ватная, земля под ногами качается, ходуном ходит, спишь еще,— рассказывал мне Илья Никифорович Попов. Было ему в ту пору тринадцать лет.— Сполоснешь лицо —и к своему коню. Я тогда на водовозке воду подвозил. То на одно поле привезешь, то на другое. А жара, будто, скажи ты, назло. Палит солнце, женщины бедные, матери наши, мокрые от пота, глаза заливает, дышать нечем, воздух раскаленный. Управишься с водой, снопы потом начинаешь вязать. И так целый день... Сидит Илья Никифорович со мной на крылечке, рассказывает, курит часто и жадно, выпуская дым с придыхом, порой прикрывая глаза и замирая, наверное, до щемящей осязаемости переносясь в свое военное детство. Быстрей старались убрать хлеб, в поле не только комбайны, косили и конными жатками и серпами. Ненавидели раскаленное солнце, но и молили, чтобы не охмарилось тучами, не грянул дождь, не положил колос на землю. И даже шести- и семилетние детишки , не играют в беззаботные игры. Помогают старшим. С холщовыми сумками через плечо разбрелись по полю, внимательно осматривая 128 5 Заказ № 1302 129
каждый метр стерни, подбирая каждый оброненный колосок. — С хлопком тоже мороки много, тогда сеяли его у нас, вручную приходилось убирать. Да что там рассказывать...— вздыхает Илья Никифорович.— Всем тогда доставалось. Не только ж у нас, везде так было. Война... Убрали хлеб, сдали государству два плана, себе минимум оставляли — на семена, да чтоб до нового урожая как-никак дожить. Меньше всего о себе думали, все мысли: как там, на фронте? Урожай сорок третьего года полностью собрать не удалось — враг занял Константиновское. Эвакуировали МТС, 140 тонн горючего, чтоб не досталось фашистам, слили из цистерн на землю. Большую часть скота успели угнать на восток. Эвакуировались и многие жители. Не всем, однако, это удалось. Как рассказывали Ольга Кузьминична Зиберова, Мария Игнатьевна Баранова, другие женщины, в ночь на третье августа, захватив с собой детей и узелки с самым необходимым, они выехали на лошадях из села. Успели доехать до Владимировки, села в Левокумском районе. Здесь их и беженцев из других сел настигли немцы. Десять дней пришлось простоять у Владимировки, потом немцы приказали возвращаться назад. У села Сотниковского возвращающихся беженцев остановил отряд эсэсовцев, начали обыскивать, проверять документы. Отобрали одиннадцать евреев и тут же на глазах у всех расстреляли. 130
Запомнили этот день женщины на век) жизнь. 25 августа это было. И через годы не стерлась в памяти та кровавая картина. Смуглая женщина, фамилия ее Астахова, прижимала к груди двухлетнего ребенка и со слезами доказывала фашистским извергам, что она русская. Упала на колени, умоляла пощадить хоть ребенка. У зверей в человечьем обличье отсутствовало чувство жалости. Женщину и ребенка расстреляли. Черная ночь, враз наступившая среди бела дня. Нашлись и среди своих константиновских, кто стал прислуживать оккупантам. Кто пошел добровольно, кто из страха — вызывали в комендатуру, заставляли служить «Великой Германии». И те покорно соглашались — не каждый обладает мужеством смотреть бесстрашно в глаза врагу, презирая смерть. Мне известны фамилии некоторых предателей. Кое-кого после освобождения Константиновского расстреляли, другие были осуждены и после отбытия срока наказания вернулись в село. Есть, живут и сейчас несколько таких человек. Довелось мне и поговорить с одним из них. Нет, не себя он винил, вспоминая прошлое. Время винил и обстоятельства. Что ж, наверное, тронутая однажды тленом душа никогда уже больше не станет здоровой. Не стоит называть имена. И не потому, что их жаль. Причина другая — их родственники, честные советские люди. Было бы жестоким бередить им души упоминанием тех, кто в трудный для страны час оказался предателем или просто мелкодушным трусом. Единицы 5* 131
Таких, пылинка микроскопическая среди миллионов настоящих и честных граждан нашей Родины. ...Стремительно наступавшая Красная Армия освобождала города и села Северного Кавказа. 19 января 1943 года части 320-й стрелковой дивизии, сформированной в Азербайджане, выбили немцев из Константиновского. Короткий отдых, и дальше —преследовать отступающего врага. Трудная весна сорок четвертого. Голодно. Жмых и то великое лакомство. А близился сев. Амбары пусты. Семенами помогло государство. Сеяли конными сеялками, вручную, как раньше, из лукошек. Останавливались лошади, тогда впрягались люди. Не жаловались, не стенали — надо. Из записей М. Г. Чичерина: «Константиновцы гордятся своими Героями. Бочаров И. И. и Лещенко П. А.— Герои Советского Союза. Это высокое звание они получили за подвиги, совершенные во время Великой Отечественной войны. Марков Ф. К., Мальцев В. И. и Горбатых В. В.— Герои Социалистического Труда. Звезды Героев им вручены в 1953 году за рекордные намолоты хлебов». После обеда в госпитале — тихий час. Из палат слышится похрапывание, прерываемое время от времени вскриком — какаянибудь команда или же крепкое словечко. Во сне бойцы все еще там, на фронте, идут в ата132
ку, прорывают немецкую оборону, берут доты и высотки, врываются в села, города, форсируют реки. Кого-то сон перенес в родной дом, солдат счастливо улыбается. Кто не спит, тихо переговаривается с соседом или же лежит молча, поглощенный какими-то своими сокровенными думами. Тихонько отворив дверь, заглянет изредка в палату сестричка, посмотрит, не нужна ли кому помощь, опять осторожно прикроет дверь. Положив обе забинтованные руки на живот, лежит на спине Иван Бочаров. Сон не идет. Он смотрит на свои, как два кокона, руки, пробует шевелить пальцами и морщится— резкая боль, словно разряд тока, пронзает все тело. Ничего, думает Иван, боль перетерпится, главное — целы руки, не оттяпали их. Спасибо докторам, сшили, сложили разбитые кости. Теперь ждать, теперь время доктор. Срастутся... «Ты парень молодой,— ободрил хирург после операции.— Кости у тебя быстренько хрящи пустят.— Похлопал по груди, улыбнулся: — Будешь девчат обнимать, авось и меня вспомнишь!» «Спасибо, доктор...» — не сказал, прошептал Иван едва слышно непослушными, пересохшими губами, и тоже благодарно улыбнулся. Слова хирурга были сейчас сильней любого самого живительного лекарства. Иван опять шевельнул указательным пальцем так, будто нажимал на спусковой крючок своей снайперской винтовки. Вместо выстрела— та же пронзающая боль. В том последнем бою винтовке досталось тоже, изуродовало ее непоправимо. Эх... До 1
слез жаль Ивану ее, надежного и неразлучного боевого товарища. Невольно явились отдельные, такие живые картинки эпизодов боя на плацдарме на правом берегу Днестра, где и ранило Ивана. Полк, форсировав реку, занял на вражеском берегу клочок земли — четыреста метров в глубину и чуть больше километра по фронту. Одним из первых переплыло на бревнах и досках кипящий от взрывов Днестр и ворвалось на чужой берег отделение сержанта Бочарова. День и ночь слились в один сплошной гул непрекращающегося, ожесточенного боя. Потерян счет фашистским атакам, все А ползут и ползут стальные громады — «тигры» и «фердинанды», изрыгающие смерть. Волна за волной за ними цепи гитлеровцев, накачанных шнапсом, любой ценой пытающихся сбросить полк в реку. Чадный дым горящих танков и самоходок стелется над землей, забивает горло, слезит глаза, оптический прицеп винтовки размыт. Но точны выстрелы, каждый, не слышимый в грохоте боя, ощущаемый лишь толчками в плечо приклада, одну за другой кладет на землю фигуры в мышиной форме. Грохот, крутнулась земля, тысячеколокольный звон и сплошное море кроваво-красного огня... И поплыл Иван, сгорая от боли, в расплескавшейся на весь мир огненной купели, ощущая себя крохотным мотыльком, покидали, растворялись в ней остатки сознания... В коридоре послышались гулкие в тишине, дробные каблучки сестрички. И возглас ее: — Так это ж Иван! Наш Ваня! 134
С грохотом открылась дверь, сестричка вбежала в палату, нарушая тишину, потрясая газетой. Кинулась к Бочарову с поцелуями: — Поздравляю, Ванечка! — и опять целовала в щеки, губы. Он ничего не понимал, был растерян, смущен, пошел пунцовым цветом. К его губам никогда еще не прикасались девичьи губы... Разбуженные раненые во все глаза смотрели на возбужденную сестричку, тоже ничего не понимали. — Товарищи! Ваня у н.ас Герой! Слушайте! Срывающимся голосом сестричка прочитала Указ Президиума Верховного Совета СССР от 30 июня 1944 года о присвоении звания Героя Советского Союза группе бойцов и командиров. В их числе значился и снайпер сержант Иван Иванович Бочаров. Кто мог ходить, моментально оказались у Ивановой кровати, три раза качнули его, слегка оторвав от постели. — Молодец! Вот так Иван! — Да братцы, да вы что! Может, это и не я. Мало ли Бочаровых...— смущенно говорил он. — Ты, Ваня! Все ж сходится! Ты! Сестричка держала перед ним газету, он увидел строчки, прочитал свою фамилию. Не верилось... Неужели он — Герой? Ванька Бочаров из мало кому известного ставропольского села Константиновского, что тихими улочками разбежалось по всхолмленной долине от подножия горы Пикет. А ведь, кажется, вчера будто правдами и неправдами добивался он, чтоб взяли в армию. Будто вчера было... 14 августа 1943 года «Ставропольская пр^в185
да» написала о боевых подвигах снайперов Парахина и Бочарова, уроженцев села Константиновского. В заметке, присланной с фронта офицером Н. Андриенко, говорилось, что уже к 18 июля Парахин имел на своем счету 90 убитых фашистов, Бочаров — 79. За мужество, умение и отвагу, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, Парахин награжден орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу», Бочаров — медалью «За отвагу». Бои продолжались. Когда Бочарову однажды объявили, что его вызывает лично командующий фронтом Толбухин, Иван порядком растерялся, как не терялся никогда, в самой, казалось бы, безвыходной ситуации. Ему никогда не доводилось видеть и вблизи-то какого-нибудь генерала, тем более разговаривать с ним. А тут вызывает сам командующий фронтом! Шутка! Замирая от волнения, предстал перед Толбухиным. — Вот ты какой, оказывается, Иван Иванович!— подошел генерал к Бочарову, похлопал по плечу.— А я уж думал, не иначе Илью Муромца увижу с этакой бородищей и громовым голосом.— Спросил неожиданно: — Бреешься? — Да так, иногда...— смущенно сказал Иван, машинально трогая подбородок с нежным еще, юношеским пушком. — Скажи, Иван Иванович, как это ты ухитрился спровадить на тот свет целых двести двадцать четыре фрица? — Морщинки в уголках глаз командующего лучились добро, отечески. 136
Бочаров бесхитростно пожал плечамй: — Так... Стрелял, товарищ генерал, вот и... Не знаю... В часть вернулся Бочаров сержантом, на руке — именные часы от командующего фронтом. Не сказал, утаил Толбухин один секрет, что приказал оформить в срочном порядке бумаги на представление Ивана Ивановича Бочарова к званию Героя Советского Союза. И вот в госпитале к Ивану пришла весть, про которую Толбухин знал заранее, да не сказал. Радостная весть должна быть неожиданной, тогда она вдвойне радостней. Так, наверное, рассуждал генерал. А руки... Молодость возьмет свое, настанет день, когда снимутся гипс и бинты, и забудется, сгинет в прошлое такая сейчас резкая, до ломоты в зубах, боль. Конечно, он пока смутно представлял свое будущее, не знал, что окончит техникум, будет работать токарем, фрезеровщиком, мастером. Потом заочно станет учиться в институте, долгое время проработает старшим диспетчером на 1-м Московском подшипниковом заводе. И всегда будет встречаться с людьми, с молодежью — в школах, институтах, на своем заводе. Рассказывая о боях, о подвигах своих товарищей. Павших и живых. Статистика бесстрастна, оперирует языком цифр. И говоря о войне, приведет данные о числе погибших и материальном уроне в миллиардах рублей. Но существует ли такая величина, которая могла бы со всей пронзительной выразительностью вместить в себя кровь I . 137
.' *
—i
и слезы, боль и страдания, непрожитые жизни и несбывшиеся надежды, убитые таланты и оборванные мечты? Нет такой величины. И быть не может. Никогда не забудется Великая Отечественная. Эхо ее все будет и будет отдаваться в поколениях. Тяжелую военную ношу вынесли. Взвалили новую, не намного легче. Без промедления. Отдыхать стране некогда было, половина ее лежала в руинах и пепелищах. Рукам тружеников предстояло врачевать военные раны. Скрежетали на полях лемехи плугов, выковыривая металл войны, которым обильно засевала она землю четыре года. Случалось и худшее, страшное на фоне мирной тишины — потревоженные неразорвавшиеся снаряд или мина вставали мгновенным черным столбом, обрывая человеческие жизни. Долго еще, нетнет и сейчас напомнит о себе похороненная в сорок пятом война притаившейся смертью, спрятанной в проржавевших металлических оболочках. Сказать, что послевоенные годы были тоже очень трудны — мало что сказать. Задача села — накормить страну. Задачу поставить — не вопрос, выполнить ее — вот вопрос. Первый послевоенный сорок шестой год для урожая выдался вполне благоприятным. Следующий же, сорок седьмой, ударил засухой, сжег хлеба. — Не сказать, что как в двадцать первом или тридцать третьем,— вспоминал давний мой знакомый константиновец дед Кривокрысенко.— Но пузы пришлось крепко поджать да 138
пояса подзатянуть. Голодно было, скажу тебе... Приезжая в Константиновское, по пути от автостанции мне так или иначе приходилось проходить мимо дома деда. Он обычно сидел на завалинке в валенках и кожухе, не снимая их и летом, грелся на солнышке. Непременно останавливал меня, я угощал его сигаретой, мы дымили и неторопливо беседовали. Первым делом дед сообщал константиновские новости, выспрашивал «как оно там у вас в Ставрополе поживается»,— прохаживался нелестно в адрес Америки, называя ее «капитализма имеръялистическая», вспоминал что-нибудь из своей длинной жизни. Сколько ему лет, дед, вероятно, и сам точно не знал. Отвечал с улыбкой так: — О! Много. Должно под восемьдесят. А то, может, и через них уже перекарабкался. Батька сказал бы, да еще с той германской в могиле где-то молчит. Жаль, нет уже деда Кривокрысенко, не выкурю уже с ним сигарету, сидя рядом на завалинке, не услышу его рассказов и побасенок, в которых было столько мудрого, поучи, тельного. Порассуждать о том или ином времени можно, начитавшись книжек. Проще, ведь будешь следовать по стереотипным, укатанным дорожкам, на которых неудобные шероховатости и выбоины прикрывались многие годы всяческими декоративными материалами, камуфляжем— лозунгами и плакатами, славящими грандиозные свершения и достижения. Были, были они, свершения и достижения. Большие, великие, грандиозные. Но никуда не 1 9
деться от шероховатостей, трещин, выбоин, ухабов. Порой немалых, глубоких. Когда не хватало и красивого декоративного материала, чтоб прикрыть их, бивших людям в глаза. Можно порассуждать, извлекая информацию из прочитанного. Но когда слушаешь, видишь человека, жизнь которого пронизали те давние события и времена — это другое. — Голодно было в сорок седьмом,— сказал дед Кривокрысенко.— Все ли сейчас знаем о том? И после страна не купалась в изобилии. Трудно. Действительно трудно. Кто не понимал. Работали и надеялись — все равно будет лучше. Верой жив человек. Вот оно, время то, глазами деда Кривокрысенко: — Конечно, не глупые ж люди, понимали, на блюдечке медку никто не поднесет. Про «холодную» войну много тогда разговоров было. Та же Америка, взять, тушенку нам давала, когда с немцами воевали, потом вроде как враги мы ей стали. Вот такая она, дружба, у нас с ней получилась... Колхозов у нас в селе тогда' добрый десяток был. У всех одинаково. Трудодень, так, палочка в тетрадке у бригадира. Не сказать, урожаи брали, и добрые случалось. А что колхознику? Год кончается, горсть зерна на трудодень выдадут и будь доволен. Вот он какой хозяин своей земли был, колхозник-то. Весь, считай, урожай сдавали. Едут машины, подводы на элеватор — с транспарантами. Хвалят нас, молодцы, мол, план сдали да и еще сверх того сдаем. Хва-( лят, а у колхозника думка, хоть бы семенное зерно не забрали. Приезжает уполномоченный: 140
с'
