Пирожки с морковкой

А был ещё такой в моей жизни случай…
Как-то, братцы, пригласила меня бывшая институтка понежиться с нею вместе под южным ласковым солнцем… да не где-либо, а в Сочах. Скучно ей, видите ль, одной курортничать.
Уж я ей и так и эдак, мол, в лес дров, дорогая, не возят, дескать, там и без меня, золотце, мужичков, аки грязи — на любой вкус. Выбирай только… Хочешь чёрненького массажиста—негритёнка, пожалуйста; желаешь, таки — мулата, будьте любезны. И с обоими, де, не соскучишься — развлекут… Зачем, скажите, наш люд мчится на Юга… Да удовлетворить природную свою потребность и быть тогда заряжённым на весь год… Вот, дескать, расслабишься и вернёшься умиротворённой, а сказочников то везде хватает.
—Только с тобой!—дрындит, да трындит своё сердцеедка.—И ни с кем более…
Либо, действительно, зауважала меня, то ли стала полюбливать… или просто гормоны у шалуньи с третьим полным размером глаз, с прищуром, забаловали. В общем, попался я, что тебе щука на блесну.
—Молода ль… подружка?—спросите.
—Та… откель мне знать! Считать то нужно!… Высчитывать… Порхает то она — дай Бог летать так каждой нашей гимнасточке в Рио… Судя по поступкам и реакции, таки голубка легкокрылая… Эта девица порхнёт до Небесной Канцелярии, не задерживаясь и в Чистилище. Ах, дьяволица, какова же у неё тазобедренная композиция! А производственные спереди неё, я вам скажу, мощности… А тело… Оно таки лоснилось, словно было покрыто сливочным кремом с шоколадом.
Н-да, уж…
 Пардон-с… Слюной бы не захлебнуться.
А вот сколь годков — не знаю. Помнится, когда праздновали её День рождения, то на торте была кремом писана круглая дата — «Восемнадцать лет, триста двадцать пять месяцев!»… Сами считайте… Для меня, гуманитария, к примеру, затруднительно, ибо я не счетовод! Да и счёты где-то бабкины, на коих я с горы ещё октябрёнком катался, пылятся, не отыскать сразу.

Скажу одно, что с каждой минутой знакомства с оной хмельной подружкой, возникало ощущение, что я окончил философский факультет. В общем, без глубоких знаний математики и философии, с нею не сдружиться… Мыслитель ей всегда нужен для общения, Кентавр в ложе… и стихотворец для развлечения, а не чёрт те кто из зануд—старообрядцев с улицы.
А я всё решался ехать — не ехать, ибо знавал, что не проста она дева, а дымный порох в китайской петарде — рванёт… таки не знаешь когда, куда и как полетит.

—Ох, и хитра же, бестия! Взять на период бархатного сезона дружка себе в аренду — не каждая и сообразит!… Что же это, братья, получается. Выходит, что они со своей мамашей меня купили… А как же глубокий их внутренний мир! Боже, а не всё ли мне равно!… Да пусть заласкает хоть волна морская, хоть амазонка заморская! Выдюжу, чай, не утопну в объятиях последней.
Как говорила моя бабаня Нюра, вспоминая погибшего на фронте деда.
—Кто-то едет за границу, дабы присмотреть покорную для себя рабыню!… Кто-то пускается в чёс по провинциям, желая где-то в глуши Бурятии отыскать себе юную красотку. Кто — по санаториям. Кто — по курортам. Правило у них, кобелей клятых, одно — женщину все они хотят покрасившее!
Вот и пойми их, этих мадам… Говорила одно, что муж её ходок был по солдаткам, да подружкам, а верность, скажи, хранила своему Фёдору всю, и не совсем сладкую, жизнь.

Главное, не спросив меня, мамка Иры, вишь, так решила. Матушка, видите ль, усмотрела во мне её Ангела—хранителя. Ну, не смешно ли… Девочка и сама широка в кости, уж… за кого-кого, а за себя то постоит и глубокий след своих коготков на лице ворога своего обязательно оставит. Её кулачками не только орехи грецкие колоть.
А ведь посмотришь на неё издали, таки тростиночка — нежнее всех саратовских берёзок…
Боязно было и словцо то ей, иной раз, поперёк молвить, а коль ещё и по попке шлёпнешь, так эта милейшая трындычиха врубит на полную громкость свою болтушку, руки в боки, и — вот она… спесь и гордость русская: постоит не только за народ Всея Рассеи—матушки, но, при случае, и за иноверцев, братьев—бурят, с кем она разрезом глаз уж… очень схожа.
Ну, раз матушка её оказала мне доверие, всучив ещё и кругленькую на отдых сумму, то охваченный чувством благодарности, решил я тогда, соплеменники, рвануть с дочей её на Юга. Всем понятно, что отдыхать — не вкалывать на Монарха и его команду по вертикали — до низов самых…
Однако, решиться и рвануть — это такие, скажу вам, разные понятия, как небо и земля, леса и поля, город и деревня, как тёща и… любвеобильная соседка Тамара.
Без особой, надо заметить, помпы согласился—таки я составить пылкой и решительной зазнобе весёлую компанию… Ну, а коль время есть, почто бы с нею и не проветриться: остра на язык, с хорошим чувством юмора, богатством фантазии, с которой никогда не соскучишься, в пучине моря не сгинешь, но вот горюшка вдоволь хватишь…
Ведь Иришка всегда была из тех дам, кои постоянно находятся в поисках любви и перемен в личной жизни; ну, а в конкурсе на ширину улыбки, эта женщина—тайфун обошла бы меня вперёд — на целый корпус.
А вот, и день отъезда…

