Послевкусие. Глава 28

Послевкусие. Глава двадцать восьмая



            Тодди ждал звонка от Хельги. Он настроился на вечернюю прогулку. Но не в темноте же гулять! Вон уже небо становится сумеречным. Он вышел на террасу. Терраса общая, на три квартиры и занята. Нет, место на ней предостаточно! Только в рассохшемся кресле качалке сидит старик сосед, завёрнутый в одеяло. Одеяло шерстяное, из него выглядывают пушистые седые усы. Череп абсолютно лысый. Пожилой человек без шапки, и рукой придерживает угол одеяла на макушке. Ну и как же он так отдохнёт, если постоянно будет озадачиваться вопросом, накрыта у него лысая голова или нет? Тодди возвращается к себе, достаёт вязаную шапочку из шкафа и с ней появляется на террасе.
           — Добрый вечер! Я вам шапочку принёс… —
           Он протягивает шапочку мужчине. В этом весь Тодди.
Кряхтя, сосед тянется за шапочкой и водружает её себе на голову. Тянет носом прохладный воздух.
           — Спасибо. Печёт кто-то в доме с утра. Пирожок на свежем воздухе так и просится! —
           Тодди выслушивает старика, поворачивается и уходит. Сосед, свернув неловко шею, смотрит ему вслед. Жмурит глаза и расслабляется. В шапке-то, оно куда лучше. И как он забыл о ней, когда шёл на террасу. Через какое-то время старик вздрагивает.
           — Возьмите пирожок, с рыбой. Я его разогрел. —
           Мужчина раскрывает глаза. Перед ним стоит Тодди с пирожком на разовой тарелочке. В этом весь Тодди.
           — Спасибо. Кого-то поминаешь? —
           — За здравие нельзя скушать? —
           — От чего же нельзя? Очень даже можно. Вот смотри, уже откусил за твоё здравие. —
           Говорит с полным ртом сосед.
           — Я тут вздремнул, а ты с пирожком появился. —
           — Мне уйти? —
           — Что ты?! Сиди себе тихо и всё. Кто пёк? —
           — Кулинария. —
           — Хорошо пекут. —
           — Я часто к ним захожу. —
           — Мне бери. —
           — Буду брать. —
           Тодди перенёс своё раскладное кресло ближе к соседу. Сел. Вытянул ноги в сторону заката и прикрыл глаза.
           — Ты всё один, да один, почему? —
           Сосед ел пирожок с аппетитом.
           — Хорошо, когда пирожок тёплый! —
           Радостно вздохнул старик, было слышно как вкусно ему.
           — Так чего один-то? —
           — Вы тоже один живёте. —
           — Я…. —
           Хмыкнул сосед.
           — Мне восемьдесят, и я схоронил жену. Детям некогда. У них жёны да мужья живые, им собственных детей поднимать надо. —
           Старик с досадой махнул рукой.
           — У меня детей никогда не будет. Потому и жены никогда не будет тоже. —
           — Ты что такое говоришь! Это сколько надо прожить, что бы точно знать о себе такое!—
           — Сейчас такая медицина, что они тебя насквозь рассмотрят за полчаса. —
           Возражает старику Тодди.
           — Что? Прямо так и сказали – не будет. —
           — Так и сказали. —
           — Ты прости, конечно, но как мужчина, ты дееспособный? —
           — Способный. —
           — Ну и, слава Богу. Может, что и проскочит, да и получится. Ты верь! Это самое главное в этом деле. —
           У старика глаза закрыты, у Тодди тоже. Веки старика подрагивают, старик думает. У Тодди веки расслабились, и он собирается вздремнуть.
           — Да что же тебе теперь, весь век одному куковать! Есть же женщины, которым рожать нельзя, или ещё чего! Узнай, найди! Сходитесь, негритёнка усыновите. Вон их, сколько к нам понаехало! Детей бросают! А дети что? Дети всякие, дети. —
           Слова старика как бы приоткрыли липкую завесу чужого несчастья. Не открывая глаз, молодой мужчина, стремительно переваривал полученную информацию. Ладони рук вспотели. Он вытер их о штанину.
           — Ты чего молчишь? —
           Старик, взбудораженный бедой с молодым соседом, или может быть тёплым пирожком, желал продолжения разговора. Старик активно двигался в кресле, шапка упала с головы на пол террасы. Тот стал за ней тянуться. Тянулся, тянулся и наконец-то достал. Распрямился, смотрит, а Тодди нет рядом с ним. Огорчился пожилой человек. Что он сказал такого? Чем обидел? Откинулся с досады на спинку кресла качалки и то, стало качаться в ускоренном ритме. Сдвинул шершавой ладонью шапочку на глаза и замер, ожидая, когда кресло остановится. Досада на себя и молодого соседа была настолько велика, что старик заскрежетал зубами.
           — Возьмите, я вам ещё принёс. —
           Услышал он возле себя.
Рука старика немедленно сдёрнула с лица шапочку. Перед ним снова стоял Тодди и снова пирожок на тарелочке.
           — Ты что? Сегодня на раздаче? —
           — Одному есть не хочется, а они пока свежие вкусные. —
           — А то я не знаю. —
           Говорит старик и берёт с тарелки пирожок. Тодди усаживается с ним рядом. Вид у него, запыхавшегося человека.
           — Бегом бегал за пирожком что ли? —
           Сердится старик.
           — Я уж думал, чем тебя обидел. —
           — Вы меня не обидели. Вы мне мозги вправили. —
           — Да? Это я могу. Это насчёт дитя? —
           — И насчёт дитя тоже. —
           — Раз заработал, значит, буду есть. Мне теперь и ужинать не придётся. Чаю попью, или молока. —
           — Я сейчас принесу. —
           Вскакивает с кресла Тодди.
           — И молока можешь принести? —
           — Я теперь всё могу. —
           Старик улыбается и смотрит в след молодому человеку. Старик счастлив.

