Кусочек с коровий носочек

КУСОЧЕК   С   КОРОВИЙ    НОСОЧЕК


    Отполыхали алыми тюльпанами, отгремели  первыми грозами  и победными маршами  майские праздники. В телепрограммах    фильмы  и передачи  о героях  войны и тыла  сменила набившая оскомину милицейско-медицинская «жвачка».  Ветераны, обласканные вниманием благодарных потомков, постепенно стали приходить   в себя от волнующих встреч, речей и подарков… Никто не забыт и Ничто не забыто…Жизнь продолжается…

   Моим родителям на начало войны было по пятнадцать лет. Уже не дети, но и до взрослости еще расти и расти. Нежный возраст, как говорят. Отец работал в колхозе, а  в семнадцать лет был мобилизован в ряды Советской Армии, воевал на Ленинградском фронте, был ранен. После войны окончил военное училище и стал кадровым военным. О войне говорить не любил. На вопросы о боях отвечал скупо,  потом долго курил на балконе,  тяжело вздыхая и устремив  взгляд в «никуда». А мама  в свои пятнадцать лет стала рядовым тружеником тыла…

     Однажды я застала ее стоящей у окна, за которым в снежном вихре  на огромной скорости  с грохотом  проносились навстречу друг другу два состава товарняка, груженых отборным сибирским лесом и цистернами с нефтепродуктами.  Наша  девятиэтажка  стояла в ста метрах от железной дороги и на  движение составов  мы по привычке  уже не обращали никакого внимания. Но в этот день   грохочущие составы  за окном  почему-то пробудили  у мамы воспоминания о давно минувших годах ее юности. Она задумчиво отошла от окна и с полуулыбкой произнесла  показавшуюся нам  странной фразу: «Вот тебе и «кусочек с коровий носочек».  Потом она перевела взгляд на нас с сестрой и уже весело так сказала: «Так в шутку говорил наш начальник станции. Бывало, для перекуса  нальет себе стакан жиденького чая без сахара, разложит на газетке подсохшие пол-лепешки, луковку и, держа двумя пальцами   маленький кусочек брынзы, подмигнет нам и  скажет: « Эх, сейчас бы сальца, да с прослоечками-и-и,  ма-а-ленький кусочек, такой… с коровий носочек». Присказка у него такая была. Он родом с Украины был,  про сало и домашнюю  колбасу так всегда ладно рассказывал, как песню пел». Мы с сестрой сразу законючили: « Мама, расскажи нам еще что-нибудь  как ты там в войну работала. Ты ведь еще маленькая тогда была? Да?» Мама  бочком села на стул и, медленно разглаживая  видимые только ей неровности на  скатерти обеденного стола, начала свой рассказ…

