Каждому будет дано по его вере

Событие стратегического масштаба разразилось в Плесецком районе 13 февраля. Сначала никто и не поверил в реальность происходящего, а потом люди стали переспрашивать у знакомых, действительно ли в наших краях труппа известного московского театра организовала «нераспиаренную» выездную гастроль.

Ожидания оказались более чем настоящими, и многих это повергло в ситуацию смятения – а стоит ли вообще воспринимать в нашей тихой заводи Булгакова, ведь сам по себе спектакль по роману «Мастер и Маргарита» - уже нонсенс, поскольку это попытка совершить невозможное! Так или иначе, СКЦ «Мир» в Савинском ожидал аншлаг.

С первых же минут выступления господа актеры зарядили зрителя необыкновенной энергетикой – все ждали некой классической интерпретации бессмертного «Мастера», но никто не мог даже предположить, как это вообще можно реализовать на сцене за два часа с антрактом. Я полагаю, у каждого, кто в этот субботний вечер заставил себя встать с дивана и проехать почти 40 км до Савинска, возникал такой вопрос. Что такого особенного должен был увидеть ярый поклонник творчества Булгакова, чтобы не покинуть зал в первые минуты спектакля? Но московский перфоманс удался, а сила магических булгаковских строк повергла аудиторию в особую атмосферу интеллектуальной инсталляции.

Народ шел на Калныньша, не секрет. В зале практически не было свободных мест. Неудивительно, что «Мастер и Маргарита» в современном прочтении Валерия Беляковича, режиссера Московского независимого театра, покорил неискушенного, но весьма благодарного провинциального зрителя. Минимализм в декорациях, отсутствие массовки, актеры перевоплощались на глазах, меняя образы, - нарочитая демонстративная элементарность сюжета и изобразительных средств, отсутствие спецэффектов – все это придавало незабываемый колорит происходящему на сцене.

И вот мы уже на Патриарших умиротворенно созерцаем эпохальную встречу с Воландом в исполнении Виктора Черненко, знакомого многим по советскому сериалу «Звездочет». Выстраивая затейливую композиционную мозаику из фрагментов романа, актерский состав постарался показать глубину истинных чувств, многогранность человеческой души через призму добра и зла, ведь уникальность булгаковского романа именно в том и состоит. И зритель своими глазами видит смешение временных пластов, неожиданные смысловые переходы, многоярусные конструкции, завязывающие в тугой узел время и место действия.

Слегка позабавила сюжетная линия Ивана Бездомного – режиссер сделал акцент на замысловатом духовном поиске смысла жизни поэта с потерянной душой. Порадовал позитивный Стравинский, человек-праздник, невольно вспомнились строчки из шутливой песенки Высоцкого «Утренняя гимнастика» - лягте на пол, три-четыре! Вообще сцену в сумасшедшем доме актеры преподнесли весьма оригинально – танцующая Гелла, вездесущий Воланд и Бездомный – Иван, не помнящий родства. Режиссерский стеб – а мы все в домике – расслабил зрителя свеженькой идеей, да ведь мы же все немного сумасшедшие, пока не в домике. «Я не сумасшедший!» – финальный и очень сильный эмоциональный якорь в конце первого действия.

Ключевой сценой по праву можно считать перевоплощение Иешуа в Мастера, вот оно – перетекание образа, авторская аллегория соприкосновения «евангельских» глав романа с миром реальности, квинтэссенция романтического бесстрашия, поиска правды, страдания и смирения. И прозрение Мастера зритель видит в тот момент, когда «тьма спускается на Ершалаим». Несколько, правда, смутил облик Марка Крысобоя, прогуливающегося по сцене в синем балахоне, и немного суетящийся Понтий Пилат. Но эти незначительные детали ничуть не испортили общее впечатление.

Казнив за кулисами Иешуа, Понтий Пилат испытал разочарование – не дали прорваться наружу на сцене истинному гнойнику – обличению трусости и ничтожности власти. Режиссер сказал об этом многократно, но не позволил актерам дать зрителю прочувствовать до конца то, что было в оригинальном тексте Булгакова, - прощение через боль, цена предательства и малодушия, самобичевание и прозрение - это, к сожалению, осталось за кадром. Только прочитавший неоднократно бессмертный роман смог понять и раскусить этот пласт человеческих взаимоотношений, когда так трудно и страшно делать выбор, все остальные увидели слабость прокуратора и обличающего этот порок Воланда.

