Глава 13. Дрожь простыни

Приличная постель в чёрно-белой палате замка была несоизмеримо лучше темницы.
Ей снова снился огонь. И за ней следили. Она чувствовала это, и на этот раз то были не козы. За ней следили у неё в голове. Но следили не в плохом смысле; кто-то выказывал о ней таким макаром заботу. И во сне пламя неистовствовало, и тёмный силуэт, потягивая за языки пламени, раздвигал его в стороны подобно шторам, а подле силуэта сидела зайчиха, как будто домашний его питомец. Зайчиха дождалась, пока Фаня посмотрит ей прямо в глаза, и прыгнула в огонь. И Фаня поняла.
Кто-то постучал в дверь. Феофания внезапно проснулась.
— Кто там?
Голос по ту сторону тяжёлой двери молвил:
— Какой звук издаёт забывчивость?
Ей не пришлось и думать:
— Звук ветра в мёртвой траве с жаркий летний день.
— Да, думаю, почти подходит, - молвил голос Волховца за дверью. – Переходя непосредственно к делу, Фео, внизу полно народу. Думаю, им треба до ихней ведьмы.
Хороший день для похорон, подумала Фаня, выглядывая из узкого замкового окна. Во время похорон не должен идти дождь. От этого людям становится чересчур тоскливо. Она старается не быть тоскливой на похоронах. Люди живут, умирают и остаются в памяти. Таким же макаром зима следует за летом. Это не что-то неправильное. Слёзы, конечно, льются, но по тем, кого нет; по тем, кто покинул этот мир и не нуждается в них.
Челядь проснулась очень рано, длинные столы были выставлены в зал, чтоб вместить завтрак на всех гостей. Такова традиция. Богатые ли, бедные, господа ли, госпожи: похоронный завтрак для всех, и из уважения к старому барону; и в том числе из уважения к хорошей трапезе, зал заполнялся. Тут была и герцогиня в платье темнее чёрного. Искрящемся от черноты. Чёрное платье среднестатистической ведьмы черно только в теории. На самом деле, оно зачастую скорее пыльно, чаще всего заплатано в области коленок, немного поистрёпано по загнутым подшитым краям и, конечно же, застирано чуть ли не до дыр. Называя своими именами: рабочая одежда. Невозможно представить герцогиню, принимающую роды в этом её платье… Феофания моргнула. Она, оказывается, смогла в принципе представить, как герцогиня этим занимается; ну, в чрезвычайной ситуации, она бы всё-таки взялась за это. Гнобила бы людей, жаловалась, раздавала бы приказы, но сделала бы это. Такой человек.
Феофания снова моргнула. В голове у неё было ясно. Мир казался познаваемым и понятным, разве что малость хрупким, как если бы его можно было разбить как зеркальный шар.
— Доброе утро, Фео! – то Янтарка, а за ней её родители.
Мелочь, казалось, отскребли в бане с щёткой и мылом, надраили, что ли. Непривычно и непристойно начищенный дядя Мелочь с бросающейся в глаза робостью тушевался. Он явно не знал, что сказать. Не знала и Феофания.
Раздалось движение в парадных дверях зала – Роланд поспешил в том направлении и вернулся с королём Верансом Ланкарским и Маграт, его королевой. Феофания уже встречала их раньше. В Ланкаре трудно их не встретить, ведь это совсем маленькое королевство, даже и того меньше, если принять во внимание, что там живёт и бабушка Яроштормица. И бабушка Яроштормица сейчас была прямо здесь, а на плечах у неё шарфом разлеглась Тебя (29), позади короля с королевой и прямёхонько перед громким веселющим голосом, завопившим:
— Глядь-ка – Фанька! Какие люди в Меловой приблуде – и без охраны!
Что обнаружило присутствие невидимой за спинами по причине роста тётушки Ох, которая по слухам была умнее бабы Яроштормицы – по крайней мере, достаточно умна, чтобы та об этом не догадалась.
Феофания по традиции им поклонилась. Подумала: сбор у них тут, что ли? Улыбнулась бабе Яроштормице, сказала:
— Очень рада тебя здесь видеть, госпожа Яроштормица, и немного удивлена.
Та на неё уставилась, а тётушка Ох сказала:
— От Ланкара долго по ухабам катиться, так мы обе решили, что лучше с ветерком прокатим Маграт с её королём.
Фаня бы может и могла себе это представить, но уж больно тётушкино объяснение звучало как заготовленное. Такое ощущение, будто Ох цитировала заученный сценарий.
Но времени на разговоры больше не было. Прибытие короля запустило необратимые процессы, и Фаня впервые увидела пастора Скорлупу в черной с белым рясе. Поправила остроконечную шляпу и зашагала к нему. Похоже, такая компания его развеселила, потому что он одарил её благодарной улыбкой:
— Ха-ха, понятно – ведьма.
— Да. Похоже, заострённая шляпа меня выдаёт? – в лад ему ответствует она.
— Однако не чёрное платье, как я погляжу…?
