3. Золотой санайг

Авторы: Таэ Серая Птица и Тай Вэрден
Рейтинг: R
Жанры: Слэш (яой), Фэнтези, Мистика, Мифические существа
Предупреждения: Смерть второстепенного персонажа


Примечания автора:
Третья история из серии "Волшебная скрипка".

Глава первая

— А где мама? Анэ, где мама? — спрашивал у Най-Ха его маленький сын, дергая застывшего в своем горе орка за рукав.
— Мама?.. — переспрашивал тот и снова замирал.
— Твою маму увез в Лазурные Степи золотой санайг, малыш, — шаман племени подхватил Иш-Ти на руки, унося из шатра. Вождю нужно было побыть одному, смириться с потерей.
— А они разве бывают золотые? — Иш-Ти нахмурился. — Я никогда не видел такого. А когда он вернет мне маму?
— Никогда, малыш. Что забрал золотой санайг, то ушло навсегда, так говорят. Обычных санайгов много, а золотой один. Его мало кто видел, вернее, те, кто его видел, не смогут рассказать, каков он — всех он увозит в Лазурные Степи. Оттуда не возвращаются.
— Но зачем он забрал маму? — мальчик расплакался. — Ты ведь шаман, сделай так, чтобы она вернулась из Лазурных Степей.
— Не могу, Иш-Ти. Я, конечно, шаман, но не всесилен. Ну-ка, вытри слезы, сын Най-Ха, и посмотри вверх. Видишь радугу? Каждый раз, когда ты ее увидишь, знай, что это твоя мама шлет тебе привет, это ее вышитый пояс блестит там, среди лазурного ковыля.
      Мальчик послушно уставился на радугу, вытерев слезы.
— И она меня видит?
— И она тебя видит, конечно, как же иначе?
      Иш-Ти закивал, помахал рукой радуге, успокоившись.

      Если бы еще так же легко можно было утешить Най-Ха, как его маленького сына, шаман был бы счастлив. Но Тай-Ша не знал, как утешить боль друга, как унять его горе. Най-Ха любил жену, любил так, что ради выкупа за нее поймал и приручил десяток санайгов — эльфы называли этих злобных тварей пегасами. Вождь даже слушать ничего не хотел, желая лишь остаться наедине со своим горем. Тай-Ша не оставалось ничего иного, кроме как оставить его в покое. Горе что вешняя вода, затопит, заледенит — и схлынет. Нужно только подождать.
      Его расчет оправдался — через две весны вождь уже не так грустил, засматривался на празднествах на гибких красавиц и красавцев. Еще и Тай-Ша подначивал, подкалывал, почему шаман — взрослый орк в самом расцвете сил — себе ни жену, ни подругу, ни друга сердечного не завел?
      Шаман отмахивался:
— У меня и так дел хватает, есть, чем день занимать, да и ночью я лучше посплю. А ты решил все племя перебрать в постели?
— Может и решил. Только что-то никого по сердцу не нашел, никому душа моя не улыбается, — вздыхал Най-Ха.
— Зато ты сам много кому улыбаешься, — негодовал шаман.
— Ты же сам говорил, что не стоит мне совой в шатре сидеть, — пожимал плечами вождь. — Теперь чем я тебе не угодил?
— Иш-Ти бегает ко мне, требует, чтобы я у духов спрашивал, кто тебе подходит из тех, кому ты улыбаешься на праздниках.
      Най-Ха только рассмеялся: пять весен сыну, пусть его побалуется, в чем печаль-то? Рукой на негодование шамана махнул и отправился с охотниками в степь, за бурыми степными лисами и серебристыми козами.
— Шаман, — мальчик сразу же прибежал к Тай-Ша, — анэ выбрал себе кого-нибудь? У меня будет новая мама? Я не хочу.
— А что же ты хочешь, Иш-Ти? Вождю негоже одному оставаться. Должна у него жена быть, тебе братьев-сестер родила бы новая маана.
— Я не хочу братьев и сестер, шаман. Я хочу, чтобы анэ не грустил.
      Снова пришлось Тай-Ша руками разводить: не знал он, кто его другу и вождю по душе. В постель-то многие с радостью шли, да никто не задерживался.
— А когда вернется анэ, он привезет мне шкуры лис?
— Коль будет на то удача и благословение богов. А чтобы было, мы с тобой сейчас к алтарю пойдем и попросим.
      Иш-Ти ухватил его за руку и поскакал рядом, как козленок. Тай-Ша не одергивал — степные боги не требуют строгого ритуала, только искренности. Говорят, к тем, кто искренне просит о чем-то, приходит Белая Гяйна, а кого она в лицо лизнет, будет счастлив всю жизнь и он, и дети его, и внуки. А о чем может попросить ребенок в таком возрасте? Шкуры попушистей и рога козы покрасивей в подарок, собственного щенка гяйны.
      Племя Най-Ха и без того не бедствовало, так что Тай-Ша больше благодарил, чем просил, жег ароматные травы, собранные своими руками, бросал на уголья высушенное и скатанное в шарики единорожье и кобылье молоко, смешанное со сладкой пыльцой цветущего жемчужного рыльца. Мальчик тоже старательно сжег немного сушеных цветов, о чем-то попросил.
— Вот и молодец. Теперь мне помоги травы перетереть. Осень скоро, от земли холодом потянет, слабые орки и старики кашлять начнут, дети носами зашмыгают, тут-то летние травки и понадобятся.
      С травами Иш-Ти возиться очень любил, перебирал их, раскладывал. Шаман нарадоваться на него не мог. Конечно, сын вождя шаманом вряд ли станет, но уже то, что сам в травах разобраться сумеет, о болезнях орков и скота знать будет, хорошо. Не всегда шаман всюду поспеть может, всем помочь.
— А почему у тебя нет своей гяйны, шаман?
— Да вот, когда была возможность щенка взять, нам с моим другом, твоим отцом, один и тот же приглянулся. Встали мы рядом, каждый позвал. Выбрала Орша твоего отца, а мне никто больше не нужен был. Так и вышло.
— А у меня когда-нибудь будет своя гяйна, пушистая и большая.
— Будет, малыш, обязательно. Может, Орша тебе щенка подарит, или другая какая гяйна выберет.
      Оршу ребенок любил, катался на ней по степи, гордый и счастливый. Гяйна обычно привозила его к отцу и передавала прямо в руки. Най-Ха собирался в этом году поймать и объездить для него степного единорога, пора было садить мальчишку в седло и вручать первый его лук. А пока что тот возился с травами и делился своими маленькими секретами с Тай-Ша.
— Еще я нашел очень красивый камешек. Он светится.
— Светится? — шаман озадаченно приподнял брови. Он не слышал, чтобы обычные, даже драгоценные камни светились.
— Ага, светится ночью, если его под луну положить.
— Покажешь?
      Ребенок шаману доверял, поэтому принес красивый серебристый камень, гладко отполированный.
— А ночью в нем танцуют искры.
      Тай-Ша только удивленно рассматривал камень. Он, конечно, был еще молод и многого не знал, но такой камень видел в первый раз в жизни. Он не походил ни на что ранее виденное. Был бы он оранжевым или золотистым, шаман принял бы его за янтарь, солнечный камень, приносящий счастье. Янтарь часто находили в излучинах степных рек. Этот камешек был таким же легким, казался застывшей слезой.
— Лунный янтарь? — сам себя спросил Тай-Ша.
— Наверное. Правда, он очень красивый?
— Правда. И необычный такой. Никогда раньше не видел похожего. Можно сплести из жилок чермень-травы для него колыбель и повесить тебе на шею.
— А ты сплетешь? Я не умею.
— Я тебя научу.
      Чермень-трава была первым материалом, который орки научились обрабатывать. И универсальным: из нее женщины делали пряжу и ткали ткани, плели крепкие веревки, ею шили шатры, из нее делали основу для знаменитых орочьих ковров из единорожьей, конской и козьей шерсти, плели сандалии, которые продавались на базарах эльфийских и людских городов влет, потому как излечивали потницу и боли в ногах.
      Иш-Ти плел, высунув кончик языка, гордый тем, что у него что-то начинает получаться. Его имя значило «Голос травы», и шаман думал, что имя влияет на характер и судьбу орка, словно боги проводят указующую линию, по которой пробежит ручей жизни. Чермень-трава в его руках словно сама сплеталась, повинуясь приказу.
      Имя же его отца значило «Лунный свет», и необычные для орка серые глаза иногда казались шаману напоенными светом луны.
— Смотри, что у меня получилось, — похвастался Иш-Ти.
      Тай-Ша вынырнул из своих мыслей, словно из разлива реки, взглянул на плотно оплетающие серебристый камень волокна чермень-травы, прихотливо увязанные в сеточку.
— Молодец. А вот и шнурок для тебя.
      Руки, пока он думал, сами собой вязали узелки и плели косички из волокон, шнурок получился с обережными знаками. Правда, такие знаки обычно выплетали своим детям орчанки… Тай-Ша мысленно пожал плечами и повязал украшение на шею мальчику.
— Я покажу, когда он засветится, — пообещал Иш-Ти. — Будет красиво. А когда анэ вернется?
— Может, к ночи вернется. А если нет, приходи ко мне в шатер, накормлю и спать уложу.
— Я сам могу лечь спать, — засмеялся мальчик. — Я уже взрослый.
— Взрослый-то взрослый, но если вдруг станет грустно — приходи.

