Две рассказки про Федора

«Барин наш был большой ловелас. А что такое ловелас, дедушка? А такой ловелас по вашей женской части» - из классики.

Я учился в МАИ:  кузнице кадров для «почтовых ящиков» ,  с минимальным количеством иногородних студентов (общежитий мало: только для отличников и активистов), и практически полным отсутствием девушек. На  двух факультетах: « АСУ»  и «Экономика» - глаз еще мог отдохнуть, но на моем - «Радиоэлектроника », был актуален анекдот про Бабу Ягу, выигравшую конкурс Мисс Факультет.
Тем приятнее было соседство с Пищевым институтом (МТИПП), количество и разнообразие женского пола на всех факультетах оного,  даже механического,  превосходило все мечты и ожидания.
Некоторые мои сокурсники после 2-го, а кто и после 1-го курса, перевелись  в Пищевой на механический.  Принимали после МАИ с удовольствием,  не нужно было досдавать никаких дисциплин, учиться по слухам – легче и  девушки – на выбор.  Далее мы  дружили группами, курсами и факультетами. С  одногруппниками, закончившими МАИ вместе, я впоследствии общался мало и встречался редко.  Со  многими пищевиками дружу всю жизнь. Одному из них посвящена эта пара рассказок.
Крепкий молодец среднего роста, резкий в движениях и с обаятельной улыбкой, Федор обладал уникальной особенностью:  как только ему нравилась особа женского пола – он немедленно решал, что это его единственная, на всю жизнь.  В тот момент он сам был в этом убежден полностью, поэтому не было девушки, которая бы ему не поверила.  Учитывая, что Федор был «ценителем» женской красоты  и сильно влюбчив, «единственных» было «несть числа».

№1

В середине 80-х мой друг Мишка,   в возрасте Иисуса Христа,   резко поменял надоевшую устоявшуюся жизнь. И разом совершил два серьезных поступка: развелся и уволился с работы. Увольняться ему пришлось через офицерский суд чести, так как на тот момент он в звании капитана МВД преподавал в ведомственной академии. Приговор: «волчий билет», серьезно затруднявший дальнейшее трудоустройство.  Мишка был женат на дочери одного из главных советских мультипликаторов - развод  дался не легче.  Итоги:  крохотная однокомнатная квартирка за московским БАМом  (Большая Алтуфьевская Магистраль) и полный запрет встречаться с маленькой дочерью.
  Мишку долго не брали на работу, но он духом не пал и, не без помощи отца (Генерала), устроился  вольнонаемным на ВЦ в комплекс ПВО Москвы. Работа была связана с десятидневными командировками по ближнему и дальнему Подмосковью. По деньгам выходило отлично, перестала доставать с алиментами бывшая жена, и участковый перестал при встрече  намекать на статью за тунеядство и 101 км. Десять дней Мишка трудился на объекте,  пересменок  - четыре дня дома, и убывал на следующий объект.  Заботясь о здоровье,  Мишка знал все диетстоловые  на севере Москвы, но домашнего хозяйства категорически не вёл.  Соль в солонке у него на кухне  окаменела настолько, что её нужно было  добывать дрелью.
 Второй комплект  ключей от квартиры хранился у меня, и я регулярно наведывался туда с разными целями и спутницами.
После развода Федор проживал у родителей. Жизнь с ними его изрядно утомила, и он решил сменить остановку, хотя бы ненадолго.  Зная о ситуации с ключами, и в курсе Мишкиного графика, Федор попросил меня поговорить с ним насчет  временного проживания.  Добро было получено, и я передал Федору  ключи.
Мишкин рассказ о проживании Федора запомнился.  Возвратившись из командировки, хозяин обнаружил битком набитый холодильник  и полный порядок в свежеубранной квартире. Дома никого. Мишка прилег после 12-ти часовой смены и уснул. В 11 вечера его деликатно разбудил Федор,  извинился, что не один - сейчас они слегка на кухне приготовят и пригласят хозяина к столу. Сказано - сделано. Стол: скатерть – самобранка – все, что душе угодно. Часа два посидели:  выпили, закусили. Молодые, испросив  разрешения хозяина, отбыли ко сну. Мишка подождал, пока угомонились, и пошел спать на свою половину.  Я не упомянул, что при разводе ему в качестве утешительного приза  обломилась часть импортной спальни в виде четырехспальной кровати (занимавшей две трети комнаты) с разделительным барьером посредине.  Я такой кровати не видел никогда и нигде, ни до, ни после.
 Рано утром  проводив девушку, Фёдор  разбудил Мишку и  твёрдо объявил, что встретил свою  судьбу: «Ты не представляешь! Нежная, ласковая, а какая кожа!», и отбыл. Весь день Мишка провел в неге и чтении, и, не дождавшись Федора, рано - в 10 вечера - отбыл ко сну. В 11 он был разбужен, и все повторилось с точностью до мелочей. Правда, выйдя на кухню, он обнаружил, что дама уже другая. Следующим утром:  «нежная, ласковая, какая кожа! Ты не представляешь!». И так все четыре дня пересменка.
Через десять дней, после возвращения с вахты,  у Мишки случилось  «дежа вю», включая «судьбу, нежную, и какая кожа!», но он  уже не  удивлялся.
 Мишкино резюме: « Так вкусно я не ел никогда!» - вошло в анналы.
 
