Записки врача Дианы Ароновой

                ЕФИМ

   Когда я узнаю о смерти больного, которого лечила многие годы, возникает чувство, что я знала о нём так много, что невозможно, чтобы он ушёл, а другие так и не узнали о нём то, что было неповторимо. Хочется, чтобы хотя бы бумага сохранила мою память о нём, ибо он был такой один. Он пришёл в мой крошечный кабинет в кирьят Моцкине лет 12 назад - старый еврей с синими губами и тяжёлой одышкой. Не знаю, откуда он приехал, но там точно не умели диагносцировать пороки сердца: Ефим даже не подозревал, что один из клапанов его сердца деформирован и, как следствие, сердце работает годами с увеличенным объёмом крови каждый свой удар. Поэтому оно увеличивается, а большое сердце - слабое сердце, и когда оно уже не может справиться со своей работой, наступает застой в лёгких. Это и привело ко мне Ефима. Он ещё улыбался, но уже почти не мог дышать: число дыханий было более 30-ти в минуту. К счастью, ещё осталось время, чтобы вывести его из отёка лёгких и отправить в больницу.
    Он вернулся где-то через месяц другим человеком. Больной клапан заменили биологическим протезом, сердце стало работать с меньшей нагрузкой, но полости его были необратимо увеличены, а мышца ослаблена. Он остался жив, но болен. С ним было легко работать - «лечить иных тяжёлый крест» - Ефим приходил, улыбался, благодарности его не было границ, а просил: "Послушайте, пожалуйста, моё сердце, может быть, Вы можете его ещё подлечить."
   Сегодня мы можем годами лечить больного с сердечной недостаточностью, и если он следует всем рекомендациям, пьёт все лекарства и сотрудничает с врачом, он сам должен практически ежедневно контролировать свой пульс и артериальное давление и менять дозу препаратов в зависимости от этого. Если больной умеет, он обучается у доктора искусству жить, если нет - быстро погибает. Старость прежде всего проявляется в исчезновении гибкости ума и чувств. Человек должен понять или почувствовать, что ему хотят помочь, поверить и подчиниться. Тогда он живёт годами, как Ефим. Он как чудо воспринял, что может сам регулировать своё состояние и улучшать его. Первое время он звонил, чтобы убедиться, что поступает правильно, уменьшая или увеличивая дозы, а потом уже справлялся сам. Он не спрашивал, сколько лет можно принимать до 10-12 таблеток в день, не вредят ли они печени, не производил эксперименты, пытаясь бросить часть таблеток. Он лечился с восторгом, ибо знал, что уже должен был умереть. Вот здесь я подошла к главному. Ефим не был ни нудным, ни чрезмерно пунктуальным, - он просто любил жизнь, и каждый день считал.
   Я понятия не имею, кто он был по специальности. Он говорил очень экономно, не описывая своих страданий яркими эпитетами, он с благодарностью брал всё, что я могла ему дать. Лет 7 жил ещё активно, а потом вместо него стала приходить Маша. Такой красивой старой женщины я никогда не видела. Крупные блестящие чёрные глаза, падающие на лоб крутые серые кудри, на румяном лице немногие морщины только придают лицу монументальность, ни капельки не старя. В 65 лет, как правило, в самом прекрасном лице уже видно увядание, а в ней нет. Эдакая бабушка красавица. Она представилась бывшей женой Ефима. Он любил женщин. Она узнала о какой-то его связи и подала на развод. В России они жили отдельно уже лет 15. Она подняла двух дочерей. При переезде в Израиль они разделились на две пары: он и старшая дочь, она и младшая. Здесь он стал больным и беспомощным, тогда Мария начала трудиться на две семьи. К Ефиму ехала на старом велосипеде, в коробке,
прикреплённой сзади, везла купленные продукты, варила, убирала, мыла и к ночи возвращалась к себе домой. Всегда была всем довольна, рассказывала, что Ефим, усаженный ею гулять на скамейке у дома, снова стал поворачивать голову вслед интересным женщинам. Никаких сетований на загубленную молодость  и трудную старость. Только  одна  забота:  чем бы ещё ему помочь.  Так шли годы. Он получил специальную машину для инвалида, она усаживала его и водила машину сама, а он ей заказывал маршрут. В январе в Израиле тоже цветут цветы, тепло. Маша появилась у меня в чёрной меховой шапке. - Маша, у вас болят уши? - Нет, доктор, ведь я приехала на фиминой инвалидной машине - всё открыто, вот и одеваю шапку. Уже год, как не стало Фимы. Доктор, Вы его не забыли? - Нет, я его не забыла.   
 