До посадки решили коротать время прямо в вокзале на скамье… Сидим парой, словно кулик, да гагара… Ничто в тот день нас не печалило, а гороскоп Глобы предсказывал удачный экскурс. Сидели мы без каких-либо поползновений друг к другу. В голову резко ударял волшебный аромат духов Иришки, волос, тела, что чувствовался уже прилив не только волны моря, но и полового энтузиазма.
Билеты на руках, кладь в ногах, смотрели лишь на мониторы своих смартфонов.
Здесь бы, завершая сказку, и закончить повествование, нежели бы только знать всё наперёд, чтоб не оконфузиться так, как тогда я опростоволосился, оказавшись в смешном и глупом положении… Лучше бы мне тогда молодым отойти с голода к Сатане на Небеса, чем зрить ту ослепительную Иришку — в гневе…
Однако, каждый из нас имеет право умереть, но не обязан.
А ведь вся моя беда только и заключалась в том, что я, граждане, не вовремя, проголодался. Всё шло просто идеально, но когда у меня засосало под ложечкой, то я ту же секунду достал из своей дорожной сумки пакет с пирожками с морковкой.

—Это откулича же, любовничек ты мой, у тебя пирожки такие разрумяненные, да сытные? Где добился то ты их, коль от меня даже по нужде не отходил?—спросила хищной птицей, да с ехидцей, любопытная подружка.
Видя в глазах моей спутницы вспыхнувший огонь недоверия и непонимания, я сразу понял, что что-то пошло у нас с возлюбленной не так… И заплакала в душе моей тихо скрипка, а в воздушном пространстве Саратова слышались уже несмолкаемые удары шаманов в бубен.
Дай тогда штык в руки возбуждённой в запале дивчине с её необузданным темпераментом и фантазией, так она и переворот бы устроила на территории мегаполиса и на здании Губернатора все увидели красное полотнище КПСС с портретом Зюганова.

Мне бы тогда не мельтешить, а проявить к нашим отношениям осторожность, смекалку, чуткость и сказать ей, что закупил, мол, те пирожки в дорогу в кафетерии «Ступак и горячие плюшки»… чтоб не заглядывать в пыльные придорожные палатки за шашлыком и шаурмой, так как брезгун я с детства. И доказать бы ей, что каждый раз, видя откормленных сзади тех торговых точек собачек, ростом — с годовалого телка на привязи, чёрт те что тогда, до отрыжки, в голову не взбредёт.

—Супружница!—бухтел я.—Похлопотала, напекла, положив с собой пирожки мои любимые, дабы и в дороге не проголодался, и в ресторан лишний раз не шастал.—Угощайся!—предложил я откушать своей спутнице.—Голод то не тётка... Вот, вовремя, и пирожки нам сгодились.
Зазнобушку таки передёрнуло от моей наглости.
—Шас!—Бегу, аж… падаю!—Что же это ты мне предлагаешь — пёс, ты этакий!.. Вместо того, чтоб в ресторан сводить, он пирожками и морковью хочет набить моё чрево. Давись ты сам… своими пампушками! Не забудь жене поклон передать и привет от меня!—несправедливо «благодарила» меня чем-то недовольная фря. И, одёрнув юбчонку, повела недобрым глазом и отстригла так, что даже неприятно с желудком моим сталось, и мурашки — по ляжкам.
—Ёкарный бабай!—озарило, внезапно, что я кретин…
Но слово — не воробей… Молот Гнева женского настиг меня, братцы… Что тогда началось… можно сравнить лишь с извержением вулкана Везувий. Это был незабываемый всплеск неуправляемой энергии трёхочковой кобры… Не гоже, девчонки, тратить такую неуёмную страсть и энергию… и где — на вокзале.
Стыдно мне, братцы, стало тогда, будто я украл пирожки у слепой, которая присела тогда рядом с нами… Ох, и стыдно же! Словно я в майке—алкоголичке собирал пустые бутылки для сдачи на пропитание себе, в полностью забитом пассажирами, автовокзале. Что тут поделаешь, коль не обладаю я даром предвидения, который проявляется не у каждого… в критический для нас момент.
Смотрел я с грустью, как Иришка, забрав свою сумку, тут же проследовала к кассе, где и… поменяла билет на совершенно другой, только ей известный, маршрут. Отговаривать же эту балованную вниманием общества и мужичков даму от безрассудного поступка, что разубеждать голубя, стоящего на подоконнике, от суицида. Всё одно порхнёт в другое гнездо — к лучшей для себя жизни…