Только в конце всплывает вопросительный знак – Феофания слышит.
— Когда состарюсь – полночной тканью облекусь, - говорит она.
— Полностью подобающий наряд, - говорит пастор, - но сейчас ты носишь зелёное с белым и синим, не могу не заметить – цвета ваших холмов!
Феофания впечатлена:
— Стало быть, ты не интересуешься охотой на ведьм?
По-дурацки, конечно, вот так в лоб спрашивать, но она на грани.
Пастор Скорлупа качает головой:
— Заверяю тебя, барышня, что церковь не принимала значительного участия в подобного рода мероприятиях на протяжении вот уже многих веков! К сожалению, некоторым трудно забыть прошлое. Действительно, всего лишь несколько лет назад известный пастор Овёс сказал в своём знаменитом ‘Завете с Гор’, что женщины, известные как ведьмы, воплощают посредством практической помощи населению лучшие идеалы пророка Бруты. Мне достаточно этих авторитетных слов. А тебе?
Фаня улыбается ему самой что ни на есть милой улыбкой, которая выходит не настолько милой, насколько она старается, потому что наука быть милой ей даётся средне.
— Важно, чтобы в таких делах не было неясностей, как думаешь?
Она принюхивается – ничем, вроде, не пахнет, разве что отдаёт кремом для бритья. Всё-таки она будет настороже…
И похороны прошли хорошо; с точки зрения Фани, хорошие похороны – это те, на которых виновник торжества очень стар. А то бывала она на таких – и слишком часто – где он был мал и закутан в саван. Гробы едва ли известны на Меле, как, в общем-то, и везде. Приличная древесина стоит слишком дорого, чтоб оставлять её гнить под землёй. Для большинства людей годится практичный белый шерстяной саван; изготовить его легко, не слишком дорого и стимулирует шерстяную промышленность. Однако барон отправился навстречу своему вечному покою в саркофаге из белого мрамора, который он, будучи человеком практичным, спроектировал, купил и оплатил двадцать лет назад. Внутри был белый саван, потому что лежать на мраморе бывает прохладно.
Вот и настал конец для старого барона, и только Феофания знала, где он на самом деле. Он гуляет со своим отцом по жнивью, на котором пожгли пеньки кукурузных стеблей и сорняки, прекрасным до совершенства днём позднего лета, неизменным, застывшим во времени моментом совершенства…
Она ахнула:
— Рисунок!
Хоть она и сказала это себе под нос, люди обернулись на неё посмотреть, что там такое. Она подумала, как эгоистично с моей стороны! Потом подумала, он, конечно же, всё ещё там?
Как только крышка беломраморного саркофага приехала на место со звуком, который Фаня навсегда запомниn, она отыскала Холмогора, который как раз сморкался; когда он поднял на неё взгляд, очи у него были на мокром месте. Она мягко взяла его под руку, пытаясь не встревожить.
— Заперты ли покои, в которых живёт барон?
Казалось, что от этого вопроса его вот-вот хватит апоплексический удар:
— Я почти уверен в этом! Деньги в большом сейфе в рабочем кабинете. А что?
— Там кое-что очень ценное. Кожаная папка. Её тоже положили в большой сейф?
Старшина покачал головой:
— Поверь мне, Фаня, после… - он помялся, - некоторых затруднений я провёл полную инвентаризацию всего, что есть в тех покоях. Оттуда не пропало ни единого предмета без моего ведома и соответствуюсчей отметки в журнале. Карандашом, - добавил он для вящей точности. – Ничего наподобие кожаной папки вынесено не было, я в этом уверен.
— Не было, не было. Потому что Хвоя уже её взяла. Несчастная сиделка! До денег-то мне и заботы нет, ить я до них непривышная! Может быть, она подумала, что это какой-то документ!
Фаня поспешила в зал и огляделась. Теперь Роланд стал бароном, с какой стороны не посмотри. И с какой стороны не посмотри, вокруг него кучковались люди, произнося вещи вроде:
— Он был очень хорошим человеком.
— Он правил долго и счастливо.
— Он не страдал, по крайней мере.
И тому подобные вещи, которые люди говорят после похорон, когда не знают, что сказать.
Фаня направилась прямиком к барону и остановилась, только когда на её плечо опустилась ладонь. Она проследовала глазами от ладони до лица тётушки Ох, которая уже надыбала себе самый большой графин эля, который Фаня когда-либо видела. Точнее, как она подметила, это был наполовину пустой графин эля.
— Приятно, когда такая вещь сделана хорошо, - сказала тётушка. – Не знавала старичка, само собой, но по рассказам вроде достойный малый. Рада повидаться, Фанька. Всё пучком-табачком?
Фаня заглянула в эти невинные смеющиеся глаза, потом мимо них в намного более строгое лицо бабы Яроштормицы, и на поля её шляпы. Фаня поклонилась.
Баба Яроштормица прочистила горло, будто гравия натолкла:
— Мы здесь не по делу, девочка моя, лишь хотели помочь королю войти с блеском.
