Пожарище

Ры­жие во­лосы кос­тром раз­ве­ва­ют­ся на вет­ру, ког­да Зе­лена идет, не­мая в сво­ей скор­би, и обе­зумев­шая от бо­ли. Ша­ги от­ме­ря­ют стра­да­ющий ритм сер­дца, что бь­ет­ся так мед­ленно, буд­то она и не жи­вет сов­сем. Те­ло оде­реве­нело, кор­сет платья да­вит в грудь, на­поми­ная, что жен­щи­на все еще ды­шит. Кин­жал свер­ка­ет в ру­ках, слов­но зна­мя, хо­лод­ный и тя­желый, и она хо­чет ос­та­новить­ся, зак­ри­чать, до­воль­но, с нее хва­тит, да толь­ко нет сил. Она идет уби­вать. Она обя­зана убить. Сон­ный го­род пог­ру­жен во ть­му, и толь­ко ей од­ной из­вес­тно, сколь­ко бо­ли он при­носит. Ос­то­рож­но ка­са­ет­ся паль­ца­ми жи­вота, гла­дит его, как са­мое до­рогое в жиз­ни, то, что при­над­ле­жит толь­ко ей, то, что она не ук­ра­ла. Плод бь­ет­ся в Зе­лене, она зна­ет, что ско­ро ро­дит­ся твое ди­тя – ди­тя Тем­но­го и Злой Ведь­мы. Пе­пел ее по­жари­ща не ос­ты­ва­ет, Зе­лена не­сет кин­жал, как крест, и с каж­дым ша­гом все вы­ше под­ни­ма­ет­ся на собс­твен­ную Гол­го­фу. Платье уз­кое, го­ворят, нель­зя та­кое но­сить, но это - ее единс­твен­ный шанс спря­тать­ся, ее бро­ня. Ес­ли она ос­ла­бит его пу­ты, сой­дет с ума от тос­ки и бо­ли, зная, что ни­ког­да боль­ше не уви­дит то­го, ко­го по­люби­ла. Спа­си же ме­ня, кри­чит ее сер­дце, но гла­за , об­ра­щен­ные к не­бу с моль­бою, ви­дят – он не спа­сет боль­ше. Ник­то не по­может. Ры­жие ло­коны, как ог­ненные змеи, рас­пол­злись по пле­чам, ще­кочут шею, на­поми­ная мяг­кий бар­хат его по­целу­ев, и слад­кие гу­бы на ко­же. Спрячь же свой сар­казм, вон­зи боль, как кин­жал, чья хо­лод­ная сталь тер­за­ет ко­жу сей­час, в свою ду­шу, и иди. На­кид­ка раз­ве­ва­ет­ся по вет­ру, вды­хая за­пах вет­ра, ведь­ма пред­чувс­тву­ет ско­рый по­жар, что здесь бу­дет.
С каж­дым ша­гом Зе­лена все бли­же к не­му, с каж­дым ша­гом все без­жизнен­нее ее ли­цо, она на­тяги­ва­ет мас­ку, как ар­ле­кин нак­ла­дыва­ет грим, да­бы ник­то не уви­дел его слез.
Ди­тя в ее ло­не за­мер­ло, но это спо­кой­ствие пу­га­ет. Ма­лень­кая, еще не рож­денная крош­ка, буд­то зна­ет, что это ко­нец люб­ви и прок­лятье ведь­ми­ной ду­ши. Что Зе­лена рас­ска­жет ей, ког­да она вы­рас­тит? Поп­ро­сит про­щения за от­ца, и приз­на­ет­ся, что у те­бя не бы­ло дру­гого вы­бора. Зверь, заг­нанный в клет­ку, пе­ред усып­ле­ни­ем всег­да ку­са­ет­ся с двой­ным от­ча­яни­ем и болью. Она от­ки­дыва­ет ру­кой упав­шую на неж­ную ще­ку прядь ры­жих во­лос, по­нимая, что по ще­кам бе­гут сле­зы… зря от них пы­талась убе­жать, не выш­ло. Ког­да ви­дит его, си­дяще­го на бе­регу ре­ки, на мгно­вение хо­чет бе­жать. К чер­ту пре­датель­ство, вы­бери же лю­бовь, ты дол­жна сде­лать это, твер­дит се­бе ведь­ма. Ты же зна­ешь, по­чему те­бя пре­дали. Че­ловек, заг­нанный в угол, не мог пос­ту­пить ина­че.
