Невероятное вероятное приключение

«Сказка является вымыслом для слушателей, но не для персонажей сказки»
Алексей Федорович Лосев – русский философ.
«Если посмотреть на жизнь внимательно, то вся она исполнена чудес, только мы часто не замечаем их и равнодушно проходим мимо».
Преподобный Варсонофий Оптинский.

Однажды в деревне
 Написал  я тут как-то о  путешествии с детьми в деревню – на родину нашу малую http://www.proza.ru/avtor/frdfnbynf. Но вот кое о чем совсем забыл упомянуть – а может и не забыл,  просто, знаете, не сразу решился. Ведь то, о чем я расскажу сейчас, уж и сам не знаю-не ведаю – правда ль, или приснилось мне все это. А даже ежели и приснилось-привиделось – разве ж сон – это неправда?…
Поздним уже вечером, в доме нашем деревенском, я все ворочался на диване уютном, подушку под головой поправляя, никак уснуть не мог, то напяливал на себя в ногах запутавшееся одеяло, то скидывал его. И это при том, что глаза мои слипались с дороги, Все накануне вечером, в городе еще, переживал: понравится деревня детям или нет? Они ж ни разу в ней не были. Ну, вроде понравилось . И встретил дядя нас душевно, с женою своей. Но вот как-то не спится. И воспоминания о детстве старыми запахами дома словно в далекое уже Прошлое возвращают каждый уголок сызмальства знаком – и шкаф полированный, частичной исцарапанный, и иконостас старинный, с иконами, в советское время кустарным методом из бумаги да картона сделанными. А тут девчонки взялись хихикать-перешептываться, Илюху пугая, на отдельно ему выделенной большой бабушкиной кровати устроившегося. Но, слышу, и они затихли постепенно.  Поворочавшись еще с полчаса и вволю назевавшись, и я, как принято говорить, отрубился. А проснулся оттого, что в глаза мне что-то светит. Открываю их – глаза-то свои сонные, а сквозь окно, которое аккурат напротив моей кровати, луна в дом заглядывает, прям по ковру старому красному дорожкой своей лунной прохаживается. Как живая. Красота, что тут скажешь. Посмотрел я на луну, полюбовался, зевнул так сладко, да и на бок уже поворачиваться собрался, лицом к батарее теплой, и одеяло на голову натягивая. И тут – почудилось иль нет? – голоса на улице, шорох какой-то. Ну, мало ли кто там возле дома в сумраке ночном бродит. Только тут меня словно током прошибло, до холодного пота: знаете, голоса-то моих детей. «Откуда – думаю – они там посреди ночи-то? Спят ведь уже давно». Спят? А в комнате тишина, только тиканье часов и слышно. Ну спят конечно. Ан нет, что-то во мне говорит-зовет: встань, мол, посмотри. Сопенья-то детского и похрапывания не слышно совсем.
Выбрался я из-под одеяла уютного, встал, суставами изношенными поскрипывая, пошел босыми ногами за занавеску – там, где когда-то печка стояла, а ныне закуток с кроватью большой располагается, на дочерей посмотреть. И тут пот меня снова холодный пошиб, вместе с оторопью. Пустая постель Симы и Саши, я к Илюхиной кровати – и его нет, только одеяло одним края до пола свисает. На двор, что ли, пошли, в туалет наш деревенский? Конечно туда. Куда ж еще. А все вместе  – это чтобы не страшно, значит, было. «Они уж у меня вообще всегда и везде вместе» – думаю, сам себя успокоить пытаясь. Но что-то внутри подсказывает, что нет – не  в туалет деревянный они отправились.