— Мы здесь и не по поводу Искусника, - радостно добавила тётушка Ох.
Звучало так, будто она глупо и досадно проболталась, и Фаня услышала неодобрительное хмыканье со стороны бабушки. Но, как правило, когда тётушка Ох случайно пробалтывалась нелепым и досадным образом, это потому, что она заранее хорошенько об этом подумала. Фане это было известно, а тётушке точно было известно, что Фане это известно, и Фане тоже было это известно. Но зачастую так себя и ведут ведьмы, и всё превосходно работает, пока никто не берётся за топор.
— Я знаю, что это моя проблема. Я с ней и разберусь, - сказала она.
На первый взгляд, она только что сказала очень глупую вещь. Очень полезно иметь на своей стороне старших ведьм. Но как бы это выглядело со стороны? Мел перешёл в Феофанино ведение относительно недавно, и ей полагалось гоношиться. Тут не скажешь: ‘В своё время я занималась трудными и опасными вещами’, потому что это и так понятно. В зачёт идёт лишь то, что сделано сегодня. Это вопрос гордости. Вопрос вкуса.
И возраста. Если она попросит о помощи в двадцать лет, люди подумают: в конце концов, даже опытная ведьма может наткнуться на что-то по-настоящему необычное. И помогут как само собой разумеется. А если она попросит помочь сейчас, ну… помогут. Ведьмы всегда друг другу помогают. Только каждая при этом подумает: а она хоть на что-то годится? Не может сама продержаться? Достаточно ли она сильна для долгой дороги? Никто ничего не скажет, но все подумают.
Всё это промелькнуло у неё в голове за секунду, и когда она моргнула, ведьмы за ней наблюдали.
— Доверие к себе – лучший друг ведьмы, - строго сказала бабушка Яроштормица.
Тётушка Ох кивнула в знак согласия, добавив:
— Всегда можно довериться доверию к себе, я всегда так говорила.
Она захохотала над Фаниным выражением лица:
— Думаешь, только тебе пришлось иметь дело с Искусником, любимка? Бабушке нашей тоже приходилось иметь с ним дело, когда она была твоих лет. Отправила его туда, откуда он пришёл, на раз-два, уж ты мне поверь.
Зная, что без толку, но и что попытка не пытка, Фаня повернулась к бабе Яроштормице:
— Можешь мне что-нибудь посоветовать, госпожа Яроштормица?
Бабушка, уже целеустремлённо подавшаяся в сторону стола с фуршетами, остановилась и обернулась:
— Доверяй себе.
Прошла несколько шагов. Встала, будто погрузившись в воспоминания. Добавила:
— И не проигрывай.
Тётушка Ох хлопнула Фаню по спине:
— Лично я сама никогда этого товарища не встречала, но слышала, что он тот ещё плохиш. Слушай, а у краснеющей невесты сегодня вечером девичник?
Старушенция подмигнула и вылила остатки графина себе в горло.
Фаня быстро прикинула кое-что в уме. Тётушка Ох со всеми умела поладить.
Фаня имела только смутное представление о том, что такое девичник, но отдельные экземпляры в ассортименте Прустихи наводили её на определённые мысли, а раз и тётушка Ох знала, что это такое, значит, там точно будет замешан алкоголь.
— Не думаю, что подобает устраивать такую вечеринку в ночь после похорон, ты так не считаешь, тётушка? Хотя думаю, что Летиция будет рада немного поговорить.
— Вы же с ней подружки, да? Я-то подумала, что ты сама с ней немного поговорила.
— Да поговорила я с ней! – возразила Фаня. – Но не думаю, что она мне поверила. А у тебя было как минимум три мужа, тётушка!
Тётушка Ох поглядела на неё:
— А это уже долгий разговор, так мне кажется. Ну ладно. А что насчёт парня? У него-то мальчишник когда будет?
— А, слыхала про такие! Это где друзья его напаивают, увозят подальше, привязывают к дереву, а потом… кажется, иногда в этом участвует ведро с краской и щётка, но обычно его кидают в свинарник. Почему спрашиваешь?
— Ох, мальчишник – всегда намного интереснее девичника, - с озорцой сказала тётушка. – А у счастливчика-жениха приятели есть?
— Ну есть какие-то знатные юноши с других аристократичных семей, но парубки, которых он хорошо знает, живут все только здесь, в деревне. Понимаешь, мы ж все выросли вместе. И никто из них не посмеет бросить барона в свинарник!
— А что насчёт твоего молодого человека вон там? – тётушка показала на Волховца, который стоял неподалёку.
Тот, похоже, всегда стоял неподалёку.
— Волховец? – сказала Фаня. – Не думаю, что он хорошо знает барона. Да и в любом случае… - она осеклась и подумала: молодой человек?
Повернулась и посмотрела на тётушку, которая стояла, держа руки за спиной и подняв голову к потолку с выражением ангела, который, надо сказать, может, и повидал в своё время пару-тройку бесов. В этом вся тётушка. Как только доходит до дел как сердечных, так и связанных с любыми другими частями дела – тут уж тётушку Ох не проведёшь.
