Глава 15. Тень и шёпот

Феофания подумала, что свадьба в общем и целом удалась. Пастор Скорлупа, отдающий себе отчёт в присутствии нетипично большого количества ведьм среди публики, свёл религию к минимуму. Краснеющая невеста проследовала к алтарю через зал, и Феофания увидела, что она ещё чуточку покраснела, встретившись взглядом с тётушкой Ох, подбодрившей её пальцем вверх, когда та проходила мимо. Потом, конечно, кидали рис, после чего аккуратно подмели его обратно, потому что не пристало разбрасываться годной едой.
Потом были всеобщие рукоплескания, поздравления, и, неожиданно кое для кого, счастливая и сияющая герцогиня, которая мило болтала даже с горничными и у которой, как оказалось, для каждого припасено доброе и ободряющее слово. И только Феофания знала, почему женщина то и дело бросает тревожные взгляды в сторону Прустихи.
Тогда Феофания украдкой покинула торжество и помогла Волховцу в Царь-поле, где тот копал яму достаточно глубокую, чтобы плуг никогда не зацепился за обугленные останки, собранные и сброшенные туда. Они вымыли руки гадким щелочным мылом, потому что излишняя предосторожность никогда не помешает. Не очень романтичная обстановка, строго говоря.
— Думаешь, он ещё когда-нибудь воротится? – спросил Волховец, когда они оперлись на свои лопаты.
Фаня кивнула:
— По крайней мере, Искусник воротится. Яду всегда где-нибудь да добро пожаловать.
— А что будешь делать теперь, когда он сгинул?
— Ну знаешь, осталась же ещё веселуха; где-нибудь завсегда треба перебинтовать ногу или высморкать нос. Днями напролёт.
— Не очень захватывающе.
— Вообще-то да, но по сравнению со вчерашним такой день покажется очень даже славным.
Они направились к замку и в зал, где как раз подавали свадебный завтрак в качестве обеда.
— Ты молодой человек большой находчивости, - сказала Феофания Волховцу, - и я премного благодарю тебя за помощь.
Волховец счастливо кивнул:
— Спасибо на добром слове, Фео, правда спасибо, разве что с одной – если так можно выразиться – поправочкой. Тебе, в конце концов, плюс минус шестнадцать, а мне семнадцать, так что я думаю, ты согласишься, ежели твоё обращение ко мне как к молодому человеку я спишу на весёлый и юный норов, однако ж я старше тебя, девочка моя.
Фаня примолкла. Потом осторожно спросила:
— Откуда ты знаешь, сколько мне лет?
— Порасспрашивал, - открытая миру улыбка никогда не покидала лицо Волховца.
— Зачем?
Фаня не дождалась ответа на этот вопрос, потому что из парадной двери вышел старшина, со шлема которого сыпалось конфетти.
— Ах вон ты где, Фео. Барон о тебе спрашивал, как и баронесса.
Он остановился, чтобы улыбнуться, и сказал:
— Как хорошо, что у нас снова такая есть.
Его взгляд упал на Волховца, и старшина нахмурился:
— Опять, как обычно, баклуши бьёшь, младший рядовой Волховец?
Волховец лихо отдал честь:
— Ты прав в своём предположении, старшина; ты изрёк абсолютную истину.
На это последовал озадаченный взгляд в сторону Волховца, которого тот всегда удостаивался от старшины, затем неодобрительное ворчание, означавшее: однажды я выясню, что это ты такое говоришь, парень, и тогда у тебя будут неприятности.
Свадьбы могут весьма походить на похороны в том, что, не считая разных виновников торжества, когда всё кончено, народ не вполне себе представляет, что делать дальше, вследствие чего смотрит, не осталось ли ещё вина. Но Летиция лучилась, что является обязательным условием для невест, и слегка опалённые участки её волос были аккуратно спрятаны за её сверкающей бриллиантовой диадемой. Роланд также тщательно отмылся, и нужно было находиться совсем рядом с ним, чтобы учуять запах свиней.
— Касательно прошлого вечера, - тревожно начал он. – Эм, это же всё было на самом деле? То есть, я помню хлев и то, как мы бежали, но… - Его голос сошёл на нет.
Феофания глянула на Летицию, которая одними губами проартикулировала: ‘Я всё помню!’
Да, она и впрямь ведьма, подумала Феофания. Будет интересно.
Роланд кашлянул. Феофания улыбнулась.