Уж не помню как оделся я и на дворе оказался, у ворот. А во дворе темень – глаз-коли, самая настоящая кромешная и египетская. Луна-то за тучу, как назло, спряталась. И тишина, прерываемая возмущенным бурчанием петуха в катухе, и легким таким, едва слышимым, покудахтыванием кур. Щупаю замок, коим ворота на ночь закрывают. Ага, вот он висит. Холодный. Только вот ворота не закрыты на него. Больше того – приоткрыты! Выбегаю. И тут мой взгляд на будку Мусину падает. «Муся-Муся» – зову, сначала шепотом, потом все громче. Не отвечает. Вечером еще, как приехали, и полаять на нас успела и облизать всех. А сейчас вот только цепь рядом с будкой. И куда мне теперь? Где искать-то их. «В сторону церкви беги и не паникуй» – мысль в голове, с постели нечесаной, промелькнула. И то верно, мы же первым нашим деревенскими вечером только туда и ходили; в другое место дети отправиться не могли – дороги-то не знают. И вот я бегом вниз, спотыкаясь и ругаясь в голос. Добежал до речки, в низине петляющей. Журчит она себе, ни о чем не думая. Перебежал я через мост узкий, старый и немного уже поржавевший, чуть в воду не грохнувшись в торопях. Поднялся на горку, попутно репьи на штаны цепляя. Вот и храм, Архангелу Михаилу посвящений и из красного кирпича в старину сложенный, в лунном свете стоит – смилостивилась надо мной луна, соизволила из-за тучи показаться, да путь мне осветить. Я к храму. Забегаю внутрь, на осколки кирпичные да помет голубиный наступая. Никого. Только голуби крыльями хлопают,  нежданному посетителю не радуясь. И тут вижу через окно с решеткой давно погнутой и ржавой, три силуэта и с ними еще один, белый, высоко подпрыгивающий. Мои дети и Муся с ними, в сторону леса, обходя кладбище наше деревенское стороной, бегущие! Я за ними с криком бешеным: «Сима, Саша, Иииилья!». Бегу, руками так смешно машу. Уже промок весь – роса же с вечера высыпала. И в голове тут же мысль: «Промокнут же дети, в росе-то этой». А вслух Архангела Михаила на помощь призываю. А они, дети мои, темными силуэтами от меня все отдаляются. Так и потерял бы их из виду, лишь благодаря мелькающей белой шерстью Мусе и вижу. Хорошо, что они с собой ее взяли. И, странное дело: то что пес там, рядом с ними, как-то и успокаивало даже. Бегу с такими думами, пятками сверкая. О, вроде Илюха споткнулся, на одно колено осел, и  Саша, вижу, спотыкается, к бегу непривычная. Устала. Пошатываться начала. Только Сима, высоко задирая ноги, не столько бежит сколько скачет. Вот она останавливается, Илью за рукав хватает, поднимает, зачем-то напяливая ему капюшон на голову. Ну ничего, сейчас догоню. Уж и не кричу, потому  что – рядом они.  Вот руку протянуть – и достану. И достал бы, если бы не кочка, о которую я ненароком споткнулся. Со всего разбега. Последнее, что я увидел прежде чем грохнуться лбом об какую-то корягу: кромку леса, а в голове успело промелькнуть: «Надо ж, добежали!». И наступила тьма…
 Очнулся я от ноющей на лбу ссадине, запаха травы, древесной коры  и ощущения не то чтобы даже сырости, но настоящего хлюпанья в кроссовках. Кроссовки-то я в деревню специально взял старые и уже рваные; думаю, похожу в них да здесь же и выброшу. А еще кто-то упорно теребил меня за плечо:
– Паап, ты как?
Поворачиваю  – тут еще шея с чего-то заболела – голову, смотрю, на меня старшая дочь с некоторым испугом воззрилась, оправу очков поправляя и волосы со ла ладонью убирая. А рядом с ней, поодаль от меня, Саша с Ильей на траве лежат, о чем-то шепотом переговариваются.   
Вздохнул я: слава Богу, дети поймались. Точнее – это они меня поймали, отвечаю, тоже шепотом:
– Нормально. 
А дальше? А дальше, как вы понимаете, у меня вопросов, мягко говоря, было к ним очень много. Я уже даже рот раскрыл, чтобы приступить к допросу. Но в этот момент Сима резко – я ее из-за этого чуть ненароком не укусил – закрыла мне ладонью рот. И взглядом показала веред…
В лунном свете мне открылся дом. Добротный. Бревенчатый. С трубой печной, из которой причудливыми узорами вился дымок.   Удивительно было это видеть. Сейчас же у всех в деревенских домах АГВ и дымок вьется из трубы исключительно при топлении бани, а она не у всех сложена. Странно, что этот дымок из печки меня удивил больше всего. Потому что дальше мне открылась картина прям-таки фантастическая. Перед домом, на опушке леса расположенном,  на такой, знаете, грубо склоченной деревянной скамейке, сидел человек с ногами обутыми, в летнюю пору, в валенки, до земли не достающими. На плечи его что-то было похожее на тулуп накинуто. И даже воротник поднят. Но лицо, тем не менее, в лунном свете вполне можно было разглядеть. Слегка рыжеватое, с лохматыми русыми волосами, и носом картошкой. Правда, маленьким ребенком он не казался. С ним рядом сидел высокий старик, с совершенно лысой головой и очень мне напоминавший одного знакомого, давно ушедшего в мир иной. И тут я услышал как Саша шепчет мне, улыбаясь и показывая в сторону старика:
– Паап, смотри, дед Степан.