      Вечером Иш-Ти прибежал. Ему хотелось похвастаться своим камнем. А еще шаман обещал накормить. Первым делом Тай-Ша именно этим и занялся: насыпал ему в миску похлебки, сунул в одну руку еще теплую лепешку, во вторую — костяную ложку.
— Ты вкусно готовишь, — похвалил Иш-Ти. — Как анэ, только лучше.
— Если б я плохо готовил, ходил бы голодным, — рассмеялся шаман. — Ешь, малыш, набирайся сил.
      Камень на шее ребенка слегка мерцал, приглушенно и мягко. Иш-Ти доел и спросил:
 — А луна скоро?
— Пойдем, посмотрим, как Лунная богиня выезжает в Лазурную степь на своем черном единороге.
      Иш-Ти побежал из шатра в ночь.
— Смотри, шаман!
      Камень брызнул искрами, начавшими веселый танец. Тай-Ша кивнул, почти завороженно глядя на это кружение крохотных светлячков в капле прозрачной росы. Потом встряхнулся: как бы узнать, к добру ли Иш-Ти нашел дар степных богов?
— Они каждую ночь танцуют для меня. Лунные искры. Тебе нравится?
— Нравится. Очень красиво, как светлячки в лунном луче, — согласился Тай-Ша.
— А анэ я так показать и не успел, но как только он вернется, сразу похвастаюсь. И шнурком, который ты сплел, тоже.
— Похвастаешься, Иш-Ти, обязательно. А теперь, идем-ка, я тебе мягкие шкуры постелю и подушку вышитую дам. На ней спится, знаешь, как хорошо?
— Я не хочу спать, — зевнул мальчик. — Я хочу дождаться анэ. Он скоро приедет, привезет мне подарок.
— Вот как только приедет, я сразу тебя разбужу, колосок. Идем, спать детям, даже таким взрослым, как ты, надо непременно хорошо.
      Иш-Ти больше не стал протестовать, пошел в шатер, свернулся там на шкурах как довольный щенок гяйны, который набегался, наелся и теперь отдыхает. Тай-Ша укрыл его самым мягким одеялом из шерсти серебристой козы, что было в его шатре, вышел к костру, разведенному перед ним. Вскоре к нему прошаркала старая Каяль, трижды прабабка Иш-Ти по отцу.
— Угомонился мальчонка?
— Угомонился, дремлет как гяйненок, — улыбнулся шаман.
— Вот и хорошо, вот и славно. Ты, шаман, над ним сам, словно гяйна, вьешься, жениться когда надумаешь?
— Да пока не надумалось, тэнэ Каяль. Что-то все не до женитьбы.
      Старуха погрозила ему суковатой клюкой:
— Знаю я, что тебе Темриль по сердцу была, жена вождя.
      Тай-Ша чуть не расхохотался.
— Что говоришь-то, тэнэ Каяль! Неправда это.
— А коль неправда, что глаз с шатра не сводил?
— Сводил я там или нет — неважно все. Даже если б Темриль мне и по сердцу была, меж нею и другом не встал бы я никогда.
— Так все-таки по сердцу…
      Тай-Ша только усмехнулся, не переубеждая ее. Что толку-то? Старики себе в голову как вобьют что-то, так хоть кол на голове теши, не вытешешь.
— Жениться тебе надо, — ворчала меж тем Каяль. — А то с чужими детьми все возишься, пора б и своим обзавестись. Кого в ученики возьмешь?
— Когда у Теннари сын подрастет — его и возьму. Хороший шаман будет, боги благословили, — безмятежно ответствовал Тай-Ша.
      Каяль и еще сказала бы что-нибудь, но тут на фоне звездного неба с негромким перестуком проплыли темные силуэты — возвращался вождь.
— Идите спать, тэнэ. А я пойду с вождем побеседую да скажу, что сын его у меня спит.

      Най-Ха был доволен, удалось взять богатую добычу, степь расщедрилась дарами.
— Все не спится, говорящий с духами? — поприветствовал он друга.
— Где уж мне спать, пока тебя духи по степи носят, вождь. Сын твой в моем шатре уснул, не тревожься, Най-Ха.
      Вождь похлопал его по плечу:
— Благодарю, друг мой, что приглядываешь за Иш-Ти. Обещаю, что буду уделять ему больше времени, чтобы он тебя не тревожил.
— Не зли меня, Най-Ха, — сердито выговорил ему Тай-Ша. — Когда это твой сын был мне в тягость?! Да он мне помощник получше прочих!
      Мальчик, видимо, сердцем почуяв, что отец вернулся, выбрался из шатра, сонный, часто моргающий.
— Анэ! Смотри, что мне шаман сплел.
      Най-Ха подхватил его на руки, понес в свой шатер, по пути рассматривая плетеную обережную ленточку. У входа помедлил, глядя на замершего у костра шамана.
— А еще я нашел в степи камень, смотри, как он светится, — Иш-Ти радовался всему вокруг: возвращению отца, красивому камешку, новой ленте.
— А шаману показывал? Хотя, что это я, конечно, показывал…
      Судя по тому, что камешек увивала плетенка из чермень-травы, Тай-Ша не смог определить однозначно, к худу или к добру находка, но решил поостеречься. Недаром же и ленточку сыну сплел такую, и камень в вымоченные в единорожьем молоке волокна заключил. Хотя… не шамана рука колыбель плела.
— Он сплел ленту, а я все остальное. А ты привез мне поиграть шкуру? А где Орша, пусть она со мной поспит.
— Будет тебе и шкура лисья, только выделаю и камешки агатовые вместо глаз вставлю.
      Орша уже вошла в шатер, заняла чуть ли не весь его, улегшись у края низкого широкого ложа, где теперь спали вождь и его сын, а не супруги. Вождь уложил сына, Иш-Ти сразу же перебрался к Орше, которая лизнула его в лоб.
— Нэна Орша, — сонно пробормотал мальчик. — Я хочу, чтобы моя новая мама была похожа на Оршу, анэ.
      Най-Ха только вздохнул: иногда сын ставил его своими высказываниями в тупик. Вот как понимать: «хочу, чтоб мама была похожа на Оршу»?
— И чтобы она еще была как шаман, — «добил» его сын.
      Орк сел на край постели, озадаченно хмыкая: совсем непонятно, какую такую маму ему искать, какой она быть должна? Иш-Ти расспросить не удалось, он уже заснул, обнимая гяйну. А назавтра Най-Ха и думать об этом забыл, дел у вождя много, не до детских загадок ему. Нужно разобраться со шкурами, нужно вручить сыну его первое оружие, да и начать его обучение верховой езде тоже пора. И еда сама себя не заготовит, это тоже забота вождя: организовать добытчиков, распределить отряды. Какая тут женитьба?
      Да и не женятся орки летом, некогда. Свадьбы орочьи играются поздней осенью или весной, после того как племя откочует на летние или зимние угодья, обустроится там, раскинет шатры. Вот тогда и приходит пора свадеб. А летом и зимой слишком много работы. Женщины собирают чермень и другие травы, кто и огороды вскапывает, шерсть зимнюю состригают, чешут да прядут. Зимой из вычесанной и приготовленной шерсти ковры да ткани будут ткать, вышивать и шить, плести да вязать.

      Иш-Ти больше отцу ничего про другую маму не говорил, словно забыв свои собственные слова. Его степной единорог, смирный и немолодой, оттого и покорный, требовал ухода, еды, ласковых слов, которые он внимательно слушал и вздыхал, будто понимая. А кроме единорога был еще и лук, и сколько раз Иш-Ти себе этим летом пальцы тетивой резал — не счесть, а сколько раз к шаману за травяной мазью бегал? Да ровно столько же. В конце концов, Тай-Ша подарил ему плетеную из тонких ремешков наручь, ладно севшую по детской кисти, чтоб защищать ее от ударов тетивы, да перчатку, чтоб пальцы не резать. Иш-Ти повис у него на шее, благодаря.
      Тай-Ша только усмехался и рассказывал, как понаблюдать за единорогом, чтоб угадать погоду на три дня вперед, как рог ему подпиливать и смазывать, чтоб выправить искривленный, как копыта подрезать и пясти перевязывать, чтоб не растянул сухожилия. Иш-Ти все больше времени проводил с ним, слушая его рассказы, часто засыпал в шатре у шамана. Най-Ха в конце концов с кривой усмешкой сказал тому, что скоро приревнует сына. На что едва не схлопотал колотушкой от шаманского бубна в лоб.
— Сам сыном не занимаешься, ничему не учишь, только и дел, что за плясками у костра глядеть. Еще и радуешься, что шатер пустует, сын не видит, кого ты на ложе готов волочь.
— Я взрослый мужчина, — огрызнулся вождь, — мне без ласки обходиться, что ли? Мозоли на руках не сведу потом.
— А сыну что скажешь, если спросит?
      Най-Ха только отвернулся, хмурясь. Что говорить-то? Любиться хотелось, да вот только после тоска еще сильнее когтями в сердце впивалась.
— Может, тебе кой-каких трав попить, вождь? — сочувственно спросил Тай-Ша.
— Чем мне твои травы помогут, шаман? Сны навеют, как с женой обнимался?
      Тай-Ша только зубами скрипнул и прочь пошел, чтоб не наговорить лишнего. Около шатра налетел Иш-Ти, зачастил вопросами про то, какая погода будет, если единорог трижды чихнул на восток, потом заявил, что хочет покататься ночью на ползучем камне. Шаман только руками всплеснул:
— Ты и камень, небось, отыскал уже?!
— Конечно, огромный и теплый.
— Хорошо, ночью сходим к нему. А единорогу своему шептун-травы нарви, что это его, старичка, чихать потянуло? Как бы не простудился.
— А можно я у тебя сегодня ночевать буду, шаман?
— А где ж еще, раз ночью по степи на живом камне кататься собрался, — усмехнулся Тай-Ша.
— Отец опять от общего костра кого-нибудь приведет. А они все мне не нравятся. Ты можешь как-нибудь отвадить их от моего отца?
— Он взрослый орк, Иш-Ти. Думаешь, отчего наши мужчины редко когда остаются вдовцами, коль случается беда? Да и бобылями после совершеннолетия недолго ходят? Не может орк без телесной ласки, огонь внутри жечь будет, требовать. Вот и ищет твой отец себе того, кто либо камнем для него очажным станет, либо водой ласковой, как матушка твоя была, либо воздухом свежим.
— Я не хочу другую маму, шаман, мне никто в племени не нравится. Они совсем не похожи на нее.
— Потому что в нашем племени детей Благой Реки, кроме нее, и не было. Все сплошь огонь да ветер.
— Сделай что-нибудь, чтобы у меня не было второй мамы, — требовал Иш-Ти.
— Тяжелые задачи ты подкидываешь, малыш. Подумаю, что мне по силам сделать.
— А сегодня пойдем кататься на ползучем камне. Они ведь добрые?
— Не добрые и не злые, просто камни, выросшие там, где из-под земли пробивается тонкий ручеек магии земли. Ожили и ползают, место свое ищут, где удобно будет, где не потревожат.
— А ты когда-нибудь видел Белую Гяйну? — Иш-Ти забрался под бок к шаману.
— Видел, когда совсем мальчишкой был, чуть постарше тебя. Только тогда она еще Белой не звалась, только призрачной. Прошлым летом ее эльфийский Целитель из мира духов в тварный мир провел.
— А она, правда, светится? — любопытство мальчишки было неистребимо.
— А ты уснешь, если я расскажу? — усмехнулся Тай-Ша.
— Нет, тогда ты меня не разбудишь, я не покатаюсь на камне, а он уползет за ночь.
— Разбужу, когда Небесная Гяйна дотянется носом до зенита.
      Иш-Ти кивнул, сполз пониже, улегшись головой на колени шаману. Тот распустил его волосы, принялся поглаживать за ушами и по темени, негромко рассказывая о том, как Лир-Ша Раннин привел в степи эльфа с чужой душой, который одним прикосновением мог исцелить самую страшную хворь. И о том, как тот проложил Душе Степи тонкую тропинку из мира духов в мир живых, чтобы она могла обрести счастье. И о том, как Белая Гяйна обзавелась двумя щенками, а у ее сына весной в белом мехе заискрились камни-северины, символ обещания.
      Иш-Ти немного позевал, потом уснул. Шаман ощутил, как воздух вокруг начинает странно сгущаться, погружая его в оцепенение. Но враждебности не ощущалось, просто вкатился в шатер толстолапый белый щенок, подбежал к Иш-Ти и принялся внимательно его обнюхивать, повизгивая и бешено размахивая хвостом. Белыми во всей Великой степи были только три гяйны — сама Душа Степи и ее дети. У этого щенка на богатой шкуре не светились чудесные камни-северины, значит, это была дочь Белой. Но… она и Иш-Ти? Как это понимать?
Иш-Ти во сне медленно поднял руку, погладил щенка по макушке. Белая подпрыгнула, заурчала.
— Вуф, — строго сказали за пологом.
      Псёнка выпрямилась, посерьезнела и вышла из шатра, чуть ли не на прямых ногах. Оцепенение сразу же спало, время потекло, как и раньше. А в волосах у Иш-Ти там, куда ткнулась мордой дочь Белой Гяйны, пролегла снежная полоса, словно заморозком прибило. Тай-Ша выскочил из шатра, но вокруг никого уже не было, и ни следа, кроме этой отметины, не осталось. Он до полуночи искусал себе все пальцы, гадая, что же делать, потом все ж решился, кинул на волосы Иш-Ти морок, скрывая метку. Белая Гяйна не зла и не добра, а что может означать эта отметина, одной лишь ей и ведомо, но вряд ли она расскажет шаману.
      В полночь, как он и обещал Иш-Ти, разбудил мальчика, напоил отваром трав и накормил холодным мясом и лепешкой.
— Ну, что, идем? Показывай свой камень, малыш.
— А мне приснилось, что ко мне пришла какая-то девочка с белыми волосами. Она сказала, что когда я вырасту, она родит мне трех сыновей, — поведал Иш-Ти и засмеялся. — Но я никогда не вырасту, мне кажется.
— Отчего же? Вырастешь. Еще одиннадцать весен, и будешь искать по всей Степи свою невесту с белыми волосами.
— И где я такую найду? — задумался Иш-Ти, но быстро остыл и побежал показывать выбранный камень, огромный, с плоской верхушкой, словно созданный для того, чтобы на нем катались любопытные орчата.
      Тай-Ша погладил камень, прося его не гневаться на мальчика и покатать. Показалось даже, что тот фыркнул, как разбуженный еж, но согласился. Ползал камень медленно, это было забавно, лежать на нем и смотреть на небо. Вроде ничего и не происходит, а потом моргаешь и внезапно понимаешь, что звезды поменяли расположение.