давай еще. Ему: у нас же на семена только и осталось. Давай и все! Что может хоть тот же председатель? А ничего. Менялись они тогда, аж в глазах мельтешило от такого хоровода. Чуть не угодный району — скидывали. Вот такая она была, значит, политика... Туго колхознику. Облигации взять, заем. Дело вроде как добровольное, но опять же, подпишись на столько-то и все тут тебе. Где ж денег взять? А налоги? Тоже немалые. За кошку разве только не брали. Садов тогда много повырубали. За каждую яблоню надо было налог платить. Суровое было время. Так. За пять килограммов пщеницы пять лет давали. Жили... Вырубали сады. В. нашем селе тоже вырубали. Помню картину, которая до сих пор стоит перед глазами. Однажды утром с закадычным Моим дружком Шуркой услышали стук топора из подворья нашего соседа дяди Егбра. Побежали смотреть. Дядя Егор |}убнл яблоню... Большую, старую яблоню, с которой мы с Шуркой еще пацанами, тайком пробравшись, таскали яблоки, такие вкусные, краснобокие, брызжущие под зубами кисло-сладким соком. Дядя Егор иногда ловил нас, ругал немножко и просил только одного, чтоб не обламывали ветки. Угощал затем яблоками и отпускал. И вот мы стояли и смотрели из-за плетня на смерть яблони. Подрубленная, она рухнула, пружинисто подскочила на раскидистых ветвях и успокоилась. Лишь от неуловимого ветерка подрагивала листочками. И казалось это подрагивание предсмертной судорогой. Дядя Егор откинул в сторону топор, тяжело сел на корявый ствол яблони, выставив, как тор! 141
чащий сук, деревянную ногу, вылил в кружку бутылку вина и долго держал ее, кружку, перед собой, склонив голову. Из глаз дяди Егора закапали слезы. Он выпил и, обхватив ветку яблони руками, приник к ней, притих. Только время от времени дергались его плечи. Мы с Шуркой стали невольными свидетелями поминок дяди Егора по им же убитой яблоне. Кто не был свидетелем примерно такой сцены! Великовозрастный лоботряс так, от нечего делать, походя ломает подвернувшееся под руку неокрепшее деревце. Помашет веточкой и выбросит... «Варвар ты этакий! Да что ж ты делаешь!»— так и хочется закричать, больно ударить шалопая по руке. И взахлеб рассказать ему о срубленной яблоне дяди Егора, потерявшего ногу в боях возле венгерского озера Балатон. О яблоне, которая, наверное, часто снилась солдату на фронте в коротких, тревожных снах, которую дядя Егор сажал еще молоденьким пареньком, и которая была для него неотделима от понятий дом, семья. Но... Он не поймет сейчас, этот модно одетый юноша, сытно завтракающий, сытно обедающий, не усовестится. Усмехнется, а то и огрызнется, покажет, посмотрите, мол, лучше вон туда. А там взрослые дяди, вооруженные мощной техникой, роют траншею, заодно выкорчевывая и целую аллею цветущих лип. Которые кто-то с любовью когда-то сажал... Почему-то часто так уж получается, когда роют траншеи, обязательно мешают деревья... Виноват кто-то, не мы... Нам начальство сказало, наше дело выполнять. 142
Над каждым начальником есть свой указующий начальник. И так без конца. Виноватых не бывает. В привычку воШло — вину не признавать, а находить «неопровержимые» оправдательные аргументы. За пять килограммов зерна когда-то давали пять лет. И это не преувеличение. Рисковали. Брали. Кто? Вдова, дрожащая от страха, насыпала несколько горстей в малюсенькие мешочки, сшитые из лоскутков, прятала за пазуху, несла домой. Тайком на ручной мельнице молола и пекла оладьи на воде, чтоб накормить детей, отец которых где-то покоился в , братской могиле. Суровое, жестокое сталинское время. С некоторыми законами до абсурда противозаконными, писаными и неписаными. Когда же сейчас хапугу хватают за руку, к примеру, повариху в школьной столовой, обкрадывающую детей, и наказывают, переводя месяца на три в уборщицы, то невольно вспоминается та жестокость. Не может быть возврата к прошлому. Только больно и обидно иной раз за наши нынешние законы, зачастую столь мягкие для тех, кто как раз и уповает на их мягкость, верша свои грязные делишки, воруя кто сумку продуктов, кто тысячи и десятки тысяч рублей— наши народные деньги. На каких весах для сравнения можно взвесить горсть пшеницы, унесенной с тока колхозницей-вдовой, и набитую украденными продуктами сумку поварихи из школьной столовой? Нельзя сравнивать несравнимое. И совесть человеческую ни на какие весы не положить. 143
Часть вторая
Течет река времени вечно. Течет, оставляя в душах и сердцах людских пенный след памяти. Течет время. Все дальше за гряду десятилетий отступают послевоенные годы — восстановление страны; пятидесятые и шестидесятые — подъем, новые вершины, целина, укрощенный мирный атом в реакторах электростанций и мощных ледоколах, первые спутники, первые космические полеты человека, невиданный взлет науки и техники. Из записей М. Г. Чичерина: «В 1950 году многочисленные, слабосильные колхозы села были укрупнены, образовалось три хозяйства: имени Таманской Армии, имени Первой Конной Армии, имени Сараева. Спустя четыре года произошло окончательное их слияние в один колхоз — имени Сараева. Хозяйство с каждым годом набирало силу, развивалось, рос его машинный парк. В 1965 году в колхозе насчитывалось 145 тракторов, 45 зерновых комбайнов, 91 автомашина^ ' Село Константине впечатляет.,С какой смотреты/Не привод броскюгцифровых да
V
вское сегодняшнего стороньк'на него ди" поI даже никакие особых, шых. Ознакомившись С щиСш, и вовсе начинаешь поиймать, какое
it
ромное и сложное хозяйство представляет соткой колхоз имени Сараева. / ^ачастую, рассказывая о достижениях того или йцого хозяйства, начинают с благоустройства. Сводной стороны, будто бы уже примелькавшийся\несколько банальный стереотип. Но именно такая «банальность» и показывает в первую очередь лицо села ли, деревеньки, хутора ли, а если сказать точнее — лицо их хозяев. «Банальный» асфальт константиновцы уже и не помнят, когдк проложили — привыкли, проблемы подъездных дорог к фермам, овцекомплексам, производственным участкам и прочим объектам практи^ски не существует. Добрые дороги — заслуги ныне покойного председателя Ивана Викторовича Смагина, коренного константиновц'а, Проработавшего на своем нелегком, хлопо'тливомч-лосту более двух десятков лет. Неимоверно трудным было решение «дорожного/ вопроса. Средства требовались огромные/ кроме того, не так просто оказалось найти подрядчиков и, '-чего греха таить, приходилось — не от хорошей жизни! — прибегать к услугам наемных бригад,, называемых в народе точным словом «шабащники». Правление .Поддержало своего председателя, ибо дорогу — это артерии, без чего немыслимо здоророе функционирование любого организма. Потбм взялись за водопровод — тоже большие капитальные вложения,— сейчас колонкк стоят даже на самых отдаленных улицах. Долго мечтали о газе. Магистральный газопровод проходит вблизи села. И наконец^ мечта начала осуществляться. Многие дома 145
у-же^юлучают сетевой газ, интенсшзде--вёдетсЯ дальнеиТгга-я^^азификация. Центр села~Ттм€^т все^ие^ты, присущие городу, с необходим^Аг'1тйо;ом объектов соцкультбыта: тцргбвый центфГ~Ж>1»к^быта, спортивныд^Лшлекс с прекрасным ст37Ги«1ЦОМ и <у1ертзалом, какие имеют не все райцентр^ .j, rJ4if junueeTTTVl. г. Чичерина: 1963 году был создан фольклорный хор. 6 нем участвовали люди самого разного возраста, и молодые, и старики. Хор пользовался большой популярностью, его выступлений константиновцы ждали с нетерпением. Выступал он в соседних селах, других районах, в краевом центре. Неоднократно награждался почетными грамотами различных учреждений культуры. Участвовал в краевых, зональных смотрах коллективов художественной самодеятельности, где занимал призовые места. Выступал также на телевидении, был приглашен в Москву. Слава о хоре разнеслась далеко за пределы Ставропольского края...» Хор—дитя Михаила Григорьевича Чичерина, дорогое, выпестованное с душой, с любовью, отдано которому немало сил. Старинная народная песня — живое слово наших предков, пробившееся к нам из туманных далей минувшего. Богата земля константиновская песнями. И среди них немало своих, местных, истоки которых уходят к самому основанию села, а также родившихся позже — каждое поколение слагало свои песни. Слушая их, словно листа146
ешь страницы книги времени, на которых запечатлена вся жизнь и история села. Он был прежде всего учителем, Михаил Григорьевич. Педагогика — то, ради чего жил. Работа, работа, работа. Он не мечтал о наградах. Они сами пришли к нему. В 1949 его поздравляли с орденом Трудового Красного Знамени. А в 1959 году за Михаила Григорьевича опять радовалось все село — пришла весть о присвоении ему звания «Заслуженный учитель школы РСФСР». Сотни поздравлений со всех концов Союза. Конечно же, он был счастлив в этот день. Читал поздравления, и перед глазами вставал каждый из нескольких поколений его учеников. Всех он помнил, всех... Мальчишек и девчонок, детей своих. Болью отзывалось сердце, когда вспоминал выпускников сорок первого, чьи многие юные жизни сгорели в пламени войны. Помнили и ученики своего любимого учителя— колхозники, инженеры, офицеры, врачи, рабочие, учителя, моряки, ученые... Попрежнему оставался Михаил Григорьевич для них добрым советчиком, другом, учителем. Не число прожитых лет заставило Чичерина в 1962 году уйти на пенсию. Сказалось здоровье, подорванное невзгодами и трудностями, каких выпало в жизни с лихвой. Но он сразу же сказал: — Если сяду сиднем, то стану стариком. Не хочу! Кто поет, тот долго живет! Бывший руководитель драмкружка, струнного оркестра коммунаров замыслил создать в родном селе фольклорный хор. 14
И об этой странице биографии Михаила Григорьевича хочется рассказать особо. Странице яркой, запоминающейся, ставшей такой не только для самого Чичерина, но и для всего села Константиновского. В феврале 1962 года в Константииовском проводили праздник «Русской зимы», приуроченный к 160-летию со дня основания села. Праздник удался на славу. Здесь было и театрализованное представление — перед многочисленными зрителями одна за другой оживали страницы истории села, и быстрые тройки с колокольчиками и лихими ямщиками на облучке, старинные наряды, горячий чай и, конечно же, вкусные блины. Но самой большой неожиданностью для константиновцев явилось выступление большого хора в составе ста пятидесяти человек, своих земляков, исполнивших старинные песни. Хор буквально перед праздником собрали Михаил Григорьевич Чичерин и Иван Логвинович Дорохин. Репетировали, что называется, на ходу. Горячо, бурно приветствовали свой хор константиновцы, а также кубинские гости, приглашенные на праздник. Понравились песни русские, современные и давно забытые, сейчас зазвучавшие свежо и ярко. Однако этот хор еще нельзя было назвать вполне сложившимся коллективом. После праздника он распался. И тогда Чичерин и Дорохин поставили перед собой цель — создать, может быть, не такой многочисленный по составу, но постоянный народный хор, пели бы в котором истинные знатоки и любители народной старинной пес148
ни. Уж чем-чем, а такими талантами Константиновское богато. И вот коллектив создан — тридцать пять самых преданных песне. Возраст от пятнадцати до семидесяти пяти. Репетиция. Артисты поднимаются на сцену. На крыльце Дома культуры толпятся старики. Балагурят, дымят махоркой. Подшучивают друг над другом. — Антонович, и чего это ты наряженный такой? Костюмчик, понимаешь, шевиотовый. Кажись, тебя им наградили еще в тридцать пятом за шерсть, а? Надо же! Не съела еще моль? Ты что в сундук кладешь, лист ореховый? От нафталина она, тварюка, моль эта, только чихает. Современная стала, привыкла к химии. А сапоги! Сапоги-то! Антонович, чем лакировал, бархоткой? Небось у старухи своей от плюшки получикнул? Жених да и только! Как старуха из дома выпустила, не забоялась, что на. молодуху какую заглядишься и подломишься в ногах от этого самого расстройства нервенной системы? Хе-хе... — Сам-то, сам! Ты, Пахомович, знаю, скалить зубы горазд. Над другими. Только не пойму я что-то... — И чего ж ты, Антонович, не поймешь во мне? Растолкуй. — Чего? Смотрю на тебя, тоже не в буднем пришел, в бостоны наделся. Оно, конечно, рядом с моим шевиотом глядится и богато, но вся твоя красота, Пахомович, воротами портится. Щедрый ты человек, коли и на людях держишь их открытыми. Вот и не пойму, то ли ты чем хвалишься,— да не передо мной! оно мне, как хрен к чаю, перед женским об1'4Э
ществом,— то ли пуговицы потерял еще в двадцатом, на радостях, когда был молодой и живой, и некогда было пуговицами заниматься, когда на Марью смотрел свою да торопился галопом-то —до меда, до сладкого. Чего скажешь, Пахомович? А может, руки уже не владают с пуговицами-то? — Ничья, Антонович, ничья. Руки покамест владают, вот память только с прорехами. Забыл про них, про пуговицы, хоть бы они оборвались! Без них аж лучше, сквознячок, хорошо! — Эй, шампиньоны позапрошлогодние! Хор-то уже начнет сейчас. Пошли! Брошены в урну самокрутки. Застепишили старики в зал. ' — Григорьич, послушать можно, не выгонишь? — Слушайте, пожалуйста. Только не шуметь, уважаемые,—разрешает Чичерин. Рассаживаются старики, притихают, лишь кто-нибудь нет-нет кашлянет, прикрывшись ладонями. И полилась песня... Старинная, щемящая, отсветом молодости далекой отозвавшаяся в душах стариков. Два раза в неделю репетиции хора. На каждую непременно приходят старики. Как на праздник, чисто одетые, помолодевшие. Репертуар — главное и не простое дело. К примеру, одни и те же песни поются даже в самом Константииовском на разных концах села по-разному. Вооружившись карандашами, Чичерин и Дорохин пошли по домам: слушали, записывали, собирали хороводные, обрядовые, поход150
ные, свадебные и другие песни, истоки которых исходили из далекого времени, из разных губерний России. Переселились переселенцы на новые земли, образовали село Константиновское, а песни родных мест несли с собой, передавались они по наследству от отца к сыну, так же, как передавалось нехитрое крестьянское хозяйство, ремесло. Руководители хора из собранных песен составили целый сборник. Из него-то постепенно и вырисовывался репертуар. Шлифовались песни, скрупулезно работали над каждым звуковым оттенком. Первое выступление фольклорного хора состоялось в первых числах ноября шестьдесят третьего года — в поселке Кугуты. Успех небывалый. По требованию своих односельчан через три дня, в канун октябрьских праздников дали концерт в родном селе. Долго не смолкали овации, долго не отпускали со сцены земляков-артистов константиновцы... Довелось выступать константиновцам в столице. В 1969 году их пригласили дать концерты по Центральному телевидению и Всесоюзному радио. Состоялась встреча с журналистами в редакции газеты «Сельская жизнь», писавшей в одном из своих номеров: «Протяжные лирические песни сменяются веселыми шуточными, шуточные — старинными плачами. В гостях у «Сельской жизни» — фольклорный хор колхоза имени Сараева Петровского района Ставропольского края. ...Он участник и дипломант Всероссийского смотра художественной самодеятельности. За 'шесть лет существования хор дал около двух'• 151
сот концертов. А на днях с Искусством старинной народной песни познакомились телезрители и радиослушатели всей страны. ...Среди страстных пропагандистов и собирателей народной песни — заслуженный учитель школы РСФСР М. Г. Чичерин, бывший красный партизан, ныне пенсионер И. Л. Дорохин и другие». Среди этих «других», отмеченных газетой, можно смело назвать и Прасковью Ульяновну Дорохину, жену И. Л. Дорохина, а также Евдокию Тарасьевну Лагутину. Я встречался с ними, беседовал. Они вспоминали, вспоминали... В 1969 году, когда вся страна видела константиновцев на экранах телевизоров, Пятигорская телестудия по непонятно какой причине не транслировала эту передачу. Дорохина и-Лагутина рассказывали: — Приехали мы из Москвы домой. Радостные, веселые. А нам говорят, что по телевизору и не видели нас. Вот так-так! Представляете? До слез было обидно — свои и не видели. Потом нас, правда, пригласили в Пятигорск, выступили мы там с той же программой, что и в Москве. Хорошо оно, конечно, исправили свою ошибку наши ставропольские телевизионщики, да только все равно — это уже как-то не то было. Как вам объяснить... Сами себя мы не так чувствовали... К многочисленным наградам М. Г. Чичерина добавилась еще одна — Почетная грамота министерства культуры СССР. Ныне хранится она в музее. В семьдесят пятом Михаила Григорьевича не стало... 12