– Тише, ты – шикнула на нее Сима – но тут, еще дальше раздался голос Ильи:
– Смотри, пап, Филиппок.
– Да тише вы – чуть ли не в голос гаркнула на брата с сестрой Сима.
Что скрывать, состояние мое от виденного было близко к шоковому. Но шок мой сменился любопытством, когда рядом с дедом Степаном я увидел сидящего. Человека? Да как сказать, сидел он к деду Степану спиной, то есть лицом к дому. Как и Филиппок он был одет в тулуп, только черный с высоко поднятыми воротником и черными же волосами, спадающими до плеч. Через минуту-другую до меня, кажется, дошло кто это – Приведение из дедастапановских рассказов. И вижу по жестикуляции костлявой руки, что дед Степан о чем-то Приведению этому рассказывает, а оно смеются смехом таким филиновым. Только негромко, давая как бы давая понять:  мол, слышу тебя. 
В общем, то ли я сплю, то ли с ума сошел и начались у меня галлюцинации. Смысловые. Ущипнул я себя за руку и видимо это не ускользнуло от Симиного взгляда:
– Да не сон это, пап, и не глюки. Я уже и себя щипала и вот их тоже.
– Ага – послышался шепот Ильи – смотри, пап.
И он задрал рукав куртки, показав мне посиневшее запястье. Сима переборщила. Впрочем, Илья не был расстроен. Рядом с ним, виляя хвостом лежала Муся. И на картину, нам представшую, тоже с любопытством взирала.
Тут, смотрю, Илья на коленки приподнялся: с такой полуулыбкой задумчивой – и  ему весьма свойственной – на лице. В сторону дома смотрит, рукой машет. Я чуть не шикнул на него, заметят же! И понял – заметили. Тот, кого мы за Филиппка приняли, руками в ответ тоже машет. Зовет. Я, правда, голоса его не слышу, но вижу - жестами в дом приглашая. Что делать, поднялись мы, коленки грязные кое-как отряхнули и пошли в сторону дома сказочного. Осталось только руки вверх поднять. Во всяком случае пленным я себя и ощущал. Правда, страха никакого не было. Илья шел по узкой тропинке, даже не шел – бежал, подпрыгивая и размахивая руками, попутно что-то бормоча себе под-нос. Ему в такт подпрыгивала Муся. Следом за ним шла Саша, то и дело оглядываясь в мою сторону и улыбаясь, за ней – Сима, ну и замыкал шествия я. Чтобы, значит, детей видеть, дабы они в лесу не потерялись. Глупое, конечно, опасение.  В сказочном лесу скорее мог потеряться я, нежели они. Уже когда мы совсем вблизи дома оказались, Саша прошептала:
– А спорим, пап, что внутри дома часы настенные с кукушкой висят и старый филин рядом с ним сидит. Спорить я, конечно, не стал, потому как в наличии часов и старого филина не сомневался. Мне другое было интересно: я вот когда детям сказки рассказывал про Филиппка этого чудесного и про дом его с часами и филином, я их в своем воображении же по-своему  создавал-рисовал-видел. А дети, слушая меня, видели  по-своему. И вот в чей же мир воображения мы входим? – занимал меня вопрос. «А, ладно» – отмахнулся я сам на себя, понимая, что не в этом сейчас дело, а в том, что именно в Сказке, вот именно сейчас и осуществляется для нас пятерых подлинная Жизнь. Не знаю даже почему у меня появилось такое ощущение. Возникло ли нечто подобное у детей? Это надо было у них спрашивать. Но им было не до того, поскольку мы оказались у порога дома – чуть левее от двери росла небольшая – вряд ли выше метра – елочка. Дед Степан с Приведением куда-то исчезли. Никого, впрочем, это и не удивило – Сказки про Филиппка и дедастепановы рассказы никогда не пересекались. Эти два мира могут жить вместе, но, как я понял, без нас. Хотя это так я понял. А как там на самом деле – кто ж его знает. Ведь когда я приходил с работы поздними вечерами домой, уже после отбоя в семье, то потихоньку, почти на цыпочках, заходил детскую, освященную мерцающим огоньком лампадки перед иконами, то думал, что они уже спят, и вдруг слышал громкий такой шепот дочерей:
– Паап, привет!