           Счастье! Ну что это такое? Скажите кто ни-будь. Нельзя найти чёткое определение этому существительному, нельзя установить время и протяжённость его. Не пахнет оно. Не звучит. Но, стоит пройти большому количеству лет, именно запах, коснувшись ваших ноздрей, воспроизведёт действительность из прошлого, и зазвучит в унисон с сердцем забытая мелодия. Сегодня Тодди счастлив. Его счастье тянется в просветлённоё стариком будущее. Счастлива мать Филиппа. Её счастье, когда-то раскололось на две половинки, на многие годы, что бы вернуться к ней вновь в целости и сохранности. Кто счастлив у нас ещё? Это Жерар и Ляля. Счастье Жерара, часто захаживало к нему на короткое время в комнату с разноликими куклами клоунами. Счастье Ляли не могло её догнать и застать дома. Счастье гналось и гналось за ней, да запыхалось и устало. Устала и сама Ляля, обернулась, а счастье рядом с ней. Счастлив Сёмён. Только счастье этого человека вечно остывает, и его надо ставить на огонь, что бы подогреть. От Огня портится не только посуда, но и её содержимое, как же не испортится счастью Семёна?! Филипп - не туда влип. Это дразнилка из детства. Как нельзя лучше, дразнилка определяет счастье Филиппа на данный момент. Сейчас он наблюдает за карлицей. Та надкусывает очередное пирожное. Смакует его во рту.
           — Ей можно играть детей и высохших от времени старушек. —
           Размышляет Филипп.

           Карлицу уже просили у него другие театры, на роль карлика при дворе Стюартов, в историческом спектакле. Так что, основание будущего карлицы он слепил. Филипп доволен карлицей. Филипп доволен собой. Может ему взять, да влюбить в себя карлицу? Ух! Какая она была горячая, при встрече с Жераром. Как вовремя он сделал ей подарок в виде сережёк, бут-то душем окатил. Вернулась с Лялей совершенно другим человеком. Ничего женское ей не чуждо. Как размышляет! Как чётко формирует ответы! Не юлит, не строит глазки, и в тоже время притягивает как магнитом. Принимает заботу без подобострастия.