— Он был нашей совестью,— так отозвался Ф. К. Марков, Герой Социалистического Труда, близко знавший Михаила Григорьевича.— Он горел в жизни. Депутат сельского и районного советов, член парткома колхоза, заведующий партийным кабинетом, лучший пропагандист района, селькор, краевед. Невозможно перечислить все те стороны жизни села, где бы самое живейшее участие он не принимал. Он для людей жил, этот человек... В словах Ф. К. Маркова, как кажется, выражена вся суть личности Чичерина. Дом его всегда был гостеприимно открыт, сюда шли за советом, помощью — ставшие уже пожилыми и совсем еще молодые ученики Михаила Григорьевича. А их у него за сорок три года педагогической деятельности перевалило за две тысячи человек — несколько поколений константиповцев. Да только разве кончается педагог за порогом школы? Он был всегда, до последнего своего часа — учителем. ^ Хор сегодняшнего дня. Не потускнели ли самоцветы — песни народные, многими поколениями сложенные, любовно и искусно до совершеннейшей красоты ограненные? Еще издали я услышал по-молодому задорные, слаженные голоса, выводившие: У нас девки, у нас девки в посиделочках сидят. У нас девки в посиделочках сидят. Пришел к девкам, пришел к девкам, Пришел к девкам незваный гость, незваный гость... Улыбнулся невольно: уж не ко мне ли относится— «незваный гость». Однако я—званый гость, \ 153
В Дом культуры меня пригласила его заведующая— Валентина Павловна Хваткова. Посмотреть и послушать репетицию фольклорной группы хора. Правда, сегодня присутствует не вся группа, часть ее. — Придут самые-самые! — как пояснила Валентина Павловна,— Самые «молодые». Костяк, ядро группы. Готовимся ко Дню работников сельского хозяйства, репетируем старинные песни. Двери Дома культуры открыты, песня вырывается на простор, в вечерней тиши расплескивается над селом. Если бы я заранее не знал, кто поет, утверждал бы со всей убежденностью — поют молоденькие девушки. Удивительно чистые голоса, в них и задушев- f ность, и задор, и лукавство, и притаенная грусть зовущего, ждущего сердца... Репетируют в просторном фойе Дома культуры. Тихонько сажусь в дальнем уголке. Одна песня сменяется другой. Прикрыл глаза, ощущение такое, будто сидишь не в фойе современного Дома культуры, а где-нибудь на ступеньках расписного крылечка, на девичьих посиделках. Вот песня обрывается — не та пошла тональность. Спорят, как самые малые дети, горячо, с непосредственной эмоциональностью. — Тарасьевна! Ты что же! Ай? Выше ж надо, выше. А ты все по низам норовишь. Не то не обедала сегодня? — Я-то выше, а ты чего сама наперед лезешь, забиваешь! Павловна, ты ж сама слышишь! Будто кнутом ее кто погоняет! Руководит репетицией Валентина Павловна, 154
После репетиции я разговорился с «самЫми-самыми», как их назвала Хваткова. Дорохиной Прасковье Ульяновне семьдесят шесть. Живая, крепкая, на вид несколько строгая. — Попоешь, и душой молодеешь, года будто отступают. Может, и нас бы уже отнесли туда, под гору, если б перестали петь. Так. Правда? — обращается к подруге — Евдокии Тарасьевне Лагутиной. — Так-так! — кивает та. Евдокия Тарасьевна песню любит самозабвенно, поет, где только можно петь. Нравится людям голос ее. «Разошлась наша тетя Дуня! — улыбаются одобрительно.— Спой еще,— просят.— Нашу константиновскую «Из-за горгоры». Евдокию Тарасьевну не надо долго упрашивать. Заводит песню, женщина она веселая,задорная, живая и непоседливая в свои семьдесят. Она и работала, как пела, горело, спорилось дело в ее руках. Она — почетная колхозница. — Ой, да люди некоторые и не понимают, что песня лучше всякого лекарства! — поддерживает Александра Петровна Белых. В разговор вступают Нина Ивановна Лагутина, Мария Тихоновна Теряева, Мария Ефимовна Моногарова, другие женщины. — Мы вот сами еще работаем в колхозе, дома тоже делов хватает, а на спевки как не прийти! Уже и не можем, чтоб не петь. С песней и работается добрей. Какая это жизнь без песни? А песни старинные, они особенные. Их родичи наши далекие пели. Никак нельзя забывать... , — А молодые ходят на репетиции? 1
— Как же! Ходят! — вскидываются голоса,— Веру Михайлову взять, она бухгалтер четвертого участка. Или Свету Тарасову. Она у нас и спеть может, и станцевать. Мы ж песни не только поем, обыгрываем их, сценки ставим. Сами частушки сочиняем. Как же, ходят молодые! Самодеятельность вряд ли должна существовать ради самодеятельности. Самодеятельные артисты должны ощущать постоянное дыхание зрителя — катализатор, без которого тускнеет даже самый яркий талант. Своего близкого, хорошо знакомого, с кем назавтра после концерта работать рядом —на ферме, в поле, в конторе. Посевная, уборка, стрижка — основные моменты жизни колхоза. Это горячее время и для артистов самодеятельности. Выступают перед земляками прямо на рабочих местах. Выступления частенько отклоняются от программы, проходят импровизированно. Кто-то просит исполнить любимую песню, танец, какую-то игровую сценку. Как тут отказать! Поздравят передовика, протянут нерадивого, своим выступлением вольют заряд бодрости, и трудятся люди после, будто сил прибавилось. Песня строить и жить помогает — крылатые слова. Сейчас они, пусть в несколько иной форме, прозвучали из уст этих женщин, умеющих и поработать на славу, и досуг провести интересно. О многом мы переговорили в тот вечер. Фольклор — наследие. Бесценное. Не хранить, потерять его — безнравственно. Не для отдельного человека — для всех нас, для нации. В нем, танцах, песнях — зримое движение
истории, образное выражение жизни дня сегодняшнего. Высокая культура невозможна без наследия. Без высокой нравственности, не мыслимой без высокой культуры, даже при наличии наисовременнейшей техники, невозможен и высокосознательный, а следовательно, высокопроизводительный труд. Я шел по вечерним улицам села и думал о женщинах, которые влюблены в народную песню, не мыслят себя без нее. Думал о выпавшей им доле. Красивая, полная жизнь — от кого, от чего зависит? От зигзагов судьбы? Наверное, в чем-то и так. И все ж судьба — творение самого человека. Если он того хочет, к тому стремится, крепко держась на плаву отпущенного ему времени, не уподобляясь маленькой щепке, инертно плывущей по течению в большой реке жизни. А что касается красоты и наполненности, то тут у каждого своя мерка, свои критерии ценностей — то, что и составляет саму судьбу, жизнь... Вглядываясь в день сегодняшний, не стараюсь выстроить дальнейший рассказ по какой-либо последовательной схеме. Возможно, он покажется фрагментарным. Но в каждом отдельном фрагменте — люди, их будни и заботы, проблемы сегодняшнего дня тружеников села. > Хлеб — продукт питания. Ценнейший, питательнейший. Истина сама собой разумеющаяся и простая, которую никто не станет , спаривать. А что значит хлеб для самого хлебороба? Настоящего, преданного земле, кто знаком с 156 157
хлебом не через булочную, а с самого его Корня, с самой его изначальности? Не продукт это, нет. Хлеб — это особый настрой души. Музыка, звучащая внутри тебя, слышимая и понимаемая только тобой. И лирично-нежная, плавная, спокойная, и тревожно-набатная, мятущаяся, напряженная, и бурно-радостная, как резвые ветра весенние, умытые утренней зарей, раздольно скачущие над проснувшейся землей,— всякая, многонотная, .зависящая от многих множеств, проходящих через сердце хлебороба и трогающих там каждое свою струну. Засуха— тревога; добрый дождь —радость; полные закрома — удовлетворение, гордость. Как ни в ком другом звучит в хлеборобе неумолкающая, в многоцветье тонов, музыка хлеба. Более сорока лет жизни Федора Константиновича Маркова связано с селом Константиновским. — Прикипел,— говорил он,—В сорок втором как попал сюда, так и до сих пор здесь. Вторая моя родина. Мы идем по улицам села, и Федор Константинович скупо рассказывает о своей жизни, все время уводя разговор от собственной персоны, переключаясь на других людей. О себе рассказывать он не большой любитель, о других —готов до бесконечности, не жалея лестных слов в адрес тех, кого уважает. — Что я? Ничего особенного. Ну Герой ^ соцтруда,— произносит это с некоторым стеснением,—Мало ли Героев... Был у нас директор Константиновской МТС Волков,—уважи- | тельное тепло в голосе Федора Константиновича.— Двадцать лет проработал, с тридцать седьмого года. Настоящий был человек. Взять некоторых нынешних руководителей — встречаются еще такие, считают, что особые привилегии для них — само собой разумеющееся. С подчиненными такой свысока, словно он царь и бог, сначала все для себя, а уж потом для остальных. Вред большой от таких руководителей. Самое страшное, активную сознательность они у простого труженика убивают. Тут какими красивыми словами не прикрывайся, а если сам, как то червивое яблоко,— людей не проведешь. Андрей Петрович, вот вспоминаю, чем брал? Душевностью, человечностью. Панибратства не было, нет. Проштрафился — накажет, век будешь помнить. Но никогда не унижал. И на него не обижались. Технику от и до знал. Вот и опять о нынешних руководителях скажу, кое-кто руководить только и может, а копни поглубже, не очень-то человек разбирается в деле, которым ему поручили руководить. Непорядок это, хуже даже — безобразие. Дожились — «номенклатурный работник»! Будто элита среди народа, привилегии особые. Привезут, доставят, ублажат. Не-ет, пока такой не станет рядом со мной в очереди в магазине, не будет порядка. Не поверит народ. Пятнадцать лет я проработал бок о бок с Волковым. В кабинетах он не рассиживался, все время по полям кружил, где его тракторы и комбайны работали. При случае и сам за рычаги мог сесть, показать, как надо работать. Гремела Константиновская МТС по всему краю. Сам он из трактористов вышел. Стал потом бригадиром. В тридцать пятом 15?
его бригада добилась наивысшего на Ставрополье результата— 1400 гектаров на каждый пятнадцатисильный трактор. Волкова орденом Ленина тогда наградили. Любого механизатора старшего возраста спроси сейчас, добрым словом помянет каждый Андрея Петровича. Когда он умер, много наших ездило в Ставрополь проводить его в последний путь... Память о Волкове жива. Хороший человек не умирает, он остается в сердцах людей. Мы шли по улицам села, встречавшиеся сельчане первыми приветливо здоровались с Федором Константиновичем. Со многими он успевал обменяться несколькими фразами. — Дома-то сейчас как, Люба? — спрашивал молодую женщину с девочкой-школьницей за руку. — Ой, Федор Константинович! Прямо бабки пошептали. Уже два месяца капли в рот не берет. Хорошо, Федор Константинович!— улыбается женщина. — Ну, дай-то бог,— удовлетворенно кивает он. И мне, когда женщина отходит: — Муж у нее вином уж очень увлекался. И хлопец хороший, а вот как попадет шлея под хвост,— и пошел. Указ против пьянства вышел, все равно продолжает. Штрафовали — ему нипочем. И штраф-то по карману семьи бьет, двое детей у него. Побеседовал как-то с ним, он в футбол в нашей колхозной команде раньше играл, неплохо играл, вообще активный был физкультурник, вот пока перестал пить. Дома лад, на работе. Не знаю, какие слова говорил Федор Константинович тому парню. Видимо, нашел те 160 единственные, которые проняли того, заставили задуматься. Здесь же замечу—Федор Константинович который уж год на пенсии. Но понятие это, пенсия, в отношении его — чисто условное. По-прежнему он является общественным председателем спортклуба «Маяк», бессменно с момента его создания в 1963 году. Каждый день с утра — в заботах, дел у клубного председателя немало. Знакомы мы с Федором Константиновичем около десятка лет, и всякий раз при редких встречах с ним меня поражает его озабоченность всем, что происходит вокруг него, и меньше всего — что касается его лично. Льготами как Герой Социалистического Труда пользуется крайне редко, испытывая при том неловкость. Как-то в Ставрополе на автовокзале у билетных касс он стал в хвост длиннющей очереди. — Федор Константинович, зачем? — попытался я урезонить его.— Ведь вам положено без очереди. — Что ты! Что ты! — замахал он руками. И приложил палец к губам: — Тсс... Молчок про Героя. Понял? Так и отстоял битый час за билетом. Звезду Героя он носит редко, разве что по большим праздникам. О нем я узнавал больше от людей, нежели от него самого. Почти всегда был первым. Уже второе место в соревновании комбайнеров Марков считал для себя неприемлемым. Значит, не выложился, не выжал из себя и техники ма^сиI с 6 Заказ № 1302 161
мально возможное. Болезненного самолюбия не испытывал, когда его настигали или опережали односельчане — Горбатых и Мальцев. Трое ведущих комбайнеров Константиновской МТС — Марков, Горбатых и Мальцев, словно асы, вели за собой других. Применяя в работе опыт лучших комбайнеров страны того времени—Борина, Оськина, Варакина. В 1951 году Марков убрал хлеба с 957 гектаров, намолотив одиннадцать тысяч центнеров зерна. За эту уборочную страду он и его товарищи по соревнованию В. И. Мальцев и В. В. Горбатых были удостоены высоких званий Героев Социалистического Труда. Первым на Ставрополье Марков применил групповой метод уборки. Сомневались многие в целесообразности такого начинания, отнеслись настороженно. Но звено из трех комбайновых агрегатов — Маркова, Добрикова и Лагутина своей работой опровергло всякие сомнения, доказало, что будущее — это групповой метод. За плечами у Федора Константиновича семнадцать целинных жатв — в Казахстане, на Алтае, в Сибири. Первая подобная жатва — в совхозе «Валихановский» Рузаевского района Кокчетавской области. Там увидел такую картину. Местные механизаторы старались заполучить новые комбайны СК-3, категорически отказываясь от РСМ7, считая их ненадежными и малопроизводительными. Несколько таких комбайнов сиротливо стояли без хозяев, никто их не ремонтировал, не подготавливал к уборке. Маркову тоже предложили новенький 162
СК-3: как-никак Герой Социалистического Труда. Федор Константинович отказался. — Возьму РСМ-7. — Так они ж никуда не годятся! —не понимал отказа бригадир,—Все поломаны. Рухлядь. — Ничего, сгодятся,— ответил Марков. Выбрал самый изношенный комбайн, занялся ремонтом. Местные механизаторы посмеивались: «Наплачешься с этой развалюхой!» И вот РСМ-7 вышел в загонку. В первый же день он дал самую высокую выработку, проработав без единой поломки. Механизаторы почесали затылки, на следующий день со•j брались у агрегата Маркова. Машина работала безотказно. Марков убрал своим комбайном 418 гектаров и намолотил шесть тысяч центнеров зерна — лучший результат по «Валиханов• скому». После уборки поставил комбайн на стоянку, привел в порядок— хоть завтра опять в загонку. В бригаду пожаловал покупатель из соседнего совхоза, пожелавший приобрести приготовленные к списыванию «эрсээмы». Механизаторы дружно воспротивились: ( — Не отдадим! Покупатель ничего не понимал, возмутился: — Сам черт вас не поймет! То в металлолом хотели свои развалюхи, а теперь — «не отдадим!» — Это наши-то комбайны развалюхи? — обиделись механизаторы.— Да это самые'луч6* 163
шие комбайны, ее Л и хочешь знать! Ни одного не отдадим. Покупатель чертыхнулся и уехал ни с чем. Марков улыбался, глядя, как механизаторы принялись за ремонт «развалюх», готовя их к следующей жатве. ;>-Когд1Гто, в тридцатые, Паша Ангелина своим примером увлекла женщин на трактор. Тогда это казалось неслыханной дерзостью, вызывало немало скептицизма. Сегодня никто уже не удивляется женщине-механизатору. Время и дела доказали, что представительницы прекрасного пола управляются с техникой ничуть не хуже мужчин. Восторгаться и умиляться, когда видим женщин, владеющих профессиями, считающимися сугубо мужским делом? Или же не стоит? 'Ответ, думается, вряд ли может быть однозначным. Но когда видишь хрупкую женщину за рычагами мощного, громыхающего, дергающегося экскаватора, что-то не хочется умильно улыбаться. Жалостливое сочувствие к такой женщине. Не место ей там, в кабине железного монстра. И уже вовсе не восторг вызывает женщина-асфальтировщица, орудующая лопатой. Тут глаза бы надо отвести мужчинам стыдливо. А почему-то получается, что асфальтирование дорог превратилось как раз в «женскую» профессию. Мужчины обычно руководят или же сидят за рулем катка, редко увидишь кидающего лопатой горячий, дымыщийся асфальт. Женщина равноправна с мужчиной. Только надо ли ее «уравнивать» во всем? В конце концов, отношение к женщине в обществе во многом характеризует само общество.