Но ведь он не мой молодой человек, убеждала она себя. Просто друг. Мужеского полу.
Волховец сделал шаг вперёд и снял шлем перед тётушкой:
— Боюсь, мадам, что мне, как человеку военному, по правилам не положено трогать своего командующего офицера. Кабы дело б не за тем встало, я б исполнил сию затею с расторопностию.
Тётушка с благодарностию кивнула на многосложный ответ и подмигнула Фане, отчего та вспыхнула до самоих подошв своих ботинок. Теперь ухмылка тётушки Ох была такой широкой, что её можно было натянуть на тыкву.
— Ой-ой-ой, - молвила она, - смотрю, эту местечку не хватает веселья. Хорошо, что я здесь!
Сердце у тётушки Ох было золотое, но тем, кого легко шокировать, лучше всего заткнуть уши, когда она что-то говорит. Однако существуют же какие-то рамки приличия.
— Тётечка, мы на похоронах!
Однако тон её голоса никогда бы не заставил тётушку Ох отклониться от выбранного ею курса:
— Человеком он был хорошим?
Фаня думала не дольше секунды:
— Лучше.
Тётушка Ох всё подмечала:
— Ах да, думаю, это твоя бабушка Болящая научила его манерам. Получается, умер он хорошим человеком? Ну и хорошо. Вспоминать его будут с нежностью и любовью?
Фаня попыталась проигнорировать комок в собственном горле:
— Ах да, все.
— И ты позаботилась о том, чтобы он умер безболезненно? Забрала боль?
— Тётушка, как по мне, так у него была идеальная смерть. Лучшая смерть может быть, только ежели и навовсе не помирать.
— Молодца. А у него была любимая песнь, знаешь?
— Ах да! ‘Жаворонков трели так певучи’.
— О, думаю, это та, которую мы у себя зовём ‘Очаровательно и мило’. Просто подпевай, ладненько? И мы скоро приведём их в нужное настроение.
С этими словами тётушка Ох схватила проходящего мимо слугу за плечо, захапала с его подноса полный графин, прыгнула на стол живо как девочка и заорала ‘Тишина!’ голосом отрывистым, как у прапора.
— Дамы и господа! Дабы отметить добрую жизнь и мирное упокоение нашего недавно скончавшегося друга барона, меня попросили исполнить его любимую песню. Присоединяйтесь, коли дыхания хватит!
Очарованная, Фаня слушала. Выступление тётушки Ох было на уровне мастер-класса по пению от мастерицы для самых разных классов в массы. Она обращалась с совершенными незнакомцами так, будто знала их годами, и почему-то те в ответ вели себя так, будто и она их и впрямь знала. Привлечённый, так сказать, чрезвычайно добротным для пожилой женщины с одним зубом пением, озадаченный народ уже ко второй строчке не просто бормотал, а пел, а к концу первого куплета спелся как в хоре – они были у неё в руках. Феофания рыдала и сквозь слёзы видела маленького мальчика в новой шерстяной куртке со скатышами, пахнущей мочой, идущего с отцом под необыкновенными звёздами.
И потом она увидела сверкание слёз на лицах, включая лица пастора Скорлупу и даже герцогини. Эхо потери и воспоминаний, и сам зал задышал.
Этому мне и треба было научиться, подумала она. Хотела научиться понимать огонь и боль, а треба было научиться понимать людей. Научиться петь-заливаться индюшкой…
Песня была окончена, люди робко оглядывались друг на друга, но тётюшкин сапог уже шатал стол.
— Танцуй, танцуй, дрожь простыни.
Дуди, волынщик, нам, дуди,
- пела она.
Феофания подумала: это ли подходящая песня для похорон? А потом поняла: ну разумеется да! Мелодия отличная, а текст говорит нам, что однажды мы все умрём, но – что важно – ещё не умерли.
Тут тётушка Ох спрыгнула со стола, ухватила пастора Скорлупу и, крутя его вокруг себя, пропела:
— И будь уверен – ни один священник смерть удержать не сможет вдалеке ни от кого.
Ему хватило такта улыбнуться и танцевать с ней.
Народ зарукоплескал – не то чтобы Феофания ожидала такого на похоронах. О, как бы она хотела быть такой, как тётушка Ох, которая понимала, что к чему, и знала, как перековать молчание в смех.
А когда рукоплескание стихло, мужской голос затянул:
— В юдоли столь глубокой ты
Однажды на рассвете
Неспешно голову склони,
Услышь, как дует ветер…
Воцарилось молчание, дивящееся неожиданно мелодичному голосу старшины.
Тётушка Ох продефилировала туда, где стояла Фаня:
— Ну что ж, похоже, я их разогрела. Слышь, как глотки дерут? По-моему, под занавес и пастор запоёт! А мне пора пропустить ещё по одной. От пения во рту сушит. – Подмигнула Фане: – В первую очередь человеки, во вторую очередь ведьмы; трудно запомнить, легко выполнить.