           Филипп и театр – одно целое. Оказавшись за пределами театра, Филипп всегда страдал. Как будто не вышел, а выпал из него и ждёт, когда его поднимут. Теперь карлица под рукой, она часть театра. Ей нужна его забота. Без него она в Риме, как слепая. Карлица, как бы продолжение театра за его пределами, он привязался к карлице, как к любимой игрушке. Филипп моргнул и вернулся в реальность.
           — Ты ещё не набила животик? —
           — Скорее да, чем нет. Заставь меня перестать есть всё это. —
           Ручки карлицы распахнулись, показывая на заставленный вазами стол.
           — Ты, моя кроха! —
           Филипп берёт Хельгу под мышки и уносит из залы. Окружающие начинают шушукаться. Карлица готова показать им язык, но не делает этого. Они поднимаются на второй этаж, проходят по коридору мимо кошачьего царства. Сегодня тут только мамаши с котятами. Остальные, чувствуя большое скопление людей в доме, удались на выгул. Не видно белого кота. Терраса пуста. Не прыгают коты и кошки с дерева, никто не сидит в креслах. Нет сумерек. Сумерки приходят туда, где люди смотрят на свои поступки сквозь пальцы, как сквозь сумерки.
           — Усаживайся и дыши свежим воздухом. —
           Филипп гремит холодными раскладными креслами, раскладывая их.
           — Не вижу пледа. Ни одного! Посиди тут, я схожу за ними. —
           За ним хлопает дверь и начинает слегка покачиваться из стороны в сторону. Туда, сюда. Карлица замирает глазами на двери. Прокручивает в памяти фрагменты разговора и встреч глазами с Жераром. Даже такой факт, как получение драгоценности от Филиппа публично, тоже надо проанализировать. Карлица катастрофически нуждалась в тишине и одиночестве, в которой она бы подумала обо всём с ней происходящим. Наверняка складные кресла холодные и влажные, садиться в них не стала. Стоит, ожидая возвращения Филиппа. Сумерки будто ждали. Нежно, почти трепетно вернулись на террасу. Вот и мы.

           Бывает так, когда нестерпимо хочется обернуться. Карлица оборачивается. За стеклом входной двери на террасу, просвечивается силуэт Жерара. Словно кисточкой сумерки обвели мужской силуэт сиреневой краской по краю и растушевали. Синее платье карлицы стало лиловым. Мысли, словно ягодное желе липкие и плотные. Болезненная пульсация в висках. Карлица смотрит на свои руки. Сиреневые. Душа зашлась в сиреневой истерике. Не заходи…. Не заходи…. Дверь распахивается и входит Филипп. В руках держит пальто из норки. Карлица тянет к нему руки. Поспешно надевает шубку. Мех трогает лицо, шею, как бы прося, успокоится. Филипп весел и энергичен. У него хорошие новости. Он не замечает сумеречное настроение карлицы.
           — Звонил Семён, домой просится. Устал, говорит. —
           И заливается смехом.

           Сумерки терпеть не могут смех. Смех бесит сумерки. Потому сумерки пошли волнами и стали расползаться за ограждения террасы. Пока, пока, сумерки!
           — Тебе Тодди звонил. Ты уж прости, но телефон так надрывался в кармане шубки, как не посмотреть, кто звонит. —
           — Мы должны были погулять. —
           — Погулять? —
           Филипп облокачивается на ограждение террасы. Смотрит на небо.
           — Необычный оттенок! Сиреневый…. —
           Сумерки, перестают расползаться и замирают. Филипп поворачивает лицо к карлице.
           — Не знаю, какими словами тебе всё это сказать, но сказать надо. —
           — Нельзя любить не любящего тебя. Противоестественно это. —
           Карлица не узнавала Филиппа, даже голос его. С ней сейчас говорил её отец.
           — Любовь знаковое понятие. Есть и другие понятия, такие как дружба, доверие, терпение, сострадание к заблудшему человеку в дебрях любви. Кто-то же должен это делать! Дружить и сострадать. Нельзя всю жизнь жаждать только любви, бродя от одной, к другой. Набивать себе шишки, ставить их другим. —
           Филипп растирает рукой шею, виски.
           — Выходит Агате можно жаждать. —
           — Маме можно, раз это всё уже свершилось и завершилось. В маминой ситуации может оказаться каждый. Главное не вовлекать время. —
           — Прости. —
           Карлица застыдилась своего замечания.
           — Легко переходить на личности и клеймить позором. Выгодно даже! Этим способом пользуются политики, прославляют себя, как положительного героя, и клеймят позором, заблудшего в дебрях любви конкурента. —
           Филипп произносил фразы, будто не спеша мазал сухой хлеб маслом. Без эмоционального внутреннего надрыва, но нож с маслом всё-таки шуршал о засохшие края хлеба.
           — Незрелым юнцом, я был готов разорвать на куски Павла и разбросать их на базарной площади бездомным собакам. Отец как мог, старался объяснить мне, что это болезнь, и она у мамы обязательно пройдёт. Он терпел, дружил, сострадал…. А мама? Она смотрела на мир как сквозь сумерки и кроме внутренней потребности, ничего не чувствовала. И каков результат, этой все поглощающей любви? Никакого! Мы зачаты ею от отца. От её отношений с Павлом, даже детей не осталось, а скоро и воспоминаний. Надеюсь. —
Обида взяла своё в конце рассудительного диалога Филиппа.
           — Ты карлица. Любовь будет обходить тебя стороной, но прежде, будет останавливаться, что бы разглядеть тебя и пожалеть. Я не карлик, но стараюсь обойти любовь стороной, но в случае с тобой, могу остановиться, что бы пожалеть и разглядеть лучше. Может случиться так, что занятие это затяниется. —
           На веранде раздаётся грохот. Филипп и Хельга одновременно оборачиваются. На каменной плитке террасы колыхается тело Семёна. Блокнот, ручка и части кресла валяются рядом. Филипп кинулся поднимать друга, а тот ухватил блокнот и ручку. Оказавшись в вертикальном положении, тут же начал строчить в блокноте. Филипп и Хельга обтряхивали его одежду, поправляли её на нём, а тот писал и писал.
           — Записываешь сальные воспоминания о Розе? —
           Семён отрывает глаза от блокнота. Смотрит на Филиппа и не видит. Идёт к ограждению террасы, пристраивает свой блокнот в горизонтальном положении и продолжает писать.
Наверное, Семён сел на кресло, а оно под ним развалилось. Филипп разглядывает обломки кресла, поднимает часть от него, размахивается и швыряет в сгустившиеся сумерки. Так сумерки, навсегда ушли с террасы.
           — Рад видеть тебя в строю. —
           Громко обращается Филипп к Семёну. Тот продолжает делать записи в блокноте.
           — Наверное, сгрыз все леденцы на палочке. —
           Доверительно говорит Филипп Хельге и, видя её непонимающее лицо, добавляет:
           — Полицейский Роза кормила его варёным сахаром на палочке. —
           Это ничуть не прибавило ясности карлице. Филипп это видит.
           — Семён проголодался и наконец, явился. Я его муза. Он так давно меня не видел, что увидев меня, с головой ушёл в работу. Знает, чей хлеб ест…. —
           Диалог Филиппа со злым окончанием.