…Когда война началась, мне только-только пятнадцать исполнилось. Не такая уж и маленькая, как вы думаете. Но и взрослой нельзя назвать. Теперешние ребятишки в эти годы куда грамотнее и бойчее, чем мы были. Городок наш небольшой, сами знаете. Работали все в основном на вагоноремонтном заводе и на железнодорожной станции. После того как мужчины на фронт ушли, понадобились рабочие руки и ребята, какие по возрасту были подходящие, пошли  к станкам. А нам, девчатам, окончившим семилетку, предложили пройти краткосрочное обучение  и работать на станции. Окончив  двухмесячные курсы,  мы с подружкой  пришли  к начальнику станции  устраиваться на работу. Стоим перед ним   худые как спицы, в беленьких беретиках, связанных из катушечных ниток, в стоптанных туфлях, у моих и вовсе подошва прохудилась до основания. Горе горькое, да и только!  У начальника, видимо, глядя на нас, горло перехватило от жалости, что-то он долго прокашляться не мог, отвернувшись к огромной карте путей железнодорожного сообщения страны. Потом хрипло так сказал: «Ну что, дивчины вы мои гарные, работать вы, конечно у нас будете. Только вот головная контора у нас находится в Красноводске и придется вам туда съездить для оформления. А потом - милости просим! Будете у нас операторами работать. Знаете хоть, что делать приходится операторам?  Посмотрим, чему научили вас там, на курсах  ваших скорострельных».   Делать нечего, и мы, проведя бессонную ночь в душном вагоне, забитом под самую крышу сумками, баулами и котомками со скарбом, плачущими детьми  и измотанными долгой дорогой пассажирами, на утро прибыли в Красноводск, город-порт на берегу Каспийского моря. Залитый ярким утренним солнцем вокзал показался нам сказочным замком с куполообразной центральной частью крыши. Стены  были покрашены  белой и розовой краской  и венчали их ажурные крестообразные зубцы. Построен он был из доступного в тех краях, практичного   и красивого  ракушечника, поблескивающего в лучах солнца  гранями крупных песчинок. Ну чем не сказочный замок!? Вдоволь налюбовавшись  этой «розовой  жемчужиной»   мы вышли на привокзальную площадь и …растерялись. Адрес конторы у нас был, а вот куда идти мы не знали – и я и подруга моя были в Красноводске впервые. А кушать хотелось – просто невмоготу! На  привокзальном  базарчике  торговцев было немного: двое пожилых седобородых  туркменов в огромных черных  бараньих шапках  продавали    виноград  и дыни и одна женщина торговала  солеными селедочными головами, возле жабр у которых была тоненькая каемочка рыбьей мякоти. Больше ничего съестного нигде не было и мы купили у этой женщины по четыре головы, которые тут же за кустиками акации жадно заглотили с небольшими кусочками хлеба, предусмотрительно  положенными мамой мне в карман жакета. И только тогда мы поняли, что же мы натворили! Мало того, что мы насквозь пропахли этими «ржавыми» селедочными головами. Беда была в  другом – сразу и  очень сильно захотелось пить. А вода в пустынной области всегда была на вес золота и Красноводск в этом плане исключением не был. Вода для населения  была строго нормирована, выдавалась на специальных пунктах по карточкам или продавалась за отдельную плату с машин-водовозок литрами. Карточек у нас не было, машин  с  водой не предвиделось, а жгучее туркменское солнышко и соленая селедка медленно и уверенно доводили нас до слез.  Со спекшимися  от жажды  и жары губами и глотая горькие слезы, мы брели в контору (как добраться до нее нам объяснила торговка на рынке). И вдруг видим, что нам  навстречу  стали попадаться люди с бидончиками и ведрами с водой.   Мы подбежали к одной старушке: «Воды, дайте попить!» А она: «Пройдите немножко и  впереди  пункт выдачи воды будет. Там и попросите». Мы со всех ног понеслись по пыльной дороге  и действительно за углом увидели очередь, которая, погромыхивая ведрами и бачками, медленно вползала в небольшой домик  с одной стороны и, бережно держа наполненную водой тару, осторожно ступая, чтобы - не дай бог оступиться и пролить хоть каплю!- выползала с другой стороны. Не долго думая,  мы со всех ног бросились в сторону выхода и протиснулись  против людского потока в небольшое помещение. Там у водопроводного крана сидел немолодой мужчина, который брал у людей талоны и отмерял положенное количество литров  живительной влаги. Надо сказать, что вода эта была из опреснительной установки, работающей в порту. Соленое Каспийское море спасало таким образом  население всего города. Вода была невкусной, слегка солоноватой, но это была ВОДА. Мужчина  на минуту оторвался от своего крана и назидательно произнес: «Девочки! Для получения  воды  зайдите с  другой стороны». Но мы в два голоса затараторили: « Дяденька! У нас талонов нет. И денег тоже нет. Мы на работу приехали оформляться.  И еще  мы селедки наелись.  А теперь  так пить хотим, так хотим!». При этом мы в надежде на милость  протягивали ему маленький заварной чайничек, который брали с собой в дорогу. Он оглядел нас с головы до ног. И взгляд его красноречивее всех слов говорил: «Ну что возьмешь с детей этих неразумных. Эх, горе горькое….Война…» Жестом подозвав нас к себе, он  налил полный чайничек теплой воды. Кто сказал, что эта вода была невкусной?! Она была такая вкусная, что мы в два счета осушили свой чайничек и  протянули его снова доброму дяденьке. Он  посмотрел на молчаливо  наблюдающую за нами очередь  и открыл кран…

    В конторе нас приняли доброжелательно. Женщины напоили нас чаем с сухим соленым сыром из верблюжьего молока  - курдом и даже дали по кружке воды, чтобы мы могли умыться и освежиться после долгого хождения по жаре. Нас быстро оформили на работу, выдали необходимые документы, и мы довольные и счастливые вечерним поездом отправились домой. А утром, сойдя с поезда, мы узнали страшную новость – ночью попал под маневровый поезд  составитель вагонов, молоденький парнишка, пришедший работать вместо  своего  отца-фронтовика. Говорили, что устал, видимо, под утро  вот и соскользнул со ступеньки. Война все-таки  ухитрилась пополнить список своих жертв даже в глубоком тылу, вдалеке от авианалетов и танковых атак…

