Иду на таран, или Последний побег. Глава третья

 

                10.

     …Наталья никак не могла  придти в себя. Этот сорванец опять устроил ей спектакль с побегом. Женщина вся извелась в неизвестности, все ее мысли были о сыне.   Ни в привокзальной милиции, ни в приемнике-распределителе  ничего вразумительного ей не сказали. Лишь один хромоногий старшина участливо пробурчал:
     —  Каждый день пацаны валят  из дома в поисках военной романтики. Они, видишь ли, едри твою в корень, подвигов великих жаждут. Но ничего,  как  валят  валом весело,  так  мы их и  возвращаем под фанфары,  уже под белы рученьки.  Не твой первый, не он и последний.  Вот помяни меня, дочка, и двух дней не пройдет, как сыщем  мы твоего беглого. У нас на них нюх особенный…
     Вечером Наталья, уложив девочек спать, принялась за стирку. Налила в корыто ведро подогретой воды, всыпала наструганного хозяйственного мыла.  Только   начала было тереть грязное белье,  шурша им  по волнистой цинковой доске, как услышала настойчивый стук в дверь.  Вытерев наскоро мокрые руки о фартук, женщина вышла на крыльцо. Там ее ожидал щупленький мальчишка,  годами несколько старше ее  Кольки,  да и ростом тоже  повыше.  В руках он держал бумажку с казенным штампом.  Наталья судорожно выхватила ее из рук мальчишки и стала читать.  В глаза бросился  отпечатанный на машинке  текст:  «Беглец нашелся. Вернем  Самарканд командой формируемого санитарного поезда.  Начальник линейного отдела милиции майор Бакиев».
     У Натальи  просто гора с плеч свалилась.  Завтра она снова увидит свое чадо:  упрямое, хитрое, пытливое. Ну, что поделаешь, ребенок есть ребенок и мать всегда за  него  в ответе…
     Парнишка-курьер, переминаясь с ноги на ногу,  собрался  было уже  уходить, когда Наталья спохватилась:
     —  Ты, сынок,  принес мне радостную весть. Пойдем-ка,  в хату, я угощу тебя  персиковым вареньем.

                11.

     Железнодорожный состав,  стоявший натянутой струной,  гудел как встревоженный муравейник. Здесь формировался санитарный поезд. Все вагоны были  превращены в походные больничные палаты. Тяжелых больных не было. Их оставили в центральном госпитале. Основной контингент поезда состоял из команды выздоравливающих солдат. Начальник  санитарного поезда – майор медицинской службы  Голубев сновал между вагонами, отдавая персоналу короткие распоряжения. У штабного вагона он увидел  облокотившегося о поручень подножки грузного милиционера с погонами старшины.  За руку милиционер крепко держал щуплого десятилетнего мальчонку.  Поравнявшись с доктором,  блюститель порядка отдал офицеру честь:
     —  Вот,  вручаю беглеца под Ваш присмотр,  товарищ майор.  Велено  доставить в город Самарканд  к  матери. Линейная служба милиции  города уже оповещена,  будут встречать.
     Дядька-старшина потрепал ребенка по взмокшей шевелюре и на прощание бросил:
     —  Ты, хлопец,  слушайся доктора во всем! Он теперь на всем пути следования твой отец,  Бог и воинский начальник. Счастливой тебе дороги, путешественник!
     Милиционер молодцеватым шагом  зашагал вдоль платформы, теснимый группами  раненых солдат,  которые в  ожидании посадки,  галдя, дымили закрученными цигарками,  пуская вверх сизые кольца  ядреного самосада.
     …Доктор Голубев был воякой еще старой дореволюционной закваски. Медицинский институт он окончил в Санкт-Петербурге, в аккурат  накануне празднования трехсотлетнего юбилея  императорского дома  Романовых.  Даже повоевать пришлось на фронтах первой мировой. Начальник санитарного поезда гордился тем, что спас многие сотни жизней бойцам и командирам  армии генерала Брусилова.
     После падения империи доктор Голубев служил в петроградских госпиталях,  а когда отгремели последние залпы гражданской войны, осел в Москве и стал заниматься научной работой.
     Известие о начале войны  с  фашистской Германией  застало доктора в Ленинграде,  где он выступал на  Всесоюзной конференции кардиологов. Еще в сталинские,  страшные годы репрессий,  ему удалось защититься и получить ученую степень.
     В военкомате,  куда доцент Голубев пришел по собственной инициативе  проситься на фронт,  ему вежливо отказали, сославшись на то, что страна нуждается  в молодых кадрах медиков. Негоже, мол,  разбрасываться профессорами и доцентами.  Учите-ка лучше  студентов.
     Однако  в одна тысяча девятьсот сорок втором году  настойчивый доцент  дожал одного знакомого доктора, бывшего однокашника из Санитарного управления Кремля и тот ему помог.  И попал бывший императорский студент не куда-нибудь, а в самое, что ни на есть пекло – на Северный Кавказ…
     Майор даже поежился от этих минутных воспоминаний. Он вместе с Колькой  поднялся в головной вагон  и зашел в свое купе. Сразу же пахнуло неказистым солдатским бытом.  На столике – хаотическая стопка неподписанных бумаг,  рядом – неприбранная постель...
     Доктор быстренько скатал матрас с постелью и забросил его на верхнюю полку,  затем  с  трудом раскрыл окно.  Заколыхались полинялые занавески,   и в тихий закуток вагона ворвались струи свежего воздуха. Голубев выглянул в коридор и, увидев сквозь полуоткрытую дверь  хлопотавшую у титановой печки старшую медицинскую сестру,  вежливо попросил ее:
     —  Принесите–ка, голубушка, нам два стаканчика чайку,  да покрепче…

                12.

