Первое сентября - 24 февраля 1998 г. Пейзаж вокруг

   
«Первое сентября» - 24 февраля 1998 г.

Пейзаж вокруг отдыхающей бомбы
Про анархиста княжеского рода

Сойдя на пустынной станции, из прохлады мраморного подземного дворца я вышел на Гоголевский бульвар. Странное направление – вектор от Кропоткина к Гоголю. Что может связывать их?
   Весеннее солнце только начало пригревать, и на скамейках было пусто.  Но ближе к Гоголю я увидел спящего на удобной деревянной скамье длинноволосого человека в кедах. Под головой у него была потёртая брезентовая сумка. По ней я узнал Юргиса.
   - Эй, парень! Доброе утро.
   Он сел и, не очень-то радуясь моему появлению, стрельнул у меня сигарету. Потом осведомился насчёт пива. Мы дошли до памятника единственному «хайратому» писателю, то бишь длинноволосому и, взяв пару тёмного дешёвого белорусского пива, удобно устроились на старой изогнутой скамье. Разговорились. Религия Юргиса – «пивасутра» (пиво с утра) подействовала, и он поведал мне, что однажды вот так вот спал, а какой-то толстый буржуй взял и, полив его бензином то ли из зажигалки, то ли из заправочного баллончика, кинул спичку, а Юргис, будучи пьян как обезьян, вспыхнул. Теперь всё тело в ожогах. «Потом спрашивают, откуда «красные бригады».
   И тут я вспомнил мысли свои об анархисте Кропоткине и Гоголе Николае Васильевиче. Да ведь они оба не любили буржуев! Но какой буржуй тот самый толстяк-пироман, ведь он скорее лавочник, как торгаш из фильма «Республика ШКИД», что совал метлой в лицо пацану. Да и откуда взяться настоящему буржую на Гоголях в столь раннее время?
   Бездомный Юргис пошёл стрельнуть сигарету у кучковавшихся на другой скамье молодых хиппи, а я собрался с мыслями, чтобы рассказать ему то, что я знал о Кропоткине – поддержать как-то его что ли. Ведь бывший балтийский моряк винил во всём систему, а великий анархист всю свою жизнь боролся с государственной машиной в России и Европе.
   «Князь Кропоткин из Рюриковичей, получил прекрасное образование и мог сделать блестящую карьеру. Но, послужив в Сибири и попытавшись участвовать в реформах Александра 2, рассосавшихся в течение нескольких лет, ушёл со службы. В тридцать лет, путешествуя по Европе, познакомилс со взглядами Бакунина. Вернувшись в Россию, он помогал деятельности революционного подполья, вёл пропаганду среди рабочих. В 1874 году был арестован и посажен в Петропавловскую крепость, но после двухлетней отсидки его перевели в госпиталь по болезни, откуда помогли бежать друзья…»
   Юргис поскучнел и уже порывался, воспользовавшись паузой, со словами «а вон и Вождь с Арамисом» направиться к озиравшимся друзьям, как тут я пошёл с козырей. Достал из сумки красную коленкоровую тетрадку и зачитал из «Записок революционера» Кропоткина о его лихом побеге из тюрьмы. Юргис опять расслабился: «Сбежал?! Ну, это другое дело
   Кропоткин вспоминал так: «Не очень-то доверяя моим силам, я побежал сначала медленно, чтобы сберечь их. Но едва я сделал несколкьо шагов, как крестьяне, складывавшие дрова на другом конце двора, заголосили: «Бежит, держи его! Лови его!» - и кинулись мне наперерез к воротам. Тогда я помчался, что было сил. Я думал только о том, чтобы бежать скорее. Прежде меня беспокоила выбоина, которую воры вырыли у самых ворот. Теперь я забыл её. Бежать, бежать! Насколько хватит сил.
   Друзья мои, следившие за всем из  старенького домика, рассказывали потом что за мной погнались часовой и три солдата, сидевшие на крылечке госпиталя. Несколько раз часовой пробовал ударить меня сзади штыком, бросая вперёд руку с ружьём. Один раз друзья даже подумали, что вот меня поймали. Часовой не стрелял, т.к. был слишком уверен, что догонит меня. Но я чудом удержал расстояние. Добежавши до ворот, солдат остановился.
   Выскочив за ворота, я, к ужасу моему, заметил, что в пролётке сидит какой-то штатский в военной фуражке. Он сидел, не оборачиваясь ко мне. «Пропало дело!» - мелькнуло у меня. Товарищи сообщили мне в последнем письме: «Раз вы будете на улице, не сдавайтесь; вблизи будут друзья, чтобы отбить вас», и я вовсе не желал вскочить в пролётку, если там сидит враг. Однако, когда я стал подбегать, заметил, что сидевший в пролётке человек со светлыми бакенбардами очень похож на одного моего дорогого друга. Он не принадлежал к нашему кружку, но мы были близкими друзьями, и не раз я имел возможность восторгаться его поразительным мужеством, смелостью и силой, становившейся неимоверной в минуту опасности.
   «С какой стати он здесь? – подумал я. – Возможно ли это?»
   Я едва не выкрикнул имени, но вовремя спохватился и вместо этого захлопал на бегу в ладоши, чтобы заставить сидящего оглянуться. Он повернул голову. Теперь я узнал, кто он.
   - Скорее, скорее, скорее! – крикнул  он, отчаянно ругая на чём свет стоит и меня, и кучера и держал в то же время наготове револьвер.
- Гони! Гони! Убью тебя! – кричал он кучеру.
   Великолепный призовой рысак, специально купленный для этой цели, помчался сразу галопом. Сзади слышались вопли: «Держи его! Лови!», а друг в это время помогал мне надеть пальто и цилиндр».
   Юргис открыл глаза и вздохнул. Потом мы пошли туда, где можно было поесть. По дороге я выдавал оставшиеся сведения: «Он перебирается через границу и более сорока лет живёт в Европе. Во Франции издаёт газету «Бунт», где и печатает свои статьи, впоследствии издаёт книги «Речи бунтовщика», «Хлеб и Воля», «Современная наука и анархия». Участвует в работе Лондонского географического общества, избирается членом Британской научной ассоциации».
   Там, где можно было поесть, мы выпили. Я никак не мог продолжить тему, а параллели с Гоголем мне стали неподвластны.
   - Юргис, ну послушай…
   - Ты всё за Кропотку?
   - Да ведь я репетирую. Мне надо его биографию в газету сдавать.
   - Ну и сдай туда. Чего мне-то сдаёшь?
   Посетив художников Арбата, пару квартир местных богемных жителей (метафизических анархистов) и двухэтажный дом-мастерскую Лавинского, где уже громко беседовали Вождт, Арамис, Эй и Селятино – уж теперь был я сам как анархист,Ё!)