                СИГАЛИТ
 
   Её младшему сыну исполнилось 4 месяца, когда во время армейских учений погиб старший. Мир разрушился, её отвернуло от малыша, казалось, что родив четвёртого сына, она подтолкнула первенца в пропасть. Так сложилось в её бедной голове. Испарилась та необъятная любовь к детям и мужу, которой она жила. Несколько месяцев, как автомат, ходила на работу, приходила домой и смотрела в экран телевизора. Муж надел кипу и молился Богу, вместе с тёщей делал всё по дому, заботился о детях. Близкая подруга Сигалит приходила ежедневно и нянчила маленького.
   Когда я увидела её у себя, то не узнала, ибо это была тень, питалась она крохами хлеба с водой, похудела килограммов на двадцать, лицо серого цвета, серые волосы. Передо мной сидела тень и грызла ногти, не переставая ни на минуту. Я её не узнала, лечила от чего-то банального, кажется, простуды.
   В следующий визит через пару месяцев я вспомнила её прежнее лицо. Попросила рассказать, что случилось. Сигалит отвечала скупо, без следа истерики. Это была реактивная тяжёлая депрессия. Я попробовала склонить её к лечению анти-депрессантами, предложила позвонить хорошему психиатру. Полное фиаско. «Это не нужно», - говорила она , - « это не поможет».
   Постепенно  стала  что-то  делать по дому,  нянчить ребёнка. Прошёл уже  год.   Вдруг  пришла  с  онемением  левой  голени  без  очевидных причин. Я увидела возможность под предлогом срочного осмотра невропатолога показать её психиатру в приёмном отделении Рамбам. Её там проконсультировали, порекомендовали препарат, но она не принимала. Видимо, мои уговоры лечиться её утомили, и она перестала приходить.
   Прошло несколько лет, и я случайно увидела её на улице: попрежнему это была тень прежней женщины, но на лице, обращённом к мальчику было выражение нежности, оно снова было живым.