Есть ли женщины-механизаторы в колхозе Сараева? Есть. Их одиннадцать. В основном трудятся на стройучастке — на легких тракторах подвозят бригадам и звеньям стройматериалы. Женщина-механиэтор. Послушаем на этот счет мнение В. А. Семенихина, механика, в чьем ведении находится вся техника стройучастка. — Женщина-механизатор? — какое-то время Василий Александрович раздумывает, собираясь с мыслями.— Конечно. За «горло» с ними никак нельзя. Это уж точно. И еще скажу, с женщинами, честно говоря, работать даже легче. Не в обиду мужчинам, женщина исполнительней, добросовестней, и как бы это поточнее сказать... Понимаете, у нее какой-то свой, чисто женский подход к делу, более хозяйский, что ли. В самых даже что ни на есть мелочах. У нее вы никогда не увидите грязного трактора. Работая рядом с женщинами, сам становишься как-то внутренне собранней. Да и не только внутренне, неопрятным прийти на работу уже и неудобно, знаете. Внешний вид Семенихина подтверждает им сказанное. Довольно у многих сложился стойкий стереотип: тракторист —это человек непременно в промасленной робе. Конечно, неряхи встречаются, и не только среди трактористов, что же касается константиновских женщин-механизаторов, то на них любо-дорого посмотреть. Отутюженные брюки и куртки, кокетливо, на осчбый манер повязанные косынки, чуть-чуть косметики — современная сельская мадонна,
1
так и просится на полотно художника. Любую пиши. Хотя бы, к примеру,— Любовь Васильевну Зиберову или Аллу Юрьевну Баранову. Возраст женщины, понятно, не открывают даже на самых торжественных юбилеях, не стану и я, только скажу, Зиберова и Баранова в таком расцветном возрасте, когда к ним как-то подходит больше просто Люба и Алла. Они и разные, и похожие. Какие ж они? Обе легкие, стройные, если позавидуют женщины, склонные к полноте, пусть спросят Любу и Аллу, как и что надо делать, чтоб фигура была гибкой, а талия тонкой. Обаятельные, с первых минут знакомства с ними испытываешь чувство непринужденности, раскованности, той особой свободы общения, какая бывает, когда знаешь человека давно и хорошо. Люба — плавная, лиричная, с едва уловимой грустинкой, распознаваемой лишь по глазам, бархатисто-влажным, словно только что сполоснутым раннеутренней росой. Все в ней от исконно русской красавицы с исконно русской, загадочной, какой — как в песнях поется—ни одному мудрецу не дано распознать, грустью. Светлая, весеннего солнца грусть. Алла — огонь,, задор, блеск глаз. Она точно наэлектризована, кажется, еще миг, еще секунда — и последует яркий разряд, и тогда Алла взовьется, закружится, станет невесомой в быстром порыве, устремленном на простор. Такие вот, полные задора молодости русские красавицы пускались на гуляньях в перепляс, 166
и переплясывали кого угодно, а вокруг них вихрился, играл хоровод. Они обе красивы, Люба и Алла. Зиберова—местная, Баранова приехала в Константиновское несколько лет назад с Украины. Здесь нашла свою судьбу, своего суженого— Александра Баранова, тоже тракториста; у них уже двое детей, жизнь Аллы теперь неотделима от села, ставшего ей второй родиной. Здесь ей нравится, все ей здесь по душе. О чем мечтают мальчишки в детстве? Конечно же, о самолетах, кораблях и машинах, тракторах и космических ракетах, подводных лодках и тепловозах. Да мало ли куда можно унестись в мальчишечьей фантазии! Только хорошенько надо представить, и ты уже — генерал, машинист, летчик, космонавт, академик... Множество профессий на свете, таких заманчивых, привлекательных. Выбирай в мечтах любую! А девчонки? О чем мечтают они? Неужели только о нарядных куклах, красивых платьях и необыкновенных, сказочных принцах? Чем они хуже мальчишек? Люба и Алла мечтали о тракторах. Виделись они им во снах сияющими, серебряными— среди зеленого росплеска полей, огромных, как море, где раздольно гуляет ветер, а вместо чаек — невидимые в лазури высокого солнца заливаются жаворонки. И идет трактор, урчит весело, подчиняется воле девчонки— это они в кабине, Люба и Алла, каждая в своем удивительном сне. Мечты детства почему-то обычно называют розовыми, а вот у них они были серебря1
ными. Разве не бывает серебряной мечты? Бывает, еще как бывает! Школа, а после нее твердое — трактор. «Ну что тут романтического?» — поморщится скептик. Он видит мир прямолинейно, для него он — геометрические линии и объемы, видимые глазом цвета, люди, животные, насекомые — всего-то. А романтика — она кругом. Только приглядись, затаи дыхание и приглядись. Она рассыпана бриллиантом капелек дождя, солнечным светом над землей, радугой в умытом небе. Теплый пласт земли, проклюнувшаяся травинка, жаворонок под самым солнцем, соловей в чаще сада, ласковый ветер в лицо, снежинка на ресницах, пчела на ромашке — все, все романтика. А трудяга мотор, он живой, теплый, прислонись после рабочего дня спиной к нему и замри, закрой глаза, и почувствуешь приятное тепло, точно живое существо перетекает, греет уставшую спину. Романтика... Поработав два -года на тракторе, Люба «заболела» комбайном. Ее первый комбайн — «Колос». Ох, бог ты мой, как боялась она сначала! Страшно, сможет ли? Но уже через несколько дней уверенно вела свой степной корабль в загонке. С той первой жатвы прошло уже одиннадцать лет... Уметь рулить — мало. Когда Алла Баранова приехала в колхоз, вручили ей самый что ни па есть разбитый «Беларусь», он, бедняга, и забыл, когда последний раз тарахтел мотором. Алла руки не опустила, засучила рукава и принялась «лечить» машину. Изрядно провозилась, но ожил трактор, долго потом 168
Служил своей «лекарше». Это сейчас у Аллы новый «Беларусь» — второй год всего. Есть особая прелесть в ходе трактора, когда им управляет женщина. Наверное, это можно назвать элегантностью. Железная машина словно чувствует, кто за ее рулем. Женщин-механизаторов в колхозе одиннадцать. А вот комбайнеров — одна-единственная, Любовь Васильевна Зиберова. Каждое лето, как только наступает жатва, она пересаживается с трактора на комбайн. Такой немаловажный факт. В течение уже многих лет она возглавляет уборочно-транс; портное звено, причем, стабильное по составу. И уже само это говорит о многом. И вовсе не случайно, что звено Зиберовой на жатве86 с самого начала захватило лидерство. Заметим, всего уборочно-транспортных звеньев участвовало в уборке — двадцать. Так что, быть на передовых позициях — очень и очень не просто. В звене она —просто Люба. Так и зовут: «Наша Люба». И здесь полная искренность, никакая не красивая высокопарность, когда комбайнеры звена — и Анатолий Иванович Зубцов, и Василий Васильевич Швецов, и Василий Иванович Зиберов —так отзываются о своей звеньевой: 1 — Она у нас молодец! А больше, что еще сказать? Другого командира нам не надо. ' Исчерпывающая характеристика. Колхозы и совхозы края не так давно перешли на хозра9чет и окупаемость. Каким же образом этот метод хозяйствования отразился на работе звена Зиберовой? 169
*
Ответ звеньевой поначалу может даже несколько смутить. 'Она сказала, что практически ничего не изменилось. И пояснила: самоокупаемость предполагает прежде всего бережливость, рачительность — во всем, в самых, казалось бы, мелочах, что возможно только при честной, добросовестной и инициативной работе. А их звено давно уже работает так. Экономия и еще раз экономия — непреложный закон для каждого члена звена. Равно как и отлаженная, глубоко продуманная заранее тактика жатвы, учитывающая особенности года, ошибки и промахи прошлых лет. Так что они по принципу самоокупаемости работают уже не первый год. — Всегда работали, старались. А вот что особенно плохо было, это какая-то чехарда с оплатой на уборке. Каждый год новое все выдумывали — сверху, из района. Так запутано, что работаешь и толком не знаешь, сколько ж заработано. Кое-кому нравилось, за счет других можно было проехаться. Сейчас— нет, за чужую спину не спрячешься. Что заработал, то и получи. Тут даже не столько в зарплате дело, сколько в совести. Каждый человек стал виден, какой он. Любовь Васильевна Зиберова — одна из тех нашего золотого фонда самоотверженных тружеников земли, кто всей своей жизнью, наполненной честным, совестливым отношением к труду, внутренне давно уже пришел к пониманию, что хозяйствовать по-старому — топтаться на месте. И последние решения партии и правительства — есть выражение сути и их чаяний. Их не надо агитировать работать по-новому, разъяснять, убеждать, они
уже подготовлены, нравственно и психологически. Труд с детства — это тоже воспитание, если не сказать более того — один из основополагающих моментов формирования человеческой личности. Сам уклад сельской жизни не мыслит праздности. Зиберова выросла в семье, где детей воспитывали именно трудом. Родители не читали педагогических книжек, да и вряд ли слышали, что есть такая наука— педагогика, но, наверное, их воспитание и можно назвать как раз настоящей педагогикой. У Любови Васильевны подрастают две дочери. Старшая, Наташа, заканчивает Григорополисский сельскохозяйственный техникум. Она сказала, что из родного села никуда не уедет, после учебы будет работать в своем колхозе. Младшая, Аня, учится еще в школе. Каждое лето работает в колхозе — помощником классировщика на стрижке овец. Зарабатывает сто восемьдесят — двести рублей, которые являются весомой добавкой к семейному бюджету. Аня знает цену рублю, когда он достается потом, а не вытаскивается из маминого кошелька просто бумажкой. И это тоже наука — знать деньгам цену, без нее не так просто будет во взрослой жизни. Мне рассказывал Виктор Иванович Панков, секретарь парткома колхоза: — Иду как-то, навстречу Люба с детьми. А было воскресенье, выходной. «Куда это ты?» — спрашиваю. Люба засмущалась и говорит: «Да в мастерские, комбайн мой идем посмотреть. Девочки захотели...» Вот так, захотели Наташа и Аня мамин 170 171
комбайн посмотреть. Не равнодушны, гордятся мамой. О воспитании распространяться можно много, но такой факт, думается, не требует слов. Рассказывая о Зиберовой, ее звене, можно, конечно — и это придавало бы, наверное, рассказу большую эффектность,— приводить какие-то особенные случаи, красочные детали, еще ярче высвечивающие напряженную ритмику жатвы. Не стараюсь этого делать. Красивые декорации — хорошо, цо главное ли? Весь смысл в том — что за ними. А если уж говорить о чисто внешнем эффекте, то в работе звена Зиберовой вы его не увидите. Просто работа, отлаженная работа. Все ровно, спокойно, продуманно. Разве это не есть тот самый главный эффект? К которому и надо стремиться? Впрочем... Все бы хорошо, но вот довольно частые поломки комбайнов. Спросите любого комбайнера, он скажет много лестных слов о «Ниве», «Колосе», но обязательно услышите немало и горечи, обиды даже. Неплохие «Нивы», и все ж... Как считает Зиберова — только ли она? — не доведены они еще до совершенства, хотя и выпускаются давно. Почему, к примеру, тот же «КАМаз» имеет гарантированный ресурс пробега, ходит, не ломается. А «Нива»? Нередко новая, едва только выйдет на поле, ломается. Так это еще не все. На машину сел и поехал, а комбайн приходит с завода чуть ли не наполовину несобранным. Качество сборки, мягко говоря, неважное. Во внутрь всех узлов не заглянешь,
а они сплошь и рядом не собраны, а так, наживлены на скорую руку. Потому и ломается новая «Нива». Скоро «Доны» пойдут, но «Доны» «Донами», а «Нивы» и «Колосы» тоже нужны будут еще долго. Ведь «Дон» хорош и выгоден там, где урожайность высокая, порядка сорока и выше центнеров. А где двадцать-двадцать восемь, тут, наверное, все ж лучше использовать «Ниву» или тот же «Колос». Экономичней. Вот что волнует Зиберову. Волнует завтрашний день. Вряд ли так будет рассуждать человек, который живет одним днем, а завтра для него—-как бог даст. В пятидесятые годы срок службы комбайнов в нашей стране составлял шестнадцать с половиной лет, до войны нормой было — семнадцать, в США средний комбайновый век сейчас — девятнадцать лет. На нынешний день уборочная техника в колхозах и совхозах страны служит всего шесть-семь лет. (Данные взяты из очерка Ю. Черниченко «Комбайн косит и молотит...», опубликованного в журнале «Новый мир»), —ся=Картина получается, согласимся, не очень радужная. Если учесть, что комбайн работает в году в среднем что-то около месяца, то что ж выходит? Его «рабочая» жизнь укладывается всего в шесть-семь месяцев. Что ж это за машина такая? В стране около восьмисот тысяч комбайнов, каждый год выпускается более ста тысяч, но комбайновый парк растет ежегодно... лишь на шесть-семь тысяч. Выходит, сколько комбайнов выпускается, столько и списывается в утиль. Арифметика грустноватая. Вот оно — качество и техуход. 172 173
Огромные средства, выбрасываемые на ветер из-за бесхозяйственности. Разве не то же самое мы слышим в устах Л. В. Зиберовой, рядового комбайнера, для кого «Нива» не диковинный агрегат, а машина, изученная до самого последнего болта? Мыслить по-государственному — не привилегия или удел высокопоставленных должностных лиц. Это, прежде всего, жизненная позиция человека. Будь ты колхозник, рабочий или министр. Когда мы говорим о таланте, предполагаем прежде всего литературу, музыку, искусство. Но разве не талант —провести среди двадцати уборочно-транспортных звеньев к финишной черте свое звено в числе первых? Толстой когда-то сказал, что талант — это девяносто процентов упорного труда и десять природного дара. Талант, не боюсь этого слова, Любови Васильевны Зиберовой и есть, в первую очередь, эти девяносто процентов. Труда упорного, но осмысленного и творческого, где главнейшей доминантой является такой простой, но не каждому просто дающийся принцип: не люди для меня, а я — для людей. Женщина. Мать. Труженица. К ордену Трудовой Славы III степени недавно у Любови Васильевны, коммуниста, члена парткома колхоза, депутата сельсовета, прибавился орден Трудовой Славы II степени. Такой парадокс. Первой поведала мне о нем Нина Петровна Зиберова, директор константиновской средней школы. Выпускники школы, имеются в виду парни, вместе с заветными аттестатами о средном 174 * образовании получают удостоверения трактористов-машинистов третьего класса. Позади школа, впереди радужные перспективы — хочешь учись, хочешь работай. Теперь ты хозяин собственной судьбы. Многие ребята остаются в колхозе, они хотят работать. По специальности, приобретенной в школе, удостоверенной документом. Казалось бы, колхоз встретит их с распростертыми объятиями. Но не тут-то было. То есть, объятия — колхоз и рад бы, но вот технику доверить ребятам — не может. Не положено. Нет им восемнадцати. Вот так-то. А не кто иной, как эти же ребята, два, а то и три сезона вовсю работали на полях колхоза. За рычагами тракторов, штурвалами комбайнов. В составе ученических уборочнотранспортных звеньев. Так можно. Там есть наставник, он приставлен официально, отвечает за всех, с него спрашивают. Негласно считается, что хоть и работают подростки вроде самостоятельно, но все же они, «полусамостоятельны». Они как в классе: у них есть учитель, то есть наставник, он направляет, присматривает. Все будто так. А на самом деле? Наставник не сидит рядом с юным механизатором, он просто физически не в состоянии этого сделать, И никакой он не «полусамостоятельный» девятиклассник или десятиклассник, управляющий «Нивой» или «Колосом». Он самый настоящий — самостоятельный! — комбайнер! Здесь не в игрушки играют. Работают. И еще как работают. И вот вчерашние десятиклассники, покинув стены школы, остаются, по сути, не у дел. 175
Злополучный возрастной барьер. На разных работах, на подхвате — пожалуйста. Механизатором — нет. Хоть и есть удостоверение в кармане. Парадокс? Но это еще не все. Зимой их заставляют учиться... на курсах механизаторов. Да-да, механизаторов. Идут они туда, разумеется, без великой охоты. Есть установка — подготовить, к примеру, сорок механизаторов. Вот и набирают — сорок. Посылают туда и выпускников школы, уже готовых специалистов, которые всего несколько месяцев назад участвовали в уборке урожая. Ох, уж этот количественный показатель! Опять слышат ребята то, что уже слышали, чему их уже учили. Для чего, к чему? Хорошо, если почерпнут новое, нужное, хотя вряд ли, ведь преподаватели те же. Восторга, энтузиазма, ясное дело, не испытывают. Хороша пословица: «Повторенье — мать ученья». Но в том случае, если говорится и применяется к месту и разумно. Не секрет и другое — часто видят ребята на этих зимних курсах и откровенных шалопаев, которым лишь бы зиму пересидеть. Это уже бьет и по самолюбию. Невольно задаешь себе вопрос, для чего тогда учимся в школе, для чего вручали удостоверение механизатора? — Знаете,— говорила Нина Петровна,— жаловались мне ребята. Мол, обидно, чего ж так? Не доверяют нам? Как им тут объяснишь, что закон существует, определяющий возрастной ценз на профессии. Вроде расска17