Это была магия; магия превратила полный зал людей, которые по большей части мало с кем были здесь знакомы, в человеков, которые знали, что они среди себе подобных, а сейчас было важно, чтобы только это и имело значение. Волховец похлопал её по плечу. Любопытно – его улыбка была обеспокоенной.
— Извини, Феофания, но я, как назло, при исполнении, и полагаю, тебе треба знать, что у нас ещё три гостьи.
— Так препроводи их сюда, - сказала Фаня.
— Я бы с радостию, Феофания, да токмо они застряли на крыше. Производимые тремя ведьмами звуки представляют собой отборнейшую ругань.
* * *
Если ругань и была, то вновь прибывшие явно запыхались исторгать её к тому моменту, как Феофания вычислила месторасположение нужного окна и выползла на свинцовую кровлю крыши замка. Держаться особо было не за что и туман был довольно густ, но она осторожно выбралась туда на четвереньках и поползла на звук ворчания.
— Есть тут ведьмы? – спросила она.
Из полумрака раздался голос, обладательница которого даже не пыталась сдержаться:
— Ну и какого рожна из семи кругов ада ты сделаешь, если я скажу нет, Феофания Болящая?
— Миссис Пруст? Что ты здесь делаешь?
— Держусь за горгулью! А ну спусти нас сию же секунду, дорогуша, потому что эти камни не по мне, а миссис Нежданчик нужно в туалет.
Фаня проползла подальше, прекрасно осознавая, что в вершке от её ладоней зияет самая настоящая пропасть.
— Волховец отправился за верёвкой. Где твоё помело?
— В него врезалась овца, - объяснила Прустиха.
Только теперь Фаня смогла различить её очертания:
— Ты врезалась в овцу в воздухе?
— Может быть, в корову или что-то вроде этого. Как называются эти штуки, которые делают фырк-фырк?
— Ты наехала на летающего ежа?
— Нет, так получилось. Мы летели стелющим над самой землёй – искали кустики для госпожи Нежданчик. – В полумраке послышался вздох. – Это из-за её проблемы, бедняжка. Веришь, нет – по пути сюда мы множество раз останавливались у кустиков! И знаешь, что? Внутри каждых из них есть что-то, что жалится, кусается, пинается, верещит, воет, хлюпает, пердит как дышит, колется, пытается тебя опрокинуть или наваливает огромную кучу! Вы тут в холмах о фарфоре, что ли, не слыхали?
Это застало Феофанию врасплох:
— Слыхали, но не в поле же!
— А не помешало бы, - сказала старуха. – Я испортила хорошую обувь, между прочим.
Забряцало в тумане. К Феофаниному облегчению, заговорил голос Волховца:
— Я выдавил старый чердачный люк настежь, дамы, не будете ли вы столь любезны проползти в ентом направлении?
Люк вёл в спальню, в которой, судя по всему, ночью спала женщина. Фаня прикусила губёху:
— Я так кумекаю, здеся спит герцогиня. Прошу, ничего не трогайте, от неё и так проблем не оберёсси.
— Герцогиня? Звучит знатно, - заинтересовалась старуха. – Разреши поинтересоваться, какая-такая герцогиня?
Фаня пояснила:
— Из рода Напамятных. Ты видела её, когда у нас были сложности в городе. Помнишь? В Королевской Голове? У них солидное имение в сорока пяти верстах отседова.
— Мило, мило, - сказала старуха с такой интонацией, которая подразумевала, что всем остальным, кроме неё, будет не столько мило, сколько, вероятнее всего, интересно и, быть может, стыдно. — Я помню её, и помню, что когда отошла от всех тех событий, то подумала: где же я тебя, милочка, раньше видела-то? Дорогуша, ты о ней что-нибудь знаешь?
— Что ж, её дочь поведала мне, что ужасный пожар забрал у неё отчий дом и всю её семью до того, как она вышла замуж за герцога.
Прустиха просияла – видать, не к добру:
— Таки правда? – сладкоголосо переспросила она. – Подумать только. Жду не дождусь снова встретиться с этой дамой и выразить ей свои соболезнования…
Фаня решила, что разгадывать эту загадку у неё времени нет, зато самое время подумать о другом.
— Эм… - начала она, глядя на высоченную даму, которая кое-как пыталась спрятаться за обернувшейся на неё Прустихой:
— Ах, ну где же мои манеры? Знаю – у меня их отродясь не было. Феофания Болящая, перед тобой мисс Батист, более известная как Длинно-Высоко-Низко-Толстая Сусанна. Г-жу Батист в настоящий момент обучает г-жа Нежданчик, которую ты мимоходом видела поспешающей вниз по лестнице с одной целью на уме. Бедняжка Сусанна ужасно страдает от приливов и отливов. Пришлось притащить обеих, потому что рабочее помело нашлось только у Сусанны, а без старухи Нежданчик она б не полетела. Видать, чёрт сберёг это помело. Не волнуйся, через несколько часов она снова сократится до двух с половиной аршинов. Разумеется, она мученица по части потолков. А ты, Сусанна – лучше поспеши за Нежданчик.