– Привет – отвечал, добавляя:
  – Тише, Илюху разбудите!
В этот момент сын внезапно скидывал с головы одеяло и, улыбаясь, не менее громким голосом заявлял:
– Привет!
Далее дети рассказывали о своих дневных новостях и потом кто-то из них просил:
– Пап, расскажи про деда Степана или Филиппка.
Саша даже на своем «втором этаже», скидывала с себя одеяло и на локте приподнималась, готовясь слушать. Иной раз Поттька заходил – наш кот, удостаивая нас своим вниманием. Впрочем, обойдя комнату, он, как правило, важно отшествовал по своим делам. Сказки ему были неинтересны. И вот я усаживался на пол то перед Симиной кроватью, то перед Илюхиной, и начинал рассказывать, то истории от дела Степана http://anhen.ru/skazki-deti-2/nestrashnye-strashnye-skazki http://anhen.ru/skazki-deti-2/byl-ili-nebyl , то сказки про Филиппка, сочиняя последние на ходу. Почему-то мне самому запомнились сказки, рассказанные детям именно зимними вечерами, когда за окном трещал мороз или шел крупными хлопьями снег. Наверное, этого оттого, что зима – самое сказочное время. И я все сожалел, что у нас евроокна, которые стужа не в силах разукрасить своими причудливыми узорами.
Но я отвелкся. Входим, пригибаясь, в дом – точнее, небольшую терраску, преступаем высокий порог, проходим темные сени с запахом картошки, сушеной травы, тут и там зачем-то по полу раскиданной, и капусты квашеной и…самих сеней. Что он собой представляет и передать трудно. Но что-то уютное, настраивающее на какую-то неспешность. Идем, скрипим по полу деревянному. Сима, чего давно не было, даже за руку меня взяла, в другую ее руку Илюха вцепился, Саша обхватила мою свободную ладонь. А Муся за порогом осталась, и сдается мне, что ей там даже интереснее было, нежели нам в доме. Никакого страха, конечно, у нас не было. Вцепились дети в меня, как я в них, от удивления. Сени прошли, по горнице идем и входим в саму избу. Именно в избу, потому что слово «комната» ассоциируется с чем-то многоквартирным, с поклеенными обоями и телевизором. Что нас встретило в избе? Во-первых, запах: старого просмоленного дерева, печки, сушеных мяты и чабреца вперемешку, развешанных под потолком, и старого овчинного тулупа, укрывающего лежанку на печке. Стены были бревенчатые и немного почерневшие. Потолок в доме низкий, тоже бревенчатый, почти макушкой его касаюсь, даже пригибаюсь немного. Высокие потолки Филиппку и ни к чему вовсе. Но потолок не давит, тоже пахнет деревом и смолой. Запах из детства. Никакой люстры и в помине нет. Как нет и электричества, в Сказке и ненадобного вовсе. У сравнительно маленького и оттого непривычного для глаз горожанина окна стоит большой стол деревянный, окруженный как будто наспех так сколоченными скамьями. «Медведь, видать, сколачивал скамьи-то» – подумалось, и это совершенно не показалось мне ни нелепым ни даже странным. Кто ж еще-то? Медведь, верно, и ладил. Стоим посреди дома. Да, войдя, обувь сами собой сразу скинули – пол-то подметенный, веник березовый в сенях видел. Я даже умудрился носки промокшие стянуть и детей заставил разуться. Хотя, что значит заставил? Они сами разулись. Они и без взрослых делали то, что нужно. Знаете как приятно отсыревшими в росе босыми ступнями стоять на деревянном теплом полу! И тут загудело что-то и понеслось по дому «Ку-ку». В полумраке был виден только силуэт кукушки. Я даже не сосчитал сколько раз она прокуковала-то и который сейчас час. Да и неважно это было, равно как и все понимали: время здесь течет иначе, нежели в нашем вечно спешащем мире.  И часы – это единственное, как мне показалось, что висело на стене дома.