жешь, покивают, а на душе все равно у них обида. Примеры приводят, говорят, что такие, как мы, Днепр форсировали, Берлин брали... Но... закон... Что поделаешь...— вздыхает директор.— А вот у ребят, знаете, настрой теряется, учим — труд, труд, а вот выходит парень, полный сил и энергии, из стен школы и, оказывается, не может трудиться, как того хочет, кем хочет. Нет, что-то здесь недоработано... В последнее время широко ведется разговор о привлечении подростков в дни каникул к активному труду. Проблема, затрагивающая едва ли не каждую семью, будь то в городе или селе. Наступает лето, каникулы. Куда пристроить подростка, чтобы он три месяца не болтался праздно по улице, а был занят делом? Чтобы он и отдохнул, и потрудился в меру сил? Значительная часть — остаются сами по себе. Родители всяческим путем стараются устраивать своих чад на эти три месяца на завод ли, в строительную организацию. Что, к сожалению, удается не всегда. Помехой тому все тот же несовершеннолетний возраст подростка. Руководители организаций и рады бы взять их, но не всегда могут предложить работу, какую допускается выполнять не достигшим еще восемнадцати. И остаются некоторые ребята именно «сами по себе». Как-то мы все еще стесняемся употреблять рядом слова «подросток — деньги». Деньги — это что-то этакое не совсем хорошее, мутное, никак не совместимое с чистотой помыслов юношей и девушек, стоящих на пороге бодь
шой жизни. Однако сами они, юные, так вовсе не считают. Да и мы, взрослые, родители, считаем ли, если уж честно и откровенно? Ведь это хорошо, просто здорово, когда сын или дочь приносят папе с мамой заработанные на каникулах деньги, в бюджете семьи они никак не окажутся лишними. Купленная на эти деньги обновка будет особенно дорога подростку — первая вещь, приобретенная на первые трудовые рубли. Подросток требует к себе внимания, доверия, серьезного, без сюсюканий, отношения. И тогда он ответит тем же, не надо будет бояться, что его «поведет» в сторону, после чего потребуется помощь детской комнаты милиции. Занятый делом, настоящим, полез- г ным, только никак не таким, вроде нудного и бесконечного делания никому не нужной ручки для молотка в школьной мастерской, он почувствует ответственность, станет уважать себя, что просто не позволит ему быть легкомысленным, способным на «крупные вывихи». В Константииовском десять мальчишек-семиклассников работали в колхозной столярной мастерской. Отобрали не самых оторви-голов и не пай-мальчиков. Обыкновенных «средних» ребят. В мастерской станки — вроде бы и риск. Сунет кто не туда палец, вот тебе и ЧП, отвечай. Директор школы и руководство колхоза рискнули, допустили ребят к работе, дали хорошего наставника. Подростки увидели, что это не игра в работу, а настоящая работа. И что же? Никаких за все лето ЧП. Юные плотники в восторге, они с полным правом 178
зауважали себя, вручили родителям заработанные деньги. Все довольны. Результат их работы? Пожалуйста. Изготовлено сто двадцать щитов для загонов овец, сто корыт для свиней, тридцать оконных рам для ферм и овцекомплексов, сорок дверных и оконных коробок, швабры на весь колхоз (в том числе и для школы). В подарок директору школы преподнесли изящно сработанный стульчик — в память о трудовом лете. Но вернемся к юным механизаторам. Беседовал с некоторыми из них. — Планы? — говорил один.— Да какие планы... Уборка кончилась. Теперь туда-сюда—там на курсы пошлют,—С обидной усмешкой:— Жевать жеваное... Прокантуемся зиму, глядишь, там в армию. Вот и все планы. — После армии вернетесь в село? — Кто его знает...— (Не все, правда, так неопределенно пожали плечами, большинство твердо сказало: «Да»). — Ну, если бы сейчас вам доверили технику, посадили, скажем, на «Кировца»? Ребята переглянулись. В этом перегляде сквозило что-то вроде: «Наивный же вы товарищ...» Ответили: — Гм! Скажете! Поработали б. Чего? Мы умеем... Они умеют. И сомнений в том нет. Но им пока нет восемнадцати. Значит, «Кировец» или «Беларусь» на данном этапе — недосягаемость. Очевидно, назрела необходимость, сама жцзнь подталкивает к этому, в какой-то мере 17
по-иному подойти к труду подростков, дифференцированно, чтобы барьер восемнадцати лет в отношении некоторых специальностей не был столь непреодолимым препятствием. Верится, что в скором времени так оно и будет. И тогда ребята из Константиновского в ответ на вопрос, вернутся ли они в родное село после армии, уже не пожмут плечами: «Кто его знает...» После выпускного бала они сразу станут полноправными тружениками, не дожидаясь восемнадцати, поведут торжественно врученную им технику на поля родного колхоза. Самостоятельно. Хозяевами. На Ставрополье, как известно всей стране, началось движение сельских ученических •производственных бригад. Тридцатилетие этого движения не так давно торжественно отмечалось в станице Григорополисской — родине замечательного начинания. Богатую историю ученических бригад имеет и константиновская средняя школа. Из записей М. Г. Чичерина: «В 1956 году при школе была организована ученическая МТС. Имела она две автомашины, трактор НАТИ с прицепными орудиями, электростанцию в 25 киловатт, две мастерских И класс машиноведения. Через год МТС была преобразована в ученическую производственную бригаду. Бригадиром стал Моногаров Петр, ученик девятого класса. Насчитывала бригада 108 человек. В первый же год бригада прополола 185 гекта1
ров различных культур, сделала прорывку на 215 гектарах кукурузы, участвовала в севе и уборке урожая. С каждым годом бригада росла. Создавались новые звенья — механизаторов, животноводов, шелководов, хлопководов, кролиководов. Особенно больших успехов добились кролиководы. Душой звена был учитель биологии Фирсов Петр Тимофеевич. В конце пятидесятых, начале шестидесятых развитие получило опытничество. Сначала на школьном участке, потом на полях колхоза. Серьезное внимание уделяли подготовке механизаторов. Ученикам вместе с аттестатами зрелости стали вручать удостоверения механизаторов. Большой вклад в их подготовку вносили учитель машиноведения Сергей Тихонович Анцупов и Федор Константинович Марков, знатный комбайнер, Герой Социалистическго Труда. Своими делами бригада прославилась на весь Петровский район, о ее успехах знали и в крае...» Через ученическую бригаду прошли многие нынешние хлеборобы и животноводы колхоза, руководители и специалисты, учителя школы. В настоящее время один день в неделю ученики старших классов проходят производственную практику —непосредственно на полях и фермах. Во время посевной кампании, например, составляется скользящий график, 1 таким образом, чтобы школьники участвовали в ней от начала до конца. То же самое при
других сельхозработах. Хорошо продуманная система, отвечающая интересам как школы, так и колхоза. На нашей, не далекой совсем еще памяти— повальное увлечение искусственными тканями: нейлоном, лавсаном, кримпленом, прочими материалами с броскими, привлекательными названиями. Казалось, натуральные лен, хлопок, шерсть будут вытеснены навсегда. Прошло какое-то время, и мода на искусственное стремительно, как весеннее половодье, пошла на убыль. Натуральные материалы сегодня в мире модны как никогда, резко подскочили в цене. Колебания моды подобны порывам ветра, но вряд ли когда искусственные ткани полностью возьмут верх над древними льном, хлопком, шерстью. Лен и хлопок растут на полях, шерстяные мужской костюм или элегантная женская кофточка начинаются на пастбищах, где пасутся овечьи отары — «фабрики» ценного сырья. В колхозе Сараева овцеводство — развитая отрасль. Треть всей прибыли дает она. Тридцать восемь чабанских бригад занято нелегким трудом. Разные бригады, разные показатели. Почетом и уважением пользуются коллективы старших чабанов Жердева Василия Дмитриевича, Сараева Василия Михайловича, Чибисова Ивана Дмитриевича, Мальцевых— Василия Алексеевича, Виктора Алексеевича, Ивана Пантелеевича, Василия Дмитриевича, Теряевых — Ивана Матвеевича, Алек
сандра Матвеевича, Владимира Матвеевича. Это цвет и гордость овцеводов. Комсомольско-молодежных чабанских коллективов пока не так много. А вопрос стоит довольно остро: уже в ближайшие три-пять лет на пенсию уйдут около пятидесяти старых, опытных чабанов. То есть треть ныне работающих в овцеводстве. Большую энергию в создании комсомольско-молодежных коллективов в Петровском районе проявил в свое время райком комсомола во главе с Ларисой Вербицкой. Первого секретаря уж никак нельзя было назвать кабинетным работником. Днями моталась на своем стареньком «уазике» по району. Сколько раз и где только не приходилось встречать ее в том же колхозе Сараева. На самую дальнуюю точку заедет, побеседует с комсомольцами, на равных, задушевно, о наболевшем, о тревожащем. Не побоится Лариса спрыгнуть с подножки машины и в моднейших сапожках по щиколотку в грязи после растаявшего обильного снега пройти, например, к яме, где ребята-чабаны грузят на бричку силос. Подойдет с улыбкой, доброй шуткой, и сразу засветятся у парней лица, отвечают тоже улыбкой, шуткой. Ее приезду везде рады, приятно с ней потолковать о делах больших и малых, тем для бесед уйма, животрепещущих, близких сердцу, Лариса — свой человек, товарищ. Созданная менее трех лет назад в Константииовском комсомольско-молодежная бригада Виктора Польского не подкачала. Она просто ошеломила! От каждых ста овцематок вверенной отары превоокоток цолучила 182 1
129 ягнят! Абсолютный рекорд колхоза Сараева за все годы его существования. Случайно можно найти кошелек на дороге. Что касается Польского и его бригады, успех случайностью никак не назовешь. В свою бригаду двадцатипятилетний Польской взял младшего брата Александра, ему было тогда двадцать один, Лютова Александра—тоже двадцать один, Брыкалова Александра— двадцать пять. По возрасту, прямо скажем, не «аксакалы». По-разному складывалась судьба каждого, прежде чем они организовались в маленький, дружный коллектив. Виктор успел и армию отслужить, поработать шофером, сварщиком — пятый разряд! — в Грачевке, в Старополе. Чего уж таить, уехал он из Константиновского, вознамерился стать «городским». Помыкался несколько лет по частным квартирам, сначала один, потом с женой Зоей (она тоже константиновская) да с родившейся дочкой — хорошего мало. А государственную квартиру ждать — рак быстрей на горе свистнет, так уж получалось. Решил назад — в свое Константиновское. Поработал немного в колхозе — рядовым чабаном у Мальцева Виктора Алексеевича, своего дяди, вызывают в правление и без особых предисловий: — Слушай, Виктор, давай-ка подбирай себе хлопцев по своему усмотрению и принимай отару первоярок! Зачастило сердце у Виктора. Признаться, не ожидал такого. Старшим чабаном? Ответственность!..
Почему он решился? РазЕе за те несколько месяцев работы рядом с дядей Виктору можно было успеть набраться достаточного опыта? Опыт у Виктора уже был, у дяди лишь шлифовал его. Еще в школу не ходил, помогал деду чабановать, пас отару. А в школу пошел, с нетерпением ждал летних каникул— дневал и ночевал в степи с дедовой отарой. Видел дед, любит внук животных, ласков с ними, часами играет с резвыми барашками. Стало быть, тяга у Витька к чабанскому делу просыпается. И дед поддерживал ее, постепенно, неназойливо обучал внука премудростям чабанской науки. Смышленый внук — на лету все схватывал. Трепал дед ласково Витькины вихры и теплело на сердце у старика: «Продолжит мальчонка дело мое...» А ранней весной мать всегда сакманщицей работала. После школы Витька бегом на кошару, маме помогать. Чудо — только что родившиеся ягнятки! Прижмет Витька к себе теплый, мягкий комочек, щекой трется, ласкается. — Пушистенький... А уроки ты выучил? Что сказать маме? Не всегда у Витька лады с уроками... Когда в Ставрополе «по-городскому» вознамерился жить, вспоминал свое детство с грустью светлой и укором самому себе томился. s Ляжет, закинет за голову руки — не спится. Рядом Зоя тихонько дышит, спит. Дочка в кроватке посапывает. Тихо вокруг, мысли щемящие витают. 184 185
И вот уже растворяется темень ночи, степь перед ним, гонит серебристые ковыльные волны шалый ветер, дышит в лицо чудными запахами. Степью пахнет. Лицо деда проступает— безмолвное, огорченное, а в глазах: «Что ж ты, Витек...» Крутнется Виктор на постели, укроется с головой, все равно — запах степи, не укрыться от него никаким одеялом. Приехал в Константиновское — не в воображении — наяву степь вдохнул. Он не нашел, он просто вернулся к тому, . чем напитан был с детства. И понял — это его дело, настоящее, единственное и любимое. Нет крепче чувства выстраданной любви. Не вслух о ней говорят, она — в тебе. Трудное дело — овцеводство. Мелочей тут нет. Каждую из них надо учитывать, иначе могут обернуться они потом крупными потерями. Все важно, все значительно. И ночами приходится не спать, когда идет окот — выхаживать новорожденных ягнят, кормить слабых буквально из бутылочки. Стрижка подойдет, тоже только успевай крутиться. Каждый день в течение всего года полон забот, тревог, исканий. Особая наука — правильное кормление. При одних и тех же кормах можно иметь весьма разные результаты. Здесь важно рационально распределить корма, умело варьировать ими в разное время года. В этом основа успеха в выводе ягнят и в получении шерсти. Много, очень много всяческих нюансов. Польской высказывается так: — Средненько работать — не по нам. Удов
летворения не будет. А без него... Не знаю... Без него ж никак нельзя работать! Это ж себя не уважать. Вот Юнусов из совхоза «Турксад» Левокумского района. Ему недавно Героя дали. Он за одиннадцатую пятилетку в среднем за каждый ее год получил сто шестьдесят ягнят от ста овцематок. Вот это рубеж! К такому и нам надо стремиться. Жить спокойненько, на средненьком результате — никак нельзя. Закиснешь. Душа ж не на месте будет. Только вперед! Скажите, кто не любит лошадей? Этих грациозных и умных животных, верных и преданных друзей человека. Верных и преданных с незапамятных времен — на хлебной ниве и на поле брани. Друзья, труженики, бойцы. Нет, никогда нельзя согласиться с теми, кто спешит считать лошадь анахронизмом, могиканом, навсегда уходящим в прошлое. Кто из нас не летал в розовых снах над голубой землей — на розовом коне? Быстрый скакун сродни птице в полете... В колхозе имени Сараева лошадей любят. Их здесь около четырехсот. На многих видах работ никакая техника не в состоянии заменить лошадей. Взять хотя бы овцеводство, тут без лошади, как без рук. Самый экономичный и безотказный транспорт, требующий минимального «техухода» и вовсе не требующий асфальтированных дорог и запчастей. Особая гордость — племенная конеферма. Приезжему покажут ее непременно. И вряд ли найдется такой, кто, побывав на ней, оста186 17
нется равнодушным, не сохранит надолго восхищение грацией и красотой гордых, осанистых коней. Существует конеферма меньше десяти лет. Было время, когда племенное коневодство едва не заглохло совсем. И лишь благодаря энтузиазму Алексея Никифоровича Лагутина оно возродилось и сейчас успешно развивается. Без всякого преувеличения, никак нельзя передать словами то чувство большой любви, которое испытывает Алексей Никифорович к лошадям. Да, именно любви, которой не изменял всю свою жизнь. А ему уже за восьмой десяток. Он помнит каждую лошадь, готов рассказывать о каждой часами. Сколько их прошло через его заботливые руки! Особая же его гордость — Физика. Ее в 1979 году продали в ФРГ. Там она показала выдающиеся результаты, выступая на международных соревнованиях. Так надо, продали за валюту, за сумму немалую— за такую можно купить не один самый роскошный лимузин. Как тут не испытывать удовлетворения — это признание твоих заслуг, а вот все равно, так уж устроен человек, щемит сердце у Алексея Никифоровича, когда вспомнит свою незабвенную Физику... Всю жизнь мечтал вывести лошадь, чтоб взглянули люди и замерли — от невиданной красоты и стати. И вывел Физику. Были и до нее пригожие и статные, но все ж сравниться с ней ни одна не могла. Шел к ней полвека. Полвека!