— Дорогая Феофания Болящая, - произнёс он, и на этот раз Феофания простила ему его официоз, - я прекрасно осознаю, что стал частью судебной ошибки в ходе отправлении естественного правосудия в отношении твоей добропорядочной персоны. – Он сделал паузу, чтобы снова прочистить горло, и Фаня подумала: я правда надеюсь, что Летиции удастся смыть из него чутка крахмала. – Имея это в виду, я поговорил с юным Волховцом, который поговорил с кухарками в своей радостной манере и выяснил, куда делась сиделка. Она уже успела потратить некоторую часть денег, но большая их часть здесь и, как я счастлив объявить, по праву принадлежит тебе.
Кто-то подтолкнул Фаню локтём.
Это был Волховец, прошебуршавший:
— Мы и это нашли.
Она глянула вниз, и он всучил ей поношенную кожаную папку. Она кивнула в знак искренней признательности и посмотрела на Роланда:
— Твой отец хотел, чтоб это было у тебя. Оно может стоить для тебя больше, чем все эти деньги. Будь я на твоём месте, я б подождала, пока останусь одна, прежде чем взглянуть.
Он повертел папку в руках:
— А что это?
— Просто память, - сказала Феофания, - просто память.
Тогда старшина сделал шаг вперёд и вывалил на стол между бокалами и цветами тяжёлый кожаный кошель. Гости ахнули.
Мои сёстры ведьмы следят за мной соколиным взором, подумалось Феофании, как и практически все, кого я знаю и кто знает меня. Нужно поступить правильно. Нужно сделать всё красиво, чтоб всем запомнилось.
— Думаю, ты должен оставить это у себя, сир, - сказала она. Было заметно, что Роланд испытал облегчение, но Феофания продолжала: — Тем не менее, у меня есть несколько просьб от имени других.
Летиция пихнула муженька под бок, и тот протянул руки:
— Сегодня день моей свадьбы! Разве я могу отказать в просьбе?
— Дивчина Янтарка Мелочь нуждается в приданом, которое, кстати говоря, позволило бы её парубку купить отрывной договор на обучение ремеслу до мастера, и, наверное, ты не знаешь, что он сшил облачение, которое в настоящий момент украшает твою красивую молодую жену. Видал ли ты что-нибудь искуснее и прекраснее?
Что незамедлительно вызвало одобрительный рёв со стороны толпы наряду с улюлюканьем дружков Роланда, которые чудили и выкрикивали что-то вроде:
— Что именно – девушку или платье?
Когда все отшумелись, Феофания продолжила:
— Окромя того, сир, и с твоего снисхождения, я бы хотела твоего обещания, что любой парубок али дивчина на Мелу со схожей просьбой встретят твою отзывчивость. Думаю, ты согласишься, что я прошу куда меньше, чем возвращаю тебе?
— Полагаю, что ты права, Феофания, но подозреваю, что у тебя ещё что-то припрятано в рукаве?
— Как же хорошо ты меня знаешь, сир, - сказала Феофания, и Роланд, лишь на миг, порозовел.
— Я хочу школу, сир. Я хочу, чтобы здесь на Мелу была школа. Я уже давно об этом думала – на самом деле, дольше, чем выясняла название того, что мне хочется. На хуторе есть старый амбар, которым сейчас не пользуются, и думаю, мы бы могли привести его в приемлемое состояние за неделю или около того.
— Что ж, странствующие учителя раз в пару месяцев проходят через наши края, - сказал барон.
— Да, сир, я знаю, сир, и они бесполезны, сир. Они учат фактам, но не пониманию. Это как учить про лес, показывая пилу. Я хочу нормальную школу, сир, чтоб там учили читать, писать, а главное – думать, сир, чтоб люди могли найти себе занятие по душе, в котором они хороши, потому что когда люди делают то, что им действительно нравится – они всегда становятся ценным вкладом в преуспеяние любого края, но слишком часто люди выясняют, что им нравится, когда уже слишком поздно.
Она специально не смотрела на старшину, но, к радости Феофании, её слова вызвали шёпот по всему залу. Она заглушила его, сказав:
— В последнее время бывало такое, когда я очень хотела изменить прошлое. Этого я не могу, но могу поменять настоящее, так что когда оно станет прошлым, то окажется, что таким прошлым стоит обладать. Ещё мне бы хотелось, чтобы парубки узнавали о дивчинах, а дивчины – о парубках. Учёба – процесс выяснения, кто мы такие, что мы такое, где мы, на чём почием и в чём хороши, что за горизонтом и, ну, всего. В процессе этого выясняется, кто какому месту подходит. Я нашла, где я к месту, и желаю всем найти того же. Ещё я прошу разрешения предложить кандидатуру Волховца на должность первого учителя школы. Он и так уже знает всё, что только можно знать.