В ка­кое-то мгно­вение Зе­лена поч­ти соб­ра­лась бе­жать прочь от­сю­да – от не­го, сво­ей бо­ли и их хо­лод­ной люб­ви. Но ос­трое лез­вие кин­жа­ла, так до­вер­чи­во от­данно­го Тем­ным сво­ей ведь­ме, воз­вра­ща­ет ее в ре­аль­ность. И в этой ре­аль­нос­ти боль­ше нет его.
Он под­ни­ма­ет­ся, опи­ра­ясь о трость, как о свой собс­твен­ный крест, что не­сет. Под­хо­дит к лю­бимой и, слад­ко це­луя поз­во­нок, шеп­чет ее имя.
- Зе­лена!
Ру­ки об­ви­ва­ют­ся вок­руг ее рас­полнев­шей нем­но­го та­лии, ло­вя тол­чки ре­бен­ка, но так и не ощу­тив их. Она хо­чет виз­жать от бо­ли, но не мо­жет, не име­ет на это пра­ва. Ес­ли не сдер­жится, бу­дет по­вер­же­на и сбро­шена в Тар­тар.
По ли­цу бе­жит улыб­ка поч­ти счас­тли­вой жен­щи­ны, о, как дол­го Зе­лена учи­лась ли­цеме­рию и лжи, от­кры­вая свою ис­тинную сущ­ность лишь ему, лю­бимо­му.
Гу­бы жад­но от­ве­ча­ют на по­целуй, все еще страж­ду­щие, все еще же­ла­ющие его ласк и при­кос­но­вений. Ни­чего не ме­ня­ет­ся.
Она как обыч­но, неж­но при­каса­ет­ся к его ли­цу, ко­же, од­ни­ми лишь кон­чи­ками паль­цев, и слад­ко шеп­чет, слов­но в мо­мен­ты бли­зос­ти, «Рум­пель­штиль­цхен!». Его имя для нее – бла­гос­ло­вение. Его имя для нее – спа­сение. Его имя для нее – прок­лятье.
По­целуй об­жи­га­ет ис­су­шен­ные гу­бы, сер­дце па­да­ет вниз, из гор­ла ле­тит стон, ког­да он ка­са­ет­ся гу­бами пред­пле­чий, и, не же­лая рас­ста­вать­ся ни на се­кун­ду с нею, нак­ру­чива­ет ло­коны се­бе на па­лец, и це­лу­ет во­лосы по мил­ли­мет­ру. Сно­ва ру­ки ищут ди­тя, и она силь­нее сжи­ма­ет бед­ра, где-то там уже спря­тан кин­жал, что дол­жен увен­чать ее боль и по­терю.
Он ос­то­рож­но уса­жива­ет ее на ко­лени, вды­хая в рот лишь нес­коль­ко слов:
- Моя жен­щи­на…
- Да – ки­ва­ет сми­рен­но и чин­но, по­забыв вкус пре­датель­ства, что уз­на­ла бла­года­ря ему, и же­лая пом­нить толь­ко вкус его люб­ви. – Ко­неч­но, твоя.
Не вре­мя бить сар­казмом по ос­ла­бев­ше­му про­тив­ни­ку. Вре­мя про­щать­ся.