Через неудачи шел, обиды и огорчения, шел и когда оставался один, когда все отворачивались, не верили. Двадцать с лишним лет, до семьдесят девятого года, считай, на его крови и нервах держалась племенная конюшня. Остались в ней считанные лошади. И корма покупал на свои деньги, и сбрую. Сам врачевал — ночей не спал, выхаживал. Новый председатель В. Ф. Калашников оказал Лагутину всемерную поддержку. Первым делом выстроили новую конюшню. Старая была — полуразвалившийся сарай. Новая— отвечала всем требованиям племенного коневодства. Уже не в одиночестве работал Алексей Никифорович, появились влюбленные в свое дело помощники. О пенсии он никогда не помышлял. Оторвать его от любимой работы — нет более страшного. Алексей Никифорович стал коневодом-наставником, а возглавляет сейчас ферму Сергей Карамушко. Он — «фанат», как. отозвался о нем секретарь парткома. Приехал из Арзгира. Услышал о конеферме в колхозе — и приехал, бросил все. Другой работы не мыслит. Колхоз купил ему дом, так что корни в Константииовском Сергей пустил основательные. Каждый год в Константииовском проводятся скачки. Приезжают на них конники не только из соседних колхозов, из других районов края — тоже. Зрителей всегда, несмотря ни на какую погоду, собирается много, приходит смотреть все село, едут и из Светлограда,. Ставрополя. Один раз мне посчастливилось побывать 188 189
на таких скачках. Пять призов. Три из них взял Карамушко. Наездник он отличный. Зрелище, когда Сергей, словно слившись с Гизелыо, одной из лучших лошадей, идет на дистанции,— неповторимое, захватывающее. Забываешь о пыльном, пронзительном и холодном ветре. Будто сам находишься там, в борьбе, мчишься под восторженные крики зрителей к финишу. На ферме работают молодые парни —Климченко Александр, Стромин Юрий, Кузьминов Николай. Они тоже, как и -Карамушко, «фанаты»— влюблены в лошадей самозабвенно. Племенную селекционную работу ведет Сергей Федорович Медведев. Он имеет высшее специальное образование. В армии служил в единственном в стране кавалерийском кинематографическом полку, участвовал в -съемках чуть ли не двадцати фильмов. Кандидат в мастера спорта по выездке. У него вся семья — страстные поклонники лошадей. И отец, и мать, и братья. Такой довольно интересный факт. Они берут с отцом отпуск и едут на своей машине — куда бы вы подумали?— не на Черное море, в Крым или Сочи. Едут по всему Союзу — смотреть лошадей. Что касается их знаний в этой области, то они у Медведевых поистине энциклопедические. Вот такой коллектив подобрался на ферме. Лагутин доволен, с удовлетворением передает свой огромный опыт и знания молодым. Все бы хорошо, да вот в последнее время здоровье стало подводить, сердце свое стал чувствовать, больно оно начало отзываться. С секретарем парткома мы приехали к Алексею Никифоровичу домой. У ворот нас 190
встретила жена Евдокия Тарасьевна, гостеприимно пригласила войти в дом. Алексей Никифорович, опираясь на подушки, сидел на кровати. Радушно поздоровавшись, сказал извиняющимся тоном: — Немного вот прихворнул... Ничего, уже полегчало, на днях поднимусь. Оно б можно и сегодня, да...— с опаской взглянул на жену. — Я тебе дам сегодня! — шумнула та.— Все к своим лошадаям ему не терпится! Лежи!— И нам: — Он с утра уже сегодня сготовился на свою конюшню. Засобирался было, да куда ему, видите ж. Герой! — Ну ты расскажешь! — воскликнул Алексей Никифорович.— Люди и правда подумают! Никакой я уже не больной, поняла? Отошло. Отошло уже все! Не хочет поддаваться хворостям Алексей Никифорович, не падает духом. И словно в подтверждение наших мыслей, Евдокия Тарасьевна сказала: — Пропадал бы там, на конеферме, будь его воля. Сегодня, значит, поднимается, а я ему: «Лежи!» Тогда говорит: «Дай мне вон ту книжицу». «Господи, да куда ж тебе еще читать!»—я ему. А он: «Не читать, не шуми, на Адониса хочу взглянуть...» В книжке фотография коня его —Адониса напечатана. Дала, а г он, как дите, и так, и этак разглядывает картинку. Ну дите, совсем дите! А самому-то восемьдесят с гаком. Что стар, что млад... Адонис — вторая любовь Алексея Никифоровича. После Физики. Добрая половина ло, шадей на ферме — потомство этого жеребца. Его тоже пришлось продать —чтоб не получилось родственного кровосмешения. 19 i
— Красавец жеребец был! — говорят о нем все, кто видел. Можно представить Адониса, даже не глядя на фотографии,— лишь по тому, как любил и до сих пор любит его Алексей Никифорович. Как рассказывает о нем. А сколько сахара и конфет, самых что ни на есть дорогих, шоколадных, перетаскал ему старый коневод! — Глядь,— рассказывает Евдокия Тарасьевна,— а сахару уж нету! Только ж покупала! Ясное дело, чья тут шкода — Никифорович своим конякам оттащил. А то пойдет в магазин, накупит всяких конфет да мармеладов целыми килограммами и тоже туда. Сколько заработка получит, все на них, на Адонисов своих тратит... — Будет тебе! — возвысил голос Алексей Никифорович, но строгости в нем не чувствовалось. — Да теперь уж будет... Что с тобой делать,— сказала жена. Сказала, а глаза без укора, грусть ласковая в них.— Раз ты такой непутевый у меня. Виктор Иванович вручил Алексею Никифоровичу благодарственное письмо краевого комитета защиты мира. Лагутин полученную недавно премию, сто рублей, перечислил в Фонд мира. Это не первый взнос. Частенько они с Евдокией Тарасьевной отсылают такие переводы. Алексей Никифорович смущенно поблагодарил и поспешил перевести разговор опять на лошадей. — Умней лошади никакого другого животного нет на свете! — кому угодно готов он до192
казывать,—Никакая самая умная-разумная овчарка не сравнится. Точно говорю! Я ж знаю. Лошадь, как и человек, бессловесная только она. И горюет тоже, и радуется, и любит,— а как же вы думали! — и пополачет, когда неладно чего случается. Все, все, как у человека... И характеры у них разные. Вот Физика была рассудительная, в то же время горячая, но послушная, и очень обидчивая, чуть слово не так сказал, отвернется, дуется. Адонис — тот гордый. Жеребец же! Как без нее, без гордости! Цену себе знал, перед молодыми кобылицами таким кавалером себя выказывал! А Гизель упрямая, на нее и прикрикнуть иной раз надо. Но обиды долго не держит. Она особа компанейская. Долго мы разговаривали. И разговор этот, о любимом деле Алексея Никифоровича, был самым лучшим для него лекарством. На конеферме ныне более ста лошадей. Ферма достигла такого уровня, что каждый год она может продавать от тридцати до сорока скакунов. А это в среднем где-то около двухсот тысяч рублей. Осенью восемьдесят пятого колхоз впервые проводил у себя аукцион, на который съехались покупатели со всех концов страны, даже с Дальнего Востока приехали. Такие аукционы стали ежегодными. Участвует колхоз и в международных аукционах. Согласимся, двести тысяч —деньги очень и очень немалые. Но в одних ли деньгах дело? При конеферме начал работать филиал Ставропольской конно-спортивной школы. Зде,сь с большим желанием и удовольствием занимаются шестьдесят детей колхозников. А просто покататься, пообщаться с умным и кра7 Заказ № 1302 I?3
г сивы м животным приходит куда больше ребятишек. Не стоит говорить о высоких спортивных результатах, уже сам факт, что дети тянутся сюда, любят лошадей — ценней всяких кубков и грамот. А сейчас несколько штрихов к портрету председателя. Председательствует Виктор Федорович Калашников с семьдесят девятого года. Кое-кому в Константииовском новый председатель пришелся явно не по душе: «Круто берет! Как бы не обжегся. Оттолкнет людей, с кем будет работать?» В чем же проявилась его крутость? Прежде всего в требовательности: дал слово — сдержи. Сначала взвесь его, обдумай, а потом выполняй. Не выполнил — получай заслуженное наказание. Он потребовал от людей четкости, оперативности, анализа каждого прошедшего дня с тем, чтобы не повторить ошибок назавтра. На ошибках учатся, но повторяться они не должны. Нет, он не взял курс на смену кадров, чем увлекаются иные руководители, придя на новое место работы. Он старался развить у работников качества умелого хозяйствования путем анализа — «анализ» одно из любимых его слов,— как неудач, так и успехов. Учил работать других, учился работать и сам. Не просто, очень не просто давалась наука рационального хозяйствования. Случались «огрехи» и у него самого. Выслушивал нелицеприятные, но справедливые слова в свой адрес с горечью — недовольство собой, однако, без 194
обиды. Этого он тоже требовал — откровенности. Чтоб в глаза, открыто, невзирая на ранги. Поначалу дело шло туговато, старались больше отмолчаться, однако вскоре полная откровенность в работе стала непреложной нормой. «Круто берет» — было на устах у тех, кто привык распоряжаться колхозным, как своим собственным. Привезти домой для личных буренок или овец силоса, сена, комбикорма — считалось само собой разумеющимся. Тут большой арифметики не требовалось — свыше тридцати чабанских, к примеру, бригад; в бригаде четыре человека, если каждый «прихватит «немножко» себе, да еще куму, соседу, брату, свату, то получалось... Получалось много. Едва ли не четверть колхозных кормов «уплывало», минуя фермы и отары. Расхищению Калашников поставил решительный и жесточайший заслон. «Чем же кормить свою скотину?! — вскричали возмущенные голоса чабанов, скотников, других, кто имел доступ к кормам.— Да не нужна мне такая работа! Брошу!» «Выписывайте!»— альтернатива Калашникова. «Так не выписывают!» — не унимались голоса. «Теперь будут»,— твердое обещание председателя. Брали — сколько заблагорассудится, теперь— сколько необходимо. Разбазаривание кормов прекратилось, уже точно знали, чем располагают, куда и сколько ушло. Проблема кормов для личных хозяйств, разумеется, на сто процентов не была решена, 7* 195
стоит достаточно остро она и Сейчас, разговора требует особого, но стало ясным одно — интересы личных хозяйств и колхоза возможно совместить на обоюдовыгодной основе. Свежий взгляд острее подмечает как недостатки, так и положительные стороны. Калашников внимательно приглядывался к механизму вверенного ему хозяйства, присматривался к людям, в первую очередь стараясь определять деловые качества, отношение к работе, внутреннюю настроенность. И лишь накопив достаточную информацию, сделал свои определенные выводы. Принимать конкретные шаги, глубоко не изучив ситуацию,— абсурд. Он не спешил лезть в воду, не зная броду. Никто не может умалить достоинств предшественника Калашникова, и сам он в мыслях не держал того. Заслуги Ивана Викторовича Смагина общеизвестны, колхоз, возглавляемый им в течении более чем двадцати лет, из заурядного хозяйства превратился в высокорентабельное с развитыми отраслями сельскохозяйственного производства. С именем Смагина связаны и высокий уровень благоустройства села — асфальт, водопровод, производственное строительство — новые фермы, овцекомплексы, гараж, ремонтная база сельскохозяйственной техники, многое другое, развитие соцкультбыта — дом культуры, школа, детский сад, спортивный комплекс, значительный рост доходов колхозников. Высшей наградой страны, орденом Ленина, отмечен труд И. В. Смагина. Пользовался он самым высоким авторитетом. Помнят о нем и сейчас. Нелегко пришлось Калашникову на первых порах, имея такого предшественника. 196
Идти по проторенному пути, уповая на инерцию успеха? Такого позволить себе Калашников не мог. На какое-то время спокойная жизнь обеспечена, но инерция имеет свойство угасать. Кроме того — другие времена, другой подход к хозяйствованию. Броские лозунги, прикрывающие тени, все еще «расцвечивали» буйно все стороны жизни, но уже поднимался, вставал неумолимый вопрос — так продолжаться дальше не может. Надо было искать свой путь на основе опыта Смагина, отвечающий требованиям времени, нацеленный в будущее, ясно представлять перспективу и задачи завтрашнего дня, иметь фундаментальные идеи, реализация которых обеспечивала бы непрерывное движение вперед. Любой командир, настоящий командир, в своих действиях опирается на штаб. Свои помыслы Калашников направил на организацию четкой, слаженной работы руководящих звеньев хозяйства — от бригадиров до главных специалистов. В этом прежде всего он видел залог успеха на будущее. Будет хорошо работать штаб, будет без сбоев работать и все хозяйство в целом. Наоборот не бывает. Некоторым руководящим специалистам все ж пришлось расстаться со своими должностями— кто не понимал или не хотел понимать задач, стоящих перед коллективом. Какой руководитель лучше: тот, который уходит в отпуск и предприятие после этого начинает лихорадить, или тот, без которого оно продолжает работать так же ритмично, как и при нем? Вроде парадокс, но лучшим как раз является последний — сумел организовать все службы, каждый знает свои функции, отсут197
СТвие руководителя в таком случае не сказывается отрицательно. Таким руководителем Калашников и старался быть. В работе командиров всех звеньев должно быть максимум самостоятельности. Мелочная опека вредит делу, убивает в человеке инициативу, разрушает рациональное, полезное делу мышление, это в конце концов приводит к безразличию и инертности. Доверие — обязательное условие работы с людьми. На этом и строил Калашников свои отношения со специалистами колхоза, рядовыми колхозниками. Он сумел создать штаб, какой задумал,— штаб единомышленников, на которых мог положиться полностью. С мелочными вопросами к нему не шли, что касалось ключевых, то Калашников никогда не спешил полагаться лишь на свое собственное мнение. Выслушивал других, и зачастую именно коллективное мнение находило оптимальное и приемлемое значение. Руководителями, как и героями, не рождаются, ими становятся. Вопрос в другом — какими. Есть номенклатурные, которые сидят в так называемой «обойме» — им все равно чем руководить, сегодня возглавляет завод, завтра— банно-прачечное объединение. Не о них речь, они «уходят», время заставляет. Другое— можно ли работать на высоком командном посту успешно, не пройдя последовательно основные ступени служебной лестницы? Мнение Калашникова на этот счет однозначное— вряд ли. Хорошим генералом становится тот, кто начинал рядовым солдатом. 198
Особых исканий в выборе жизненного пути у Калашникова не было. Он уже определился в классе седьмом. Виктор родился на земле, и первые его трудовые шаги тоже были связаны с землей. Огромное влияние на мальчишку оказал агроном колхоза «Колос», где прошло детство Калашникова. Пример жизни этого преданного земле человека, честного, чистого душой, пробудил в Викторе заветные струны,— любовь к земле. В 1956 году Калашников закончил школу, учился хорошо, подал документы в Ставропольский сельскохозяйственный институт. И срезался на экзаменах... Видно, оробел сельский парнишка, попав в город, тот оглушил его. Но Виктор уже знал твердо: он все равно будет учиться в этом институте. Вернувшись домой, два года проработал в колхозе — на разных работах. Потом армия, там — подготовительные курсы. На сей раз все экзамены в институт сданы на «отлично». И все годы учебы Калашников получал повышенную стипендию, а ее, как известно, дают только отличникам. Повышенная стипендия — немаловажное финансовое обстоятельство, мать, рядовая колхозница, и рада была бы помочь сыну, но получали в ту пору в колхозах, можно сказать, плату скорее символическую — время трудное, работали, не особо помышляя о высоком материальном достатке, работали, >ттобы, проще говоря, жить, имея при этом не больше, чем минимум необходимого. Приходилось студенту Калашникову и вагоны 'разгружать, и ночным сторожем подрабатывать. W
Не мог он, совесть не позволяла, брать у матери, солдатской вдовы, рубли, добытые нелегким трудом. Практику проходил неподалеку от родного дома — в Шведино. Сюда и вернулся после института. Председатель колхоза «Родина» попросил направить к нему в хозяйство молодого агронома. С колхозом «Родина» у Калашникова связаны воспоминания о лучших своих годах. Здесь происходило его становление, здесь он набирался опыта агрономической работы, общения с людьми. Рядовой агроном, бригадир, главный агроном—ступени роста. В 1975 году Калашников рекомендован секретарем парткома в колхоз «Победа». Новая работа, новая высота. Колхоз «Победа» Петровского района — одйо из самых передовых хозяйств края. Работая рядом с председателем, Героем Социалистического Труда Л. В. Поповым, постигал тонкости методов хозяйствования, построенных на точном экономическом расчете. Спустя четыре года Калашников уже сам возглавлял колхоз — имени Сараева, крупнейшее хозяйство края. — Всезнайкой можешь ты не быть, экономистом быть обязан! — шутил в свой адрес Виктор Федорович. Шутка шуткой, но она самым серьезным образом выражала суть его взгляда на главнейшее качество, каким обязательно должен обладать современный председатель колхоза. При решении производствеенных вопросов Калашников давал простор инициативе руко200