№2
 
У нас с Фёдором есть друг – Петрович.  В конце 70-х и все 80-е он работал дамским мастером в элитной парикмахерской на улице Крупской.  Все куафёры – лауреаты конкурсов, прием только по записи.  Мы приезжали «подравняться» к концу смены, сначала  выпивали, а затем Петрович нас стриг. Окончив  дружеский «сеанс» около 11 ночи, Петрович  отбывал домой на машине, а мы с Фёдором выходили в вечерний город  «проветрить прическу». 
Летом 83-го все происходило по стандартному сценарию.  МЫ с Фёдором зашли в троллейбус, идущий по Ленинскому проспекту к центру. Я сел против движения на последнее сиденье и вполглаза  наблюдал за Федором, сразу присоседившемуся к  двум девушкам восточной внешности, стоявшим на задней площадке. У Федора всегда была тяга к экзотике,  как у героя Леонида  Андреева, я же предпочитал девушек скандинавского типа с тяжелой челюстью. В твердой уверенности, что гостьи с Кавказа  - в силу общеизвестной неприступности - быстро отошьют Федора, я очень удивился, когда вся троица подошла ко мне. Выяснилось, что девушки – активистки  Союза Молодых Коммунистов Греции - приехали в Советский Союз по приглашению ЦК ВЛКСМ.  Проживают в гостинице «Орлёнок» и пробудут в Москве два дня, а потом двинут в Ленинград на обзорную экскурсию.
 Сейчас, много лет спустя, после смены строя и открытия границ, знакомство с иностранками не является для меня чем-то из ряда вон выходящим, тогда же это было сродни встрече с инопланетянками.  Фёдора, после защиты диплома на немецком языке из Пищевого Института направили по комсомольскому набору на Шереметьевскую таможню -  постарался дядя, ангел-хранитель Фёдора.  В аэропорту Фёдор успел пообщаться с иностранцами и, особенно активно, с иностранками, из-за чего пришлось с таможней скоропостижно расстаться. Поэтому какой – никакой опыт у него имелся. Мне же – после обучения в  закрытом институте МАИ , где уже на втором  курсе я дал подписку о категорическом не общении с иностранцами, и работы в НИИ,  «полу-ящике» с соответствующей формой допуска - мысль о близком контакте с гражданкой капиталистической страны, хотя  бы и коммунисткой, казалась полуфантастической и пугающей.
Отступление: наше государство не приветствовало контакты с чужеземцами.  Мой друг юности – «Сэм» , он же Андрюша Евстигнеев, подружился со шведкой, корреспонденткой прогрессивной скандинавской газеты,  ютившейся  в апартаментах в  гостинице Россия. Три года они прожили душа в душу в её номере, и «органы» его не трогали. Как только срок пребывания журналистки закончился, Сэму впаяли 2 года химии на Липецком металлургическом комбинате по статье -  тунеядство.  У него была сложная форма врожденной астмы, и после полутора лет работы на вредном производстве, в возрасте 25 лет – Андрюша приказал долго жить и теперь лежит на Даниловском кладбище.
 Одна из девушек,  Руфь - говорила по-английски, вторая только по-гречески. Переговоры велись следующим образом: Федор вбрасывал предложение, мы с ним его обсуждали, я переводил,  девушки перекидывались парой слов на родном языке и выдавали ответ. Первым делом  Фёдор предложил немедленно ехать к нему домой, но я это предложение отмел, опасаясь спугнуть гостей столицы.  Я тревожился напрасно - молодые коммунистки оказались не робкого десятка. Наше предложение - увидеться завтра в 8 вечера у «Железного Дровосека» (памятника Юрию Гагарину) – другого ориентира гречанки не знали, они встретили «радостным согласьем».