По­вора­чива­ет его ли­цо к се­бе, уку­тыва­ет его со­бой, в мыс­лях зак­ли­ная кин­жал ис­чезнуть, не унич­то­жать, рас­сы­пать­ся в прах. Она лас­ка­ет его сос­ре­дото­чен­ный лоб, пок­ры­ва­ет по­целу­ями ве­ки, неж­но про­водит паль­ца­ми по ще­кам и ще­кочет ли­цо о его рес­ни­цы. Она для не­го – та­кая же, как всег­да, его ди­кая ро­за. Его луч­шая уче­ница. Его воз­люблен­ная. Его зло­дей­ка. Его тво­рение. Его ге­рой. Пусть не уз­на­ет он, что по­селил в ее ду­ше ярость, что виз­жа­ла от бо­ли, им при­чинен­ной, ког­да он, не ска­зав ни сло­ва, соз­да­вал но­вого монс­тра из дру­гой жен­щи­ны. Пусть ни­ког­да не ус­лы­шит о ее сле­зах, ко­торы­ми про­пита­но оде­яло, на ко­тором она, бе­ремен­ная, скру­тив­шись от бо­ли, пла­кала, бес­со­вес­тно зо­вя его, по­ка он от­кры­вал це­лый мир дру­гой.
Ей ска­зали, что ее зо­вут Ред­жи­на, и она ви­дела ее из­да­лека, ког­да бе­жала к не­му в лав­ку, что­бы ска­зать о том, что ско­ро ди­тя Тем­но­го уви­дит мир. Она бы­ла кра­сива, но бе­зум­на, ку­да бо­лее бе­зум­на, чем Зе­лена. Она нес­ла свою злость, как прок­лятье, упи­валась ею, тан­це­вала, слов­но гар­пия, на рас­ка­лен­ном кос­тре, по­ка Зе­лена, не ос­ме­лива­ясь ды­шать, смот­ре­ла на то, как он обу­ча­ет ее. Мер­зкая жен­щи­на все у нее ук­ра­ла. Зе­лена да­же не зна­ла, кто она, и по­чему он выб­рал ее. На­зывал Зе­лену сво­ей жем­чу­жиной, сво­им кро­вавым брил­ли­ан­том. Це­лый мир бро­сил к ее но­гам, лю­бя ее до оду­ри, до бе­зумия, без ос­та­нов­ки, вон­зая в нее клин­ки сво­его стра­ха, и рас­тво­ря­ясь в ней, как рас­тво­ря­ет­ся в слад­ком ви­не ще­пот­ка ко­рицы.
Она смот­ре­ла на его про­вор­ные паль­цы, что тво­рили чу­деса, и сго­рала от бо­ли, по­тому что они при­каса­лись к ко­му-то еще, за­бывая об из­ги­бах ее те­ла, и его бе­зум­ные гла­за ис­ка­ли взгляд но­вой уче­ницы, страш­ный и зат­равлен­ный взгляд жен­щи­ны, об­де­лен­ной в счастье.
Она ни­чего не чувс­тво­вала к той жен­щи­не, Ред­жи­не, кро­ме, раз­ве что, жа­лос­ти и през­ре­ния, но с то­го мо­мен­та в ду­ше Зе­лены по­сели­лась не­нависть к то­му, кто еще сов­сем не­дав­но был це­лым ми­ром для нее. Она от­да­валась ему на их ло­же с та­ким жа­ром, что он мог бы раз­бу­дить вул­ка­ны, кри­чала его имя так, как буд­то это был пос­ледний ее крик на греш­ной зем­ле, ее гу­бы ис­ка­ли его во­лос, ка­сались от­ча­ян­но ро­динок на его спи­не, язык ос­тавлял до­рож­ку по­целу­ев по ко­же, но боль­ше ведь­ма не мог­ла заг­лу­шить боль от его пре­датель­ства. Ей ска­зали, что та жен­щи­на нуж­на ему толь­ко, что­бы сот­во­рить прок­лятье, но это бы­ло толь­ко мис­си­ей, Зе­лены и ничь­ей боль­ше. Неж­ная улыб­ка прев­ра­тилась в зве­риный ос­кал, теп­лый взгляд стал хо­лод­нее ар­кти­чес­кой ль­ди­ны, ры­жево­лосая бес­тия, вы­пус­тив свое го­ре на­ружу, вып­ла­кав его в ван­ной, выс­тра­дав его в по­душ­ку, из­мяв его под прос­ты­ней, по­хоро­нила его, спря­тав в сталь­ной хо­лод кин­жа­ла, ког­да –то от­данно­го Зе­лене обе­зумев­шим от го­ря от­цом, по­теряв­шим свое ди­тя в чу­жом и страш­ном ми­ре.