           Огромный белый кот с голубыми глазами прислонился к ножке кресла, выгнул спину, перебирает передними лапами и не сводит глаз с Филиппа.
           — Кот тоже знает, чей ест хлеб. —
           Хельга присаживается на корточки, кот немедленно подходит к ней.
           — Как же так! —
           Думает карлица.
           — Я его побила, а он идёт ко мне. —
           Животное урчит всем телом и старается теснее прижаться головой к её руке. Карлице стыдно, щёки начинают гореть. Она хочет взять кота на руки и прижать к себе. Первая же попытка сделать это, заставляет кота уйти. Он обёрнётся ещё несколько раз, и скроется за дверью.
           — Обязательно вымой руки. —
           Требует Филипп.
           — Семён! Я верю, что ты горишь работой. Перестань писать. Стол ломится от десерта. Агата не простит, если ты не появишься за столом. —
           — Не говори мне о сладком! —
           Ноет толстяк. И тут же:
           — Ребята, вы сами творите диалоги и сцены. Я раздвину границы нашего спектакля, введу новые лица, с новыми судьбами. Как не ввести, например судьбу Павла и перевоплощения любви Агаты. Я только что, нечаянно наблюдал объятия твоих родителей, мурашки прошлись по телу. —
           — Только с маминого личного согласия. —

