Я всегда хотел жить. Глава 3

Саша Петров, когда был маленьким, собираясь со своими товарищами по детским разбойничьим дворовым играм, и обсуждая, помимо последнего кинофильма «Случай в квадрате 36-80» иные проблемы глобального масштаба, всегда говорил:
- Ребята, я дак вина пить никогда не буду. А курить вот не знаю. Может, в армии, там, попробую… 

Мальчишки, дружные ряды которых доходили до двадцати единомышленников примерно одного пионерского возраста, соглашались. У многих папаши ежедневно являлись домой навеселе, это было делом обычным. Хуже приходилось тем, чьи отцы славились бытовым дебоширством, не взирая на собственный социальный статус и многочисленных детишек. Но грустнее всех было самому Сашке Петрову.

Страшную тайну и жгучую боль хранил он в своем детском сердце – пила горькую Сашкина мать, буфетчица из привокзального кафетерия Люба Петрова. По наивности думал Саня, что поддатую, сначала веселую и румяную, а позже желтолицую, в синяках, мать не замечают соседи и товарищи.

Но вырос пацан. Закончил школу, ПТУ. Пока служил срочную в Первую, самую страшную, Чеченскую войну, пьяную маму Любу избили до смерти и бросили помирать патрульные милиционеры тем самым январским студеным вечером, когда Саня глядел на обугленные руины площади Минутка в городе Грозном.
Трудное было время. Страна летела в тартарары под попсовые звуки эстрадного балагана, варварский гам всероссийского рынка и кривлянье невменяемых патриотов американской валюты.

Вернулся Александр из армии в другую эпоху. Могила матери заросла травой, друзья детства разлетелись, кто в институт, кто вина уже успел опиться и помереть, кого инвалидом сделали на дискотеке или на рынке, когда местовые с барыг собирал.
И пошел он один по белому свету. Широкими шагами, с отвердевшей после Кавказа душой, с пустым, без родных и близких, сердцем. Сначала звеньевым, потом бригадиром, а потом уже и решалой. От тюрьмы спасал случай, а вот от крови человеческой судьба не уберегала.

- Зарекался с детства вино жрать, - прогундел под нос себе, через правую перекошенную шрамом щеку пропуская звук, небритый седой бандюга Саша Червонец.
- Верно люди говорили – бычий кайф.
Вздрогнул, опять погрузившись на миг в поток воспоминаний. Про солутан, про новый тогда, пятнадцать лет назад, героин. Про девчонку, любовь свою единственную, сгоревшую на игле за полгода. Про то, как соскакивал тяжко, на собачьей цепи в республике Коми, у лепилы в сарае, обгрызая вкровь кулаки.

Вчерашний традиционный вечер выходного дня завершился обычной ночью в маленькой гостинице с девкой неопределенного возраста. Еще накануне, пока не начал запивать виски шампанским, Саша раздумывал над этим – а сколько шмаре годков? Этот никчемный, в общем-то, вопрос всегда интересовал его при взгляде на любую девушку.
Девчонка была симпатичная, веселая и немного младше его собственной дочери от одной из сожительниц, проживающей в райцентре.
Утром в номере подружку Петров не обнаружил, впрочем, совершенно не расстроившись. Проверил, на месте ли, отнятый пятнадцать лет тому назад, дорогой как память по старым временам, золотой Ролекс Дайтона и бумажник в пиджаке на стуле, выкурил сигаретку и пошел в душ.

Его вчерашняя подружка, любовница, невеста и жена на одну ночь, как он сам говорил, как раз и ждала в ванной комнате. Видно, пошла в душ еще ночью, окоченела уже – определил Петров, ощупав скрюченное худенькое тело. Как током ударило,  пробежала дрожь сквозь сердце, когда перевернул и увидел раскрытый в крике рот и пустые глазницы, наполненные спекшейся кровью.
- Эх ты, девка, - с сожалением прошептал Червонец, - Кто же тебя так?
 
В подобные минуты, неоднократно привлекавшийся в качестве свидетеля и подозреваемого, несудимый, активный член и один из руководителей организованного преступного сообщества Александр Петров по кличке Червонец, в прошлом гвардии сержант 104 Ульяновской воздушно-десантной дивизии, награжденный Орденом Мужества за самоотверженность и отвагу при исполнении воинского долга, всегда становился особенно спокоен и невозмутим.

Прокручивая в голове варианты заказных подстав и ожидая с минуты на минуту опергруппу СОБРа или спезнаца ФСБ в дверях своего двухкомнатного люкса в маленькой гостинице в старом центре провинциального русского города, Петров быстро оделся и с надеждой на невероятную удачу выглянул в коридор.
 