Филиппок молчит, только смотрит на нас и улыбается, роста он и взаправду невысокого, ниже Ильи – потому мы с Симой и в дверь входили, пригибаясь – ни к чему хозяину высокие проемы-то. Смотрит на нас Филиппок, ни тулуп ни валенки не снимая в натопленном доме, жестом за стол, лучиной освещаемый, которую ни я, ни дети вот так, вживую, и не видели ни разу, приглашает. На столе деревянном, ни скатерти, ни клеенки не знающем, уже деревянные кружки с узорами, которые я в потьмах толком и разглядеть не мог расставлены, в них чай – с чабрецом и мятой. Горячий. Губы обжигает. Посреди стола большая деревянная миска, полная  пирогов с рисом. Откуда здесь, в лесу, чем-то рязанский да киржачский напоминающем, рис – даже не спрашивайте. Скажу только, что в детстве я очень любил пирожки с рисом и любви своей детской не скрывал никогда от бабушки, когда приезжал к ней на зимние каникулы. Она их конечно, для внучека пекла чуть не каждый вечер. И поэтому в рассказанных мною детям зимними вечерами сказках про Филиппка пирожки с рисом фигурировали непременно. Вкуса они и, правда, оказались как бы из детства. И сколько мы их не ели – они в миске деревянной все не кончались и не кончались. Но это, как вы уже догадались, никого не удивляло.
Сколько прошло времени пока мы сидели за столом? И не знаю, да и, как я уже сказал,  в мире, в котором мы оказались, время явно текло как-то иначе. Молчали? Я – да. А дети? У меня сложились впечатление, что Илья с набитым ртом пытался что-то Филиппку рассказывать, жестикулируя руками и забывая, по извечной своей привычке, чай отхлебывать. Сима с кружкой чая и пирогом в руке, по дому ходила, пригибаясь и в самые его дальние уголки забираясь, включая чердак; Саша с котом играла и, кажется, о чем-то с ним разговаривала, отламывая большие куски от пирога и вкладывая их коту в рот.  Но, что интересно, всего этого я не видел. Просто вот именно впечатление такое служилось внутри меня. А чем уж на самом деле занимались дети в момент чаепития – это уж у них и спрашивать надо. Не походя там, или и на бегу, а зимним морозным вечером, в доме теплом. И желательно, когда им на следующий день рано вставать никуда не надо. Перед Рождеством, например. 
Но я вот про время рассказывал, да. И не спроста. Представляете, сидели мы – ну я, по крайне мере, точно сидел – на лавке за столом, а потом вдруг на печи оказались. Натопленной. Под тулупом с запахом овчины. Под головой подушки, сеном набитые. Я опять: «У Симы от сена аллергия бы не разыгралась» – и сам глупой этой мысли заулыбался – ну какая в Сказке аллергия-то. Илюха, между тем, что-то шепча сам себе – или Филиппку? – аж под одеяло залез, но быстро выбрался. Красный и вспотевший. Со свалявшимися на лбу волосами:
– Уф, жарко – говорит. И свитер с себя стаскивает.
А я между тем слышу как вьюга в трубе свои песни поет и мороз, прям на моих глазах окна узором разукрашивает, снегом карниз деревянный запорашивая. Признаюсь, такой переход от  лета в зиму и не удивил меня вовсе. Только каким-то миром, что ли, душу наполнил. Я и забыл о таком. Знаете, такое состояние бывает в детстве, когда чувствуешь себя защищенным взрослыми от всех невзгод. Смотрю, Саша, аж присела на подушке и неотрывно глядит на стену. И я понимаю – на старого филина смотрит, не один раз зимними вечерами я о нем детям рассказывал. И Сима притихла, так непривычно ее без планшета видеть. Она же самая старшая. Не ребенок уже вовсе. Но рад, что в  мир Сказки и ее пустили, в отличие от льюисовской Сьюзен.
