Мой дедушка

Сегодня я думала о том, что могла бы снять кино.

Кино обо мне и моем дедушке.

Жаль, что я не режиссер, и ничего не понимаю в кино. Все, что я могу, это составить образ дедушки из слов, которые звучат в моей голове намного сильнее, складнее и правильнее, чем когда они перенесены на бумагу.

Мой дедушка. Как рассказать о нем? Как описать, чтобы вы поняли?

Высокий и худой старик в шляпе, длиное лицо с двумя продольными морщинами на скулах и  небесно-голубые глаза, вот его портрет. И еще один, молодой, каким я никогда его не видела – серьезное сосредоточенное лицо молодого офицера в военной форме на военной фотографии. Это он, мой дедушка. Когда-то я удивилась: оказывается, он тоже был молодым. Оказывается, у него была жена – не наша бабушка, а другая женщина. Ее звали Мария, наша бабушка Оля (вторая дедушкина жена) лечила ее от туберкулеза, но не вылечила - она умерла. Я долго не могла понять, любил ли дедушка Марию, или нет, потому что я никогда не видела, чтобы он плакал. На сейчас уверенна – любил. Он был очень одинок, мой дедушка. Даже когда жил с нашей бабушкой. Даже со мной. Хотя меня он любил больше всех из всех своих многочисленных, но не родных по крови внуков. В детстве я не раз слышала разговоры о том, что дедушка хочет уехать на Урал – он оттуда родом, или в Узбекистан – там у него сын и две внучки. Бабушка охала, плакала, а я не переживала особо. Потому что знала, что никуда дедушка от нас не уедет. И он так и не уехал.      

Помню, детство: мы собирали с дедушкой гусениц в саду. Садили разные растения. Подкармливали эти растения перегноем, который лежал в компостной яме, которую дедушка сам вырыл. Поливали растения. Разрыхляли под ними почву. Собирали яблоки, груши, сливы – все, что было у нас в саду. Сажали и пересаживали цветы. Лазили в сарай, курятник, спускались в погреб, где всегда все было разложено по своим местам. Спасибо дедушке: благодаря ему я знаю, чем буду заниматься в старости. У меня нет страха перед будущим. Он, уральский мужик, боец, дембелизовавшийся в 40 с чем-то лет, а в 50 вышедший на пенсию по стостоянию здоровья, всегда всю жизнь учился чему-то новому. И – научился тому, чему мог научиться только в Украине: сам посадил сад, научился делать вино, вести дом. И жил так, как казалось ему наиболее правильным – просто и по совести.

Помню, бабушка еще работала, а дедуша сидел с нами – мной и братом – дома. И каждый день в 12 часов дедушка делал нам омлет по-уральски (из двух яиц на муке) и варил какао. И этот простой второй завтрак остается самым вкусным, что я помню из своего дества, и что люблю до сих пор.

Я не помню ни разу, когда бы дедушка кричал или хотя бы повышал голос на кого-то из нас, внуков. Он не сюсюкался с нами, но когда мы, полусонные, просили перенести нас из комнаты, где был телевизор, в комнату, где стояли наши кровати, дедушка брал нас на руки и нес, а проходя двери, каждый раз произносил с особой интонацией: «Внимание! Осторожно! Габарит! Прижать крылья!» Часто перед сном дедушка делал нам массаж: чаще всего на наших спинах был посажен «сад», который после всех обязательны стадий (посадки каждого дерева в лунку, подкормки, подрезки и т.д), давал, наконец «плоды». Иногда наши спины превращались в «поле», которое в результате давало «хлеб», для которого предварительно месили тесто, а потом выпеали в печи и резали на кусочки. Очень редко там было что-то еще. А потом (но это было после переезда из дома с садом на третий этаж пятиэтажного дома) бабушка запретила дедушке прикасаться к нашим спинам. И из-за этого бабушкиного запрета даже теперь внутри меня иногда ворочается какое-то липкое чувство, как будто дедушка делал то, что нельзя было делать.

Сейчас я думаю, что нам повезло с дедушкой, что мы встретили друг друга в этой жизни. Он был одинок, и я, по сути, тоже. Чем в то время занимались наши родители, какие проблемы решали – об этом я всерьез начала задумываться только сейчас. А тогда все было просто. У нас был дедушка. И не нужен был никто другой.