      Когда нос Небесной Гяйны склонился к Следу Санайга, шаман тихонько поднял задремавшего на теплом камне орчонка, поблагодарил тот и потихоньку пошел назад в стойбище.
      Навстречу вышел вождь, нахмурился.
— Где вы были?
— Катались на живом камне, вождь, — усмехнулся Тай-Ша. — С чего вдруг ты обеспокоился?
— Это же мой сын. Я должен знать, что он в порядке. И спит ночью, а не бегает по степям.
— Как видишь, спит. Что же ты сам не спишь? Или не греет Ван-Тай под боком? Или уже не Ван-Тай, а Ра-Аш?
      Вождь нахмурился еще сильнее.
— Я сплю один, Тай-Ша.
      Шаман только глазами сверкнул, обошел его и отправился в свой шатер. Обещал же Иш-Ти, что тот ночевать у него будет.

      Утром Иш-Ти проснулся и побежал завтракать в свой шатер. Отцу почему-то не нравилось, что сын больше времени проводит с шаманом, но в чем причина, тот не понимал. Он поначалу сердито выговорил сыну за то, что тот без спросу в степь ходил, и это Иш-Ти расстроило: он же не один ходил!
— Со мной ведь был шаман.
— Ты должен был спросить у меня!
— Почему? Шаман ведь разрешил.
— Ах, шаман? Может, он тебе и отцом станет? — совсем потерял берега Най-Ха.
— А пускай и станет! — выкрикнул Иш-Ти. — Он совсем как мама, он добрый и обо мне заботится!
— А я, значит, не забочусь?
— Перестаньте! — рявкнул незаметно для спорящих (стар да млад, вот у кого-то ума не хватает!) возникший в шатре шаман. — Что за крик, что случилось?
— Ничего, — хмуро пробурчал Иш-Ти, решив, что сыну вождя недостойно жаловаться на отца. — Я пойду к своему единорогу.
— Най-Ха? Ты-то взрослый, можешь объяснить, что с тобой происходит? Вот, держи-ка, пей и рассказывай, — Тай-Ша протянул ему пиалу с травяным отваром.
— Просто щенок подрастает и показывает зубы, — вождь взял пиалу.
— Да ты себя в его возрасте вспомни, — легко рассмеялся шаман. — Таким же был, всем приключениям заводила. Меня иное тревожит. Сын твой ни с кем из детей племени дружбы не сложил пока, сторонится, все или у меня пропадает, или с единорогом своим, или вовсе один.
— Он с тобой подружился. А на других детей и не смотрит.

      Иш-Ти, пока взрослые разговаривали, оседлал единорога и помчался в степь, сам не зная, куда. Еще и половина дня не миновала, заблудиться нельзя, вся степь как один ковер. Хоть и надеялся он, что шаман отцу разум вернет, поговорит, но обида гнала его вперед, дальше, пока стойбище племени не скрылось за окоемом. Надо было вернуться, но единорог так уверенно рысил вперед, словно знал, что там дальше. Иш-Ти решил, что к вечеру вернуться всегда успеет.
Он привстал на стременах, потом и вовсе высвободил ноги в мягких сапожках из ременных петель и вскочил на седло, приложив руку ко лбу. Огляделся, но ни стойбища, ни чего-то иного, особенного не приметил. А единорог, словно не заметив акробатики своего маленького всадника, трусил и трусил вперед.
— Стой, Айши, мы заблудились. Надо возвращаться.
      Единорог только укоризненно всхрапнул, мол, для того ли я столько бил свои старые копыта, чтобы вернуться ни с чем? И перешел с неспешной трусцы на рысь, не слушая поводьев маленького орчонка.
— Да куда же ты, Айши? Стой…
      Но не тут-то было. Единорог припустил еще скорее, хотя ему, старику, было уже весьма нелегко бежать. Единороги не живут дольше полусотни лет, а он был бел уже не от того, что родился таким, а от седины. Иш-Ти решил довериться своему единорогу, наверняка тот знает, куда бежит. Может быть, удастся узнать еще одну тайну степи.
Еще через какое-то время, когда старый рогач уже начал задыхаться, роняя с трензелей клочья пены, но упрямо не останавливался, словно из-под сизо-голубого ковыля вынырнул трехгранный каменный осколок от секиры Бога Грозы — так называли этот останец орки. На день пути окрест не было ни одного камня такого насыщенно-алого цвета, кажущегося облитым стеклом или водой. В час весенних гроз молнии лупили в него, словно он их притягивал.
— Зачем ты привез меня сюда, Айши? — Иш-Ти опасливо поглядывал на камень.
      Единорог остановился, тяжело поводя боками, понурил голову. Иш-Ти спохватился, что его надо бы выводить, чтоб остыл, а потом напоить. Говорили, что у подножия Секиры есть родник, но вода там невкусная. Да и ладно, главное, что вода. Айши покорно пошел за ним, все еще тяжело дыша. Иш-Ти только радовался тому, что у него такой послушный первый единорог. Хотя зачем он привез Иш-Ти сюда, все еще было непонятно.