—Матерь Божья!… Вот так отдохнул… Вот так поплавал, загорел. Ну, не стервочка ли, настырная… Ну, не стерва ли, ревнивая!—оправдывался я перед соседями по лавке.—Как только что хорошее задумаешь, то непременно насмешишь соседку Тамару. Как только на Юга соберёшься, то каждой фурии обязательно — разбередить чувствительную и легкоранимую от обиды душу мою светлую…
—Поищи-ка… другую, такую, дуру!—фонтанировала Иришка злобой на меня, прабабку мою Ненилу и на всех, ожидающих автобусов, пассажиров. На всех нас, и обступившую толпу, просто сошёл водопад женской ненависти.
—Всё!—думаю.—И родился не с той я ноги… и ноне, видимо, являюсь клиентом похоронного бюро — «Бесово отродье»…

Слушая тираду, доносившуюся до меня и сочувствующего мне окружения, я многое тогда узнал о себе… Оказывается, я склонен к типам, не совсем традиционной ориентации, да с плохим ещё зрением. Услышал новые подробности о каких-то, неизвестных мне, интимных отношениях с овощем, вроде волгоградской тыквы.
Ёлы-палы!... А ещё я был назван позором нации, отбросом общества, и прочее… прочее… прочее. И вот, когда она уже перешла к части, в которой выражала мнение о моих родичах, которые воспитали такого жлоба, я не выдюжил. Плиз!... Не было времени членораздельно излагать суть проблемы, да и кто даст то мне сделать…
—Не дуркуй же! Это уже перебор, красотка! А не пошла-ка, ты, дорогуша, к чёртовой матери!... Позволь мне о тебе думать хоть лучше!—успокоил я заводную, но всё же, желанную тигрицу, которая, будто страусиными сырыми яйцами, метала в толпившийся на вокзале люд, так как все шарахались от неё, как от прокажённой.

Я то, в любом случае, пережил бы тот термоядерный женский взрыв, а вот другим, что в вокзале, ни сколь не завидовал.
И понял я… Вот он — судный день! На подводной лодке и то куда спокойнее было… Казалось, что уже не ждать от подружки никаких сюрпризов, но они не желали её покидать. Мыслилось ли мне, что после оных томительных ожиданий, не придётся уже и сполоснуть свои причиндалы в море…
Подружка же моя полчаса, кряду, несла какую-то околесицу и чушь, а закончив меня распекать, по-английски покинула и меня… и этот чёртов автовокзал. Вот тебе и благоприятный день… Язык бы подрезать, да тупым ресторанным ножом, тому Пашке Глобе, дабы отвечал за свои лживые прогнозы.
Находясь в духовном плену, подумал тогда я, обдумал… и решил отобедать наедине с самим собой, заказав лоточнице кофе. Не с голода же мне пухнуть… не палец же сосать грязный, не кормить же домашними пирожками кобелей бродячих. Взял я пирожок, который с морковью, и со звериным аппетитом принялся уничтожать его в утробе.
Вкусно то как… не поверите. Сразу и настроение появилась — ухмыльнуться, силушка вернулась — кинуть ногу на ногу… покраснеть лицом и шеей.
Оказалось, что подруженька моя не все ещё дела на вокзале переделала, не успокоилась… Завидев издали, с каким удовольствием я уплетаю за обе щёки домашние пирожки с морковкой, решила ещё и напакостить напоследок. Выхватив из рук моих пакет с едой, и… не придумав более страшного для меня судилища, бросила его в урну и ушла от меня походкой холодной… океанской рыбины, что мне ныне только и помнится.