  С утра Федор сбегал на рынок  закупиться к встрече гостей. Готовить он умел и любил - стол получился «знатный». Отец Федора  в своем НИИ много лет являлся председателем комиссии по списанию спирта, используемого для различных научных целей.  Как следствие, напиток  в виде настоек различной крепости, в основном выше 40 градусов,  в доме был широко представлен, и других вин мы не закупали.
 Девушки опоздали на свидание на 40 минут и появились из «Икаруса» с табличкой «ЦК ВЛКСМ», когда надежда уже угасла.  Срочно -  для развития успеха и создания романтического настроения мы  выпили на четверых две бутылки «Советского Шампанского»,  не отходя от места встречи. После тактичного выяснения режима пребывания  гостей столицы, и  получив недвусмысленный ответ про утреннюю поверку  - Федор стал ловить машину. Как назло, полчаса –  ни такси, ни частников.  Первым остановился «Москвич -403» с нетрезвым шофёром за рулем и еще более «веселой» подругой рядом. Водитель широким жестом пригласил садиться всех четверых на заднее сиденье:  «Только девкам своим головы пригибай, когда мимо гаишников будем ехать!».  На полпути девушки поинтересовались, все ли такси в Москве такие, и куда мы едем. Я объяснил: едем в гости к Федору, живет он недалеко, скоро будем. Федор жил на улице Врубеля на углу Поселка Художников.  Приехали – темнота,  глаз коли.  Гречанки немного напряглись, но мои слова:  «Москва – режимный город,  освещен только Центр» – встретили с пониманием.
 До начала застолья я все еще не верил происходящему:  сейчас сядем выпивать с зарубежными,  капиталистическими девушками  - другая ментальность, другая культура, наверное, и  другие заходцы при охмурении.
 Но вечер покатился по привычной колее:  тосты за СССР и Грецию,  «тостуемые и тостующие  пьют до дна!», танцы и брудершафт со всем вытекающим. Посреди ночи Руфь меня разбудила:  в коридоре шум – Федор поссорился со своей активисткой, не смогли договориться о способах и методах. Как они наедине общались – загадка,  я-то подружился с англо-говорящей  коммунисткой: у нас основательно наладился контакт цивилизаций с тягой к углублению и разнообразию. Увидев, что  гречанка уже одета, собирается на выход и зовет подругу, я, не прибегая к экспромтам, развил уже озвученную тему: « Москва – режимный город - ночью транспорт не ходит - комендантский час». Железный занавес принес свои плоды: объяснение устроило,  и Фёдор увел  гречанку продолжать банкет в свою комнату.  Утром я простился с Руфь и убыл на службу. К Федору не заходил:  утренние часы - самые полезные для здоровья.
 Целый день названивал  Федору:  никого, как сгинул. Через два дня из Ленинграда Федор прозвонился сам: «Ты не представляешь! Это судьба! Нежная, ласковая, а какая кожа!», - поэтому он вместе с греческой делегацией осматривает северную столицу.
 Уехать с «единственной» в Грецию ему помешало отсутствие загранпаспорта.
Свою пайку заграницы Фёдор взял позднее:  в США и Германии.

 Встреча с прелестными девами  Эллады сняла последнюю пелену: невзирая  на политическую систему, люди сделаны из одного теста с едиными радостями жизни.

  Миф о чуждой капиталистической морали и потусторонней ментальности рухнул – хотя, не исключено, что тесное общение с гречанками стало возможным из-за единства коммунистической идеологии.