      Родник оказался именно там, где и говорили старшие орки. И когда Айши успокоился и перестал хрипеть, Иш-Ти напоил его и обтер пучками травы, потом напился и сам, чувствуя, что сглупил невероятно, уезжая из дому без ничего. Хотя… верный лук с собой? Значит, можно попробовать добыть суслика или степного зайца. А кремень и огниво и шаман, и отец учили всегда носить в поясном кармашке, они и сейчас там. Без еды не останется.
— Так зачем ты привез меня сюда? Тут какое-то памятное для тебя место?
      Единорог только посмотрел на него добрыми карими глазами, с какой-то хитринкой в них. Конечно, ничего не сказал — единороги не умеют говорить. Пришлось Иш-Ти отправиться на охоту, добывать себе обед. И он оказался удачлив — подстрелил степную куропатку и мелкого суслика. А когда нашел и наломал достаточно сухих кустов каменника, чтоб зажарить хотя бы что-то одно, ободрал шкурку с суслика и нанизал его на палочку, к его костерку вышла огромная белая гяйна.
      Иш-Ти сразу подскочил и поклонился Душе Степей, оробев и не зная, что сказать. Судорожно пытался припомнить, что говорил шаман, потом, сообразив, схватил перепелку и протянул псице:
— Прими мой дар, Душа Степи, не оставь милостью своей мой род.
      Гяйна аккуратно взяла подношение с его ладошки, не задев страшенными клыками, и сжевала. Только косточки хрустнули. Потом фыркнула, наклонив голову: маленький орчонок доставал ей едва до груди, выдохнула ему в лицо, тронула кончиком языка лоб, разом снимая морок шамана с белой прядки. Иш-Ти завороженно смотрел на огромную собаку, потом набрался смелости и погладил ее по боку. Под его ладошкой белоснежная шерсть перетекла в яркую шерстяную ткань нарядного орочьего убора.
— Рассказывай, малыш, что случилось, что погнало тебя в такую даль?
— Анэ был недоволен тем, что я ночую у шамана. Но шаман добрый, кормит меня, рассказывает интересные вещи, показывает звезды и учит всему.
— А, Кость Степи. Знаю его, хороший шаман. Молод еще, не слишком силен, но это поправимо. Что ж твоего анэ злит?
— Я не знаю. Когда умерла мама, анэ стал всем постоянно недоволен.
      Орчанка фыркнула:
— Конечно, недоволен. Если огонь будет сырые дрова жрать, тоже искрами исплюется. Очаг ему нужен, чтоб ровно гореть. Смотри, малыш, видишь скалу? Это кость земли. Небесный огонь без вреда для себя принимает, лишь сильнее становится. Огонь же в ней успокаивается. Понял ли? Ну, не беда, сейчас не понял, подрастешь — поймешь.
— А где взять очаг для анэ? Мне никто не нравится в племени, не хочу вторую маму.
      Она только потрепала его по волосам и растаяла. Иш-Ти принялся дожаривать себе еду, решив, что надо подкрепиться, а потом уже отправляться обратно домой. И что такое Душа Степей про кости земли говорила? При чем тут скала эта? Иш-Ти поел и полез разглядывать камень, гадая, при чем он тут. Жаль, что шамана нет рядом, он бы точно понял и все разъяснил.

      Топот боевых единорогов он услышал загодя, потом и увидел — отцовского, рыже-каурого, и шаманского, солового. Вождь и шаман, словно и не ссорились, скакали бок о бок. Иш-Ти удивился: куда это они поехали? Орки заметили тонко заржавшего белого единорога мальчика, повернули к скале.
— А что вы тут делаете? — удивился Иш-Ти. — Вы тоже выехали на прогулку?
— Тебя, глупый, искать выехали! — нахмурился, но словно бы не всерьез, отец.
— А зачем? Я бы вернулся к вечеру, — Иш-Ти решил, что ругать вроде не за что.
— Ты хоть знаешь, куда скакать?
— Знаю, шаман рассказывал, что от Секиры наше стойбище — точно на восток.
      Тай-Ша решил задать другой вопрос.
— А зачем ты уехал так далеко от стойбища?
— Я не собирался так далеко. Айши меня сюда привез.
      Только тут Най-Ха увидел в его волосах белую прядь.
— А это…
— Меня лизнула Белая Гяйна, — похвастал мальчик.
      Най-Ха только смотрел, то — потрясенно — на сына, то — сердито — на Тай-Ша. В конце концов взорвался:
— Это все ты своими шаманскими сказками голову ему заморочил! Мой сын шаманом не будет!
      Шаман только зло глянул и отвернулся.
— Но она правда была, — до слез расстроился Иш-Ти. — Я у нее и про тебя спросил.
      От Иш-Ти вождь отмахнулся: не до сказок ему. Тай-Ша тоже молчал, и назад возвращались словно бы порознь, на прощание шаман только потрепал мальчика по плечу и повернул к своему шатру. Иш-Ти побежал за ним, не оглядываясь на отца.
— Подожди, я же еще не рассказал, что мне ответила Белая Гяйна. А я не понял ничего.
— Малыш, — орк присел перед ним на корточки, — она ведь говорила тебе, значит, подрастешь и обязательно поймешь. Иди к отцу, а то разозлится совсем и выгонит меня из племени.
— Не выгонит, — Иш-Ти обхватил его за шею. — Почему он злится на меня?
— Потому что ты уехал, не спросившись, да еще и так далеко. Мы едва нашли тебя. Не делай так больше. В степи для одиночек опасно, а ты еще маленький к тому же. Втройне опасно.
      Мальчик вздохнул, отпустил шамана и пошел к отцу, слегка надувшись — почему ему не верят, он же правда видел Душу Степей.
Но шаман-то как раз и верил ему. Сам Иш-Ти не смог бы снять морок со своих волос, да и Белую Гяйну Тай-Ша видел и сам, потому и гадал — что же такого сказала мальчику Душа Степей об отце?
________________________________________________________
Примечание к части

Анэ – отец (орк.)
Маана – мачеха (орк.)
Тэнэ – бабушка (орк.) да и вообще обращение к любой пожилой орчанке.
Нэна – мама (орк.)
Гяйна - орочья пастушеская порода собак, отличающаяся огромными размерами, обычно рождаются сплошь меланисты - чисто черные гяйны.
Все травы - чистая выдумка авторов.


Глава вторая

Прошло два года, в течение которых Иш-Ти все больше сближался с шаманом, слушал его рассказы. Вождь хмурился, но помалкивал, решив, что шаманом сын точно не станет, а если ему милей проводить время с Тай-Ша отчего бы и нет? С другими детьми Иш-Ти почему-то все так же не спешил заводить дружбы. Хотя приятелей у сына вождя было много, близким другом не стал ни один. Най-Ха утешался мыслью, что какие его годы, успеется еще. Семь лет мальчишке, пусть присматривается, может, из приятельства да и вырастет дружба.
А вот его дружба с Тай-Ша трещала по швам, словно скроенная из гнилой шкуры стенка шатра под порывами ветра. Шаман старался избегать его, и ему, признаться, удавалось это мастерски. Если только Тай-Ша не был нужен вождю, отыскать его мог кто угодно, но не Най-Ха. А если был необходим для дела — приходил сам, молча кланялся и ждал приказов.
— Что с тобой происходит? — иногда спрашивал вождь. — Что такого поведала тебе степь, что ты как необъезженный единорог, того и гляди, лягнешь меня.
— Что ты, вождь, как бы я посмел, — Тай-Ша отводил глаза и торопился уйти, исполнить приказ Най-Ха, переделать все дневные дела и скрыться в степи, среди трав и солнца. Иногда с ним уходил и Иш-Ти, тоже пытался узнать, почему шаман сторонится отца.
— Тяжело мне, малыш, — однажды не сдержал наболевшего шаман. — Быть с ним рядом и не… — и замолчал, досадуя, что вообще рот раскрыл.
— И не что? — сразу затеребил его мальчик. — Почему тяжело, нэнэ?
Отучить его так звать шамана не смог никто.
— Немножко подрасти, на твою четырнадцатую весну я расскажу. А теперь, раз уж ты здесь, расскажу другое. Сказку о том, как был зачат наш мир. Только слушай внимательно, это не простая сказка, все шаманы это знают, да и орки, что постарше, тоже. А ты у меня умница, и сейчас должен догадаться.
Не заметил своей оговорки шаман, зато заметил Иш-Ти, обрадовался, прильнул крепче, в пояс руками вцепился. Най-Ха посмотрел на них, потемнел лицом и молча ушел в свой шатер. Что же не так все? И племя сыто, и запасы богаты, и на большом торге полно всего накупили. И чем племени лучше, тем вождю хуже становится: друг как на чужака смотрит, сын к шаману сбегает. Чем дальше от него Тай-Ша, тем сильнее хочется все вернуть. Чтоб стало, как раньше, как было еще до женитьбы Най-Ха, десять лет назад. Чтоб в свободный вечер позвать Тай-Ша с собой, проскакать бок о бок с ним по степи, развести костер, лежать рядом и в ночное небо глядеть. Неужто он так из-за женитьбы огорчился? Так ведь его Темриль привечала, из шатра не гнала. Да и он на нее волком не глядел, но старался уйти поскорее. Однако когда Темриль забеременела, сам над ней, словно степной тайран над птенцом, вился, травяные отвары варил. Только его силами Темриль дитя выносила и родила. Сколько их шаман в роженицу влил — только боги ведают, неделю потом пластом лежал, по шатру едва ползал. А когда Темриль заболела по весне через три года, Тай-Ша ее выхаживал, почти уже выходил, да сам слег, сил не хватило, и жена вождя снова стала слабеть, пока не уснула навечно. Неужто ж сам в нее влюблен был? — встрепенулся Най-Ха, расспросить друга решил. Кололо ему, как колючка пустынная в штанах засела.
Вождь дождался, пока Иш-Ти убежит к своему старому единорогу, совсем уже не встающему, пьющему одну лишь воду. Боги ли подсобили, только шаман из своего шатра исчезнуть не успел, травы перебирал и в ступке перетирал, к осени мази да сборы готовил.
— Поговорить надо, друг, — сразу же решил взять единорога за рог Най-Ха.
Тай-Ша только кивнул, расстелил для него лучшую шкуру, поставил на столик пиалу, вырезанную из драконьего когтя — единственное, не считая шаманского обрядового имущества, свое сокровище. Налил ароматного чаю из клевера и синецвета.
— Слушаю тебя, Най-Ха.
— Уж не мою ли жену ты так любил, что тебе моей свадьбой как внутренности запалили?
Шаман только головой покачал:
— Темриль мне как сестра была, если и любил, то лишь так, не больше. Не ты первый спрашиваешь.
— Так что ж ты после ее смерти так отдалился? Раньше мы ночами в степи пропадали, а сейчас ты меня и узнавать перестанешь скоро.
— Сил моих на тебя смотреть нет, — глухо сказал шаман.
— Да почему же?
— Уходи, Най-Ха, не рви мое сердце.
— Не понимаю я тебя, Тай-Ша. Чем я тебе сердце рву?
Тай-Ша только рукой махнул, сам из шатра выбежал, схватив только сумку с лекарскими приспособами, поспешил в загон к больному единорогу Иш-Ти.

