Семья

- Хорошо, что я надела сегодня соломенную шляпку, вон как солнце ломится, - подумала она.

Она прогуливалась по книжному развалу, который располагался под стеклянным куполом. Продавцы книг страдали от жары и сооружали себе тенты из газет, прятались в тень и раздражались по малейшему поводу. Она выбирала себе книгу на следующие выходные. Соломенная шляпка с  красными розочками ей очень шла, также, было ей очень к лицу и белое, летнее платье. Она была бы очень красива, если бы не бледное лицо и слишком застенчивый  взгляд. 

- Вот ты где,  дура, - сказал он, - сто лет тебя ищу. Зачем ты напялила на себя шляпу  с цветами? Ты похожа на старую алкашку, они любят себя цветочками  украшать.

Они с мужем пришли на рынок за продуктами в это воскресенье. Он пошел выбирать мясо, так как не доверял это дело никому, а она, недолго думая, смылась под каким-то благовидным предлогом.

 Еще год назад,  после этих слов, она бы шляпу сняла и бестолково вертела бы ее в руках, вызывая этим его новые оскорбления и ярость. Но сейчас – черта лысого!
Он тоже заметил перемены в ней, которые его очень бесили.
 «Что с дурой?», - думал он, скрипя зубами.

 Он боялся, что их семейная жизнь прекратится, а искать новую прислугу за все было ему лень. Он был не против перемен, но  привык к ее беззлобности и безответности. Она и готовила, в принципе, неплохо.  Кроме того, была она маниакально чистоплотна, что ему очень нравилось.  Да и вообще, с какой это стати решать, как ему жить, будет эта дура?

«Черт его знает, как сложится с новой бабой?» -  думал он и злился ужасно на это неудобство.  Знал он и «страшную» ее тайну – аборт. В женской консультации работала одна из его любовниц.
 
«Надо будет начать заливать, что дети – это счастье, продолжение рода и прочую лабуду. С ребенком  далеко не убежит, ручонки-то будут связаны», - думал он,  считая, что контролирует ситуацию.
« За каждый кусок хлеба должна будет», -   сладострастно мечтал садист.

А ситуация вышла из-под контроля почти год назад. И связано это было с ее днем рождения.  Грустный, черт его побери, праздник.

Муж не подарил ничего. Он либо ничего не дарил, либо дарил что-то недорогое со многими оговорками и «телодвижениями», чтобы потом попрекать до следующего дня рождения. Так что «ничего» от него – это лучший подарок.

Родители попытались подарить деньги, но она отказалась, потому  что, во-первых, смотрели затравленно, а во-вторых, какие у пенсионеров могут быть деньги?
 А еще: никогда она не попала бы в такую ситуацию, если бы не родители. Она не понимала, что родители, собственно говоря, и не люди вовсе, также как и муж. Ее папа с мамой слишком много смотрели телевизор и рассуждали так: вот есть у них дочь, значит,  должна она выйти замуж и рожать внуков. Поэтому они часто спрашивали у нее: « Когда ты выйдешь замуж?»  А когда вышла: «Когда родишь?»  Больше тем для разговора у них почти и не было.

Она знала, что есть такие люди,  которые жалеют бездомных котиков и собачек, берут их с улицы, отмывают, откармливают.  «Любят,  наверно, даже живность всякую», -  думала она и плакала.
 
С другой стороны, она видела в кино, что в Африке есть племя, которое поклоняется крокодилам. То есть, берут самую красивую девушку, одевают на нее красивые одежды, разукрашивают ей лицо  и под бой барабанов отправляют пешком в реку, где ждут приученные к этому крокодилы. Они живую девушку разрывают на части и утаскивают куски ее тела под берег, в свои хранилища, чтобы съесть, когда  протухнут.  Такая вот традиция.
«А у нас традиция – замуж выходить», - думала она.

Так что настоящий подарок на день рождения был один: из какого-то длительного путешествия вернулась тетя, которая жила по своим собственным желаниям и представлениям, и на которую все давно махнули рукой. Тетя эта всю жизнь посещала какие-то секты, интересовалась только путешествиями по миру и своим маленьким бизнесом, а еще она, в свободное время, любила «творить» бижутерию. 
Она отвела именинницу в дорогое кафе, долго  рассказывала о других странах и прекрасных людях -  «у нас таких нет», мелодично смеялась, спрашивая: «ты еще не бросила ставить бесчеловечные опыты на себе?», имея в виду замужество. У нее почти всегда было хорошее настроение, и всегда водились деньжата – пожизненный променад  по сектам сказался положительно.
Кроме всего прочего, что полагается (косметики и бижутерии),  подарила эта милая женщина изящный крестик на жемчужных бусах.
 
«Артефакт - убежденно сказала тетя, - стоит дорого, из Индии».
 Крестик был деревянный и очень хорошенький, так что она сразу повесила его себе на шею.

 А прозрение случилось через три дня после этого случая и «дедукцию»  было уже не остановить.

