Из жизни художника-1

Я встаю с кровати. Нет, мне только кажется, что я уже проснулся, на самом деле я ещё сплю. Но как же болит голова! Я чувствую это даже сквозь сон. В животе словно камни, и они постепенно разбухают, грозя разорвать меня на части. Как я могу спать, когда боль так невыносима? Ломка. Всё тело ломит, и меня сильно тошнит.

Что же делать? Встать и сходить в туалет. Может быть, станет легче. Как же я не люблю тошнить над унитазом! А ведь всего-то — намешал вино с водкой. Наверное, это всё от жадности. Так всё было вкусно! Ну как же, открытие выставки — это священно! И так каждый раз. Сколько зарекался, но всё бесполезно. Выпьешь рюмочку, а потом понеслась, словно в рот кто заливает. А уж какую чушь порол! Вспоминать тошно. Всё из себя чего-то изображал. Хотел значимым казаться. На покой уже пора, а меня, как молодого, разбирает вперёд лезть.

В юности, когда я перебирал и мучился, на утро я просто шёл в лес и ходил от дерева к дереву в поисках пристанища, где бы просто упасть в густую высокую траву, повернуться на спину и смотреть в бездонную синеву неба. И думать только о том, как бы хорошо всё-таки не пить, а летать вместе с птицами в поднебесье, прыгать с облака на облако и любоваться миром, который нам Бог дал. Или вообще вести смиренный образ жизни, забыв о спиртном. Иногда так и засыпал, а после обеда, оклемавшись, приходил домой. Мать, жалобно глядя на меня, подставляла к моему носу крынку молока.

Но это тогда, в юности, я жил в деревне, а теперь всё по-другому. Сейчас мрачная душная квартира. Почему мрачная? Да просто шторы всегда закрыты. Боюсь открытого солнечного света. Глаза болят. Это профессиональное. Слишком много смотрю на окружающий мир. Всё мне надо увидеть, всё нарисовать, и так всю свою сознательную жизнь.

Душно? Ничего, как-нибудь переживём. Почему я не проветриваю? Не запускаю в комнаты струи свежего воздуха? Во-первых, на улице холодно, я не понимаю, почему там всего восемь градусов. Это что за лето? Во-вторых, я очень боюсь, что в открытое окно влетит птица, — это предвестие смерти. Народное поверье гласит: если в дом влетает птица, значит, жди покойника. Я в это верю. Ну что со мной поделаешь? Я лучше задыхаться буду, но окна не открою. Тем более, что нынешний июнь больше напоминает ноябрь, но только с зелёными листьями на деревьях и тополиным пухом, который дождём размазан по тротуарам — поскользнуться можно. Куда только дворники смотрят?

Сейчас нет никого. Никому я не нужен, а может, это я ото всех сбежал? Замучили чрезмерной болтовнёй и навязчивым вниманием своим, а теперь некому мне кружку воды подать. Буду умирать, об этом никто даже не узнает. Жена ушла. Я её понимаю, что жить с неудачником, да ещё и пьющим каждый день, нелегко. Но, может быть, и не каждый, но к рюмочке приложиться любит. Но а как по-другому? Если всё вокруг так мрачно и беспросветно. Тот свет в конце тоннеля, на который возлагались такие надежды, давно камнями завален. Идти вперёд – там тупик, поворачивать назад – поздно. Остается одно – залить глаза, вроде полегчает на какое-то время, а потом опять тоска душу гложет. Вот и получается каждый день одно и то же.

Ладно, пора. Наконец встаю по-настоящему. Правильней сказать, просыпаюсь. Сажусь. Сразу не вскакиваю, а то можно равновесие потерять. Надо же, ещё сидеть могу на кровати, это уже хорошо. Сижу, жду, когда кровь равномерно заполнит сосуды. Встаю… Ну вот, в глазах, как всегда, потемнело, повело в сторону, чуть не упал. Держусь за угол шкафа. Лишь бы не завалиться. Можно получить травму бедра, и тогда уже точно — «пиши пропало». Иду в одних трусах на кухню. Натягивать штаны — это целое дело, потеряю много нужной энергии. По дороге замечаю, что полы давно не мылись. Я беру это на заметку почти каждый день, но и так жить можно. Надо же, и линолеум на кухне вспух. Ах да, это же протечка была. Соседи ещё в прошлом году затопили. Неужели это так давно было, а мастера ещё не вызывал.