Айши лежал головой на коленях Иш-Ти, прикрыв глаза.
— Его забрал с собой золотой санайг? — спросил мальчик. — А я его не видел.
— Его видит только тот, к кому этот волшебный зверь приходит, — сглотнув комок, сказал шаман. — Даже я не всегда могу рассмотреть. Айши твой ушел с ним с радостью, он был уже очень стар, а в Лазурных степях боги подарят ему новое тело, молодое и полное сил.
— А в небе я его увижу? Как мамин пояс?
— Может, и увидишь. Нужно только смотреть внимательно. Он будет похож на облачко.
Иш-Ти погладил по морде умершего единорога.
— Мне будет очень грустно без тебя.
— Нужно закопать его, чтобы тело ушло в землю, из которой все когда-то было рождено. Поможешь мне, малыш?
— А где мы его закопаем? — спросил Иш-Ти.
— У Белого камня. Он славно потрудился на своем веку.
Напоследок шаман срезал у единорога рог и хвост, вручил их Иш-Ти, из рога тот позже выточит своему сыну первый игрушечный кинжал, ведь им невозможно порезаться, а белым хвостом украсит свое копье. Закапывали долго, единорог был крупным и тяжелым. Иш-Ти подозрительно шмыгал носом.
— Я уже по нему скучаю, нэнэ.
— Завтра отправимся в степь, поймаешь себе дикого единорога. Пора тебе учиться самому объезжать зверя под седло. Уже взрослый совсем, семь весен минуло.
— А он будет таким же, как Айши?
— Он будет таким, как ты его воспитаешь, Иш-Ти. Лаской или силой, или поровну и тем и другим. Но только сам, — шаман бросил на земляной холмик последнюю горсть зерна, присыпал и ее землей и принялся укладывать на холмик снятый дерн. Вскоре только небольшая прореха меж дерном указывала на могилу единорога.
— А если я взрослый, значит, должен понять, что сказала Белая Гяйна? А я все равно не понимаю.
— Ну, хорошо, сегодня вечером приходи к костру, подумаем вместе, что она такое сказала, — Тай-Ша взлохматил ему волосы, вытряхивая из них крошки земли.
— И ты мне разъяснишь, — обрадовался Иш-Ти. — И анэ позову, пускай тоже послушает.
— А если я не смогу?
— Но ты умный, ты все сможешь!
Шаман только засмеялся, качая головой. Ему льстило такое признание от мальчика, хотя он и знал, что еще многого не знает и не умеет. Его учитель слишком рано ушел, не успел всему научить. А другие шаманы и не стали бы — свои ученики есть.

Вечером Иш-ти притащил отца к костру, невзирая на слабое сопротивление Най-Ха. И принялся пересказывать мужчинам то, что сказала ему Белая Гяйна, очень надеясь, что умные взрослые ему разъяснят, что это за загадочные кости земли, при чем тут скала и вообще, почему это как-то связано с его отцом. Най-Ха только хмурился: все это казалось ему какой-то белибердой, которую так любят сочинять шаманы, чтобы запутывать простых смертных и запугивать их. Сам он был от этого так же далек, как былинка в степи — от Небесного Ковыля. А вот Тай-Ша явно понимал гораздо больше. Он хмурился, кусал губу и нервно стискивал в руках длинную трубку, почти погасшую за время рассказа, которую так и не поднес к губам.
— Так что это означает, нэнэ? — Иш-Ти требовательно уставился на него.
На это обращение первым отреагировал Най-Ха, нахмурился, открыл уже рот, чтоб отчитать сына… Но не сказал ни слова под тяжелым предостерегающим взглядом шамана.
— Помнишь, малыш, я рассказывал тебе о том, как мать-земля и отец-небо делали Людей? От которых потом пошли и эльфы, и орки, и человеки, и гномы.
— Помню, — закивал Иш-Ти.
— И брали для каждого частичку Стихии. В ком-то оказалось всего поровну, такие Люди были счастливы, ведь свою половинку им отыскать было проще. А в ком-то было больше какой-то из Стихий. И тогда им, чтобы найти, с кем будет хорошо и уютно, нужно было очень постараться. Не каждая Стихия другую принимает ровно. Огню с Водой ужиться тяжело, с Деревом и того хуже, а вот с Ветром и Камнем — легче, пока Ветер поддерживает, а Камень — защищает.
— То есть, ты — вторая половинка анэ? — уточнил мальчик.
— Это уж твоему анэ решать, — повел плечами шаман, словно сбросил с них какой-то груз.
Най-Ха глянул на сына:
— Иди в шатер, мы с шаманом пока поговорим.
Иш-Ти засопел, но подчинился, поднялся и поплелся к шатру, но, едва скрывшись из виду, прокрался за шатер шамана и замер, напряженно вслушиваясь.
— А сам что скажешь, Тай-Ша? Теперь уж я тебе отмолчаться не дам.
Шаман усмехнулся, глядя в огонь, потом опустился перед костром, обложенным крупными каменными голышами, на колени, сунул руку прямиком в угли и вынул без малейшего вреда рдеющий уголек. В сложенных чашечкой ладонях он и не подумал гаснуть, выбрасывал золотистые искры и язычки огня, малиново светился живым рубином.
Най-Ха покачал головой.
— И что же, даже не спросишь ничего, так в мой шатер и пойдешь?
— Сам скажи, коль хочешь, Свет мой, коль нет — молчи.
Най-Ха долго молчал, размышляя о том, как ему поступить, затем протянул руку.
— Идем.
— Там Иш-Ти, — тихо напомнил шаман, бережно возвращая уголек в костер.
— Иш-Ти? Наверняка поблизости прячется, — усмехнулся вождь.
Тай-Ша согласно наклонил голову.
— Пусть в моем шатре ночует, — сказал так, чтоб слышал несомненно подслушивающий орчонок.
И только в самом шатре шкуры зашуршали, а потом донеслось и:
— Спасибо, нэнэ.
— Ковыленыш, — беззлобно усмехнулся шаман, коснулся горячей ладонью плеча Най-Ха: — Веди уж.
Вождь ухватил его за запястье, повлек за собой. Поцеловал сразу, как за спинами рухнул полог шатра. Шаман ответил, да так, что у Най-Ха едва искры из глаз не полетели, а в теле пламя взревело, словно степной пожар. Только Тай-Ша этот огонь не испугал, он, словно обережный каменный круг, принял его в себя, усмирил. Най-Ха лишь об одном жалел — что раньше внимания не обращал на этот очаг. Слишком долго считал, что меж ними не может быть ничего, кроме дружбы. Слеп был, глуп и нечуток. Теперь только стало ясно, отчего шаман сторонился его после женитьбы, зачем над Темриль так бился — счастья любимому хотел, пусть и не с собой.
И когда после соития Тай-Ша хотел уйти, не отпустил, удержал с собой рядом.
— Не спеши.
Шаман долго смотрел ему в глаза, искал в них что-то. Нашел, видно, потому как опустился обратно на постель. Най-Ха положил руку поперек груди шамана, прижал к шкурам.
— Что племени скажешь? — тихо спросил Тай-Ша.
— Ничего не скажу, сами увидят.
Шаман только усмехнулся: да уж увидят, как он утром из шатра вождя выходит, как на коже поцелуи чужие горят метками.
— Да и кто что сказать осмелится?
— Кто бы что ни сказал, мне то не важно будет.
— А если я тебе предложу в святилище пойти? — прищурился Най-Ха.
Шаман помолчал, лежал тихо, дышал неслышно, только под рукой Най-Ха быстро и сильно билось сердце, словно стремилось пробиться через ребра и остаться в его ладони.
— Завтра, при всем племени. — Шаман все еще молчал, так что Най-Ха продолжал его уговаривать, не уверенный, что правильно подбирает слова: — Иш-Ти тебя и так за родителя считает, он только рад будет.
— Иш-Ти я и вправду родитель, — тихо промолвил Тай-Ша. — Свои силы в Темриль влил, на своей крови зелья настаивал. Ты рад будешь ли?
— Был бы не рад, разве звал бы? Ты же мне всех ближе был, помнишь еще?
— Помню. И как в братании тебе отказал, тоже помню, — усмехнулся шаман.
Най-Ха кивнул, он тоже помнил, как обиделся тогда на друга, охладел к нему, не понимая, в чем дело.
— Не мог я… Ты мне и без обряда ближе всех был, только смешай я с тобой кровь тогда, сейчас рядом не лежал бы.
— Так пойдешь в святилище? — вождь приподнялся, заглянув в глаза Тай-Ша.
— Пойду.
Короткое слово словно поставило точку в разговоре и показалось добрым ковшом масла, выплеснутого в очаг, снова заставило кровь в жилах возгореться огнем, вжать шамана в мягкие шкуры. Тай-Ша рыкнул, вывернулся, опрокидывая вождя спиной на постель, в карих глазах на мгновение рубиновыми углями сверкнули зрачки.
Орша потопталась у порога, фыркнула и пошла к маленькому Иш-Ти, оберегать его от ночных кошмаров и согревать. Умная гяйна чуяла, что сегодня не стоит мешать двум частям целого сливаться воедино, соединяя две души в одну. А этот малыш совсем один сегодня, нужно лечь рядом.

Кошмаров Иш-Ти не видел, наоборот, он спал в эту ночь так безмятежно и сладко, что едва не проспал все самое важное.
— Проснись же, — потормошил его Тай-Ша. — Неужели не хочешь увидеть свадебный обряд? Просыпайся… Вот разнежился.
Мальчик потянулся, словно щенок, вытягивая руки и ноги, выгибаясь всем поджарым смуглым телом.
— Свадьба?
— Свадьба-свадьба, — смеялся Тай-Ша.
— Ты и отец?.. Да! — Иш-Ти вскочил, кувыркнулся по скромной постели шамана прямо ему под ноги, взвился, в прыжке вешаясь на шею. — Ну, наконец-то, нэнэ!
— А тебе бы еще умыться и одеться, все-таки сын вождя, а не щенок бесштанный.
— Я успею, я быстро! — Иш-ти быстро ткнулся носом в его щеку, разжал руки и метнулся умываться над широким медным тазом, фыркая и плеща водой не только на лицо, но и на плечи и даже на спину.