А ведь Воланд неспроста заявился с инспекцией морального состояния общества в Москву именно в канун майской Пасхи и совпадения дат с Варфоломеевой ночью и советским Первомаем, глубже, господа, копайте глубже – мир погряз в пороках, люди-то остались прежними, запросы у них, как и тысячу лет назад – такие же, но лишь испортил всех «квартирный вопрос». Это смысловой центр романа. Какая же это гадость -  квартирный вопрос – в этой ситуации москвичи 30-х годов из зависти друг друга предать готовы, лишний раз потереть в коммунальной ванной спинку соседу и, подкинув доллары в вентиляцию, – продать с потрошками! Любого! Забыв и про честь, и про совесть, и про долг, но ведь, по мнению Булгакова, нас всех ожидает расплата за свои поступки – и пресловутый квартирный вопрос, и ситуация с нехорошей квартиркой неспроста играет ключевую роль в романе. Режиссер об этом слегла умолчал, настроив зрителя на решение другой проблемы. Зритель ждал этой зацепки, но режиссер не дал надежды – не увидели мы ни Варьете, ни соленых грибочков на вилочке в квартире №50, ни Степу Лиходеева в Ялте, ни осетрины второй свежести, даже «Славное море, священный Байкал» никто не спел из грузовика со сцены, и Маргарита на швабре не летала. Жаль, хотелось этого драйва, хотя, возможно, таким образом творческому коллективу удалось избежать заезженных штампов и элементов дешевой пародии.

Весьма эпатажно отображена в постановке галерея женских образов. Образ Геллы стилистически соотнесен с центральным образом Маргариты, своеобразная получилась трансформация, весьма гротескная – из дико хохочущей насмешницы а-ля рыжая бестия в фильме «Адвокат дьявола» с Аль Пачино, провоцирующей несчастного Берлиоза (мы понимаем, что это поток сознания, и это лишь кажется Мише под воздействием теплой абрикосовой воды), зритель вдруг начинает прощупывать новый пласт – вырисовывается Маргарита, сложная, многогранная, утонченная, с примесью дьявольского начала – и тут режиссерский взгляд  абстрагируется – пластиковые цветы – хризантемы, но никак не мимозы. Много в Москве хризантем у нас по весне!

А далее авторский квест про любовь-убийцу, любовь-финский нож, и мы ждем с нетерпением главную героиню. Мы все очарованы стуком бархатной туфельки в окно первого этажа. Она чертовски хороша, эта Маргарита, опьяненная своим счастьем. И хочется вновь увидеть тот внутренний, незримый слой глубинных человеческих отношений, то, о чем так проникновенно и сочно писал Булгаков – того надрыва и боли измены тела, но непорочности души, но мы видим лишь Маргариту, сокрушающуюся над листами рукописи. Которые и правда не горят. И зритель слегка разочарован – он хочет экстаза и рваных вен, а видит перед собой тихо страдающую женщину весьма средних лет. Зал замолкает – ситуация банальна, но следующий режиссерский ход заставляет содрогнуться и трепетать искренне. Ей больно, по-женски больно, по-настоящему. Да, это не Булгаков, нет той мощи литературных строк - но страдание героини зритель ощущает кожей и вдруг проникается. И далее весьма обывательский подтекст – а чего хочет эта женщина, да все просто – покоя и любви. Любви и покоя. Концепт очевиден – круг замыкается, метафоричность булгаковской фантасмагории защемляется в простом и понятном – миром правит любовь, господа зрители, вы помните об этом?

При этом и Маргарита, и Мастер – интерпретированное изложение стандартных, классических образов, а настоящая верная вечная любовь, заявленная в ситуации встречи главных героев, перерастает в желание обладания здесь и сейчас. Вот оно «эго», не озвученное Булгаковым, но сказанное с театральных подмостков. Маргарита в романе просит покоя и получает его в награду, но на публике очень сложно передать глубокие нравственные терзания героини. Доминирующим становится ее решение на сцене – хочу покоя, при этом мне ничего не нужно, ладно, постою-ка я у вас тут на балу в качестве королевы. А вместо наготы – крайне целомудренный голубой тканевый шлейф. Кстати, неожиданная, но приятная режиссерская находка – перевоплощение героини в ведьму прошло без откровенных булгаковских деталей, чего искренне опасались педагоги, пригласившие школьников на эстетический променад.