Голова разваливается напополам. Руки трясутся. Может, это уже «Паркинсон»? Сейчас проверим. Открываю холодильник. Достаю бутылку. Как же я люблю держать в руках холодный, вожделенный сосуд. Обязательно прикладываю его ко лбу и только потом наливаю в любимый стакан. Мне его сын подарил. Давно, когда я ещё не пил, наверное, для сока, а я его для водки приспособил. А теперь лишь бы не промахнуться. Каждая капля на вес золота. Во-о-т так. Получилось. Выпиваю, немного подержав содержимое во рту. Обжигающая жидкость распространяется по организму, возвращая меня к жизни. Руки приходят в норму. Как мало надо, чтобы ожить, всего-то рюмка водки на утро, и ты опять готов к труду и обороне. На душе значительно повеселело. Захотелось думать о чем-то хорошем. Может, ещё и порисую сегодня. Ведь я художник? Или уже нет? Ну как же так, тридцать лет не выпускаю карандаша из рук. А толку-то? Не буду спорить, так можно далеко уйти. Это только начать философствовать, потом меня не остановишь.

Теперь, пожалуй, можно и одеться. Влезаю в старые поношенные джинсы. Какая же это прекрасная одежда — джинсы. Как ни мни их, как ни бросай, хоть ногами топчи, — расправил, они снова как новенькие. Потёртые? Ничего, это сейчас модно, только местами порвать остаётся для полного счастья. Я бы порвал, но холодно, продувать будет. Да и неприлично как-то, я в возрасте уже, народ подумает — псих, на волю вышел.

В молодости джинсы были всем: это тебе одежда, это и валюта – их всегда можно было продать и даже за большие деньги, нежели за те, что купил, а какой престиж? Фирменные джинсы носили избранные или у кого много денег было, и они могли их купить у фарцовщиков.

Я не понимаю, почему так по-идиотски носят джинсы современные молодые люди? Они всегда приспущены, словно в штаны наложили, а девушки? Затянуться просто до неприличия. Ведь так даже ходить неудобно. Ну да ладно… Мне нравится, когда женское тело свободно в своей одежде. Оно двигаться должно естественно, обозначая свою форму, а не быть зажато, словно тисками.

Жую соленый огурец. Хрустит. Значит, хороший. Начинаю постепенно приходить в себя. Я скажу, не так всё плохо, как это казалось ещё час назад. Ну, перебрал вчера, а с кем такого не бывает? Кто безгрешен, тот пусть бросит в меня камень… А-а, задумались, краска стыда выступила у многих на лицах. Вот и я о том же. Превысил допустимую норму на вечеринке, зато сегодня как огурчик. Натягиваю на себя черный свитер без ворота. Это жена ещё мне вязала. Думала, что я перспективный. Тогда ещё можно было в меня что-то вкладывать. Но не тут-то было. Мало того, что денег не приносил, так ещё и изменять стал.

Не знаю, почему меня так любили женщины. Ведь у меня никогда не было денег. Они были, конечно, но это так, концы с концами сводить. Откуда им взяться у художника? Всё, что у меня было, я тратил на холсты и краски, а также на алкоголь.

Прошу вас, не думайте, что я алкоголик. Нет, мне спиртное нужно только для вдохновения. Чтобы талант раскрылся, его необходимо постоянно подпитывать. Вот я и подпитываю. Пожалуй, налью ещё немного. Уверен, хуже не будет, а вот умные мысли могут и появиться. Тогда хватайся за карандаш и работай до изнеможения, пока не упадёшь со стула.

Стою у зеркала. Ничего, можно принять за мэтра. Джинсы, чёрный свитер, седая голова, борода, которая придаёт законченность моему портрету. На меня часто бросают взгляды женщины разных возрастов. Значит, нравлюсь.