водителям всех ступеней. Не забывая при этом неустанно повторять, что все они должны основываться на экономических выкладках — что дает то или иное принимаемое решение. Каждый день у председателя на столе — экономические сводки работы основных производственных отраслей. Данные готовила служба главного экономиста. Проводился оперативный анализ, вносились те или иные коррективы, которые так же оперативно реализовывались. Любой участок, комплекс, цех, ферма точно должны представлять, как они сработали сегодня, что необходимо, чтобы завтра сработать еще лучше. — Экономическая служба во главе с главным экономистом, считаю,— это мозговой центр любого предприятия,— резюме Калашникова.— Не приемлю тех руководителей, просто не понимаю, у кого она играет роль статистического органа, собирающего бумажки с данными. Экономист должен вникать в производство, более того, активно влиять на него, выявлять и вытаскивать наверх все плюсы и минусы. Иначе, зачем она тогда вообще нужна, экономическая служба? Собирать бумажки может и обыкновенная девушка с восемью классами, высшего образования тут не надо. Главная беда наша, как мне кажется, особенно в сельском хозяйстве,— не научились мы еще как следует считать, зачастую работаем на «авось». А ведь завтрашний день надо уметь представлять не только как «будет лучше, чем сегодня», а в рублях, именно в рублях — чем будем располагать тогда-то и тогда. Исходя из этого строить структуру всей работы. '201
Калашников й efo экономисты во Главе с Валентиной Ивановной Ивановой считают: прежде чем вложить куда-нибудь деньги, семь раз отмерь, лишь потом отрежь, зная твердо, чем обернется вложенный рубль. Стабильно получаемые колхозом ежегодные прибыли г пределах четырех-четырех с половиной миллионов рублей — подтверждение тому. Год на год не приходится. Ее величество погода еще в значительной степени вносит в планы свои коррективы, не всегда приятные для земледельца. И тут надо искать, взвешивать варианты, находить единственно верный выход из сложной ситуации. В 1984 году в колхозе создалось трудное положение с кормами. Следующий, 1985 год, выдался в погодном отношении также неблагоприятным. Следовало ожидать, что с кормами опять возникнут трудности. Какой выход? Несколько сотен гектаров занимал подсолнечник. Урожай предполагался явно невысокий. Подсчитали, сколько получат семян, во сколько это выразится в рублях. Цифры выходили нерадостные, даже план по сдаче подсолнечника не получался, не говоря уже о прибылях. Подсчитали и другое. Если пустить подсолнечник на силос, кормами колхоз будет обеспечен. В противном случае — недобор молока, мяса, словом, недобор по всему животноводству. Колхоз понесет значительные потери, причем во много раз превышающие те средства, какие возможно будет получить от подсолнечника, если его скосить на зерно. Выходит, выгодней получить силос? Да. Но 202
за невыполнение плана по подсолнечнику тоже не погладят по головке. Выход? Председатель поехал с выкладками в райком. Доказывал, убеждал — подсолнечник необходимо скосить на силос. Это оптимальный вариант в данной ситуации. Калашников уже дал команду косить, время не ждало, но в райкоме об этом не знали. Что это? Смахивает на авантюризм? Председатель был убежден в правоте своих действий и убеждал в том райком. Если бы райком категорически возразил, Калашников не остановился бы, вышел на другие инстанции. Райком в итоге согласился с доводами председателя. В зиму сараевцы шли с хорошим запасом кормов— прочный фундамент для отрасли животноводства. Погода — фактор не всегда предсказуемый; надеяться на прогнозы синоптиков — одно, застраховать себя от неожиданностей — другое. Максимально использовать благоприятные погодные условия возможно только при высокой организации той или иной кампании. В пойме реки Грачевки колхоз имеет полторы тысячи гектаров лиманного орошения. В среднем здесь ежегодно получают около пяти тысяч тонн сена. Последний укос проводится обычно уже осенью. В один из октябрьских дней с Калашниковым и его заместителем по кормам Масловцом Александром Васильевичем едем на этот луг. С горы хорошо видна вся площадь, луга, ровная, как стол. На сотнях гектаров скошенная в валки трава. Большой массив, тоже 203
несколько сотен гектаров зеленеет огромным ковром — сюда косилки еще не дошли. «Уазик», за рулем которого сидит Калашников, сбегает с горы, трясется по кочкам луга. Подъезжаем к звену механизаторов, убирающих готовое сено — скатывают его в рулонные тюки весом килограммов по триста. «Кировец» с двумя тележками тут же увозит тюки на фермы, чабанские точки. Погода стоит солнечная, но с утра был туман. — Давно работаете? — спросил Калашников механизаторов. — Да какой! — заговорили они.— С двенадцати. С утра сено влажнее очень, туман ведь, нельзя тюковать. Осенний день короток, еще час-два и начнет темнеть. Получается, не больше пяти часов выпадает, чтоб можно было убирать сено. Калашников нахмурился. Спросил: — Куда возите? Механизаторы назвали чабанскую точку, она в нескольких километрах отсюда. — Ладно, хорошо,— попрощался с ними Калашников, сел за руль.— Давай, Александр Васильевич, пробежим по лугу, посмотрим,— предложил Масловцу. Часто останавливались; Калашников с Масловцом выходили из машины, ворошили валки сена. На обширных площадях оно было еще влажным, требовалось еще два-три дня, чтобы оно подошло, осеннее солнце никак не сравнить с летним. — Да-а...— протянул Калашников.— А сколько еще не скошено! Сегодня солнце, а завтра? Пойдет дождь, и сюда ни проехать, ни 204
пройти. Я к чему клоню, Александр Васильевич? — Знаю к чему,— спокойно сказал Масловец. — Ну-ну? — Погода пока держится,— заговорил Масловец, ровно, неторопливо. Председатель человек спокойный, но рядом со своим замом выглядел быстрым, даже нетерпеливым.— Сколько она продержится, одному богу известно, октябрь есть октябрь. Будем надеяться на нее, можем остаться не только без сена, но и вообще без ничего.— Калашников слушал, не перебивая, только кивал.— Я думаю так. Валки, которые возможно скатывать в тюки, надо продолжать тюковать. Остальные, с высокой влажностью — на сенаж. Траву же скашивать на зеленую массу и забивать ее сразу в ямы. Для этого надо организовать еще как минимум два звена. Ямы, чтобы не возить далеко, отрыть здесь же, неподалеку от луга. Зимой перевезем спокойно сразу на ферму. Пойдет дождь — все равно, сенаж и зеленую массу убирать можно, если конечно, не сильный. Работу намечаю организовать с завтрашнего дня с тем, чтобы управиться максимум за неделю. И еще. С техникой и людьми прошу помочь мне. С каких участков я могу перебросить?— Лаконично, без лишних слов. — Хорошо, с техникой решим,—кивнул Виктор Федорович. Тут же через диспетчерскую связался по рации с соответствующими службами, обговорил решение вопроса.— А ямы не надо отрывать, старые тут есть, их только почистить бульдозером. Здесь недалеко, поедем, посмотрим. 205
•
Вот и все. Просто? Проще, кажется, не бывает. Да, просто. Но что кроется за этой простотой? Умелая расстановка сил, неприятные неожиданности здесь исключаются. Все с луга будет убрано. Да, даны и будут еще даны команды, указания. Тоже простые. Однако команда останется командой, словесным звуком, если ясно не представлять, возможно ли ее выполнение. Председатель колхоза и его заместитель были совершенно уверены, их распоряжения будут выполнены в точности. На чем строилась уверенность? На уже отлаженном механизме работы всех служб хозяйства, когда их звенья притерты и взаимодействуют между собой, как шестерни в коробке передач. И вот еще что. Разные высказывания приходилось слышать в адрес Калашникова, но ни один человек не мог упрекнуть его в грубости. Вежливость — неизменная черта председателя. Однажды я оказался свидетелем короткого разговора. Мы ехали на машине, впереди дорогу переходила отара овец. Чабан гнал их вдоль лесополосы, часть овец брела по озими, вытаптывая ее. Остановив машину, подождав, пока отара не перешла через дорогу, Калашников подозвал чабана. Поздоровались. Спросил: — Куда перегоняешь? — так это спокойненько, как-то даже скучно. — Да вот туда, Виктор Федорович, на пожнивные после кукурузы,— махнул, указывая рукой, чабан. 206
— А что же ты, голубчик, по пшеничке их гонишь? Дорога ж есть возле лесополосы. Чабан начал оправдываться, мол, они ж овцы какие, чуть не углядел, а они уже на поле, больно уж беспокойная скотина. Калашников слушал и покачивал головой, со страдальческим выражением на лице, точно у него разболелись зубы. Начавший так бойко чабан на глазах сникал и вскоре умолк на полуслове, впечатление такое, что у него тоже вдруг начали болеть зубы. — Охо-хо...— сострадательно, словно сочувствуя чабану, вздохнул длинно председатель.— За такие дела штрафуют ведь... Стыдно... Нехорошо... Что ж ты так? Виновник уже не пытался оправдываться, стоял, опустив глаза, красный. Сейчас у него, видно, было только одно желание — побыстрей и подальше от председателевых глаз. — Ладно, иди...— как больному, сказал ему наконец председатель. Ни одного слова на повышеном тоне. Но, думаю, тот чабан надолго запомнил коротенькую беседу с председателем, вряд ли когда теперь овцы будут травить посевы. Воспитывать сознательность, уважение к своему труду, бережное отношение к труду других. Что там говорить, в этом плане мы пока довольно ощутимо хромаем. Личное и общественное— пока здесь разрыв в сознании, разное к двум этим социальным категориям отношение. Ликвидировать разрыв, а значит повернуть человеческую психологию — актуальный •< вопрос времени. Одним из нравственно-психологических 207
факторов достижения такой цели, причем важнейшим, является высокая организация самого труда. Опять-таки, и здесь Америка не отк> рывается — давно известно. Но, как считает Калашников,— а разве мы не так считаем? — уж очень медленно мы осваиваем это самое давно открытое, говорится много самых разных, правильных слов, что же касается непосредственных конкретных дел, все еще наблюдается тот же разрыв — между словом и делом. Бригадный подряд. Эти два слова прокручены в печати, по радио, телевидению миллионы, наверное, раз. Да вот беда, не вышел еще бригадный подряд на широкую магистраль с зеленым светом на всех перекрестках, много ухаб на его пути. Подряд внедряется повсюду — в промышленности, строительстве, сельском хозяйстве. По методу бригадного подряда работают и многие подразделения колхоза имени Сараева. — Тут агитировать, взывать, убеждать особо не надо,— говорит Калашников.— Сам принцип порядка — агитатор. Вопрос вопросов— обеспечение его жизнеспособности, ритмики пульса. Малейший сбой, уже лихорадка всего организма. Трудное дело — добиться, чтобы этот самый пульс бился четко. Но если уж добьешься, здоровье, образно говоря, обеспечено. Нет — получишь травму, такую, что долго ее иной раз приходится лечить... При этих словах Виктора Федоровича мне припомнились размышления Героя Социалистического Труда Владислава Пахомовича Серикова, зачинателя бригадного подряда. В интервью корреспонденту одной центральной газеты он говорил, что у подряда один 208
злейший враг — рутина. Обычно начинается с имйтацни здравого смысла — чтобы бороться с новым, когда это новое еще не встало на ноги... Затем камуфляж под новое, когда новое признано it просто так с ним бороться опасно. А третий этап — следствие двух первых: неверие. Заставить вновь поверить каждого — тяжелейшая задача... Много еще «липы» в подряде. Хочется иной раз отбросить к черту условности и закричать: «Дорогие товарищи! Что же мы делаем? Ведь подряд не цацка какая-нибудь, не конфета, не надо его в фантик заворачивать!» Подряд, если на то пошло, острое идеологическое и нравственное оружие— может и поранить. Сколько у нас есть разочаровавшихся людей — потому что имели дело не с истинным подрядом, а его камуфляжем. А в книге Серикова «Договор по совести» приведены, полные горькой иронии, слова одного инженера: «Делаем вид, что платим рабочим по труду, а рабочие, в свою очередь, делают вид, что трудятся по способностям». Задуматься, слова, приведенные выше, вроде бы касаются сугубо бригадного подряда — одного из векторов экономических категорий. Но только ли? Погоня за показателями охвата бригадным подрядом приводит к явлению бумеранга, убивающему его. Калашников взвешенно подходит к развитию подряда в своем колхозе. Спешка, то есть неподготовленность, может привести как 'раз к «бумерангу». Этого больше всего и следует опасаться при внедрении хозрасчета. КР°" ме того, формирование подрядных коллекти209
йов дело тонкое и непростое. Скажем, вызывают трудности вопросы оплаты специалистов— агрономов, зоотехников, механиков, зачастую — необходимость! — входящих в состав подрядного коллектива. Путы параграфов финансовых законов, во многих случаях уже устаревших, не отвечающих сегодняшнему дню, сковывают, не дают распорядиться фондом заработной платы разумно и целесообразно. Впрочем, по мнению председателя, вообще оплата специалистов, получающих оклады — не только при подряде,— консервативна, что не позволяет действовать гибко, с максимально возможной эффективностью. — Возьмем агронома участка,— приводит Калашников пример,— На одном участке получен высокий урожай, скажем, тех же зерновых, на другом — значительно ниже. А оба агронома получают в общем-то почти одинаково. Конечно, как-то мы поощрим первого агронома, но не в такой степени, чтобы это было весомо, соответственно его заслугам. Мы просто не можем, иначе нарушим все тот же параграф. Вот и получается уравниловка... Затронув бригадный подряд, то есть работу на принципе хозрасчета, по идее, я должен рассказать и о какой-нибудь бригаде, работающей по этому методу в колхозе имени Сараева, скажем, о кормодобытчиках, животноводах или тех, кто выращивает зерновые. Такие коллективы включают в себя довольно значительное число людей, притом разных специальностей, технологический цикл у них растянут на месяцы, а то и год. И, как мне представляется, рассказ бы мог занять много страниц, составить, может быть, приличную
брошюру. И коль это так, то, по-моему разумению, брошюру следовало бы и писать, осветив в ней все тонкости и нюансы механизма хозрасчета. Такой цели — разложить буквально по косточкам состояние дел с подрядом в колхозе имени Сараева — не ставлю. Но все ж о маленькой бригаде, вернее, звене, состоящем из четырех человек, думается, рассказать стоит. Коротко. — Пример, где все учтено до мелочей,— так сказал Калашников об этом звене. Состав его: Михайлов Иван Семенович— звеньевой, братья Швецовы — Василий и Виктор, Воробьев Иван Михайлович. — Надо было на втором участке построить чабанский домик (если это можно назвать домиком — около ста квадратных метров площади, встроенная котельная, душ, спальня, столовая, красный уголок),— рассказывал мне Калашников.— Можно было, конечно, направить туда людей из нашего стройучастка, но мы не стали. Решили провести эксперимент. Подобрали людей, далеко не «стахановцев», кое-кто и рюмочкой увлекался очень даже. Поговорили с ними, заключили договор, дали им на руки наряд, где указан срок строительства, заплата, премия за сокращение срока, обеспечили на сто процентов материалами. Получилось. Прекрасно получилось. Наглядный пример: доверь, поручи людям, обеспечь — они горы перевернут. А ведь раньше смотрели на всех четверых так: какие, мол, из них работники... Вот он, человеческий фактор... У многих аж зависть вскинулась: «Ого, сколько заработали!» Да, заработали. Честно заработали. > Срок строительства перекрыли в два ра^а.