Волховец низко поклонился, уронив шлем, отчего в зале засмеялись.
Феофания продолжала:
— А его наградой за годовую работу учителем будет – да, достаточно денег, чтоб он мог купить себе буквы, идущие после имени, чтоб он смог стать врачом. Ведьмы умеют лечить не всё, и тут как раз и сгодится врач.
Раздался одобрительный шум, который как правило раздаётся, когда до людей доходит, что им светит получить то, за что им не придётся платить. Когда шум стих, Роланд посмотрел старшине глаза в глаза и спросил:
— Считаешь ли ты, старшина, что обойдёшься без военного мастерства Волховца?
Вопрос спровоцировал очередной приступ смеха. Это хорошо, подумала Феофания; смех помогает мысли легче усваиваться.
Старшина Холмогор пытался сохранять торжественный вид, но было видно, что он улыбается:
— Это было бы своего рода ударом, сир, но полагаю, что всё-таки мы обойдёмся, сир. Да, полагаю, справедливо будет сказать, что отбытие младшего рядового Волховца улучшит общую действенность отряда, сир.
Что вызвало ещё больше одобрительных выкриков от тех, кто не понял юмора, и смех тех, кто понял.
Барон сложил ладони:
— Что ж, хорошо, Феофания Болящая, похоже, ты получила всё, о чём просила, так?
— Вообще-то, сир, я ещё не закончила просить. Есть ещё одна вещь, которая не будет тебе ничего стоить, так что не беспокойся.
Феофания набрала в лёгкие побольше воздуха и попыталась стать выше:
— Я требую, чтобы ты дал народу, известному как НакМакФиглы, все меловые холмы, что выше призамкового хутора, чтобы те навсегда стали ихними по закону, равно как и по справедливости. Можно составить соответствующий документ, не переживай о его стоимости – я знаю одну жабу, которая подготовит его за пригоршню жуков, – в котором будет указано, что, со своей стороны, фиглы обеспечат всем пастухам и овцам беспрепятственный доступ к меловым холмам при условии – и это важный пункт – отсутствия каких-либо острых металлических предметов окромя ножа. Всё это ничего не будет тебе стоить, мой господин барон, разве только то, что и ты, и твои потомки, а я надеюсь, у тебе будут потомки, - тут Феофании пришлось остановиться из-за прилива смеха, в котором деятельнейшее участие приняла тётушка Ох, после чего продолжила: – Мой господин барон, полагаю, что ты обеспечишь себе дружбу, которая никогда не прейдёт. Одна сплошная выгода и никаких расходов.
К своей чести, Роланд практически не раздумывал:
— Для меня будет честью даровать НакМакФиглам документы к их землям, и я сожалею, нет, извиняюсь за любые недоразумения между нами. Как ты и сказала, они заслуживают свою землю по праву и справедливости.
Феофания была впечатлена короткой речью. Стиль был слегка напыщен, но в итоге он оказался хорошим человеком, а слегка напыщенный стиль речи как раз подходит фиглам. К её радости, раздался шелест голосов уже другой природы – на балках высоко над залом. А барон, теперь куда более похожий на настоящего барона, продолжил:
— Я только желаю сказать им это сейчас лично.
И из темноты наверху раздался могучий клич:

Блехаться!


Ветер серебряный, хладный. Открыла глаза Феофания, у которой в ушах ещё звенело фигловское приветствие. Его место занял шорох сухой травы на ветру. Она попыталась сесть, но никуда не переместилась, тогда позади неё голос сказал:
— Пожалуйста, не дёргайся, это очень сложно.
Феофания попыталась увидеть источник голоса:
— Эскарина?