Тай-Ша посмеивался, скрывая некоторую нервозность — свершилось, Най-Ха не просто обратил внимание, как мечталось одинокими холодными ночами, он из своего шатра наутро ведет в святилище. Все внутри обмирало и временами вздрагивало, словно застывший в зимнюю ночь бараний вывар. Он присел у сундучка, где хранил все самое ценное, докопался до самого дна, пока не нашел бережно завернутые в кожаный лоскут серебряные колечки — единственное, что он сделал в своей жизни из металла своими руками в ту пору, когда еще надеялся, что на шестнадцатую весну Най-Ха поведет его к алтарю. Но тогда будущий вождь выбрал Темриль, и с тех пор этот сверток Тай-Ша не разворачивал и не вспоминал о нем. А вот теперь кольца словно звенели внутри, призывая поскорее развернуть их, явить на свет.
Он развернул кожу, и в проникшем сквозь откинутый полог рассветном луче серебро сверкнуло так ярко, словно не пролежало десяти с лишним лет в темноте.
— Какие красивые, — отметил Иш-Ти. — Вы с отцом ими брак подтвердите, да?
— Да. Ты… рад? — шаман приподнял голову, глядя на мальчика.
Иш-Ти закивал.
— Конечно, нэнэ. Вы оба перестанете грустить.
— Сегодня так меня можешь и назвать при всех, — усмехнулся Тай-Ша. — Теперь никто и слова не скажет.
— Правда? — Иш-Ти обнял его, счастливый как напившийся молока единорожек.
— Правда, малыш. Иди сюда, волосы тебе приберу, колосок.
— А почему я колосок? — сразу задался вопросом мальчик.
— Потому что в тебе силы и воды, и земли вот так причудливо сплелись, что вырос из махонького зернышка под теплом солнца колосок. Тебе, Иш-Ти, степь в любой час ответит, травы отзовутся. Немного подрастешь — научу, как в сухой степи родник поднять, это тебе от матери дар. Ну, а все, что я о травах знаю, и так твое, всему научу без утайки. Шаманом тебе быть и вождем, так уже бывало и беды в том нет.
Непослушные волосы Иш-Ти под руками шамана сразу же прилегли, успокоились. В шатер заглянул Най-Ха, изнывающий от нетерпения и немного страха — а ну как при дневном свете Тай-Ша заартачится? Нарядный, умытый, только на скулах яркий румянец цветет маками степными. Шаман тихо фыркнул: как есть молодой жених. Закрепил собранные в хвостик на макушке волосы Иш-Ти плетеной из чермень-травы веревочкой, украшенной бусинами и перышками степного сокола, хлопнул по плечу:
— Ступай с отцом, я сейчас приду.
Иш-Ти послушно ушел, увел за собой отца.
— А почему ты так волнуешься? — спросил он.
— А если он откажется?
Сказал и нахмурился: дожился, собственному сыну жалуется!
— Почему откажется? Ты ведь очень нравишься нэнэ.
— В юности, сынок, мы много глупостей натворили, вот и боюсь, что выведу его к алтарю богов, а он откажет.
— Анэ, ну хоть сейчас глупостей-то не говори! — всплеснул руками Иш-Ти.
Вождь вздохнул и признался сам себе, что сын прав — глупости он говорит, Тай-Ша не откажет.
— Позови-ка всех, малыш. Все племя, кто не на охоте, пусть у алтаря соберется. Успеешь?
— Конечно, я быстро бегаю.
Най-Ха только улыбнулся, глядя, как сын мчится от шатра к шатру, от орка к орку, звонко выкрикивая приказ вождя собираться у алтаря всем, кто не занят, а кто занят — бросать дела и тоже идти туда. Потом опомнился и сам поспешил туда же: веселье весельем, а ведь свадьба у него. По пути отловил старую Каяль, сунул ей в руку мешочек с зернами ржи — единственное, чем благодарили орки богов, заключая перед их ликом свои союзы.
— Внучек, никак, жену взять надумал, — проскрипела Каяль, посмеиваясь.
— Мужа, тэнэ, мужа, — покачал тот головой.
— А хоть и мужа. Счастлив будешь?
— И я буду, и Иш-Ти будет, и, надеюсь, муж мой счастлив будет теперь и навсегда.
Каяль закивала и поспешила к алтарю, куда собиралось понемногу все племя, гадая, для чего вождь так срочно созывает всех.

Тай-Ша вышел из шатра и усмехнулся: вот неугомонный у них вождь, всех сорвал, как и обещал. Ну, что ж, придется соответствовать. Не зря он праздничный шаманский наряд надел. На каждый шаг отзывались звоном подвески на длинной кожаной рубахе, шелестела бисерная бахрома, сверкали вышитые шелком узоры. Гордо прошествовал шаман к алтарю, перед ним почтительно расступились орки. Най-Ха сразу же схватил его за руку. Ахнула добрая часть племени. Шаман коснулся алтаря, низко загудел некогда привезенный от самой Секиры темно-алый валун, пробежали по полированной поверхности искры. Най-Ха вполголоса забормотал обращение-молитву, прося благословения на брак с Тай-Ша. Тот беззвучно повторял его слова, прикрыв глаза. И вздрогнул, когда на алом камне заплясал почти невидимый жаркий лепесток пламени. Боги словно кивнули в ответ на просьбу. Тай-Ша вынул из поясного кошеля кольца, положил их на камень. Серебро сразу же замерцало, впитывая в себя огненные искры. А когда они потянулись за ними одновременно, между столкнувшимися на мгновение руками проскочил короткий разряд молнии, заставив вздрогнуть обоих.
— Хороший знак, — заметила старая Каяль, обращаясь к Иш-Ти.
— Я знаю. Мне Белая Гяйна еще два года назад сказала, что они друг другу предназначены, а я все понять не мог, — важно кивнул орчонок.
Каяль с умилением следила, как вождь и шаман обмениваются кольцами.
— Они как две стороны одного зеркала. Когда-нибудь и ты возьмешь себе пару так же, по любви.
— Ага. Я даже знаю, кто она, — улыбнулся Иш-Ти, вспомнив беловолосую красавицу из своего сна.
— Ты смотри-ка… и кого ж ты успел выбрать?
Мальчик только развел руками:
— Я ее во сне видел. Вот подрасту немного, и найду ее.
— Надо ж, такой малыш, а уже невесты снятся.
Иш-Ти насупился, но долго это выражение на его мордашке не продержалось — слишком он был сейчас счастлив — и за отца и нэнэ, и за себя. В этот день несчастных не было во всем племени — каждый радовался за вождя и шамана, обретших счастье. Старая Каяль осыпала их, идущих от алтаря, ржаными зернами, а Иш-Ти, припомнив слова шамана, изо всех сил пожелал, чтобы они проросли, пусть и не время. И зерна, упавшие в утоптанную землю, словно нырнули в нее, а следом выбросили тонкие зеленые ростки, быстро вытягивающиеся вверх. Оба ахнули и засмеялись.
— Это просто отличный знак.
— Сулит плодородие в семье, — покивал шаман, сдерживая улыбку.
Тут уж смеялось все племя, впрочем, не зло, а Иш-Ти краснел и прижимался к шаману, не зная, куда деваться от смущения.
— Сегодня ночью снова поспишь у меня в шатре вместе с Оршей?
— Хорошо, нэнэ.
Мальчишка готов был там и вовсе поселиться, но на это не согласился уже Най-Ха. Он же не собирался тащить супруга на ложе каждую ночь. Душа его успокоилась и уже не металась, не горела кровь в жилах от неутоленного желания. Но эта ночь была особенной, потому вождь отпустил сына и Оршу с легким сердцем — свалятся в шкуры, закопаются и заснут. А вот ему и его супругу разве что подремать получится.
До ночи все племя, на время забросив дела, праздновало свадьбу вождя и шамана. А когда их проводили к шатру, и Иш-Ти улизнул прочь вместе с гяйной, Най-Ха потянулся снимать с мужа его шаманский убор, распускать волосы, пахнущие травами и единорожьим молоком.
— Что, самому все еще не верится? — усмехнулся Тай-Ша.
— Не верится. Словно во сне я — хоть проси тебя укусить, чтоб поверил…
Шаман ласково укусил Най-Ха в плечо:
— А теперь веришь?
— М-м-м… А еще убедительнее?
Пришлось кусать его больнее, потом целовать. Хоть одно из двух должно подействовать. Потом они оказались на постели уже без одежды вовсе, и на коже у обоих горели укусы, и останавливаться не хотелось вовсе, сон так сон, реальность так реальность. Утром посмотрят, не приснились ли им последние сутки, круто изменившие все. Най-Ха очень надеялся, что это все-таки взаправду.