Когда я уехала учиться в другой город, никто другой из нашей семьи не снился мне так часто, как дедушка. Однажды я видела сон: я шла по улице своего детства и искала наш дом. Я шла по знакомой улице, было лето, ветер гонял пыль по дороге, все было очень реально... А потом я поняла, что прошла то место, где должен быть наш дом, и вернулась назад. И увидела страшную и странную картину. Забор обрывался, и открывался вид на пустой участок, где раньше был наш дом и сад. Абсолютно голый участок, на котором не осталось ни одного деревца, ничего. С одной стороны он был огорожен забором (от соседей), а с двух других – кирпичной стеной (за ней был хлебзавод). Возле дальней стены в глубине участка стояла борона... Я упала на колени, сгребла землю руками, она была сухая и струйкой высыпалась из ладоней. И тут – увидела себя со стороны: ко мне подошел дедушка, положил руку на плечо. И увидела, что земля на участке – не просто земля. А она разорана ровными длинными бороздками. И этих бороздах лежат... цветы, розоватые цветы абрикоса...

Множество раз мне снилось, что дедушка умер. Сначала я пугалась этих снов, потом привыкла и перестала бояться. Я поняла, что хочу, чтобы он жил как можно дольше.

За два года до смерти дедушка слег, и по-сути, все время лежал, прикованный к кровати. Во время нечастых приездов домой мы иногда говорили, но мало: дедушке было трудно, он говорил, что его мысли путаются, многие из событий его жизни забылись, а некоторые, наоборот, вспоминались очень ярко, и он уже сам не понимал, что из этого реально, а что нет. Наверное, нам и не нужно было говорить. Все, что я могла ему сказать, он знал.

С того самого момента, когда здоровье дедушки пошатнулось, я стала задумываться о том, что он может умереть. Я не хотела, чтобы он умирал. Но однажды (это, кажется, было в общежитии, а впрочем, какая разница) я проснулась и очень ясно представила суть этого момента: когда ты уже все сделал в жизни, и можешь только лежать и ждать, когда придет конец. И знать, что ничего другого тебе уже не осталось.   

Я успела сказать дедушке о своей любви. Когда бабушка умерла, и я поняла, что не успела о многом ее спросить, многое ей сказать. Я написала дедушке письмо. Детское, неумелое. В нем я вспоминала про детсво, наш дом, сад. Несколько шаблонных фраз о любви. Корявые слова нежности. Обещание, что приеду, и мы вместе посмотрим его дневники, фоторгафии. Просьба о том, чтобы он оставил это все мне на память. Родные очень удивились. Дедушка растрогался, говорят, читал письмо много раз, он любил перечитывать старые письма, ему было важно знать, что он кому-то нужен, что его не забыли. И он ответил мне. Недавно я перечитала это письмо. Он так и не написал то, что хотел. Просто не смог. Дежурные казенные слова, скрывающие другие. Что он хотел написать, что хотел сказать на самом деле, можно было только угадать, почувствовать, догадаться… Я знаю, наступит день, и мне станет абсолютно ясно, что на самом деле написано в этом письме. Я до сих пор храню его, а еще два дневника и пару фотографий – все остальное исчезло, растворилось, делось непонятно куда. А тогда я просто приехала. Мы поговорили. Посмотрели фоторгафии, дневники (всю свою сознательную жизнь дедушка старательно записывал события, происходившие с ним: пост-фактум, с начала жизни, и каждый день, в виде «календаря». И было очень забавно найти в этом «календаре» записи о себе: трех, пяти, двенадцати лет). Я понимала, что это уже не тот дедушка из моего детства, не тот дедушка, который снился мне во сне. Что мой дедушка постепенно покидает меня. Но мне хотелось, чтобы покидая меня, он не чувствовал горечи от необратимости этого процесса, этого момента.