    К самостоятельной работе нас, конечно же, сразу не допустили. Прикрепили  для стажировки к опытным операторам, и они пристально следили за всеми нашими действиями. Работу трудной назвать нельзя было, скорее она требовала внимательности и сосредоточенности – приходилось оформлять документы о продвижении грузов и багажа. Дисциплина и порядок на станции были на высоком уровне, ведь железная дорога приравнивалась к объектам военного назначения. Даже мысли не допускалось  об  опоздании, прогуле или  самовольной отлучке во время дежурства. Трудно было только в ночную смену бороться со сном. Особенно перед рассветом. Чего мы только не предпринимали, чтобы прогнать сон –  пели тихонечко песни,  выходили на платформу и брызгали друг на друга прохладной водой или жевали недозрелый урюк, деревца которого окружали станционные постройки. От кислоты незрелого урюка  лицо перекашивалось в смешной гримасе и выступающие слезы сразу прогоняли остатки сонливости. Но бывало, что как бы мы не сопротивлялись, сон одолевал нас и, уронив голову на руки, мы просто отключались на несколько минут. Вот на этом я однажды и попалась. В тот раз дежурство выдалось беспокойным, работы было много, а тут еще и напарница моя затемпературила и ушла домой. Обычно мы подстраховывали друг друга, когда собирались вздремнуть. А тут я, оставшись в одиночестве, не утерпела и заснула на несколько минуток. Проснулась я от звука хлопнувшей входной двери, видимо кто-то заходил в комнату, когда я задремала. Пиджачок мой, висевший до этого на спинке стула, почему-то валялся на полу. Я подняла его и стала отряхивать и тут заметила, что из кармашка пропали хлебные карточки, полученные буквально накануне. Я подумала сначала, что может они выпали из кармана. Перевернула весь свой рабочий стол, все журналы учета перелистала, все накладные и квитанции перетрясла – карточек не было. Видимо за те несколько минут, что я спала, сидя за столом, кто-то вошел и соблазнился видом  торчащих из кармана карточек. От нахлынувшего на меня ужаса я даже плакать не могла. И только одна мысль вертелась в голове: «Как я маме об этом скажу?» Я не стала никому ничего говорить, сама ведь виновата – уснула на рабочем месте. Придя домой после смены, я постаралась незаметно прошмыгнуть в дом и быстренько лечь спать, пока моя мама управлялась  в курятнике с молодняком. Во время обеда я ела суп без хлеба. Меня мучила совесть: ну как я могла есть хлеб, которого теперь так не  будет хватать в семье  из-за меня? Мама  сразу заметила, что я не прикасаюсь к хлебу. « Ты чего это, Нюрка, хлеб не ешь? Не вкусный что - ли? А ты карточки получила? Надо бы отовариться. Ты чего молчишь – то? Ай, случилось чего?»- допытывалась мама.  Склонив  голову чуть не до коленок, я рассказала о ночном происшествии. Мама помолчала немного, а потом, горестно вздохнув, сказала: « Ничего, детка, ничего. Это горе не беда. Главное чтобы сыночки мои с войны вернулись. А это мы переживем». Первое время после этой кражи я ни на кого в своей смене не могла глаз поднять. На кого подумать? Все улыбаются, шутят, интересуются делами. И среди них есть тот, который обрек меня на полуголодное существование. Кушать мне тогда хотелось всегда. Да и не только мне. Бывало стоишь на перроне, а мимо проходят состав за составом все цистерны-цистерны-цистерны…Нескончаемые километры цистерн…А в животе так урчит от голода, что кажется  даже грохот колес проходящего поезда не может заглушить этот ужасный звук. Однажды в обеденный перерыв мы сидели все вместе в дежурке и пили чай со своими немудреными «тормозками». Мимо окон проносился состав с нефтепродуктами и горячий ветер, пропитанный едким запахом бензина и мазута, врывался в открытые окна и двери. Наш  начальник станции,  с грустным видом провожая глазами  грохочущий поезд, сказал: « Вот смотрю я на эти бесконечные  вонючие  цистерны и представляю себе, что это бесконечная снизка ароматных домашних  колбасок. Таких  толстеньких и пахнущих чесночком. И что я беру и отрезаю себе от этой колбасной цистерны тоненький кусочек, всего один сантиметрик…Нам бы всем  хватило этого  колесика. Правда, хлопцы?» Все смеялись до икоты, только я вышла на свежий воздух – у меня от  этой вкусной чесночно-колбасной  шутки  закружилась голова. До очередного получения хлебных  карточек оставалась еще целая неделя…До  Победы еще оставалось долгих  три года.
        …Но никто не забыт, ничто не забыто!