Глава третья

— Иш-Ти, где ты, колосок? — позвал Тай-Ша и усмехнулся: сложно уже называть колоском почти взрослого парня, статного, высокого, для своих четырнадцати весен — очень сильного. Вот уж кому Степь благоволит.
— Тут, нэнэ. Что случилось? — Иш-Ти пришел на зов.
— Готов к посвящению? — шаман вынес из шатра низкий столик, принялся расставлять на нем плошки и ступки: нужно было перетереть краски, размешать их с единорожьим молоком. Ему этими красками всем подросткам сегодня лица и тела раскрашивать, с сына и начнет.
— Готов, конечно же. Даже не верится, я все-таки вырос.
— Вырос, малыш, вырос.
— Ну, нэнэ!
— Прости, не буду так тебя называть, — усмехнулся шаман. — Поможешь?
— Конечно.
Иш-Ти взялся за растирание краски, то и дело косясь влево, где мелькала белая гяйна-подросток, словно видение. Она нетерпеливо скребла лапами землю, хвост так и мотался из стороны в сторону.
— Косоглазие заработаешь, сынок, — усмехнулся шаман. — Пригласил бы невесту, познакомил с отцом и мной.
— Так не идет. Пока нельзя.
— Тогда не отвлекайся. После обряда станет можно, а ты время тянешь.
Иш-Ти принялся быстрее смешивать краски с молоком. Псица, видимо, уразумев, что отвлекает, смирно села, потом легла, вывалив язык, только хвост еще подметал землю. Теперь видели ее все, переговаривались, шептались, удивляясь. Она появлялась по вечерам, когда у орков наступало время отдыха, и Иш-Ти гарантированно становился свободен, и они уходили вдвоем в степь, недалеко: Тай-Ша мог видеть их от своего шатра. Сидели там, псица — «нэнэ, ее зовут Сармина» — клала голову на колени подростку, Иш-Ти гладил ее, трепал мягкие уши. Тай-Ша любовался ими, хотя в сердце все еще кололась занозой тревога: почему именно его сына выбрала Душа Степей в супруги своей дочери?
Развеял его тревогу сам Иш-Ти.
— Я просто понравился Сармине.
Не совсем, конечно, развеял, однако делать было нечего. Выбор мальчишка не изменит, или он не знает своего сына. Девять лет Иш-Ти грезил своей невестой с белыми волосами, влюбился в нее заочно, а когда Сармина появилась снова — чуть больше луны назад — выплеснул на нее свои чувства, ошарашив слегка. Бедная девочка сперва моргала. А потом пришлось целующуюся парочку разгонять шаману, презрев то, что Сармина — дочь Души Степей. Так и гонял — едва только замечал, что увлекаются, возникал грозной тенью неподалеку, напоминал, что кое-кому тут еще четырнадцати не минуло.
— Вот после обряда, — вслух мечтал и Иш-Ти.
— После обряда вам еще два годика только целоваться да за руки держаться можно, — усмехался шаман.
— Но почему? — погрустнел подросток.
— Потому что рано. Невестой назовешь — и два года потерпи, собрав себя в кулак, мужчина ты или нет? Не разлюбишь, дождешься воинского посвящения, да и шаманского тоже — все будет можно, только колечки выкуй.
— Я ей серебряные выкую. Как у вас с анэ.
— Можно и серебряные, да хоть золотые. У отца монету попросишь, а ковать я научу. Сам я в жизни один раз только за драгоценный металл брался, — Тай-Ша усмехнулся, погладил свое кольцо.
— Я закончил с красками, нэнэ.
— Вот и молодец. Раздевайся, — кивнул шаман.
Иш-Ти мигом все с себя скинул. Белая псица затявкала и накрыла морду лапами. Тай-Ша рассмеялся, обмакнул в первую, белую краску кисточку из волоса санайга и принялся разрисовывать лицо, грудь и спину сына ритуальными узорами.
Краска засыхала мгновенно. Сегодня все вступающие на путь взросления юноши будут носить эти украшения. Еще алые и коричневые знаки, и пара синих росчерков — и он готов. Шаман подал ему простой полотняный отрез, прикрыть чресла, кивнул в сторону алтаря:
— Ступай, колосок, жди остальных.
За его шатром уже негромко переговаривались остальные юноши, а у шатра старейшей орчанки племени, должно быть, так же собрались девушки. Сармина перебралась поближе, потом ушла к девушкам, любопытствовать, что делают с ними. Девушки шушукались со старшими орчанками, краснели, хихикали. Ну, да, все правильно: сегодня старухи рассказывают им о своих, женских секретах. О том, как взрослеет тело и чего требует. Лунные дни приходят к орчанкам позже, чем к людским девочкам, но раньше, чем к эльфийкам, к тем самым шестнадцати, у кого пораньше, у кого — позже. И только после этого возможны браки, когда тело готово к материнству, а разум — к ответственности за новую жизнь. Сармина внимательно слушала, прокравшись к шатру. Ей тоже надо будет потом соблазнять жениха, надо узнать, как.
Матушка говорила, чтоб она в этот день оставалась дома, но разве влюбленную девчонку — ветер степной — удержишь? Она обернулась орчанкой и подошла еще ближе. Шаанта даже научила ее, как скрыть необычный цвет волос, и теперь никто не отличил бы Сармину от остальных девочек, внимательно слушающих старух.
— Наши мужчины, — говорила тэнэ Каяль, — любят честно, искренне. Им нельзя врать. Но можно немного хитрить, иначе какие ж мы женщины?
Орчанки рассмеялись.
— Помните, что после этой ночи вы можете начать присматриваться к мальчикам.
— Только присматриваться? А если уже любим друг друга? — негромко спросила Сармина.
— Все равно, рано пока. Молодость, она недолгая, успеешь еще детей понянчить.
Девушка кивнула, но внутренне не согласилась: у них с Иш-Ти будет много-много времени, пока жива Степь, живы будут и они, а молодость — она от души зависит.
— А почему ты без узора? — спохватилась Каяль.
— А… я…
— Иди сюда, ну-ка, снимай свою рубаху, потом наденешь, краска если и испачкает — не страшно, дочери потом передашь, на ее четырнадцатую весну.
Сармина опасливо посмотрела на старуху.
— А зачем вообще краска?
Та глянула на нее, как на дуру, потом пригляделась, подслеповато сощурив выцветшие старческие глаза.
— А ты чья-то, девочка?
— Я ничья. Я тут живу, — растерялась Сармина. — В степях.
— А звать тебя как? — не отставала старуха.
— Сармина.
— Сармина, значит. Краска — это только для того, чтоб тело татуировками не портить. Раньше-то узоры орки прямо на коже выбивали, как у матери твоей, видела, небось?
Мудрую старуху обмануть было непросто даже мороком. Сармина закивала.
— А мне тоже нарисуют узоры?
— Говорю же, раздевайся.
Сармина скинула рубаху. Когда рисовали, было щекотно, но вместе с тем таинственно. У нее знаки были другими, тэнэ Каяль иногда задумывалась, прежде чем нанести очередную линию или закорючку. Эти символы походили на те, что Сармина видела на матери. Что там у нее на лице — было непонятно, но, судя по движению кисти, тоже — древнее. Символы солнца — на груди, еще только чуть-чуть припухшей, плодородия и земли — на животе, женской силы — на чуть тронутом светлым пушком лобке. Мудрости — на солнечном сплетении, где, по вере орков, живет душа.
— А что надо делать? Я не знаю обычаев, — опасливо спросила Сармина.
— Да ничего особенного, шамана просто слушай. Жертвенную корзинку я тебе сейчас дам сама.
Сармина взяла плетенку, посмотрела на рожь в ней. Надо просить богов о плодородии, кажется. Чтобы у них с Иш-Ти было много крепких здоровых щенков. Потом исправилась: детей. У них будут не щенки, а дети. Хотя матушка говорила, что дар перекидываться в гяйну у них останется и передаваться будет их потомкам. Девушки пошли в сторону алтаря, Сармина двинулась следом. Так же как и остальные, она жарко краснела, представляя, как сейчас увидит десяток почти обнаженных парней. А среди них — ее Иш-Ти, ее колосок. Детское прозвище юноши ей очень нравилось.
Парни при виде подруг детства в коротких рубашках тоже зарделись. Забавно, решила Сармина, столько молодости, столько желания. Иш-Ти узнал ее, даже морок не стал ему помехой, уставился, жарко-жарко алея скулами и ушами, но шагнуть к ней не позволил шаман. Ударил костяной лапкой по тугой коже бубна, тряхнул распущенными волосами, в которых поблескивало серебро и бисер, дрожали перышки степных птиц, закружился, разводя в стороны парней и девушек, запел негромко, гортанно древнейший напев благодарения богам и просьбы обратить внимание на новых орков, вступающих в пору взросления. Молодежь поддержала его просьбы, посыпалась из корзинок рожь, сразу прорастая юной зеленью.
Остальное племя собралось в два хоровода — женский и мужской, женщины держались за руки, мелкими шажками обходя алтарь и шамана с подростками посолонь, мужчины, положив руки друг другу на плечи, широко и быстро шагали, подпрыгивая на каждом третьем шаге, противосолонь. Сармине эта ночь нравилась, хотелось обернуться и завыть от всей души. Но нельзя было, не сейчас. Сейчас она участвовала в людском обряде, как орчанка, приходилось признать, что матушка была права: приглушить свои животные потребности, чтобы быть с тем, кого выбрала, будет нелегко.
Потом им позволили подойти друг к другу, рассмотреть, привыкнуть к мысли, что они больше не дети и пора выбирать спутника. Иш-Ти протянул ей руки, и Сармина без колебаний вложила в них свои тонкие ладошки.
— Идем, я познакомлю тебя с родителями.
— Идем. А ты красивый. Когда почти голый.
Иш-Ти снова заалел, искоса глянул на нее:
— Смутить хочешь? Ну, тебе удалось.
— А когда мы будем делать детей? У нас будут красивые и сильные щенки, то есть, орчата.
— Когда родители разрешат. Твоя мама вот знает, где ты сейчас пропадаешь?
Тут пришла пора краснеть Сармине.
— И что она скажет?
— Ничего… Лучше познакомь меня уже открыто с родителями. И поцелуй.
— Анэ! Нэнэ! — позвал Иш-Ти, и вождь подошел к ним, по пути прихватив устало, но счастливо усмехающегося шамана.
— Это моя невеста Сармина.
Сармина улыбалась обоим. Вождь внимательно рассматривал ее, хмурясь: он-то не слишком был в курсе того, кто там есть у сына, а вот шаман улыбнулся, щелкнул пальцами, снимая морок с серебристой гривы девушки. Теперь ее и Най-Ха узнал, кивнул.
 — Я рада буду назвать вас своими родителями.
— Мы будем счастливы назвать тебя своей дочерью, — Тай-Ша рассматривал знаки на ее лице. — Тэнэ Каяль тебя готовила? Поблагодарю ее.
— А теперь мы можем пойти делать щенков? — спросила Сармина.
— Нет, малышка, не так быстро.
— Сармина! — сердитый рявк заставил девушку подскочить, пискнув, и спрятаться за спину жениха.
Из степи, звеня монистами и сверкая бирюзовыми звериными огоньками зрачков, шла беловолосая орчанка, обок нее бежал, поскуливая, подросток-щенок.
— Мама, знакомься. Это мой жених Иш-Ти. А это его родители, — пробормотала Сармина.
— Здравствуй, Кость Степи, и ты, Лунный Свет, тоже здравствуй. А с тобой, малыш, мы уже знакомы, — улыбнулась женщина поклонившимся оркам.
— Я хочу, чтобы у нас с Иш-Ти были красивые дети. Я даже просила степь.
— Будут. Но торопиться-то куда? Марш домой! Ишь ты, детей ей подавай! — Душа Степей фыркнула совсем по-собачьи, махнула рукой, и девушка обернулась белой гяйной, припустила прочь, но отбежала недалеко, остановилась, виновато поскуливая и глядя на жениха.
— Ты, шаман, сына в шестнадцать весен приводи к Секире на шаманское посвящение.
— Приведу, — пообещал Тай-Ша.
Когда три белых силуэта исчезли, Най-Ха рассмеялся.
— Надо же… Одни проблемы и у орков и у духов.
— А что ты хотел? Миры духов и Людей переплетены неразрывно, как звенья в одной цепи.
— Идемте в шатер, все разбредаются. Да и пора бы и Иш-Ти задуматься о своей гяйне или больше не нужна, если невеста есть?
Подросток принялся чесать в затылке, раздумывая, нужна ли ему гяйна, потом тряхнул головой, отбрасывая длинные волосы за спину:
— Нужна, отец. Не будет же моя жена единорогов пасти?
— Тогда поведешь Оршу в соседнее племя. Лир-Мар давно щенка от нее хочет, вот и поделите.
— Завтра и поведу, — согласился Иш-Ти. — Спасибо, анэ, нэнэ, — он попытался обнять разом обоих мужчин, вмешалась Орша, едва не повалив всех троих на траву.