Бросить то она бросила, да пакет с пирожками не долетел до мусорки по вине собаки, сопровождавшей в дороге слепую тётку. Унюхав в полёте свежеиспечённые пирожки, вечно голодный пёс—поводырь Бобик, совершив сальто в полёте, схватил на лету добычу, и будто слюну, разом сглотнул его, пометив, заодно, и территорию. Инстинкт — великая сила.
—И куда,—скажи,—только эта то прётся? Здесь, зрячим и здоровым то трудно переезд переносить, а эта, слепая, под ногами только всем мешается.
Сглотнуть то, кобелино, сглотнул, да в прыжке опрокинул кошёлку с продуктами своей слепой хозяйки, из которой выпали два батона копчёной колбасы.
Их то кобель и кинулся уничтожать, завалив, к тому же, на бетон и свою любимую хозяйку. Даме хотел было помочь один дрищ со стороны. Куда уж… он, доходяга, полез, Господи! Уж, не красовался бы перед честным людом, чисто брачующийся фазан.
Желание же у него пропало в ту секунду, когда он увидел оскал той псины с острыми клыками, добела начищенных «Блендамедом»… Струхнёшь, пожалуй, ибо у страха глазищи — ого-го… К тому же, когда на тебя летят двадцать волосатых кг с мордой быка—осеменителя, разинутой пастью гиппопотама, да ещё и с клацающими кабаньими бивнями.
Тогда-то и задвигали пассажиры на скамьях свои многоразмерные задницы, не зная где и как их примостить, чтоб под горячую руку спорящих сторон не попасть.
Ужас изобразился на фасаде лица моего… Но этот ужас был ничто против негодования, кое овладело моей слепой соседкой.

—Колбаса!… Колбаска!—завопила слепая, схожая с мокрой крысой и в постели, видимо, радикалка. Вопль был такой силы, будто у неё в кошёлке было всё золото правящей ноне партии.
—Бог мой!—удивился я.—Граждане! Глядите-ка, диво чудное, глазоньки прорезались!... Дык, она такая же слепая, как я джихадист! Она лучше всех нас видит!—крикнул я, разоблачая мошенницу.
Дальше — больше… Лучше бы она не только слепой, но и немой была, так как вторая, более визгливая половина пассажиров вокзала, находившаяся в хмельном угаре второго этажа — в кафе, мгновенно отреагировала на дикие вопли не совсем здоровой на голову транзитницы.
Это было подобно концу света.
Добродушный народ Заволжья, видя, что какой-то прыщ кочетом наседает на убогую, обижая её, и крайне истощённую собачонку, стал бросать со всех тарелок кобелю куски мяса, котлеты и даже бананы, используя для смягчения последствий глупых выходок — отборный, классический мат, похожий на льющуюся музыку любви. Наконец-то, я увидел счастливых наверху людей, но трезвых среди них не наблюдалось…
Во всём виновата суматоха… Вокзал ревел, как прибой, накатываясь и откатываясь волнами, качаясь справа—налево, слева—направо… Всё меньше было чудес, всё больше предсказуемости. Какова же прелесть, когда в папиросных облаках, всем, в этом хаосе, солировал затейник разговорного жанра.
Только полисменам удалось предотвратить беспорядок и не сделать из первого этажа автовокзала мусорную городскую свалку…

А что, собственно, произошло тогда со мной, нам, мужикам, верно, никогда не понять… Ужель бывает такая неприязнь… и за что. За то, что я из добрых побуждений и намерений желал угостить Иришку настоящими пирожками с морковкой. Ну… не питаться же с частных лотков безвкусицей с какой-нибудь собачьей начинкой и бессрочной давностью.
Ужель ревность…
Ничего нельзя было разобрать... Какое-то беспамятство… Астрал. Пардон-с, но даже мой организм тогда порядком струхнул, заявив о себе, что в нём слишком много влаги и пришла пора валить в гальюн вокзала, чтобы хоть на время там потеряться.
Никакого щенячьего восторга и радостной приподнятости я уже не испытывал. Хотел я тогда махнуть на море. Рукой… Однако, отойдя от стресса, я решил тогда один отдохнуть. И хорошо, замечу, провёл время…
Однако, памятник тому герою отлить из бронзы и водрузить на постаменте в центре Красной Площади, кто сможет распознать душу женскую… кто может познать её непредсказуемую натуру. Знать бы тогда о поведении сказочно—чувственной зазнобы моей, я бы те пирожки, хоть с морковкой, хоть с печёнкой, хоть с вытолочками — псам бы бродячим иль в мусорку кинул.
Был ли я прав, что решился совершить вояж к морю в гордом одиночестве… Не знаю. Учитывая состояние депрессии, в котором я тогда пребывал, возможно… Кому не хочется хорошо гульнуть… и не осуждайте меня, ради Христа, как тритона в зоопарке… Нежели посмотреть другими глазами на всё перпендикулярно, то это также правильно, как и то, что водку, к примеру, перед баней — нельзя, а в баню после водки — можно…
И опять в действии жизненный «Закон подлости!»…
Вот такая, братцы, история — мыльные сериалы отдыхают. Вот теперь и думай — несёт ли женщина нам тепло, свет и радость… А может… преждевременную старость.
Так, супружница моя, сама того не ведая, в очередной раз, наказала меня даже на таком огромном от дома расстоянии… Может ходила к какой авантюристке, где порчу навели на меня.
Однако, это, друзья, всего лишь моё приключение.
Семья — это святое… Для вас.