Его из­гна­ли, но Зе­лену не тро­нули, хо­тели пе­рема­нить на свою сто­рону, жаж­да­ли за­полу­чить в со­юз­ни­цы, до­бить­ся ее приз­на­ния, она жи­ла эти нес­коль­ко ме­сяцев под за­щитой но­чи, и дол­го бо­лела ре­шени­ем унич­то­жить Тем­но­го, ведь ведь­му так ник­то и не на­учил про­щать пре­датель­ства.
Зе­лена шла сю­да, ду­мая об из люб­ви, как о чем-то нес­бы­точ­ном, тра­гич­но-прек­расном, она вып­ле­выва­ла их чер­ную сказ­ку слю­ной, бле­вала ею, ког­да бы­ло сов­сем нес­терпи­мо боль­но, ее раз­ры­вало на кус­ки, боль бы­ла в чае, что Зе­лена пи­ла по ут­рам, в ее зав­тра­ке, в его ру­баш­ках, в ее плать­ях, она бы­ла вез­де и пов­сю­ду, и с каж­дой ми­нутой ее ста­нови­лось все боль­ше и боль­ше, она раз­раста­лась, как ядер­ный гриб, как ра­ди­ация, вле­тала в их дом, впол­за­ла к жен­щи­не в ду­шу, пле­нила ее не прос­то злостью – тем­но­той. Она хо­тела бы его прос­тить, хо­тела бы выр­вать свое нес­час­тное, пре­дан­ное и пре­дава­емое сер­дце, рас­то­лочь его на кус­ки, прев­ра­тить его в пе­пел, что­бы боль­ше ни­ког­да ни­чего не чувс­тво­вать, но те­перь, ког­да вот-вот на свет по­явит­ся ди­тя, не име­ет на это пра­ва. Зе­лена не мо­жешь раз­ре­шить се­бе уми­рать. Толь­ко ему.
Слад­кий за­пах его те­ла ма­нил и звал к се­бе, и, слов­но без­за­щит­ный ко­тенок, она при­жалась го­ловой к его пле­чу, су­дорож­но вды­хая за­пах его ру­башек – пос­леднее, что ос­та­нет­ся в па­мять о бы­лой люб­ви, ко­торая, вол­шебни­ца точ­но зна­ет, ни­ког­да не прой­дет, болью бу­дет жить в ее сер­дце, сте­ная и пла­ча каж­дую ночь.
Он при­жима­ет­ся гу­бами к ее жи­воту, це­лу­ет его, лас­ка­ет, сно­ва и сно­ва нак­ру­чива­ет на па­лец неж­ные ло­коны цве­та рас­ка­лен­но­го сол­нца, про­водит ла­донью по гу­бам, сли­зывая стон с язы­ка и, об­ни­мая ее креп­че, спра­шива­ет:
- Ты наш­ла спо­соб вер­нуть ме­ня в го­род, лю­бовь моя?
Зе­лена зак­ры­ва­ет гла­за. Как хо­чет­ся отор­вать­ся от не­го, что­бы боль­ше не тер­петь эти слад­кие му­ки, эти лег­кие при­кос­но­вения. Но она дол­жна, обя­зана до­иг­рать свою роль до кон­ца. По­это­му, улы­ба­ясь сво­ей са­мой слад­кой улыб­кой, вол­шебни­ца ки­ва­ет:
- Ко­неч­но, наш­ла. Я не мог­ла те­бя ос­та­вить од­но­го.