Ах да! Фрида – как же без нее! Маргарита просит больше никогда не приносить Фриде этот ужасный платок, напоминающий об убийстве ребенка, – ей искренне жаль эту несчастную женщину, она просит освободить ее от наказания. Режиссер делает акцент на этом эпизоде, равно как и сам Булгаков, и мы понимаем соль боли и проникновения в образ – в конце концов прощение и милосердие никто не отменял. Надрывный крик в зал – Фрида, ты свободна! – решает главную авторскую задачу – передать сложность взаимозамещения таких простых, на первый взгляд, но весьма сложных понятий – страдание-искупление, преступление-наказание, небытие-прощение.

И тут происходит смещение приоритетов. Зритель жаждет, как по книге, созерцать обнаженную и раздавленную морально (но: сам Булгаков даже не допускает мысли о том, что нагота Маргариты порочна) даму на балу, пытающуюся (пока не время!) продать душу за любовь, и тот же зритель пока не чувствует кульминации – он ждет Майгеля -  и не получает, он хочет фантасмагории, он хочет костей, ванны с шампанским и крови в бокале – и не видит, да и актеры с публикой общаются, как с непосредственными участниками бала – «А где же гости? А вот они!» – и все бы ничего, только в квартирке-то за номером 50 на праздник собрались убийцы, разбойники, шулеры и дамы легкого поведения, поэтому активно рукоплещет не вся галерка! И режиссер нащупывает «гениальное» булгаковское решение – «Мы в восхищении»!  Маргарита – королева бала, нет пошлости, нет двузначности, образ остается чистым. Но…. Нераскрытым по-булгаковски. Непонятно, зачем она вообще согласилась на сомнительное предложение Азазелло.

С нетерпением зал ожидал появления кота Бегемота, гротескный персонаж визуализировался лишь в середине второго действия. Накал зрительских желаний достиг своей кульминации - и вот на арену уже выходит Бегемот, органично вплетенный в идейно-художественную канву спектакля, а глубокие поиски смысла сущности бытия влюбленных затмеваются. Режиссер включает новую сюжетную линию с элементами буффонады, намазывает верхний слой бутерброда – зритель видит все через призму легкого сарказма, и даже глобальные проблемы на миг тускнеют. Образ Бегемота в романе неслучаен – это эмоциональный сгусток иронической философии, демоническое начало следует рука об руку с шутовством. На местной сцене приспешник Воланда выглядел весьма мило, не хулиганил, в шахматы не играл и ничьи головы из морга не воровал, но шутить изволил.

Далее режиссер мастерски останавливает весь этот цирк – и тут бы как раз вспомнить про чистый спирт, но нет, далее Воланд произносит ключевую фразу «Никогда ничего не проси», и неожиданно в энергетическом вихре возникает мастер, понимающий вдруг, что его любят. А потом и непонятно, кто покоя хочет. По задумке режиссера этих довольных людей стоило бы оставить в покое реальном, но Бегемот всех напоил чистейшим спиртом, напомню, в романе герои уснули вечным сном и унеслись в райские кущи по лунной тропе под воздействием красного вина. А вот этиловый эквивалент применен был в несколько иной ситуации, а именно, за ужином после бала.

И все актеры уже блестяще сыграли свои роли. Финал очевиден, зрители замерли в инфернальном напряжении. И мы получаем авторское видение – плавный переход от признания себя сумасшедшим Ивана Бездомного через трансформацию порочного образа несчастного неверующего Миши Берлиоза, которого отправила в мир иной нелепая Аннушка, к булгаковско-режиссерской аллегории – «мы сумасшедшие». И видим перед собой олицетворение любви Мастера и Маргариты, прошедшей испытания вечностью. Идея понятна: грехи и пороки должны быть наказаны, а «настоящая, верная любовь» творит чудеса.

Спектакль оставил весьма приятное эмоциональное послевкусие, безусловно, талант Булгакова ярче и острей, но московским артистам замечательно удалось передать авторскую идею – «каждому будет дано по его вере», и, бесспорно, каждый вынес в сердце частичку «своего» Булгакова. Тот эмоциональный катарсис, ради которого люди пришли в этот субботний вечер на театральный праздник души, был достигнут, публика аплодировала стоя, а артистов еще долгое время не отпускали со сцены благодарные ценители Мельпомены.