                Ничего особенного

   Уверена, что вам тоже знаком этот тип галутного еврея: приятно рассудительный, разумный, воспитанный, обязательно есть веснушки, зовут Яша или Гриша, жена обычно красавица, и он её обожает. Припоминаете? Наверняка не один такой встречался вам на бывшей родине, и вы сразу чувствовали, что это то, что называется порядочный человек: прекрасный муж и отец, хороший сын, преданный друг, честнейший работник. Так вот, именно такой милый, доброжелательный был у меня пациент. Немногословен, терпелив - мечта любого семейного врача. И вот однажды он пришёл и сказал: «Доктор, дней через десять я собираюсь сесть в тюрьму. Я пришёл сообщить Вам, почему я оказался в таком положении и попросить о помощи». Честно говоря, я понятия не имела, чем врач может помочь в такой ситуации, но Яша всё объяснил: он в Израиле 30 лет, сейчас ему 50, закончил математический факультет университета. С работой было туго: мы, евреи, так хорошо считаем, что математики нам не нужны. А в 1990-м подоспела большая алия - в ней были люди всех калибров, большие и маленькие. Яше попался маленький, он уговорил Яшу взять ссуду в сто тысяч шекелей и открыть пекарню, ибо он у себя в Бердичеве пёк хлеб и неплохо жил. Они начали работать, но выяснилось, что чтобы жить хорошо, в Израиле надо печь хлеб  вкуснее и дешевле, чем другие еврейские пекари.   
   Бывшие одноклассники трудились, не покладая рук, и наконец, хлеб стали раскупать на корню. И тогда в местной русской газете появилась небольшая статья о том, что страна, конечно, мечтала о большой алие, но с ней появились и нечестные бизнесмены. Вот например, на пр. Бен-Гуриона работает новая пекарня, и хлеб будто хороший, но эпидемиологи высеяли из хлеба страшный микроб, и несколько покупавших там хлеб уже лежат в больнице. Не было никакого эпидемиолога и никаких посевов: новеньких просто пугнули конкуренты. Но пекарь-одноклассник был оскорблён и вернулся в Бердичев, а Яша уже три года платит за двоих неуклонно растущую ссуду. Дочка возвратится из армии, и он не сможет оплатить ей учёбу.  Этого еврейский папа допустить не мог. Он решил объявить себя неплатёжеспособным и сесть в тюрьму. «Понимаете, доктор, Таня очень волнуется, выдержит ли моё сердце заключение. Пожалуйста, сделайте все необходимые обследования, чтобы она знала - я это выдержу». Он был обследован, отсидел, вернулся домой живым и сделайте все необходимые обследования, чтобы она знала - я это выдержу». Он был обследован, отсидел, вернулся домой живым и здоровым. Но я спрашиваю вас: «Почему именно самый порядочный человек в своей еврейской стране должен посидеть в тюрьме? Ответьте мне!

                Двора

   Лет 15 назад в мой кабинет в поликлинике вошла семидесяти-пятилетняя женщина с тяжёлой одышкой. Она считала себя здоровой, но как выяснилось в ближайшие минуты, страдала тяжёлым пороком сердца, приведшим к сердечной недостаточности. В машине скорой помощи у неё развился отёк лёгких, в реанимации  её выходили, затем сделали операцию, заменив один из сердечных клапанов. Примерно через месяц она вернулась ко мне, нахмурилась и сказала: «Доктор, я Вами очень недовольна. Из-за того, что мне было трудно дышать, надо было разделать меня как курицу?». Послеоперационные швы были сняты, шума в сердце больше не было. Она шла ко мне пешком минут 15 по июльской жаре - не платить же деньги за автобус или, не дай Бог, за такси! Я была счачтлива увидеть её живой. Её реакция рассмешила меня - святая простота. Ещё 20 лет назад я врядли увидела бы её снова.
   Прошло несколько лет, она пришла ко мне вместе с мужем с какой- то банальной жалобой. Я перевела взгляд на мужа - симпатичнейшее старое лицо аля Башевис Зингер, вот только губы ярко синие. «Как Вы себя чувствуете?» - «А как я должен себя чувствовать? Я всегда хорошо себя чувствую. А если неважно, то кто это должен знать?» Проверила по компьютеру - пустая история болезни, не обращался к врачу ни разу. Имя старинное - Овши. «Ну а если, скажем, мне интересно, как Вы себя чувствуете?» - «Ну, если интересно, то вчера я потерял сознание на улице и упал. Открываю глаза - вокруг люди. Было очень неловко».  - «И что потом?» - «Пошёл в супермаркет: Двора хотела варить суп из шпината.»
   У него оказалась болезнь крови, ведущая к тромбозам. Бедная Двора за два года потеряла своего верного подданного и всю уверенность в себе. Однако, раз в месяц приезжала ко мне на автобусе со своей новой бедой - её язык совершенно независимо от её желаний всё время высовывался изо рта, совершал несколько вращательных движений, исчезал, и всё начиналось сызнова. Двора не чувствовала того, что происходит сеё языком, но добрые люди: соседи, дочь, сестра, - постоянно объясняли ей, что на неё смотреть противно, что она всем портит настроение. У меня при виде её тоже портится настроение, ибо никакие средства не смогли укротить её неугомонный язык. Двора поселилась отдельно от сестры и дочери - не хотела портить им настроение: стала тихой и почти доброй.
   Как-то в конце визита она сказала: «Знаете, я была неправа - это было правильно, не дать мне задохнуться первый раз, тогда. Но если это повториться, не надо меня спасать. Я слышала эта операция стоит тридцат; тысяч шекелей. Я этого уже не стою. Но всё-таки дайте мне направление к пластическому хирургу - всю жизнь мечтаю удалить эту некрасивую родинку на лице».