Она махнула рукой, и молодая ведьма робко поспешила прочь. Когда старуха раздавала приказы, их, как правило, исполняли. Она повернулась к Фане:
— То, что за тобой гонится, теперь обрело тело, девочка. Он украл тело убийцы, которого посадили в Танталию. И знаешь что? Прежде, чем выбраться из здания, парниша убил свою канарейку. А они никогда не убивают своих канареек. Такого просто не бывает. Могут проломить другим заключённым голову железным прутом во время бунта – это бывает, но канареек не убивают. Это у них не по понятиям.
Странный способ объяснять предмет, но Прустиха не светскую беседу вела и, если уж на то пошло, не подбадривать её сюда прилетела.
— Так и знала, что что-то случится. Знала. Как он выглядит?
— Мы упустили его из виду пару раз. В туалет сходить, и тому подобное. Может, он вломился в чей-нибудь дом, чтоб сменить одежду, уж не знаю. Он не будет особо заботиться об этом теле. Будет им управлять, пока не найдёт другое или это не развалится на части. Пока будем за ним приглядывать. Так это твои владения?
Фаня вздохнула:
— Да. Теперь он преследует меня, как волк овечку.
— Тогда, если тебе есть дело до людей, ты должна живо от него избавиться. Когда волк очень голоден, он съест что угодно. Так-так, где же твои манеры, Болящая? Нам холодно и мокро, и судя по звукам, внизу еда и питье, я права?
— Ой, прости, ты же проделала весь этот путь, чтобы предупредить мене.
Старуха отмахнулась, будто это не имело значения:
— Уверена, что мои спутницы не откажутся от закусок с освежающими напитками после нашего длительного перелёта, однако я просто устала.
С этими словами она, к Фаниному ужасу, плюхнулась спиной прямо на кровать герцогини, только ботинки торчали над краем и с них капала вода.
— Эта герцогиня, - сказала она, - тебе ещё потом причиняла хоть сколько-нибудь неудобств?
— Боюсь, что так. Не похоже, что она хучь чуточку уважает кого-либо сословием ниже короля, да и то не факт. И дочь свою шпыняет. – Ей в голову пришла ещё одна мысль: - Вообще-то, одна из твоих покупательниц.
И она рассказала старухе всё про Летицию и герцогиню, потому что Прустиха – это такая женщина, которой если уж рассказывают, то рассказывают всё, и по мере развития истории, старухина ухмылка всё ширилась и ширилась, и Фане даже не пришлось обращаться к своим ведьмаческим навыкам, чтоб заподозрить, что герцогине светят неприятности.
— Так и думала. Никогда не забываю лиц. Слышала когда-нибудь о варьете, дорогуша? Ах нет. Вряд ли, здесь-то. Это там где выступают комедианты, певцы, говорящие собаки – и, само собой, танцующие девушки. Ну ты представляешь, о чём я говорю. Не такая уж плохая работа для девушки, которая умеет трясти стройной ножкой, особенно учитывая, что после представления все аристократы ждут за кулисами, чтобы повести их на превосходный ужин и так далее. – Ведьма сняла остроконечную шляпу и бросила на пол возле кровати. – Терпеть не могу мётлы. У меня от них натираются мозоли там, где врагу не пожелаешь.
Феофания находилась в затруднительном положении. С одной стороны, она не могла потребовать от старухи слезть с постели, ведь это не её постель. Да и замок не её. Она улыбнулась. Вообще-то, и проблема не её. Как хорошо наконец столкнуться с проблемой, которая не твоя.
— Миссис Пруст, могу ли я уговорить тебе спуститься вниз? Там есть и другие ведьмы, с которыми я очень хотела бы тебя познакомить.
Желательно, когда меня самой при этом не будет в помещении, подумала она про себя, хотя сомневаюсь, что так получится.
— Садовые ведьмы? – фыркнула старуха. – Хотя магия и в саду магия, - продолжила она. – Встречала одну такую, которая проведёт руками над бирючиной – а та через три месяца вымахает в форме двух павлинов и неприлично симпатичной собачки, держащей в зубах кость из бирючины, причём, заметь, садовыми ножницами там и не пахло.
— И отчего ж ей захотелось такое сделать? – Фанечка изумилась.
— Очень сомневаюсь, что ей чего-то там захотелось, просто кто-то её попросил о такой услуге, ну и деньжат отвалили прилично, и, строго говоря, садовничество не то чтобы незаконно, хотя подозреваю, что когда начнётся революция, найдётся парочка-другая товарищей, которые будут против живых изгородей. Садовые ведьмы – так мы в городе зовём сельских ведьм.
— Истинная правда, - невинным голосом сказала Фаня. – Что ж, не знаю, как мы на селе зовём городских ведьм, но уверена, что госпожа Яроштормица тебе поведает.
