Омеля да Фефеля

На веках невкотором осударьстве жили царь с царицей, и у их был царевич, Омеля.
Оногды ушел Омеля по белу свету уму-разуму учиться.

Время прощло, воротилсе домой.
Да только, смотрит — никто его не встречат, не целоват, под белы руки не берё, в покои не ведё.
Забрел в горницу.
На! А там евонна царица-матушка с евонным дядюшкой!
В красном углу рядом сидят, друг на дружку гледят и друг дружку за ручки поддерживают.

«Ну, дак это можно, — королевич сперва думат, — они вить родня». Оннако чудицца порато.

А маманя как его увидала, дак на грудь ему пала, завыла-заголосила:

Детинушко ты моё бедноё.
Сиротинушко ненаглядноё!
Нету боле нашего татки —
В одночасье загиб,
Скрутил его бёркулез либо дрип.
Ии-хы-хыыы...

Поплакали они, да и угомонились.
Стали троима жить-поживать.

Дядя на следуюшший день проснулся, потенулся и говорит:

Мне без дела сидеть неохота.
Царь - это тоже работа,
Дай-кось я потружусь заместо братца.

И — прыг на трон.

Омели этот дядя хуже горькой репки был.
«Я, говорит, дяденька, токмо заради мамки вас и терплю. Вы лучче не попадайтесь мне на узкой дорожке, не ровен час сломаю оглоблю об ваше благородие».

А тот ему в ответ:
«Экой богатырь, на ровном месте пупырь!
Я ведь тебя, шшенка, и жалею еще! Кабы не царица-мама, дак, я бы мокрово места от тибе не оставил!

И така побранка у их началась! Дядя с племянником круглы сутки лаются. Сейчас, глядишь, драцца примутся.
 
Раз вышел царевич ночью по нужде.
Глядь — стоит перед ним лесовик - не лесовик, домовой - не домовой.
Весь косматой-волосатой, глаза вырачил, сам шатаицце.

Омелько-от не испугалсе эдакой страхолюдины, но за кочергу все же ухватил.

А тот и провешшился человеческим голосом:
— Омеля, говорит, а вить это я, твой папа. Ты вить, Омеля, не знашь: меня дядя твой убил, во сыру землю положил. Нету мне покоя после смерти. Сам я поделать ничево боле не могу, потому вешшество бесплотно, бестелесно. Ты же ему, злодею, за меня отомсти?
Сунул ему в руки резну дудочку и пропал.

Затужил Омеля. Пушше всего на царицу расстраиваецца:
— Эх, говорит, маманя. Ишше и катанцей по отце не износила… а уже туды, к дяди прикатилася... Горе мое, говорит, горемычно. Пойти разве на кладбишшо гулять, розвеяцца дак?

Приташшилсе он, бедолага, на погост. А там два мужика с лопатами мерзлу землю беспокоят. И между собой разговаривают:

— Гля-кося черепушка откатилась. Никак Парамоныча-золотаря.
— Не-ет, кажись Ерша черепушка-та. Дурачка деревенсково.

Омеля приужахнулсе:

Ёршик! Бедной Ёршик! Что с тобой зделалось,
да что тако с тобою наделалось!
Давно ле меня ты, робеночка, катал да на своих на закорочках;
кормил солодким пряничком...
А хоронятся в земле твои шуточки,
Червячкам да паучкам твои да прибаюточки.
Вот она кака, жизненна пилосопия,
Вот оно како жестоко — мироздание!
И-ы-хы-хы!…

Горевал он неделю, потом другу, потом третью.
Дома мутна брага кончилась, по кабакам пошел.
В канавах повалялсе, в каталажке клопов да вошек набралсе. Проспалсе — в разум вошел. Стал думать, как бы дядю уесть.

Тово же дня попадалась ему на дороги скоморошья команда.
«Вас-то мне и нать», — Омелька смекат.
Сторговались за рупь да копейку, да кислых штей бадейку, што дадут они представленье на главной плошшади.
 
Омеля има:

— Вот вам дудочка-погудочка. Она не проста, а волшебна. Как дядя, бандитска ево рожа, появицце, дак вы в ей дуньте. Ну и покажите, как все было, в личностях. А я вам ишше поболе тово заплачу.