                Нина   
 
   Она из тех старых женщин, которые похожи на увядшие цветы. Линии остаются прекрасными, из глаз струится свет, но живая ткань лица и тела усыхает - роза в гербарии. Где-то на Украине она учительствовала всю жизнь, а в Израиль приехала после 68-ми лет и не одна. Кроме родни, с ней приехали: её тяжёлый многолетний сахарный диабет и гипертония, о которых она уважительно и деловито рассказывала. Первые годы Нина была почти весела, ей всё нравилось, она добро-совестно лечилась, от её посещений мы обе получали удовольствие. Потом выяснилось, что сын её развёлся с женой, и семья разделилась. Нина с сыном и внуком, лет двадцати, снимали одну квартиру, а бывшая невестка и внучка - другую.
   Как-то я получила по интернету сообщение, что Нина госпитализирована в больницу в неврологическое отделение - её парализовало. Вернулась она совсем другим человеком - движение  парализованных конечностей восстановилось не полностью, хотя её больше месяца восстанавливали в центре реабилитации. Она пришла с палочкой, на лице застыла трагическая маска, говорила плохо. «Я больше не могу обслуживать сына и внука», - сказала. Я возмутилась и пригласила сына. Он оказался классическим одесситом: уверенность в манерах, прекрасная речь, врождённое  чувство юмора. «Какой стресс довёл Вашу маму до паралича?», - спрашиваю. - «Никакой, - улыбается, - видите ли, я - алкоголик, не работаю, сын тоже пьёт со мной, а содержит нас мама на свою пенсию. Вот и надорвалась. Я её очень люблю, но пьющий человек никому помочь не может. Право,  не  знаю,  что  и  делать.». 
   Я  пригласила  Нину  и  сказала:  «Я помогу Вам устроиться в дом, где за Вами будут ухаживать. Поверьте, это лучший выход из положения.». Она молчала, слёзы катились по лицу: «Нет, доктор, Вы не понимаете. Им без моей пенсии не прожить: невестка выгнала сына, безжалостная.». Она прожила ещё пару лет, уже не могла дойти до меня, и приходила приставленная к ней няня из социальной службы. А потом её снова парализовало, и она умерла, не приходя в сознание.
   Прошло года три, снова пришёл ко мне на приём её сын и его бывшая жена с лицом русской боярыни с портретов 17-го - 18-го веков: такое вот неподвижно прекрасное лицо, без тени улыбки, практически без всякого выражения, а глаз не отвести. Они молча смотрели на меня. «Я рада видеть Вас вместе», - говорю.Они пришли на  обследование  перед  началом  лечения от алкоголизма. Одессит сильно поблёк, но рубашка свежая, запах хорошего мужского деодоранта. Потом она рассказала, что нашла его в сквере спящим на скамейке. «Безжалостная» пожалела «бывшего» и взяла жить к себе. «Мы ведь оба никому не нужны», - сказала то ли объясняя, то ли оправдываясь.            