— Да. Тут кое-кто хочет с тобой потолковать. Теперь можешь встать; я уравновесила узловые точки, в которых пространство пересекает само себя. Пожалуйста, не спрашивай у меня ничего, потому что не поймёшь ответов. Ты снова в передвижной сиюминутице. Можно сказать, снова сию минуту. Я оставлю тебя с твоим другом… и боюсь, времени у тебя немного, из-за заданного значения времени. Но я должна защитить своего сына…
Феофания начало было:
— Хочешь сказать, что у тебя…
И пресеклась, потому что перед ней начал сгущаться силуэт, в конце концов превратившийся в ведьму – типичную ведьму в чёрном платье и чёрных ботинках – довольно справных, отметила Фаня – и, конечно, в остроконечной шляпе. Подвеска у неё тоже была. На цепи с зайчихой из золота. Сама женщина была старой, но трудно было сказать, насколько старой. Она стояла гордо, как бабушка Яроштормица, но, подобно тётушке Ох, казалось, не воспринимала свой возраст всерьёз.
Фаня, однако, сосредоточилась на подвеске. Украшения носят с целью что-то показать. В них всегда есть скрытый смысл, если задуматься.
— Ну ладно, ладно, - сказала она. – У меня только один вопрос: я же здесь не для того, чтоб похоронить тебя?
— А ты резва, - сказала женщина. – Ты немедленно выстроила удивительно оригинальный способ ведения диалога и сразу угадала, кто я такая. – Она засмеялась. Голос был моложе лица. – Нет, Фаня. Хотя твоё предположение преинтереснейшим образом и связано со смертью, ответ – нет. Помню, бабушка Яроштормица сказала мне, что когда как следует принимаешься за дело, мир становится набором рассказов, а Феофания Болящая чрезвычайно хороша по части развязок.
— Правда?
— О да. Классическая развязка романтической повести – это вступление в брак или в права наследника, и ты стала демиургом для каждой из этих двух концовок. Молодец.
— Ты – это же я, верно? – сказала Фаня. – Так вот к чему все эти разговоры о ‘помоги себе сама’.
Феофания ухмыльнулась, и Фаня вынуждена была отметить, что это очень приятная ухмылка:
— Вообще-то, я вмешалась только несколько раз по мелочи. Ну, например, позаботилась о том, чтоб ветер для тебя подул действительно очень сильно… хотя, насколько я припоминаю, некоторая колония маленьких человечков нашла своё собственное увеселение в этой рискованной ситуации. Я никогда не знаю наверняка, хорошая у меня память или плохая. Такие вот последствия путешествий во времени.
— Ты умеешь путешествовать во времени?
— С известной помощью нашей подруги Эскарины. И только в виде тени и шёпота. Это как умение скрадываться, когда люди не обращают на тебя внимания, вследствие чего ты становишься как бы невидимой – только тут я, ну, то бишь, мы – короче, ты – уговариваешь время не обращать на тебя внимания.
— Но почему ты хотела со мной поговорить? – спросила Фаня.
— Что ж, ответ выводит меня из себя, и всё-таки он таков: я только помню, что хотела с тобой поговорить, - сказала Феофания. – Прости, опять эти путешествия во времени. Но, думаю, по большому счёту я хотела тебе сказать, что всё будет хорошо, более-менее. Всё встанет на свои места. Ты уже сделала первый шаг.
— А есть и второй? – спросила Фаня.
— Нет; есть ещё один первый. Каждый шаг – первый, если это шаг в верном направлении.
— Но погоди-ка, - сказала Фаня. – Разве ж я не буду тобой однажды? И тогда, получается, я в этот миг буду говорить со мной?
— Да, однако ты, с которой ты будешь говорить, не будет в точности тобой. Мне очень жаль, но приходится, как видишь, говорить о путешествиях во времени языком, который не слишком объясняет их суть. Вкратце же, Фаня, согласно теории эластичных струн, на протяжении всего оставшегося времени где-то там в будущем Феофания будет говорить с Фаней, и самое удивительное в том, что каждый раз, как они будут это делать, обе будут немножко другими. Ведь когда ты встретишь Фаню, то скажешь ей уже то, что ей нужно знать на твой взгляд.
— Но у меня вопрос, - сказала Фаня. – И на этот вопрос я хочу получить ответ.
— Тогда давай быстрей, - сказала Феофания. – Эти эластичные струны, или как там называется то, чем пользуется Эскарина, дают нам не очень много времени.
— Ну хорошо, - сказала Фаня. – Можешь ты хотя бы мне сказать, а я сама-то когда-нибудь…?
Феофания испарилась, улыбаясь небытию, но Фаня расслышала одно слово. Похоже, это было ‘Слушай’.
А потом она снова увидела зал, как будто никуда из него и не девалась – люди издавали одобрительный рёв, и повсюду были фиглы. А возле неё был Волховец. Лёд тронулся.