Не­хотя, жен­щи­на под­ни­ма­ет­ся с ко­лен воз­люблен­но­го, пря­ча боль в гла­зах под пок­ро­вом рес­ниц. Пос­леднее ка­сание ру­кой, слов­но про­щание с лю­бовью, с дол­ги­ми го­дами счастья, про­житы­ми вмес­те. Зе­лена тя­жело вып­рямля­ет спи­ну, не­хотя вы­пус­кая паль­цы из его пле­на, по­ка ни­чего не по­доз­ре­ва­ющий Голд бе­зоруж­но улы­ба­ет­ся.
Ры­жево­лосая гу­рия, Зе­лена под­хо­дит к не­му бли­же, при­тяги­ва­ет за ру­баху и це­лу­ет – жад­но, жар­ко, страс­тно, с та­ким не­ис­товс­твом, буд­то ум­рет без по­целуя, да­вясь сле­зами, и, по­ка его ру­ки креп­ко сжи­ма­ют ей та­лию, на­ходит нож в склад­ках паль­то, дос­та­вая его. Он все еще ни о чем не по­доз­ре­ва­ет, воз­можно, из­гна­ние усы­пило его бди­тель­ность, и, ког­да они за­кан­чи­ва­ют по­целуй, спра­шива­ет, ути­рая ей сле­зы, лю­бов­но, поч­ти по оте­чес­ки, по­тому что ведь бы­ло вре­мя, ког­да он ей был вро­де от­ца:
- По­чему ты пла­чешь, Зе­лена? Все эти ис­пы­тания мы пре­одо­ле­ем вмес­те. Мы же всег­да вмес­те, и это прой­дем, Я не люб­лю ви­да тво­их слез, до­рогая. Моя жен­щи­на не дол­жна пла­кать.
Но слез уже не ос­та­новить, они те­кут по ли­цу Зе­лены, как гор­ный ру­чей, слов­но бур­ный во­допад, а из гру­ди вы­рыва­ет­ся толь­ко кло­ки поч­ти уже от­сту­пив­шей бо­ли.
Ре­бенок внут­ри про­тес­ту­юще тол­ка­ет­ся, она сжи­ма­ет зу­бы от бо­ли, бо­ги, нет, не сей­час, это­го не дол­жно слу­чить­ся! Нер­вно, дер­га­но, Зе­лена нас­тавля­ет кин­жал на воз­люблен­но­го, и под его оду­рев­шим от не­ожи­дан­ности взгля­дом, гор­до вски­нув го­лову, не об­ра­щая вни­мания на сле­зы, что пле­нили ли­цо и ще­ки, сце­пив зу­бы так, что слы­шит их треск, что­бы не рас­кле­ить­ся сов­сем, про­из­но­сит, от­та­чивая, от­че­кани­вая каж­дое сло­во:
- Ты мне го­ворил, Рум­пель­штиль­цхен, что есть толь­ко я. Что мы вмес­те бу­дем пра­вить этим го­родом. Ты на­учил ме­ня ве­рить в се­бя, вы­тащил ме­ня из Ада, в ко­тором я жи­ла все эти го­ды. Ты го­ворил, что во все ми­ре нет ни­кого, кро­ме нас дво­их. Ты мне по­казал, что та­кое лю­бовь. И те­перь я уз­на­ла це­ну тво­ей люб­ви, и вкус тво­его пре­датель­ства. И она страш­на, Рум­пель. Да­же для ме­ня.
Го­воря это, она нас­ту­па­ет, слов­но идя на абор­даж, во­лосы от­равлен­ны­ми зме­ями рас­пол­злись по ли­цу, гу­бы ста­ли яр­че, кро­вавей, гла­за блес­тят в ка­ком-то бе­зумии, она кри­чит, вып­ле­выва­ет все на хо­ду, вы­хар­ки­ва­ет из гор­ла, да­вясь собс­твен­ной болью, и шаг за ша­гом на­седа­ет на не­го, по­ка он, оше­лом­лённый, от­сту­па­ет на­зад и на­зад, под­няв ру­ки и за­дыха­ясь.