Когда дедуша умер, я как раз была на музыкальном фестивале в Каховке. Меня вызвали прямо в пресс-центр: мама позвонила мне на работу в Киев, и там ей дали нужный телефон. Не скажу, что я почувствовала удар от услышанного, что это выбило меня из колеи. Наоборот, я оставалась чрезвычайно собранной: организовала свой отъезд, написала материал и передала его в редакцию, а на следующий день даже умудрилась попасть под обаяние (и ответить взаимностью) одного журналиста из Луцка. С ним и его коллегами нас вместе отвезли на фестивальном микроавтобусе на железнодорожный вокзал в Херсон, их поезд отходил на час раньше. Всю дорогу мы беззаботно болтали и многозначительно переглядывались, а уже на вокзале, дожидаясь своих составов, вместе распили бутылку водки в местном генделыке - под пельмени и тысячу анекдотов. О том, что умер дедушка, я им так и не сказала.

Когда дома я примчалась домой с вокзала, гроб с дедушкой уже стоял возле подъезда. Через десять минут подъехал катафалк. Провожающих было немного: мама, папа, два брата, две сесты, я, соседка с четвертого этажа, пожилая женщина, которая всегда восхищалась вежливостью дедушки, еще пара человек, которых я не запомнила, вот и все. Мама обняла меня, сказала, что все случилось утром: у дедушки начался приступ – отек легких, наверное, десятый раз за этот год, мама в очередной раз бросилась его спасать. Но он остановил ее, сказал: «Наташа, я очень устал!». И умер.

И тогда я заплакала.

Еще мама сказала, что дедушку отпел священник, несмотря на то, что дедушка был коммунистом и не хотел, чтобы его хоронили по церковному обряду. Но мама сделала все по-своему.

На кладбище мы ехали на стареньком автобусе, который долго стоял в пробках. Когда мы, наконец, вышли из машины, гроб с телом дедушки уже стоял возле могилы. Рядом стояли три курсанта военного училища – молодые ребята с винтовками и их командир. Они были при полном параде, и я подумала, что такой уход очень бы понравился дедушке, который часто говорил о том, какими бы хотел видеть свои похороны.

Нужно было прощаться. И тут, в этот момент, мне захотелось отойти по малой нужде. Можно было попрощаться наспех, но мне не хотелось, что все закончилось так, и пока папа с мамой говорили телу дедушки свои последние слова, я развернулась и ушла в противоположную сторону от гроба – в бурьяны. Когда я вернулась, мама смотрела на меня неодобрительно, но я была спокойна. Мои мысли и чувства были чисты, ничто больше не мешало мне проститься с дедушкой, все было просто и правильно, так, как должно было быть. Я подошла к гробу, еще раз посмотрела в восковое лицо, дотронулась до кукольной, словно не дедушкиной, ноги и подержалась за нее пару секунд, как положено в таких случаях. Что еще можно было сделать? Только надеяться, что все, что можно было сделать, я успела сделать при жизни дедушки. А потом командир дал своим солдатам команду, они подняли в небо винтовки и три раза выстрелили. И мне стало очень радостно, несмотря на навернувшиеся на глаза слезы. Я подумала, что если бы с нами был дедушка, то ему бы это очень понравилось. Потом гроб опустили в могилу, отец и братья взялись за лопаты и начали забрасывать ее землей, глина липла на лопаты, а они работали быстро и слажено, иногда останавливаясь, чтобы вытереть пот. А я стояла и думала, что так и надо, что это – самый лучший и красивый уход, когда тебя закапывают твои дети и внуки, а на улице светит еще нежаркое июньское солнце, поют птицы и терпко пахнут молодые травы...

Каждый раз, когда я думаю о любви, то вспоминаю о дедушке. Думаю, он спас меня, и всех нас, детей, в том смысле, что показал нам, что это такое - любить. Что значит – жить простой и правильной жизнью, не требуя награды, поступая так, как должно, но при этом любить ее и в шестьдесят, и в семьдесят, и в девяносто лет. Именно наш дедушка показал нам, как следует идти этой жизненной дорогой, не оплакивая потерь, не боясь того момента, когда она вплотную приблизится к переправе в вечность, как следует принимать свою судьбу, и оставаться уверенным, что все будет так, как должно случиться.

Иногда мне кажется, что глобальный смысл нашей встречи в том, чтобы я поняла хоть немного из той мудости, которую, возможно, сам того не осознавая, нес в себе дедушка. И взяла ее в свою жизнь, сделала свою жизнь простой и правильной, и передала дальше – будущему поколению.

19.05.2006 г.

Киев