Так каким же образом, какими ассоциациями связались для меня наутро Кропоткин, Гоголь и палёный моряк из Прибалтики? Все они – бунтари. Против существующего порядка вещей в мире. Гоголь пытался духовно преобразить Россию. Юргис – бездействием и неучастием в делах государства, скорее всего неосознанно, под давлением обстоятельств занял свою нишу. Кропоткин – сознательной борьбой, посвятив этому всю жизнь, пытался разрушить государственную систему, предлагая взамен анархию.
   Так что же это такое? Махно и тачанки в степи? Нет. Творчество местных сил самоуправления. Мирное, добровольное самопреобразование общества. Гибкое регулирование экономической жизни и кооперация. Вместо правды государства – правда «земли». Народный бунт должен смести государство, а затем построить жизнь разумно и справедливо Но такие речи не понравились и во Франции, где обосновался после побега русский князь. Газету закрыли, последовали арест и тюрьма. Не так сурово и надолго, как в России. Газету переименовывают в «Бунтаря», и вновь Кропоткин Пётр добывает пропитание в государстве статьями против него же.
   Только в феврале 17-го года, после революции в России, 74-летний патриарх русского анархизма возвращается на родину. Здесь он несколько раз встречался с Лениным, пишет ему письма, в которых не одобряет его политики: «Чтобы выйти из теперешней разрухи, Россия вынуждена обратиться к творчеству местных сил, которые, я вижу это, могут стать фактором для создания новой жизни… И чем скорее будет понята необходимость этого исхода, тем лучше. Тем более будут склонны люди принять социальные формы жизни. Если же теперешнее положение продлится, то самое слово «социализм» обратится в проклятие. Как оно случилось во Франции с понятием равенства за сорок лет правления якобинцев.

   Прогуливаясь по бульвару от «Кропоткинской» к памятнику великому писателю, видишь стайки «детей цветов», неучастием в «серьёзной» жизни смущающие торговцев, вызывая их неосознанную агрессию. Кропоткин умер, а дети любви, забыв о государстве, каждой весной назначают встречи вокруг мистического анархиста.

                Саша КУЗНЕЦОВ