Она знала, что так себя вести не хорошо, но день был долгим, и завершал он долгую неделю, и ведьме тоже надо развлекаться.
По дороге вниз они миновали покои Летиции. Фаня услышала голоса и смех. Смех тётушки Ох. Этот смех не спутаешь с другим; это такой смех, которым можно шлёпнуть по спине. Затем голос Летиции:
— А так можно?
Тётушка что-то ответила под нос – Фаня не расслышала, но что бы это ни было, Летиция чуть не удавилась хихиканьем. Феофания улыбнулась. Стыдливую невесту обучала тётка, которая, наверное, и не краснела ни разу в жизни – похоже, идеальная гармония. Ну та хоть не ударяется в слёзы каждые пять минут.
Фаня ввела старуху в зал. Как здорово видеть, что людям для счастья нужна лишь еда, питьё и другие люди. Хоть Ох их больше и не подстёгивала, они нашли ей замену. Например, стоящую там, откуда ей было видать почти всех, бабушку Яроштормицу. Она беседовала со Скорлупой.
Фаня осторожно к ней протиснулась, по лицу священника заключая, что тот вовсе и не против её вторжения. Яроштормица бывала очень прямолинейной в вопросах религии. Она увидела, как у него отлегло, когда сказала:
— Госпожа Яроштормица, разреши представить тебе миссис Пруст из Анк-Морпорка, где она руководит крупным универмагом.
Сглотнув, Фаня повернулась к Прустихе:
— Разреши представить тебе бабушку Яроштормицу.
Она сделала шаг назад, когда две старшие ведьмы посмотрели друг на друга, затем задержала дыхание. В зале приумолкли, никто из двух не моргал. А затем – быть не может – бабушка Яроштормица подмигнула, а старуха Пруст улыбнулась.
— Очень польщена знакомством, - сказала бабушка.
— Весьма приятно, - сказала старуха.
Они снова обменялись взглядами и повернулись к Феофании Болящей, которая разом поняла, что старые умные ведьмы были старее и умнее намного дольше неё.
Бабушка чуть не засмеялась, когда старуха сказала:
— Нам необязательно знакомиться, чтобы признать друг друга, однако предлагаю тебе возобновить своё дыхание, девочка.
Яроштормица легко и чинно взяла Прустиху под руку и повернулась в лестнице, по которой спускалась тётушка Ох в сопровождении Летиции, краснеющей в тех местах, в которых люди краснеют нечасто, и сказала:
— Пойдём же, дорогуша. Ты должна познакомиться с моей подругой миссис Ох, которая покупает множество твоих товаров.
Феофания отошла. На краткий миг ей было нечего делать. Посмотрела по всему залу – вот люди кучкуются, а вот и герцогиня. И зачем она это сделала? Зачем подошла к этой женщине? Может, подумала она, когда знаешь, что столкнёшься с ужасным чудовищем, перед этим только на пользу слегка потренироваться? Но к её полнейшему изумлению герцогиня плакала.
— Могу ли я чем-то помочь? – спросила Феофания.
Она тут же стала предметом пристального взгляда, но слёзы не остановились.
— Она – всё, что у меня есть, - сказала герцогиня, глядя на Летицию, которая всё так же плелась хвостом за тётушкой Ох. – Я не сомневаюсь, из Роланда выйдет тактичный муж. Я надеюсь, она будет считать, что я как следует подготовила её к безопасному путешествию по жизни.
— Думаю, ты определённо научила её многому, - сказала Фаня.
Но теперь герцогиня неотрывно смотрела на ведьм и, не глядя на Фаню, сказала:
— Знаю, у нас с тобой были размолвки, барышня, но мне интересно, не подскажешь ли ты мне, кто эта дама, одна из твоих ведьм-сестёр, которая вон там беседует с необычно высокой ведьмой.
Фаня пригляделась:
— А, так это миссис Пруст. Она из метрополии, знаешь. Твоя старая подруга? Она о тебе спрашивала совсем недавно.
Герцогиня улыбнулась, но улыбочкой странноватой. Если б у улыбок был цвет, эта была бы зелёной.
— О, - сказала она. – Это, кхм, - она покачнулась, - очень мило с её стороны. – Кашлянула. – Как я рада, что вы с моей дочкой оказались близкими подругами, я желаю принести свои извинения за любую спешность с моей стороны за последние дни. Я также весьма желаю принести тебе и в поте лица трудящейся здесь челяди мои извинения за то, что могло показаться высокомерным поведением, и надеюсь, что ты примешь, что таковые происходят из материнского стремления сделать самое лучшее для своего дитя. – Она подбирала слова очень аккуратно, как дети выстраивают разноцветные кирпичики, а в качестве скрепляющего их раствора звучали непроизнесённые слова: Пожалуйста, пожалуйста, не говори людям, что я была танцовщицей варьете. Пожалуйста!
— Что ж, конечно, мы все на пределе, - сказала Феофания. – Как говорится, меньше слов сказано – быстрее забыто.