Отделанный в классическом стиле начала прошлого века гобеленом и деревом коридор гостиницы был совершенно пуст. Петрову очень не понравились заляпанные красной, не застывшей слизью паласы, стены и даже потолки узкого прохода. Он замер. В гробовую тишину помещения через открытое где-то окно вплывал монотонный гул колокола. Опыт прожитых лет и испытанных неприятностей заставил Червонца медленно и бесшумно, с пятки на носок, в мягких итальянских туфлях, проскользнуть до лестничной площадки.
 
Холл первого этажа был изуродован, будто кто-то огромный и невероятной силы в порыве ярости крушил все на своем пути наружу. Обломки мраморной плитки пола, разбитая в щепки дубовая стойка регистрации, в длинные клочья разорванные толстые бархатные портьеры и вертикальные борозды на стенах, продравшие гобелен до самых кирпичей, заставили сердце Саши Червонца биться еще медленнее. Так бывало, когда он ночью полз через «зеленку» в долине Сунжи, минуя дудаевские секреты. 

Петров присел на корточки, достал из кармашка клубного пиджака складной нож с толстой стальной шиной и десятисантиметровым разрешенным, но бритвенной остроты, лезвием. Наблюдая за холлом первого этажа, весь обратился в слух и думал, думал. Ножичек этот хорош от беспредельщиков, ментов и, если тихо ночью, можно солдатика неосторожного шоковым уколом в почку сзади укокошить.
- А вот у этой падлы, что тут марафет наводила, есть ли почка вообще?! - шепотом бормотнул себе под нос. Проверил мобильник – мертвый, сетки нет. Колокол звонит похоронно, люди исчезли. Не смутился, не заорал – Эй, есть тут кто?.. Подумал:
 - Срочно до машины добраться. Там в багажнике, вместе с документами,  ящиком виски, лопатой и топором, лежит в чехольчике помповик «Моссберг» и коробка картечи. А родной «Гелендваген» на парковке прямо перед входом. Всех делов – тридцать шагов. Только медленно и тихо.

Вот тут оно и зашевелилось на третьем, мансардном этаже. Шумно и с приглушенной болью вздохнуло. С чавканьем и скрипом дерева бухнулось на пол, так что вздрогнули перекрытия. И завыло утробно, с дикой тоской…

Петров махом, плавно, едва не разъехавшись на буром киселе, покрывавшем обломки кафеля, вылетел через распахнутые двери на улицу, к парковке.
 И разом рухнул мир – кто-то, кому не понравилось убранство ресепшена гостиницы, в лепешку раздавил трехтонный «Гелик» вместе с дробовиком, ящиком двенадцатилетнего виски и остальными, теперь уже не узнаваемыми, машинами постояльцев. А еще, этот неизвестный, пробежал по аллее вниз, с корнем вырывая небольшие березки и липы, оставляя за собой вмятины на газонах и разбитую брусчатку.

Слева от гостиницы, среди поломанных оград и расщепленных деревьев, застыла погашенная звезда Вечного огня. Дальше, через площадь, за перевернутой коробкой автобуса, чернела зияющими провалами разбитых стекол мэрия. Ветерок трепетал летней яркой листвой, в небе плавали вороны, а Саша Червонец, посекундно выстраивая версии произошедшего – от нейтронной бомбардировки до вторжения ваххабитов – укрывшись в подстриженном кустарнике в близлежащей аллее, сосредоточенно, непрерывно озираясь, доламывал кованую ограду ради метрового металлического штыря.

Июньское утреннее солнце окончательно избавилось от рассветной дымки и не спеша вкатывалось на верхушку небосвода, начиная ощутимо припекать зноем. Колокол на центральном Соборе звонил совсем редко. Многопудовый язык раскачивался в бронзовом куполе все ленивее, отчаявшись призвать ангельское воинство на помощь людям…

Саша Червонец услышал женский звонкий крик из-за кисеи яблонь, со стороны аллеи у кинотеатра. Рванул ускоряющейся трусцой, перебегая под тенью деревьев, приседая за кустарниками, сторонясь залитых красным скамеек в городском парке. Головой крутил настороженно, быстро подмечая детали, бежал на крик, помня о вероятной опасности, готовый в любую секунду упасть на траву, вжаться в асфальт. Здоровье, крепко подсаженное в старые времена наркотой, а теперь и вином, напоминало колотьем в нездоровой печени, одышкой и стучащим в горле сердцем.

У почтамта – три легковушки с распахнутыми дверцами. Кровь на стеклах изнутри салонов. У заднего бампера черного BMW  X5 – молодой парень с открытым ртом на безглазом лице и скрещенными в жесте последнего  ужаса на груди руками. В конце проспекта – бело-синий полицейский УАЗ.