                Лина

   Напротив меня незнакомая супружеская пара.Она - два томных синих продолговатых глаза в пушистых ресницах на скомканом лице шестидесяти пяти летней женщины. Вопрос, на каком языке говорить, не возникает: ясно, что по русски. В Израиле давно - шесть лет, Чернигов в далёком прошлом. Говорит безостановочно, чтобы «выговориться». Вклиниваюсь в подробное перечисление детских болезней: «А сейчас что Вас ко мне привело?». Женщина протягивает расшифровку ультразвука живота восьмимесячной давности - камни в жёлчном пузыре. «И что?», - спрашиваю. - «А то, что с тех пор не болело, а последние две недели» - по лицу потекли крупные слёзы - «правый бок болит, не переставая». - «Послушайте, Лина (имя на мой взгляд чрезмерно молодое и красивое), Вы ведь уже обследованы, и Вам наверняка врачи уже объясняли, что лечение состоит в оперативном удалении жёлчного пузыря». - Лавина безмолвных слёз.  «Почему муж молчит?», - перевожу взгляд. Лицо как маска грустного клоуна. Глаза угловатые: посредине верхнего века есть намёк на третий угол. Слёзы женщины требуют внимания, и я быстро набрасываю схему жёлчных путей, объясняю, как просто удалить пузырь. Перестаёт плакать, отодвигает рисунок. - «Но я не хочу делать операцию, поэтому ушла от предыдущего врача: надеялась, что Вы что-нибудь придумаете».
   Возвращаюсь к схемке: «Когда камень пройдёт в большой жёлчный проток, и будет препятствовать оттоку желчи, она начнёт всасываться в кровь, Вы пожелтеете, и тогда операция будет много сложнее и для Вас и для хирурга». Лина поворачивается к мужу: «Яша, ты не разлюбишь меня, когда я пожелтею?». - Ответа нет. - Я, нервно: «Послушайте, дело не в красоте, это будет угрожать Вашей жизни». - Протягиваю ей направление к хирургу. Уже в дверях кабинета женщина оборачивается: «Я заняла много времени (виноватым голосом), Яшу я приведу завтра: он уже три дня не разговаривает со мной». У Яши оказалось нарушение мозгового кровообращения. Через пятнадцать минут оба уже сидели в машине скорой помощи по дороге в приёмное отделение.

                Хая

   Когда я увидела Хаю впервые, то подумала, что она уж точно из Шанхая - жёлтое
узкоглазое лицо с широкими скулами. Взгляд острый и хитренький - "Уж я точно знаю, чего хочу!". Знакомы мы с ней 18 лет, и вскоре ей уже 94. У Хаи множество болезней, она получает 12 наименований лекарств в день, и если я пытаюсь что-то отменить, то она борется столь неистово, что я прекратила пытаться. Она долго училась принимать свои болезни, бунтовать, требовать излечить её совсем: и от болей в спине, и от болей в ногах, и от запоров. Потом поняла, что возможности медицины ограничены; спина и ноги будут болеть и надо понять, ка с этим продолжать жить. Почувствовав, что она созрела, лет в 80 примерно, я объяснила за сколько до выхода из дома надо принимать нужные таблетки, чтобы не столь мучительной была ходьба. И она ещё сама ходила за покупками, ибо жила одна. Но была одна проблема, которую Хая терпеть не могла, - это любой дискомфорт в области сердца. Она расталкивала всех пациентов, открывала дверь в мой кабинет и громко объявляла: "Срочный случай - боли в сердце!". Она точно воспроизводила мои слова в день её самой первой жалобы на сердце, ибо я тогда сразу останавливаю приём и всё внимание переключаю на неё. До 85 лет она прошла катетеризацию коронарных артерий, раза три или четыре, всякий раз демонстрировала абсолютно проходимые коронарные артерии. В конце концов, ей это надоело, она решила, что от сердца она не умрёт и перестала жаловаться при малейшем дискомфорте. Уже пятый год она не выходит из дома - живёт с семьёй сына. У неё отдельная комната, четыре часа в день за ней ухаживает няня от социальных служб. Хая не посвящала свою жизнь ни семье, ни сыну, ни, не дай Бог, стране. Она живёт собой и для себя. Такая вот странная для меня формула счастья и долголетия.