Прозрение было таким: «Если не хочешь чего-то делать – не делай». И возникли мысли о смерти как об освобождении от тягот существования, а там уж -  от смерти до жизни один шаг. Зачем умирать, если можно переехать? Зарплаты почти  хватает, чтобы жилье себе снять.

Наслаждалась она этой «страшной»   свободой по ночам, когда  подонок засыпал,  и  у нее было время на себя. Сядет на подоконник и смотрит на звезды, обдумывая план побега. Звезды, между прочим, были с ней заодно.

По молодости лет и по врожденной глупости была она даже влюблена, когда выходила замуж. А сейчас ей не давало развестись какое-то странное, неопределенное чувство страха, взявшееся неизвестно откуда. Казалось, что за спиной стоят, огорченные разводом и «не сложившейся судьбой», родители, размахивая дамокловым мечом.

«Интересно, сколько лет надо оттрубить в аду, чтобы считалось, что замуж я сходила? - думала она,- хорошо хоть, что хватило ума сделать аборт».

При мысли, что это чудовище хочет размножаться, ее тошнило.
Правда, после того, 30-го  дня рождения, она всячески старалась избегать секса и, в конце концов, ей удалось свести количество «актов» к минимуму.  Он злился и поколачивал ее иногда, но без особого энтузиазма.
«Возможно, имеет кого-то на стороне, - думала она,- а, может, секс без садизма ему не интересен». 

Как только тело почти освободилось от муки  супружеских обязанностей, голова заработала еще лучше.  Стала она всячески копить деньги, беспощадно урезая для этого семейный бюджет и свои нужды. Даже на работе стала она бороться за каждый причитающийся ей грош.
 На  работе на ней тоже все «ездили» и норовили обсчитать при каждой возможности. Но с тех пор как «с ней что-то случилось» обкрадывать ее боялись, смотрели с опаской, а потом и с ненавистью, потому что была она, все-таки, красивая.
Деньги потихоньку накапливались и свобода была уже близка.

Вернувшись  домой, он пошел на кухню, готовить себе мясо. Это он тоже делал сам,  никому не доверяя сей священный процесс.
Скоро он позвал ее на кухню:
- Смотри сюда, что видишь?
- Плиту, - пыталась отшутиться она.
- А вот эту грязь нельзя было утром убрать?  - спросил он, показывая на пару крошек на белой эмалированной поверхности, - я же собирался готовить мясо после рынка, и ты об этом знала.
- Ну, так и убрал бы сам, - бесстрашно ответила она, непроизвольно коснувшись крестика на шее.

Он больно пнул ее и, решив, что мало, толкнул в шею к плите.

Немного позже сидя на кухне, за столом и глядя, как он уплетает мясо, причавкивая от удовольствия, она думала: «И куда я смотрела, когда выходила замуж? До чего ж отвратительное существо».
Его лицо, крупное, правильное, считающееся красивым,  сейчас вызывало в ней только гадливость. Во время еды, он что-то «вякал»,  опять чем-то недовольный.  Он любил объяснять и поучать как надо жить, а то никто ж этого не знает.

Она смотрела, как он накалывает на вилку  кусок мяса, обмакивает в горчицу и, вспоминая унизительный  тычок в шею, думала: «Что б ты сдох, наконец, со своими разглагольствованиями,  выродок».
Сама она не ела, просто сидела за столом,  «за компанию», вертя в руках  свой деревянный крестик.

 Внезапно он подавился. Страшно засипел и захрипел. Она вскочила. Он заметался по кухне, опрокидывая все, потом стал показывать рукой себе на спину.

«На метод Хеймлиша намекает, что ли? -  подумала она, - ага, щас».
И боком, боком, по стеночке, выбралась из кухни в коридорчик, который соединял кухню с прихожей. И отсюда, из безопасности,  стала наблюдать, как  он умирает.

Он был молодой, здоровый мужчина,  и  сердце его было очень здоровым, а смерть от удушья дело долгое и ужасное.
 Он понимал, что она на него смотрит, и какое-то время в его глазах читались мольба,  просьба о прощении,  любые обещания,  если она его спасет.
Она стояла и смотрела как умирает тупое, злобное существо, никогда никому не сделавшее ничего хорошего и думала: «Он может  броситься на меня, чтобы утащить за собой».
Он, и в самом деле, когда понял, что никто его спасать не собирается, из последних сил пополз по полу к ней, пытаясь ухватить ее своими скрюченными пальцами. И столько злобы и ненависти было на его синем с кровавыми глазами лице, что казалось, злоба и ненависть живут отдельно от человека, которому, воистину, пора думать о душе. Она хихикнула и отступила дальше в прихожую, потом ушла в комнату.

Прошла целая вечность прежде, чем он, наконец, затих.
«Еще целую  вечность будет ехать скорая, - подумала она,- а я теперь -  безутешная вдова, с собственной квартирой, и могу не выходить замуж до конца дней моих».

И она положила руку на деревянный крестик у нее на шее с чувством глубокой признательности.