***

В траве кувыркалась молодая гяйна, радуясь прекрасному дню. Иш-Ти тоже хотел бы покувыркаться. Шестнадцать весен! Вместо этого приходилось внимательно слушать нэнэ, да не просто слушать, а запоминать, что он говорит, последовательность обрядовых песен.
— Запомнил, колосок? Там не до вспоминаний будет.
— Запомнил, нэнэ.
Посвящение в шаманы. И Сармина придет взглянуть.
— Тишу с собой бери, после посвящения ваша связь сильнее станет.
Гяйна подбежала, лизнула Иш-Ти в лоб. Юноша рассмеялся, едва не свалившись на спину.
— Пора, нэнэ?
— Пора. Бери мешок, в шатре у выхода лежит, седлай единорогов.
Этой ночью в племени появится еще один шаман. Осенью грянет пышная свадьба его и дочери Души Степей. К лету народится их первенец, если Тай-Ша еще не совсем разучился понимать людские стремления и мысли, то так оно и будет. А то и двойня, и это было бы хорошо.
Тай-Ша задумчиво ехал вперед, чуть приподнимались в улыбке уголки его губ, и сын не решался его побеспокоить, постепенно тоже задумываясь о чем-то своем. А сбоку, расстилаясь над степью, неслись две гяйны, белая и черная.
У Иш-Ти давно уже был другой, молодой и резвый единорог, так что до Секиры шаман и его ученик добрались быстро, куда скорее, чем помнилось юноше. Он слетел с седла и снял мешок, направился прямиком к скале, готовить все для обряда. Тай-Ша не мешал ему, только приглядывал, чтобы все было правильно. Шаманское посвящение — не шутки, Иш-Ти уйдет по узкой тропе в мир духов, чтобы познать там себя и свою силу, получить благословение богов. А Тай-Ша останется присматривать за его телом и волноваться. Несмотря на то, что готовил сына к этому моменту он давно, с того самого времени, как они с Най-Ха связали себя узами брака, и он объяснил упрямому вождю племени, что, раз уж в крови орчонка горит шаманский дар, его надо развивать, а не прятать. У Тай-Ша был еще один ученик, тоже очень способный, но Ке-Лану еще только тринадцать, через год его ждет обряд посвящения в юноши, а еще через два — такой же, как сейчас совершает Иш-Ти.
— Я готов, нэнэ. А ты?
— Ох, колосок, разве можно быть готовым к такому? Это ведь и мой экзамен, — усмехнулся Тай-Ша. — Иди сюда.
Последний знак на тело будущего шамана наносит его учитель. Тай-Ша окунул ладони в коричневатую глянцевую массу краски, растер и приложил обе обережным кругом к солнечному сплетению Иш-Ти. Это позовет обратно дух юноши в конце пути.
— Я тебя не подведу, — пообещал Иш-Ти.
Тай-Ша кивнул и отступил, не стирая краски с рук. Опустился на траву, скрестив ноги, выпрямил спину и свел перед собой ладони, словно держал в них тяжеленький каменный шарик. Иш-Ти выпил приготовленный отвар, улегся, прикрыв глаза. Сознание сразу поплыло, он закачался, словно листок на глади воды, последним, что он ощутил, было тянущее чувство в солнечном сплетении, словно оттуда вытягивается тонкая нить следом за… ним же? Юный будущий шаман открыл глаза и огляделся.
Он стоял посреди ночной поляны в лесу, словно к эльфам явился. А вокруг клубился туман.
«Странно, почему я в лесу-то? Ладно, надо… надо идти. Надо найти свой путь и проводника, добраться до Лазурных Степей и испросить благословения у богов».
Из чащи выбралась гяйна, зевнула во всю пасть. Иш-Ти обрадовался ей, как родной, хотя эту он не знал. Просто гяйна, черная, с веселыми карими глазами. Он опустился на колено и протянул ей руку ладонью вверх. Гяйна обнюхала его ладонь и кивнула, потом пошла вперед, оглянулась. Он последовал за ней, улыбаясь. Было так непривычно идти по пружинящему слою мха, а не твердой земле степи, уплотненной переплетением множества травяных корней. А потом раздалось тихое ржание, навстречу вышел маленький единорожек, неуверенно переставляющий ноги, посмотрел. Иш-Ти узнал его сразу. Просто узнал — и все.
— Айши! Мой хороший, какой ты малыш совсем!
Единорожек подошел, боднул его еще совсем не острым рогом в руку, подставил шею для почесывания. Юноша приласкал его, но его уже звал за собой взгляд гяйны.
— Мы еще увидимся, Айши, непременно. Здесь или в Людском мире, когда ты народишься в вольном стаде.
Иш-Ти потрепал его по шелковой гривке и поспешил за своим проводником дальше. Трава под ногами постепенно скрывалась в тумане, пока Иш-Ти не понял, что идет по облакам. А потом из них проросли лазурные и сизые травы, и вот уже под ногами разостлались Лазурные Степи — мир духов, куда, как рассказывал ему когда-то нэнэ, золотой санайг увозит души орков. Где-то здесь — его мама… Иш-Ти не помнил ее, но знал, что сможет догадаться, что это именно она. Гяйна потянулась всем телом, превращаясь в красивую и отчего-то печальную орчанку. У нее на талии был вышитый разноцветными шелками пояс, и Иш-Ти тихонько и как-то очень по-детски протянул:
— Ма-а-ама…
Она шагнула, обняла, взъерошив ему волосы.
— Каким красавцем ты вырос.
— Мама! — Иш-Ти стиснул ее в объятиях, ткнулся носом в ее плечо, но, как и Айши, она ничем не пахла, только чуть-чуть — травой, словно эхо запаха, а не сам запах.
— Идем, малыш, тебе нужно поговорить с богами.
— Идем.
И пока она вела его куда-то, направления в этой степи Иш-Ти понять не мог, ведь здесь было светло везде одинаково, а солнца над головой не было видно вовсе, он спросил:
— Ты не сердишься на анэ за то, что он взял себе мужем Тай-Ша?
— Я рада за них. Они счастливы, Най-Ха отпустил меня. А это значит, что скоро я смогу родиться в степи.
— Я тоже рад, мама. Будет хорошо, если мы когда-нибудь встретимся с тобой там, дома.
Он договорил и посмотрел вперед. И потрясенно замолчал, рассматривая огромный шатер с откинутым пологом. На пороге сидел и курил длинную трубку, совсем как у его нэнэ, мужчина с ярко-рыжими волосами, забранными в высокий хвост на темени и падающими оттуда сотней тонких косичек, и ослепительно-синими глазами. А потом из шатра вышла женщина, и Иш-Ти сразу понял, кто они: мать-земля и отец-небо.
— До встречи, сын, — тихо сказали за спиной, и мама исчезла в тумане.
Юноша низко поклонился, дождался ответных кивков и запел выученную наизусть песнь-просьбу о благословении.
— Память хорошая, — сказала женщина. — Голос красивый. Единорожек к нему так привязался, что узнал сразу. Мне нравится этот мальчик.
— Он еще и девчонку Души Степей в себя влюбил, — расхохотался мужчина. — Ах, да, и огонь с очагом соединить умудрился, и янтарик из здешней реки найти. Мне он тоже нравится.
Женщина подошла, погладила Иш-Ти по волосам, потом протянула ему еще один лунный янтарь. Иш-Ти с поклоном принял этот дар и благословение, поблагодарил, как и полагалось, второй шаманской песнью. Мужчина просто потрепал его по плечу:
— Благословляю тебя. Будь хорошим шаманом и мудрым вождем.
Юноша ощутил, как натягивается нить в солнечном сплетении, как становится все менее ощутимой твердость земли под ногами, лазурные травы, шатер, богов окутывает туман, застилает все вокруг. А потом его облизали сразу две гяйны, тревожно скуля. Через миг к губам прижалась чаша с единорожьим молоком, разбавленным травяным настоем.
— Тебя очень долго не было, — пояснил Тай-Ша.
— Долго? — удивился Иш-Ти, напившись и чувствуя, как возвращается в тело сила. А ведь ему показалось, что прошло не так уж и много времени.
— День. Это слишком долго. Но все в порядке?
Юный шаман потянулся и лишь потом догадался раскрыть намертво сжатую ладонь. На которой в свете восходящей луны заблестел сотнями искорок-светлячков лунный янтарь.
— Благословили? — догадался Тай-Ша.
— Да, — расплылся в улыбке Иш-Ти.

Потом был костерок на том самом месте, где семилетний Иш-Ти разводил его, чтобы поджарить суслика, и он совсем не удивился, когда к ним вышла Шаанта, присела у костра, с благодарностью принимая пиалу с травяным отваром и лепешку, намазанную перетопленным козьим салом с кусочками вяленого мяса. А бок грела белая гяйна, любимая невеста. И от этого всего было так хорошо на душе.
— Какие они все-таки счастливые, — поделился шепотом с супругом Най-Ха, приехавший узнавать о судьбе сына. — И мы тоже счастливые. Хотя я боялся, что ты мне откажешь у алтарного камня.
Тай-Ша взял его за руку, крепко стиснул переплетенные пальцы, качнул головой:
— Я не отказал бы тебе никогда, Свет мой. Ждал только твоих слов — и дождался, слава богам. И отказать? Ты же мой золотой санайг, как бы мог я тебя упустить?
— Сейчас отращу крылья и унесу тебя, — пообещал вождь. — Никто не заметит, что нас нет. Идем?
Он оказался прав — их отсутствия не заметили. Иш-Ти и его невесте было чем заняться.