     Колька освоился в санитарном поезде на удивление быстро. День промчался в суетливых хлопотах. Формирование состава закончилось только  поздно вечером, и около полуночи эшелон тронулся в путь.  Дяденька  доктор оказался очень словоохотливым человеком.  И  хотя  его лицо было исчерчено глубокими морщинами, а тяжелые мешки под глазами отливали еле заметной желтизной,  взгляд медицинского начальника был очень добрым. После непродолжительного чаепития майор Голубев познакомил своего неожиданного пассажира со всем командным составом поезда.   Вскоре по всем вагонам разнеслась весть:  в команде едет мальчик,  который сбежал из дома на фронт.  Сбежать то сбежал, да вот закавыка –  до фронта он  не доехал, милиция  сцапала!   На Кольку приходили дивиться  раненые бойцы и командиры из соседних вагонов, каждый из них нес мальчишке то кусок сахара, то ржаной сухарь.  Один  летчик, припадающий на левую ногу,  вынул из кармана кителя большую плитку шоколада.  К ночи Колькина торба была загружена до самого верха.  Действительно,  жизнь полна неожиданностей!  Еще сегодня утром мальчишка  буквально  выл от  досады и горечи.  Он  никак не хотел примерять на себя клеймо неудачника,  а  к вечеру уже  ощущал себя  чуть ли не героем.  На глазах у нескольких сот человек  Колькина популярность росла с бешеной скоростью…
     Почти всю ночь Колька провел в плацкартном вагоне, где ехал раненый летчик.   Они  долго разговаривали,  а под утро Алексей Иванович, так  звали раненого, снял с вешалки свой обветшалый китель, отцепил от лацкана медаль и торжественно протянул её Кольке:
     —  Это тебе,  браток,  награда от меня за настойчивость и патриотизм.  А то,  что она «За отвагу» –  так это не беда!  Ты заслужил ее авансом.  Ведь ты же будущий защитник родины?  Правильно  я говорю?
     Колька,  еще   не  веря своему счастью,  как-то отстраненно смотрел на  старшего друга и от волнения не мог проронить ни слова…
      —  Ну, что замолчал, боец? —  Алексей Иванович щелкнул Кольку по носу. —  Скидывай свою куртенку, дырку для медали делать будем!
      —  Спасибо, дяденька,  —  пролепетал смущенный мальчишка, бережно  трогая  подарок летчика.
     Колька  сомкнул глаза  незадолго до подъезда к городу.  Эшелон уже плавно приближался  к платформе, как всеобщий любимец услышал знакомый голос Алексея Ивановича:
     —  Просыпайся, малец!  Приехали. Мамка, небось, вся извелась,  встречая.
     —  Уже приехали? —  Колька  нехотя протер глаза.
     — Приехали!  Давай, пошевеливайся!  И послушай мой тебе совет,  Колька! —  Алексей Иванович,  приподняв мальчугана над головой, назидательно  произнес: 
      —  Не ищи  ты больше приключений на свою ж…!  Станешь взрослым,  они сами тебя найдут…
     Колька  вышел на платформу города Самарканда  в сопровождении летчика. Из окон штабного вагона Кольке дружески  махали доктор Голубев и  знакомые уже медицинские сестры.  Вчерашний беглец поставил отяжелевшую торбу  на землю и обернулся. Сердце екнуло, по телу пробежали мурашки. Мальчишка увидел бежавшую по платформе маму.  Ее  волосы   выбились из-под косынки,  лицо раскраснелось.  Колька спешно поправил скособочившуюся медаль на кармане  своей курточки и бросился навстречу  матери.
     Наталья  крепко-накрепко прижала  сына к своей груди.  Она никак не могла поверить своим глазам,  теребила мальчишку,  как бы проверяя, все ли с ним в порядке.  Колька неуклюже уткнулся в материнскую грудь и виновато всхлипнул. 
     —  Мам, прости меня. Я не буду больше убегать. Честное слово…
     Наталья целовала сына в мокрые от слез щеки, гладила его по голове. 
     —  Слава тебе,  Господи!  Живой…. 
     —  Да живой я, мам, живой...
     Оглядев сына с ног до головы,  Наталка заприметила  на  его груди медаль «За отвагу».   
     —  Послушай меня,  сынок,  внимательно, —  взволновано произнесла она,  —   в городском военкомате  поговаривают, что для детей погибших фронтовиков скоро откроют специальные военные училища. Ты как, не против  был бы  пойти  учиться,  Колька?  Может, и  перестанешь тогда убегать…  А вообще, наверное,  военная форма тебе будет к лицу!
     Наталка еще долго прижимала   сына к себе,  теребила его непослушные вихры.
     —  Как же  я люблю тебя,  горе ты  мое луковое!
     Мама взяла Кольку  за руку и они,  не спеша,  пошли по платформе к выходу в город.  Прямо на ступенях привокзальной площади бойко торговала  с  лотка мороженым девчушка с рассыпанными по лицу веснушками.  Наталья замедлила шаг  и  полезла в сумочку.  Вытащив из нее кредитку,  она  протянула ее  девочке: 
  - Дай-ка, милая,нам два сливочных стаканчика!...

   Кельн, Германия, 2003 год.