Молодые ошибочно думают, что у меня много денег и что я оставил свой «Мерседес» за углом. Им и в голову не приходит, что моя старенькая «Лада» со спущенными колёсами давно уже доживает свои последние годы под тополем в нашем дворе.

Леди в возрасте всегда смотрят на меня оценивающе. Стоит ли? И вообще, стоит ли он хоть сколько-нибудь? Да и зачем им такой нужен? Тем более такой подержанный. В такой заведомо проигрышный «проект» сколько вкладывать придётся? То, что он гений, у него на лбу не написано. Да и что с ним делать, с гением этим? Его к сберкнижке не пришьёшь… Лучше пусть будет хиленький и не такой представительный, но с постоянной зарплатой. Ещё лучше со своей жилплощадью, ведь своя давно внукам расписана…

Сажусь за мольберт, может, порисую чего-нибудь. На бумаге «обнаженка» сверкает своей откровенной наготой. Вспомнил, это же я к выставке готовился. Так и бросил, не закончив. Юленька позировала. Получается, впустую трудилась. Хорошо хоть денег за последний сеанс не взяла. Обошлось всё кормежкой и выпивкой хорошей. Потом ещё и секс был? Не помню. Если это можно так назвать. Это больше братские объятия напоминало. Не тот я уже стал. Старею. А она, бедная, извелась только.

Тупо смотрю на обнажённую натуру на бумаге. Нет, не пробирает. Это не то, что я в молодости рисовал, когда каждый штрих был переполнен жизненным откровением. Я хорошо помню ту первую натурщицу в институте. Тогда полчаса не мог работать. Всё привыкал к наготе, себя успокаивал. А потом так привык, что иногда совсем забывал, что перед тобой обнажённое женское тело. Может, это и плохо.

Пришло мастерство, а вот острота куда-то подевалась. Всё стало кондово, выверено, а жизни нет. Ох уж эти женщины, как я люблю их. Вот от меня и жена ушла вовремя, осознав однажды, что не быть ей одной у меня, а делить меня с кем-нибудь она не намерена. И ничего с этим не поделаешь. Так уж Бог устроил. И это нормально, когда мужчина любит женщину, а она его. И никак по-другому. Это уже преступлением перед природой называется.

Иду по улице. Прохладно. Ничего, пожалуй, бодрит только. Мой хмель как рукой сняло. Я трезвый совсем. Даже непривычно как-то. Смотрю на всё трезвыми глазами. Удивляюсь. Люди… Как много людей! И все спешат куда-то. Все такие озабоченные. Неужели всё так печально? Не улыбнётся никто, словно на похороны собрались. Это же мой рабочий материал. Сколько я их нарисовал за жизнь. Но так и не понял их душу. Что же человеку, в конце концов, нужно? И сколько этого всего нужно, и когда он остановится в своих желаниях, сказав: «Всё, я сыт, мне больше ничего не надо». Скажет ли такое кто-нибудь? Или всю жизнь свою будет бегать по замкнутому кругу – сколько ни имеешь, всё равно мало.

Сажусь на лавочку. Я люблю сидеть у «Новокузнецкой». Тут скверик прекрасный. Уличные музыканты играют. Правда, бомжей многовато. Ну что с ними делать? Это производная нашей свободы. Пристают, денег просят. Откуда им взяться, сам на мели сижу – кто бы хоть картинку купил.

Достаю фляжку. Делаю глоток. Вот уже и легче стало. Да и бомжи не такие противные вроде бы. Они же люди, как и мы, только слабые. А я? Я какой? Трудно сказать… Держусь. Мне субсидию в Союзе художников должны выплатить в этом году. Так что, живём! Где наша не пропадала! Делаю ещё глоток, потом ещё один… Занюхиваю рукавом свитера. Хорошо. А чего не жить? Жизнь так прекрасна! Её понимать надо, тогда и она к тебе с открытыми объятьями навстречу бросится.

                2016 год.*)