Но когда к ней вернулось чувство равновесия и она перестала спрашивать себя, что только что случилось, что же на самом деле случилось, Феофания огляделась в поисках остальных ведьм и увидела, что те беседуют между собой, как судьи, согласовывающие счёт.
Совещание окончилось, и они пошли прямо к ней, ведомые бабушкой Яроштормицей. Достигнув её, они поклонились и подняли шляпы, что было знаком почтения к её мастерству.
Бабушка Яроштормица строго посмотрела на неё:
— Вижу, ты обожгла себе руку, Феофания.
Фаня посмотрела на руку:
— А я и не заметила. Бабушка, сейчас можно спросить? Вы бы все меня убили?
Она увидела, как поменялись их лица.
Бабушка Яроштормица оглянулась на них и помолчала.
— Скажем так, девушка, мы бы приложили все усилия, чтобы тебя не убить. Однако, в общем и целом, Фаня, нам кажется, что сегодня ты выполнила женскую работу. Ведьма видна в гуще событий. Что ж, мы тут огляделись и увидели, что ты в такой гуще событий, что эти владения целиком вращаются на тебе одной. Ты себе сама хозяйка, и если не начнёшь сама кого-то учить, зря только время потратишь. Мы оставляем это владение в лучших из всех возможных рук.
Ведьмы захлопали в ладоши, кое-кто из гостей присоединился, хотя они и не понимали смысла произнесённых фраз. Что они всё-таки поняли, так это то, что перед ними стоят почти все старые, опытные, важные и страшные ведьмы. И что они выказывают уважение к Феофании Болящей – одной из них, ихней ведьме. Стало быть, она очень важная ведьма, глядишь – и Мел станет очень важным местом. Разумеется, они и так это знали, но приятно, что нашлось подтверждение. Кое-кто выпрямился, другой почувствовал гордость.
Прустиха снова сняла шляпу:
— Пожалуйста, не бойся наведываться в город, Болящая. Думаю, могу пообещать тебе тридцатипроцентную скидку на всю продукцию Престижа, кроме скоропортящихся и потребительских товаров – на такое предложение, знаешь ли, нельзя начхать.
Все ведьмы снова в унисон подняли шляпы и пошли обратно в толпу.
— Знаешь, прямо сейчас ты ни дать, ни взять, устроила за людей их жизни, - сказал Волховец позади неё, но когда она резко повернулась, он со смехом попятился: - В хорошем смысле. Ты ведьма, Фаня. Ты – ведьма!
И люди подняли бокалы, и принесли ещё яств, и снова танцевали, и смеялись, и дружили, уставали, и в полночь Феофания Болящая лежала в одиночестве на своём помеле высоко над меловыми холмами и смотрела вверх на вселенную, затем вниз на ту её часть, что принадлежала ей. Она – ведьма, парящая в выси над всем, но, надо сказать, с аккуратно пристёгнутым на пряжку кожаным ремнём.
Метла мягко поднималась и опускалась, когда её подхватывали тёплые ветра, и когда её саму подхватили усталость и тьма, она вытянула вперёд свои руки к темноте и, лишь на миг, пока мир продолжал вращаться, Феофания Болящая облачилась полночью.
Она не спустилась, пока солнце не покрыло горизонт коркой света. А проснулась она от пения птиц. По всему Мелу жаворонки поднимались, как каждое утро, в симфонии плавного созвучия. А жаворонков трели в самом деле так певучи. Они потоками устремляются ввысь мимо метлы, не обращая на неё ни малейшего внимания, и Феофания слушает, околдованная, пока последняя птица не затеряется в сверкающем небе.
Она приземлилась, приготовила завтрак для одной пожилой женщины, прикованной в постели, покормила её кота и пошла проведать, как поживает сломанная нога Триумвирата Запяста (30). Она останавливается на полпути по соседству со старушкой Шарнир, которая в одночасье разучилась ходить, но, по счастию, Фане удаётся выяснить, что та всего лишь ненароком вдела обе ноги в одну панталонину.
Затем она возвращается в замок, чтобы узнать, что ещё нужно сделать. Всё-таки она ведьма.

Примечания:

(30) Чета Запястов немного образованнее, чем надо, поэтому решила, что слово ‘триумвират’ хорошо подходит в качестве имени для их третьего ребёнка.






Полночной тканью облекусь
Перевод романа Терри Пратчетта I Shall Wear Midnight