— Прискорбно, - сказала герцогиня, - не думаю, что сказала так уж мало слов.
Феофания заметила в её руке здоровый бокал с вином, причём почти пустой. Герцогиня смотрела на Феофанию, смотрела, да и сказала:
— Свадьба почти прямо после похорон, правильно?
— Некоторые считают, что плохая примета переносить свадьбу, когда та ужо назначена.
— Веришь ли ты в приметы?
— Верю, что мене не треба верить в приметы. Одначе, твоя светлость, могу сказать тебе по правде, что в такие моменты вселенная становится трохи ближе к нам. То странные моменты – моменты начала и конца. Опасные и сильнодействующие. А мы их чуем, даже коли не ведаем, что это такое. Такие моменты необязательно хорошие или плохие. Вообще-то, оне зависят от того, что мы из себе представляем.
Герцогиня посмотрела на пустой бокал в своей руке:
— В силу некоторых причин, полагаю, мне сейчас следует вздремнуть.
Она повернулась, чтобы направиться к лестнице, и чуть не оступилась на первой же ступеньке.
С другого конца зала раздался взрыв хохота. Феофания последовала за герцогиней, но остановилась положить Летиции руку на плечо.
— На твоём месте я б пошла и поговорила с матушкой прежде, чем она подымется наверх. Смекаю, ей бы хотелось сейчас с тобой поговорить.
Нагнулась и прошептала ей на ухо:
— Но не шибко распространяйся о том, что тебе поведала тётечка Ох.
Летиция уж было собралась возразить, увидела выражение лица Феофании, подумала ещё раз и пошла наперехват своей матери.
Внезапно бабушка Яроштормица оказалась рядом с Феофанией. Помолчала, потом, будто обращаясь к воздуху:
— Хорошие у тебя тут владения. Приятные люди. Вот что я тебе скажу. Он рядом.
Феофания заметила, что остальные ведьмы – даже Длинно-Высоко-Низко-Толстая Сусанна – выстроились теперь прямо позади Яроштормицы. На ней были сфокусированы все их взгляды, а когда на тебе сфокусированы взгляды множества ведьм, ощущение такое, будто загораешь на солнце.
— Хошь ль что молвить? – вопросила Феофания. – Ведь хошь.
Не часто, а теперь когда Феофания задумалась об этом, то поняла, что и никогда не доводилось ей видеть бабушку Яроштормицу взволнованной.
— Ты уверена, что сможешь перехитрить Искусника, или нет? Смотрю, ты ещё не облеклась полночной тканью.
— Когда состарюсь, полночной тканью облекусь, - сказала Феофания. – Дело вкуса. И бабушка, я ить знаю, почто ты здесь. Ведь ты здесь, чтобы убить меня, ежели я не справлюсь.
— Пропади оно всё пропадом, - сказала бабушка Яроштормица. – Ты – ведьма, хорошая ведьма. Но некоторые из нас думают, что, может, лучше нам настоять на оказании тебе помощи.
— Нет, - сказала Феофания. – Моё владение. Мой беспорядок. Моя проблема.
— Не смотря ни на что? – спросила баба.
— Определённо!
— Что ж, я хвалю тебя за верность своим принципам и желаю тебе… нет, не удачи – уверенности!
Промеж ведьм прошёл шуршащий шёпоток, тогда бабушка резко отрезала:
— Дамы, она сделала свой выбор, и точка.
— Спору нет, - ухмыльнулась тётушка Ох. – Мне его почти жаль. Отпинай его по – короче, отпинай его повсюду, Фанька!
— Это твоя земля, - сказала Прустиха. – Разве может ведьма не преуспеть на родной земле?
Яроштормица кивнула:
— Если твоя гордыня возьмёт над тобой верх, тогда ты считай проиграла, но если ты схватишь свою гордыню за шкирку, оседлаешь как кобылицу и поскачешь на ней, то, считай, выиграла. А теперь, Феофания Болящая, я полагаю, что пришло время тебе подготовиться. У тебя готов план на то самое утро?
Феофания посмотрела в пронзительно голубые глаза:
— Да. Не проиграть.
— Хороший план.
Старуха Пруст положила на Феофанию руку, колючую от бородавок:
— По счастливой случайности, девочка моя, думаю, мне и самой надо пойти и сразить одно чудовище…

________________________________________________

Примечание:

(29) Тебя была печальным белым котёночком, когда Феофания отдала её пожилой ведьме. Теперь это была королева, куда более заносчивая, нежели герцогиня. Должно быть, она признала Феофанию, потому что милостиво снизошла до того, чтобы подмигнуть ей и затем в скуке перевести взгляд. Теперь в бабушкиной избе не бывало мышей; Тебя просто смотрела на них, пока те не осознавали, насколько ничтожной была их жизнь, и не юркали прочь.






Полночной тканью облекусь
Перевод романа Терри Пратчетта I Shall Wear Midnight