И вот лежим, слушаем как в печной трубе вьюга завывает. Я время от времени себя пощипывать не забываю – дабы, значит, убедиться, что и не во сне я вовсе. На печке тепло, но не жарко. Каждые полчаса кукушка в стенных часах о себе напоминает. Но за временем я не слежу. Да и ощущение такое, что кукушка и не о поступи Хроноса нам возвещает, а о чем-то другом. Я уже вроде как и задремывать начал, о чем-то рядом Сима с Сашей переговаривались шепотом, а у Самой стенки Илюха с Филиппком беседовали. В ногах кот у нас примостился. Я его не видел, но знал – кот и есть. И еще вот что стало мне понятным: став взрослым, нечто в сказочном мире я уже утратил; скажем, речь сказочных героев не мог слышать. А девятилетний Илья и двенадцатилетняя Саша еще способна разговаривать с ними. Сима вроде может слышать их голос, но разговаривать тоже уже не в силах. Я, естественно, позавидовал им. И с этими мыслями. Уснул? А вообще можно ли в том мире спать-то? Нам, несказочным персонажам? Не знаю. Но…
С вами бывало такое: идете вы, положим, самой сонной предутренней порой, часиков этак, в четыре, всю ночь неспавши, и тут проваливаетесь. Не в яму какую, нет. В сон. Причем вам кажется, что вы и не засыпаете вовсе. Просто реальность меняется. И вы начинаете жить в другом мире.  Допустим, бредете, позевывая, по лесной тропе, луной освященной, а во сне, куда вы плавно перешли: день, солнце, город, шум машин и спешащих на работу людей. И тут вы просыпаетесь, на ходу. И первое что испытываете – состояние потерянности во времени и пространстве. Кто вы? Где вы? Вот тоже самое и со мной. Вроде только-только на печи лежал, бока грел, овчинным тулупом укрывшись,  босые ноги из-под него высунув. И вот. И вот сразу ветер в лицо. Теплый.  Ночной. Живой. На чем-то я сижу. И запах. Странный такой. Непонятный. И что вокруг – неясно. Понимаю только, что тулуп овчинный  на мне, и ноги по-прежнему босые, ветром так приятно обдуваемые. И под тулупом кто-то, приподнимаю полог. Илья забился. Улыбается. Где Сима с Сашей? Рядом. По сторонам смотрят. По сторонам? Да нет. Вниз они глядят. И я туда посмотрел. И чуть не свалился. Потому как высоты боюсь. А тут – ни капли страха. Только удивление. Потому что далеко внизу лес темнеет и змейка вьется. Река. Что за река не знаю. И тут природу запаха я понял. Перья. Большие. Орлиные. На орле летим. А где Филиппок-то? А здесь. Под пологом. Рядом с Ильей. Словом, летим. И луна путь нам освещает. У меня в голове мысль опять: «Девчонки с орла бы не свалилась; Сима – смотрите на нее – к самому краю орлиного бока подползла. Сейчас свесится. И Саша к ней острожно так – она у меня вообще острожная – подбирается». Но чувства опасности за детей – никакого. Сказка сама их и охраняет и защищает. Это в нашем мире, который мы считаем – да-да, именно считаем – настоящим, полно опасностей. А здесь – нет. Ощущение полета передать вряд ли смогу. Это надо испытать. Ночь, облака луной освещаемые, ветер в лицо. Большие красивые орлиные крылья мерно, словно волны вздымаемые. Но долго ли-нет летели, не скажу. Сморю, плавно так садимся.  На бреющем.
Ноги затекли, причем у всех. Разминаем их. Я кроссовки натягиваю. Сухие уже, рядом со мной оказавшиеся; уже и не удивляюсь этому. Осматриваемся. Время-то хоть какое сейчас суток? Хотя, опять забыл, какое здесь в мире сказочном время-то? Но видим – солнце садится. Вечер. Теплый. Синие – именно темно-синие, никогда ранее мною невиданные  очень красивые облака. Низкие. Они где-то вдали сливаются с озером и холмами. В цвете облаков холмы тоже кажутся синими. Но это вдали. Перед нами же руины какого-то старинного каменного замка. В свете заката – зрелище впечатляющее!  За замком спуск к озеру, в водной глади которого отражается синева облаков. И от этого они, облака синие, кажутся еще ниже.