210
Заработок звена? Вот он. За сорок дней работы звено получило 2246 рублей основной зарплаты и 1668 рублей премии за досрочный ввод и качество. После окончания строительства чабанского домика звену поручили возвести рядом тепляк для баранов. По такому же методу. Звено горячо взялось за дело, намереваясь опять сократить нормативное время. Приехали мы на стройплощадку вместе с В. Ф. Калашниковым и М. С. Петросяном, главным редактором краевого радио, в тот день он оказался в Константииовском, чтобы взять интервью у председателя и главного экономиста о планах работы хозяйства в условиях самоокупаемости. Услышав о нашем с Калашниковым намерении съездить в звено Михайлова, журналист тоже изъявил желание познакомиться с ним, взять короткое интервью. Когда мы разговаривали с членами звена, никто из них не отрывался от дела — время дорого. Настроение хорошее, работали с шуткой. — Ну что? — спросил одного Калашников.— Как насчет вина? Пьешь? — Незаметно подмигнул нам, как бы говоря: слушайте. — Какой там! — в ответ рассмеялся тот.— И забыл, какое оно на вкус, Виктор Федорович. Так, глядишь, и трезвенником закоренелым стану. А что? Жена, та довольна прямо-таки до ушей! И самому как-то неплохо, да. Калашников тоже засмеялся, довольно, от души. — А вы посмотрите на него, Виктор Федорович, посмотрите! — откликнулись другие.— У него и лицо разгладилось, как у юноши стало.
Вот что значит «вермуть» перестал хлебать! — Сами-то!—уколол их в ответ бывший любитель вермута. — Да и мы ж такие...— согласились те охотно. Мы вскоре распрощались, уехали, не стали отвлекать людей от напряженной работы. -— Вот она вся тут тебе и агитация с пропагандой за трезвость,— уже в машине сказал Калашников. Покрутил головой: — Гм! Забыл вкус... Надо же! Молодец, молодец... Таких звеньев потом организовали еще несколько. Возле бывшего хутора Теряева построен комплекс по выращиванию племенных баранов. Остро встал вопрос подъездной дороги. 'Обратились к дорожникам, те заявили, что месяцев за пять-шесть построят. Такой срок колхоз, естественно, не устраивал. Что же? Решили сформировать свою дорожную бриt гаду. Дорогу к комплексу построили за месяц. По принципу того же самого бригадного подряда. И обошлась она намного дешевле, нежели бы ее строила специализированная дорожная организация. Время от времени председатель собирает экономический совет колхоза, куда входят главные специалисты. На производственных участках ежемесячно проводятся подробные экономические анализы работы. Экономический совет в числе других решает и вопросы затрат на те или иные нужды. При этом много раз выверяется, что в итоге даст затраченный рубль. Казалось, простой вопрос: есть у тебя день212 213
ги, трать их на свои нужды как считаешь нужным, ведь это твои деньги. Колхоз имени Сараева имеет прибыли свыше четырех миллионов рублей ежегодно. Но вот истратить их по своему усмотрению не всегда может. Допустим, решило хозяйство приобрести какую-то сельскохозяйственную технику, а банк не разрешает: эти деньги превышают ваш лимит на приобретение новой техники. А если они нужны, позарез нужны, эти машины сёйчас? Приходится «ловчить». При имеющихся свободных — подчеркнем, свободных! — средствах покупать технику в счет лимита будущего года, то есть «лезть» вперед. Странная, согласимся, получается картина... Контроль за расходованием средств по целевому назначению безусловно нужен, притом жесткий, однако, когда деньги есть и они лежат мертвым капиталом, это уже непонятно. Ведь каждый свободный рубль не должен быть «свободным», он должен давать отдачу, работать, а не лежать недвижимо под бдительным присмотром сторожей банка. Вопрос взаимоотношений колхоза и Госбанка волнует Калашникова чрезвычайно. Не однажды заводили мы о том разговор. В свое время Госбанк для стимулирования сельской экономики, выравнивания отстающих хозяйств ввел новую систему кредитования. Кроме того, была усовершенствована система закупочных цен на основные виды сельскохозяйственный продукции, что, как известно, позволило устранить имевшуюся диспропорцию между себестоимостью и закупочной ценой. Все эти меры сыграли положительную роль, 214
большинство хозяйств сумели крепко стать на ноги. Но до сих пор есть хозяйства, которые берут кредиты, сумма их растет, а отдачи никакой. Тем не менее, живется им довольно-таки вольготно, они мало чем ущемлены в сравнении с хозяйствами, имеющими миллионные прибыли. Первому — под кредит, второму — под имеющиеся средства. Все, получается, равны. Но ведь сильное хозяйство имееет возможность — и оно этого хочет !— вложить в строительство больше средств. Оказывается, нельзя. Почему? Нет фондов, нет подрядчиков— таков ответ вышестоящих инстанций. Однако, коль есть деньги, как не строить? И строят. Хозспособом. И неплохо строят. Строительный участок колхоза имени Сараева в год может осваивать до двух миллионов рублей. Такой объем под силу приличной ПМК. Итак — хозспособ. И здесь начинаются «тернии». Сразу встает вопрос, где взять строительные материалы? Приходится добывать их правдами и неправдами. Чтобы иметь, скажем, строевой лес, необходимо держать лесозаготовителей аж в Бурятии. Как следствие, такие «искания» материалов зачастую приводят к нарушению финансовой дисциплины. Но не от хорошей же жизни это идет! Строить-то нужно! А что касается подрядных организаций, призванных строить на селе, то, несмотря на их последнюю реорганизацию, <рни, как правило, сами сидят на «голодном пайке», и колхозы вынуждены их снабжать своими материалами, иначе — долгострой. Понятно, всех желающих обеспечить строй215
<
материалами в полной мере невозможно. Однако при рассмотрении планов сельского строительства, если подходить с реалистической точки зрения, вряд ли разумно уравнивать все хозяйства. — Банковская помощь слабым хозяйствам нужна, очень нужна,— высказывает свою точку зрения Калашников.— Без нее невозможно выбиться «в люди». Меня до глубины души затрагивает другое. Надо давать, но надо и спрашивать: с какой же эффективностью вы использовали кредит, ссуду, когда отдача будет? Банк правильно поступает, ужесточая контроль за расходованием кредитов в колхозах. Бесконечно его нельзя давать, когда нет гарантии возврата. Но я в конце концов не согласен, когда под такую же «гребенку» банк причесывает и хозяйства, которые расходуют свои собственные накопления. Почему мы не можем истратить так, как считаем нужным? Ведь это наши деньги! Заработаннные, а не выпрошенные у «дяди». Об этом ведь и в Уставе колхоза ясно сказано (кстати, он изрядно устарел): хозяйство вправе тратить накопления по своему усмотрению. В жизни получается совсем не так... Вроде как не доверяют нам, как бы мы не пустили деньги на ветер. Выходит так... Даже сейчас, когда переходим па самоокупаемость. Иностранные делегации частые гости в хозяйстве, к ним уже привыкли. Калашникову тоже довелось побывать за рубежом — в Америке, Канаде, других странах. — К сожалению, мы пока отстаем от фермерских хозяйств Канады и Америки — гово2
рит Калашников.— Возьмем молоко. В этом плане у фермеров не грех поучиться. Мы до этого шли по пути увеличения дойного стада коров. А это влекло за собой неминуемые большие затраты, повышало себестоимость молока. И сейчас пока — кормов тратим много, а отдачу не особо ощущаем. Настало время, когда надо добиваться повышения надоев при имеющемся поголовье, затраты здесь будут меньше... Усиленно заняться племенной работой, выходить на новые породы коров, более высокоудойные. Без этого никакого ускорения добиться нельзя. Работы много... Вот такой Калашников, председатель колхоза имени Сараева. Положительный герой нашего времени? Я бы сказал иначе — просто энергичный, экономически грамотный руководитель, хорошо знающий сельскохозяйственное производство, достаточно умело ориентирующийся среди множества его проблем и противоречий. Следовательно — руководитель современной формации? И здесь перо мое резко останавливается, словно упирается в этот вопрос, как в некое препятствие. Довольно часто сталкиваемся с расхожими выражениями —«хороший» руководитель, «плохой». Странно, пожалуй, даже смешно слышать подобные определения. Кто не согласится: ведь не бывает же, если так можно выразиться, чисто плохих и чисто хороших руководителей. Есть люди, каждый со своим характером, где живет целый спектр личностных качеств с великим множеством индивидуальных оттенков. 217
Могут сказать, что все написанное о Калашникове выше дает основание судить о нем как о герое положительном. И какие еще, мол, могут быть «но»? В свое время, сравнительно недавно, в литературе велись бурные дебаты о «положительном» герое. Подразумевался образ современника, достойный подражания. И рождались произведения — с «положительными» героями, словно выращенными в стерильной лаборатории, лишенными всяких недостатков. Герой вроде был, одного не было — живого человека. Стерильной положительности в жизни не существует. И абсурдно ее искать. Тем не менее, этому абсурду мы следовали довольно долго, с какой-то даже фанатичной упорностью отыскивая эфемерный эталон «положительного» героя. Понимаю, субъективно, спорно, и все же назвать Калашникова руководителем современной формации, руководителем, во всех отношениях отвечающим сегодняшнему дню, не спешу. Иначе покривить душой, по меньшей мере. Недостатки. Руководителя, человека. Есть бьющие в глаза. Гораздо же чаще встречаются как бы спрятанные от прямого взгляда, и поначалу угадываются подспудно, каким-то подсознательным чутьем. И лишь при дальнейшем, длительном контакте с человеком так или иначе, в зависимости от различных ситуаций, проявляются все отчетливей. Огульность суждений — более чем неблаговидность. Уже говорилось, что Калашников никогда не срывается на крик, грубый, повышенный. 218
тон. Он вежлив. Но вот такой факт. Неоднократно, опять же в последнее время, приходилось слышать от колхозников, причем как от рядовых, так и от занимающих руководящие должности, примерно такие высказывания: — Вежливость, она разной бывает... Иной раз с тобой так вежливо поговорят, что потом десятой дорогой хочется обойти «вежливого» того начальника. Виктор Федорович у нас умеет так... Бывает, надо зайти к председателю, вопрос какой решить, да подумает-подумает колхозник и не идет. Перестают, не очень хотят люди идти к Виктору Федоровичу со своими нуждами, болячками. Кому хочется, чтоб с ним, пускай и вежливенько, обошлись унизительно. Раньше Виктор Федорович не такой был... Руководитель на виду у всех, малейшие изменения его поведения подчиненными подмечаются тут же. I Важные решения в колхозе принимаются коллегиально — принцип демократичный, исключающий поспешность и ошибки. Но опятьтаки, как-то незаметно, «я» Виктора Федоровича стало диктующим, давящим. И уже коллегиальность, остающаяся прежней по форме, утратила свою первоначальную сущность — равноправности мнений. I Было бы, наверное, неправильным считать, будто культом личности «заболевают» лишь те, кто занимает высокие, государственного масштаба посты. Когда самомнение неимоверно разрастается, как сорняк, заглушая реальную самооценку и собственную критичность, подобная «болезнь» грозит каждому. Культ собственной личности, непогрешимости не так 219
уж редок, и маскируется он порой искусно под человеческую добропорядочность, трудно отличимую от настоящей. И как часто хорошие дела перечеркиваются этой, к сожалению, заразной болезнью.
Эпилог
Вот и закончены последние страницы... Казалось, вот он, радостный миг последней точки. И следом — ощущение покойности, той самой сладкой пустоты, которую, наверное, можно назвать удовлетворением выговорившегося. Но нет покойности, нет сладости. Передо мной стопка исписанных листов, который раз просматриваю их, и уколом острой, болезненной иглы: «А вот об этом я не написал, вот это опустил, здесь бледно, об этом следовало сказать как-то по-другому...» Сомнения, сомнения... Страницы — концентрированный продукт задуманного, чем жил, терзался, был переполнен многие месяцы, пока медленно, строка за строкой, рождалось это повествование. Вновь передо мной, как в калейдоскопе, мелькают лица разных людей, метелятся годы, события. Вновь я ныряю сквозь толщу времени, дышу кислородом разных лет. Я — словно глубокий старец, ведущий отсчет своей
жизни с далекого, размытого туманами прошлого. Не знаю, скоро ли выберусь со стремнины на спокойный берег и, разделенный расстоянием, как зритель от экрана в кинотеатре, буду смотреть сквозь дымку несоучастия на живое движение, отпечатанное на невидимом фотослое исписанных страниц. Не преставляю себя зрителем. Какое оно получилось, новорожденное дитя? Каким бы оно ни было, для родителя оно все ровно дорого — ведь это твое дитя... ...Каждый раз, уезжая из Константиновского, оглядываюсь с пригорка. Доброго тебе пути в будущее, привольное русское село!
л v
/3Та SK. а
220
ОГЛАВЛЕНИЕ
Вместо пролога Часть первая Часть вторая Эпилог
3 6 144 220
> S
Николай Петрович Ляшенко ЗДЕСЬ ИХ СУДЬБА
Заведующая редакцией Л. И. Хохлова Редактор С. Н. Стяжкина Художественный редактор С. Ф. Бобылев Технический редактор А. С. Бернард Корректор Т. К- Ключникова
ИБ № 2372 Сдано в набор 05.08.88. Подписано в печать 29.11.88. ВГ 15811. Формат 70Х90'/32. Бумага тип. № 1. Гарнитура Литературная. Печать высокая. Усл. печ. л. 8,19. Усл. кр.-отт. 8,3. Уч.-изд. л. 8,16. Тираж 1000 экз. Заказ № 1302. Цена 40 коп. Ставропольское укрупненное книжное издательство, 355105, г. Ставрополь, пл. Ленина, 3. Ставропольское полиграфическое объединение Управления издательств, полиграфии и книжной торговли Ставропольского крайисполкома, 355106, г. Ставрополь, ул. Артема, 18. Во всех случаях полиграфического брака в экземплярах книги обращаться в Ставропольскую укрупненную типографию по адресу: 355106, г. Ставрополь, ул. Артема, 18.
40 коп.
т
Я Село Константиновское Ставропольского края... Неповторимы его люди, история. | И в то же время, . словно в зеркале, отражается в нем судьбу НИКОЛАИ ЛЯШЕНКО
Н. П. Ляшенко Здесь их судьба
© Copyright: Алексей Сотников-Ерин, 2016
Свидетельство о публикации №216060600890
Свидетельство о публикации №216060600890
Рецензии