Объявили. Народ повалил.
Из дальних деревень бабки стары приташшились да детки малы.
И вот, народишко на базарной плошшади сгрудилсе. Всем охота эдакой парадизной антреприсы смотреть.

Дядя-обманшшик тут как тут, на тобурете бархатном помешшаицце: позевыват, да поплевыват, золотной цепочкой потряхиват, да фрелин за всяки округлы-выпуклы места пошшипыват.

Старшой скоморошник, в дудку дунул, а она как заиграт:
 
ПЕСНЯ ДУДОЧКИ

Рости красна ягодка,
Во болотной жижице
Поспевай, калинушка,
Выростай, морошечка

А и нет покою мне,
Нет упокоеньица
Меня братец-от убил,
Во сыру землю положил

Как и спал я молодец
Почивал я в садике,
А злодей во ухо мне
Да налил из скляночки.

Поспевай в болотишше
Бела смертна ягода.
Не взлететь уж соколу,
Не проснуться молодцу.

 
И учали скоморохи показывать — россказывать им не нать: боле дудочка сама все поведат.

Дядя ушам и глазам не верит: откуль они обо всем прознали?

А Омеля дурачком прикинулсе, всяки глупости да песенки наборматыват.

«Он! — царь смекат. — Не иначе, он! Скоро доберусь до тебя, вреднуха така!»
Думу думат злодей: нать как-то вывертывацца.
Позвал свово главного министра, Полкания.
 
А у Полкания дочка была, Фефелия — писана красавица. Будто цветик весенний тиха, скромна, приветна. Омеля-то в ей давно уже втёпалсе. Учал ей грамотки писать, да все стихами — чистый лубок.
И Омеля девки этой по ндраву был.

На беду, отец ее, Полканий, зауросил. Пошто Омеля к дочки прикатыват?
Вот он ей в девичьей горницы замкнул и бегом к Дяди:

- Так и так, Дядя-царь. Вот он какой Омеля баловник и девкошшуп.
Был у Полкания свой антирес Омели назлить.

Говорит царь-дядя:
— От этово Омели одни только всевозможны неприятности. Сделай милость, уйми ево.

Полканий в серебряной колокольчик звякнул. Явились два молодца-дружка из ночного горшка, два молочных братца Омели — Разношнапс и Пилистер.
И говорят:

— Чево, хозеин, нать?
— Нать Омелю-царевича со свету сжить.

Они и пошли приказ выполнять.
На Омелю накинулись и давай ему мять бока.
А он има:

- Я вам не дудка тростникова, чтобы у меня на боках наигрывать! А ну-тко сами отведайте моей музыки.

Вынул свою погудочку.
Они как пустились в пляс, дак остановицце не могут. Нога за ногу заплетается, а все равно дрыгают.

Умоляют:
- Омеля, ты эту мелодическу пытку остановь. Мы тя не тронем. Токо брось музыку-ту.

Отпустил он их с Богом.
Пошли они к дяди. Жалятся:
 
Нас Омеля-от приби-и-и-л,
Ох, да чуть вовсе не сгуби-и-и-л,
Ох, чижола у ево рука-а-а,
Ох, болят ноги да бока-а-а…

Дядя и говорит:
- Плохо дело. Ну, дак и на его шею хомут найдецца.

Вот он има и наказыват:
- Поедете с Омелей за тридевять земелий, к мому стародавнему дружку, царю Пирожку. Царь Пирожок должон мне должок. Я вам с собой грамоту специальну дам.

Зовет Омелю к себе и таки ведет сладки речи:
- Как ты, Омелюшка, мово покойново братца сын, дак я тибе место царсько уступаю. Токо вот окажи онну мне ослугу: поезжай в тридесятое царство, прибери там мой должок. А как приедешь, дак сичас корону-ту и наденешь. А Разошнапс и Филистерушко тебе сопровождать будут, для пушшей твоей безопасности.