На­чина­ет­ся гро­за, ее за­пах ви­та­ет в воз­ду­хе, как от­ра­ва, рас­ка­ты гро­ма раз­да­ют­ся где-то ря­дом, ка­жет­ся, про­тянешь ру­ку и в ла­донь уда­рит мол­ния. Рас­те­рян­ный, на­пуган­ный Голд, от­полза­ет на­зад, слов­но ка­рака­тица, вы­дува­ет из ноз­дрей воз­дух, и, за­пина­ясь, под­няв ру­ки в ка­питу­ляции, вра­щая гла­зами, вы­да­ет:
- Зе-ле.. Зе­лена, ты что, до­рогая? За­чем?
Ведь­ма, оша­лев­шая от бо­ли, поч­ти бе­зум­ная, бро­са­ет­ся на­пере­вес к не­му с кин­жа­лом, как по­щечи­ной, кри­ча ему о Ред­жи­не, о том, что у не­го есть дру­гая уче­ница, о том, что она об­ма­нута, пре­дана, прок­ля­та.
Он еще что-то мям­лит, пы­та­ет­ся оп­равдать­ся, но Зе­лена уже боль­ше не слу­ша­ет его. Она вса­жива­ет ему, не ус­певше­му ук­ло­нить­ся, кин­жал в те­ло, а ког­да по­нима­ет, что Рум­пе­лю уда­лось вы­вер­нуть­ся, и ос­трие но­жа прот­кну­ло ему ло­пат­ку, бь­ет еще, бь­ет, по­ка он не па­да­ет на­земь, поч­ти не бо­рющий­ся, прак­ти­чес­ки слом­ленный, унич­то­жен­ный и раз­би­тый.
И вдруг все ста­новит­ся не важ­ным, и боль от то­го, что ей пред­почли дру­гую, что ее ос­та­вили на вто­рых ро­лях, что пре­дали дваж­ды – ложью, и мол­ча­ни­ем, сме­ня­ет­ся хо­лод­ным рав­но­души­ем.
Он ищет ее глаз, уже тер­за­емый пред­смертной ли­хорад­кой, без от­ры­ва смот­рит на ли­цо, пок­ры­тое чу­дес­ны­ми вес­нушка­ми, что, как она не пы­талась скрыть их, си­яют на сол­нце, и, най­дя в ее взо­ре пос­ледние от­го­лос­ки от­ча­яния, так и не удав­шей­ся по­пыт­ки най­ти от­вет на воп­рос, по­чему же он ре­шил воз­ло­жить ве­ликую мис­сию не на нее, по­чему по­делил­ся та­инс­твом зна­ний с кем-то еще, очень ти­хо шеп­чет, про­тянув ру­ку, и лас­кая ее ли­цо:
- Ми­лая де­воч­ка, я прос­то не мог до­пус­тить, что­бы тво­ей ду­шой зав­ла­дела Ть­ма. Кто угод­но, толь­ко не ты, я бо­рол­ся за те­бя про­тив тво­его пред­назна­чения, до­рогая. Но я про­иг­рал.
Вы­хар­кнув из сво­ей гру­ди от­вра­титель­ный кро­вавый сгус­ток, Голд нав­сегда зак­ры­ва­ет гла­за, и по его гу­бам про­ходит нер­вной дрожью про­щаль­ная горь­кая улыб­ка.
Зе­лена сто­ит око­ло умер­ше­го нес­коль­ко ми­нут, смот­ря на то, как ее сле­зы про­щания ка­па­ют Рум­пе­лю на ру­баш­ку, а по­том, креп­че при­жав к се­бе ок­ро­вав­ленный кин­жал, и ды­ша силь­нее, зная, что от си­лы, ко­торую при­няла сей­час, не убе­жишь, как не ста­рай­ся, ухо­дит с это­го по­жари­ща, про­вожа­емая блек­лым све­том лу­ны и ут­робным во­ем вол­ков в ле­су.
И от­ны­не, с этой ми­нуты, ес­ли кто-ни­будь спро­сит ее, по­чему она де­ла­ет то, что де­ла­ет, от­вет бу­дет прост и по­нятен.
По­тому что она Тем­ная те­перь.