Гляжу, дети, ведомые Симой, уже по зеленой траве, мимо редких деревьев, к берегу сбегают. «Стойте» –  кричу, неровен час с воду грохнутся. Глубоко ведь небось. И тут себя по лбу бью. В который уже раз. Другое здесь все. И бояться нечего. Уж за них тем более. Пускай мною придуманный, но это именно их мир. Я вообще благодарен Сказке, что позволила посетить ее. И если здесь есть персонаж, способный на злобу, то он только один – и это я. При этих мыслях мне осталось только вздохнуть и поежиться. Впрочем, я как-то подметил, непроизвольно, что оказавшись в Сказке, на каком-то глубинном душевном уровне, я становлюсь другим. Мне трудно объяснить свое состояние в полной мере, но замечу, что в этом добром мире и хотелось что-то доброе сделать.  С такими мыслями спустился я к озеру, Лох-Несс называемому.  Про него тоже не раз детям рассказывал: о путешествии Филиппка в далекую Шотландию и о завязавшейся дружбе его с Несси – местной обитательницей-динозавром.
Стоим на берегу, видим, круги по воде пошли – один  больше другого. У меня аж, знаете, сердце замерло. И немудрено: динозавров-то живых я только на картинке видел и в воображении своим рисовал. И вот картинка оживает. Медленно из воды показывается голова, и первое на что я обращаю внимание – глаза. Не стеклянные желтые глаза рептилии. Нет. Добрые. Сказочные. «В нашем-то мире такие и у людей не часто встретишь» – подумалось мне в тот момент. 
Вы – к взрослым обращаюсь – когда-нибудь катались по огромному озеру на спине динозавра? Настоящего. Ночью. При полной луне? Вспоминайте. Наверняка ведь катались. Только с годами верить  в это перестали. Как и во многое другое.  В спешке да суете взрослой жизни.  Спасибо моим детям – они даровали мне счастливую возможность прикоснуться к собственному к детству! Где как раз все – по-настоящему! Но я отвлекся.
 Плывем. Точнее даже несемся. Легкий ветерок только и успевает лицо окутывать. Зябко. Так и должно быть на ночном озере. Но в тулупе овчинном хорошо. Мы все, включая Мусю, но кроме Симы, под него забрались. И куда старшая дочь делась? Да уж догадались, наверное – чуть ли не на самую шею Нессину забралась. Вот и встала даже. Руки расставила, лицо – к ветру! И кажется, что ночные звезды вокруг нее падают. В другое время – опять я о времени-то – ругаться бы начал: мол простудишься, упадешь, слезай давай скорее. А сейчас нет. Напротив, завидую ей. Да и вообще, всем своим детям завидую. По-другому они видят мир. Сейчас, по крайней мере. И слава Богу. Я, наверное, повторюсь, но именно в детстве мы видим мир подлинным, а потом, как будто зрение падает, и он начинает расплываться в наших глазах и тускнеть. И тогда мы придумываем свой мир. Взрослый. И, как нам кажется, правильный. Вряд ли он правильный, и уж нередко – суконно-скучный. И в нем, увы, не покатаешься на динозавре. Ох. Опять отвлекся. А мы, между тем, к берегу подплыли. Я спрыгнули со спины динозавровой на траву; оглядываюсь, а дети и Филиппок о чем-то с Несси разговаривают, обнимают ее, а Муся – облизывает. Несси же, не поверите, улыбается, смотрит на них своими голубыми глазами. И даже что-то отвечает. Я к ним не подхожу, поодаль стою. Понимаю, что разговор их не услышу. Взрослый же уже. Сурьезный такой. Э-эх.
Ну, вроде попрощались. Вот и орел прилетел нас забирать. Обратно дети, Филиппок и Муся летели задумчивые. Тихие. Я не расспрашивал их ни о чем. Понимал. Это, знаете, как проходят летние каникулы и в последние их дни, на пороге осени и года учебного, настроение становится все грустнее и грустнее. Все понимали – Сказка заканчивается, и скоро пора будет возвращаться домой. Мы, вернувшись в дом Филиппка, еще посидели-попили чай с мятой, да покушали пирогов с рисом. Дети долго с Филиппком еще беседовали, а Саша даже успела поговорить со старым Филином, Илья потом сбегал в лес с Филиппком, а Сима облазила все деревья вокруг Филиппкова дома. Ну и на чердак, разумеется, тоже взобралась. Под, все-таки, моим и Мусиным присмотром…
Открываю газа. Родной запах деревенского дома. Окно напротив. И глаза мои уже почему-то и не сонные вовсе. Дети, слышно, сопят. Луна по-прежнему в окно светит. Кажется, будто даже подмигивает. Кажется? А это вы уж сами решайте!