Вот они в лодью сели и поплыли за тридевять земелий.
Как только братья его молочны захрапели, Омеля грамотку-ту из-под подушки и вынул.
А там сказано:

«Любезный царишшо Пирожок. У тебя есь ко мне маленькой должок. Посылаю тебе лютово преступника Омелю. Он мине давеча злосно ограбил. Дак ты ему голову снеси и ко мне принеси. И тохда я тебе твой долг прошшу.
Царь Дядя»

Омеля и переписал:

«Любезный царишшо Пирожок. У тебя есть ко мне маленькой должок. Посылаю тебе лютых преступников, Омелиных молочных братьев. Они мине давеча злосно ограбили. Дак ты им головы-ти снеси, и ко мне принеси. И тохда я тебе твой долг прошшу.
Царь Дядя».

Положил он има эту поддельну грамоту под подушку.

Втапоры морски разбойники мимо пропловали. Омеля к им пересел, денежку дал, и они его обратно к Дяди доставили.
А молочны братья и отправились дале к царю Пирожку. А чево с има после было — про то сказка не сказыват.

Увидал менист Полканий, што Омеля воротилсе, и решил сам его изгубить.
Пробралсе к ему во горницу, об пол прянул, стал мышом и — шмыг под половик. Ждет, когда тот ляжот спать.

Омелька смекнул, хто у него под половиком роецца.
Объявлят:

- Это крыса! Вот я ее!…
 
И давай Полкания ухватом охаживать:
— Не подслушивай! Не подглядывай!

А Полканий видит, што конец ему приступат и говорит:
— Не видать тебе дочки моей, как свово затылку!

Наколдовал чевой-то, напортил. С тем и помер.

Пошла наутро Фефёлушка с коромыслом на речку, поскользнулась на льдю да в полЫнью и ульнула. Лежит она подо льдём, а подводны ростения руки-ноги ей оплетают.
 
Вдруг откуда ни возьмись ейной брат, Халерт-богатырь прискакиват.
А Царь-Дядя того и ждал.
Наябедничал Халерту на Омелю. Мол и оцца твово, и сестрицу сгубил. Скоро, злодей, и до нас доберёцца.
Да опеть:
— Пора Омелю сжить со свету.

Этому Халерту жалко папы: хотя и Полканий, зато родной.
Говорит он Омели:

— Берегись, мой меч — твоя голова с плеч.

Видит Омеля: добром не кончить. Назначили назавтра.
Утром пришли, за овином стали.
Дядя-царь две кадушки выкатыват: ту, што с живою водой – Халерту, а другу, с мертвой, подле Омели поставил.

А сам в кулак похыкиват:
«Хы-хы! Скоро я позабавлюсь, от шшенка, от безродна избавлюсь".

Учали они драцца.
Халерт почуял, что его одолевают, к живой водице припал, и силы набрал.
Ударил Омелю палицей да и вогнал в землю на вершок.
А Омеля отпил из мертвой бочки, и сразу сила у его ушла.

Ударил его Халерт другораз. Вогнал в землю на два вершка.

Дядя аж заплясал-завертелся от радости.

Ударил его Халерт в третью. На три вершка вогнал.
Опеть замахнулсе, хочет Омелю и вовсе примучить.

Царевич думат:
«Што-то кабыть не так!».

Вытенул из-за пояса отцову дудочку, да как заиграт.
 
Сразу сила в его обратно вошла.
Халерта отмордовал, за дядю принялсе.

— Вот тебе, говорит, за татку! Вот тебе за мамку! Вот тебе за мою возлюбленну Фефелию!

Тут и царица-маменька ему на шею бросились:
— Прости, сыночек мой. Это ведь он, Дядя-ирод, мне вздохнуть не давал, за себя взамуж притугинивал.

 
Сыграла дудочка самосильно.
Фефелия — красавица из-подо льда выстала, дак ишше краше сделалась. Ледяна ле вода, подводны ле травины таку целебну перемену в ней произвели?

Халерт очнулсе, Фефела ему все как есть рассказала-поведала.
Он друго запел:
Подайте мне тово царя-дядю, ужо я с ним розберусь!

А у Дяди ероплан за сараем готовый стоял на случай чего.
"Эх, говорит, настал вариант Б".
В ероплан вставился и махнул через государственну границу. Только его, мерзавца, и видели.

И тот же час Омеля и Фефеля свадьбу стали играть.

Неделю гости пили-ели, насилу управились.
Неделю плясали и пели, да в конец умаялись.
Тогда и нас позвали им песни петь да сказки сказывать.