- Туда!! – мелькнула мысль в голове, - У ментов оружие.
Но добежать до патрульной машины помешал крик. Женщина кричала совсем рядом, в смертельном ужасе, в диком первобытном страхе.
- Подыхает, христианская душа, - пробормотал Червонец и, превозмогая рвущую печень боль, добавил темпа.
Уже миновав кинотеатр, понял – баба орет в здании прокуратуры. Подтверждая догадку, на верхнем этаже лопнули фасадные окна, стекло полетело на ступени и на миг Сане Петрову показалась темная фигура на большой высоте, мотнувшая огромной головой и исчезнувшая моментально из виду.

Женщина в синей прокурорской форме с оторванным рукавом кителя сидела в углу за вертушкой на входе. Правой рукой прижимала к груди окровавленную кисть левой и кричала уже на одной, высокой ноте. В хаосе стульев, панелей отделки, цветочных кашпо из будки охраны выползал человек в полицейском мундире с окровавленной бесформенной головой.

Так бывало всегда – Саша Петров помнил войну, помнил годы бандитского беспредела и всегда думал, что мама Люба родила его в своей веселой хмельной молодости особенным. За неизвестного ей самой достоверно Сашкиного отца, за свое собственное детдомовское детство - ей очень хотелось родить счастливого человека. И Петрову достался дар – в минуты, когда смерть уже дышала в затылок, каждая секунда времени становилась для него вечностью. Пока бородатые тренированные иорданцы только выбирали свободный ход спускового крючка Беретты 92, сержант Петров успевал засадить армейский нож между ребер неосмотрительно допустившего рукопашную врага.

Прыжок в близком столкновении недопустим – поскользнутся ноги на гладком, еще и залитом бурой дрянью полу, поэтому поднырнуть под перила рядом с турникетом, схватить за шиворот ползущего раненого, увести с линии боя, откатить и ждать врага, который может появиться только с лестницы, ведущей на второй этаж.
Только жизнь - она очень разная. Иногда глаза смотрят, а ум верить отказывается. Мозг не в состоянии обработать полученную информацию. Интеллект не может интерпретировать события и явления.

Ползущий полицейский был страшно болен. Он умирал. Волосы на голове у него вылезли прядями, кожа вздулась волдырями, левый глаз сполз на висок, слепо глядел желтой роговицей. Из беззубого раскрытого рта вздувались кровавые пузыри. Петров отдернул руку, отпустил воротник испачканной кровью формы и едва увернулся от взмаха изуродованной беспалой ладони охранника.
- Оо-о-н это!! Он! – визжала растрепанная прокурорша, - Помогите!!!

Наверху, на лестнице, загремело, забухало, зацокало чем-то по мраморному полу.
Петров быстро, с коротким выдохом, опустил кованую арматурину, добытую из ограды в парке, на голову не желающему умирать охраннику. Не дожидаясь и не желая созерцать произведенный ударом эффект,  перескочил ползущее тело, схватил за плечи всхлипывающую женщину, толчком выпихнул на улицу и выскочил сам.
- Бегом!! – рванул ее за здоровую руку и поволок прочь от здания прокуратуры,
- Бегом, ду-у-ра!
Из левой кисти прокурорши крупными каплями на асфальт капала кровь. Она бежала, догоняя его, вцепившись крепко, ртом хватая воздух.
- Не-ее… Не могу больше!! Подождите!!!  - взмолилась через двести метров.
Сашка быстро оценил ситуацию – и сам уже хрипел, в голове барабанит чугунный молот. У бабы бледное лицо с синими подглазниками, кровь из кисти льет на юбку. Да еще не худенькая – грудь бьется под мундирчиком, того гляди пуговицы отлетят.
«Сердце встанет у кобылы», - подумал зло.
- Быстро в подворотню, сюда, - затащил между деревьев во двор двухэтажного домика, зашипел яростно:
- Тихо ты!! Молчи, курва, придушу! 
Уже негромко из прокурорского здания доносился топот и сопение. Затрещал ствол какого-то дерева, видно яблони на аллее. И наступила тишина.
Саша Червонец перевел дыхание. Поглядел на затихшую бабу. Отдышалась вроде. Смотрит зелеными глазами устало. На бледном лбу – градины пота. Левую руку бережно держит правой. Кровь засыхает вокруг разорванной кожи на предплечье и маленькой ладони. Погоны младшего советника юстиции. Правильное лицо, темные кудрявые волосы.
«Вот ведь угораздило – прокурорскую из блудняка вынимал» - удивился про себя Сашка. Женщина глотала беззвучные слёзы,  тоскливо тихо спросила:
- Скажите, мы уже умерли?