           Филипп пропускает вперёд себя карлицу, затем буквально выталкивает толстого друга за дверь с веранды. Невидимое, только ощущаемое присутствие чего-то ненужного и отягощающего довлеет за его спиной. Филипп оборачивается. Что бы это могло быть? По крышам соседних домов, медленно скользит сиреневая дымка. Это сумерки ищут новое пристанище.
           — Как? Семён здесь?! И я не знала об этом? —
           Радостным восклицанием встречает Семёна Агата. Семён припал к её руке.
           — Не посмел беспокоить. Дом полон гостей. —
           Агата уводит за собой Семёна.
           — Что будем делать? —
           Карлица смотрит в зал на гостей.
           — Я заберу, чуть позже сытого Семёна, и пока он на творческой волне буду с ним работать у себя дома. Тебя отвезу Тодди, ты погуляешь с ним. —
           — И не будешь потом меня подковыривать этим? —
           — Конечно, буду. Но тебе и Мою необходимо гулять перед сном. Сегодня выходной, а ты весь день в помещении. Завтра я наверняка из квартиры не выйду. Семён в ударе. Если ты ему не понадобишься, что бы задавать свои писательские вопросы, то и завтра будешь одна. Тодди не желательное, но вынужденное явление и просто хороший парень. —
           Карлица слушает.
           — Я положил тебе в карман карточку. С ней ты сможешь покупать повседневные мелочи. На кассе в магазинах просто подавай карточку кассиру. —
           Хельга приваливается к Филиппу. Со стороны кажется, что к нему прижался подросток.
Филипп водит пальцем по её макушке, чтобы не нарушить замысловатое плетение парикмахера. Он чувствует глубокую человеческую привязанность к карлице.
           — Тебя всё устраивает в сегодняшней жизни? —
           Карлица смотрит в гостиную, где Жерар и Ляля держатся за руки, стоя у фонтана с рыбками.
           — Да. Главное, что бы ты ни исчез из неё. —
           — У нас много общих дел, потом я просто тебя люблю. Такое не произойдёт. —
Они сядут на диванчик, просмотрят семейный альбом, специально выложенный на видном месте для гостей и Жерара. Потом из кухни появится Семён с коробочкой полной десерта. Такси отвезёт их к незнакомому дому.
           — Что за дом? —
           Спросит карлица, поднимая подбородок и выглядывая из окна машины.
           — Дом Тодди. Звони ему. —
           Карлица немного растеряна. Договаривались на день, а сейчас почти вечер.
           — Тодди выйдет и я, удостоверившись, что ты под присмотром хорошего парня буду работать, а потом и спать спокойно. Надеюсь, хороший парень останется им. —
           Карлица пожимает плечами, улыбается. Звонит, разговаривает с Тодди. Тот вскоре появляется во дворе. С интересом смотрит на выходящего из машины Филиппа и карлицу. Идёт навстречу.
Филипп, демонстративно и не спеша перевязывает по своему шарф на шее карлицы. Поворачивается к Тодди. Здоровается за руку.
           — Обещал, значит гуляй. Аккуратно, заботливо…. Ты у нас ласковый. —
           Филипп садиться в машину, из которой наблюдает за происходящим Семён, и уезжает.

           Хельга и Тодди провожают машину взглядом. Они успеют только поздороваться, как машина задним ходом вернётся на исходную позицию. Из открывшейся двери, рука Филиппа передаст коробку с десертом со словами:
           — От Семёна…. —
           Рука скроется в салоне машины, и та вновь уедет.
           — Десерт мамы Филиппа. Я его объелась. —
           — Я тоже не хочу. У меня хорошие новости от соседа. Он старенький. Можно его угостить. —
           — Давай угостим. Где старенький сосед? —
           — На террасе. Выход на террасу через квартиру. —
           Тодди берёт карлицу за руку и ведёт за собой. Та послушно ступает по ступеням, по квартире, потом по террасе. Старик видит их. Он с первого взгляда разглядел несоответствие в пропорциях спутницы Тодди.
           — Здравствуйте. —
           Сказала на итальянском Хельга. Обиходные слова она начинала запоминать. Далее она будет стоять и молчать.
           — Кто она тебе? —
           — Пока не знаю, но думаю о ней постоянно. —
           — Она недоразвитая. —
           — Она русская. Язык наш не знает ещё. —
           — Понятно…. Русский карлик. Зачем он тебе? —
           — Так, сразу видно? —
           — Мне видно. Ты тоже укорочен и лоб огромный. Дальняя родственница? —
           — Нет. Работаем в одной труппе. Актриса она. —
           — Зайчиков играет? Так что ты о ней думаешь? —
           — Беспокоюсь, жалею, в Риме у неё никого нет, кроме работодателя. —
           — Богато одета. Она под присмотром? —
           — Шеф за ней присматривает. —
           — Ну и хватит с неё. —
           Старик не дождавшись, когда ему предложат коробку, сам берёт её из рук Тодди. Смотрит на карлицу. Та улыбается ему. Затем опускает глаза в коробку. Разглядывает.
           — Божья Матерь! И эту красоту ещё и едят?! —
           Хельга захлопала в ладоши. Ей передалось восхищение старика искусством кондитера.
           — Я возьму вот это…. —
           Старик запускает в коробку руку и достаёт десерт, в кружевной салфеточке.
           — Это выглядит проще. Остальное забери для неё. —
           Возвращает коробку Тодди.
           — Плодить карликов на свет никто не захочет. Так что работодатель третьим лишним не будет. Если проникнитесь состраданием друг другу, поймёте, что никому не нужны, будете жить вместе. А если ещё дадите возможность безродному дитю родство почувствовать, крёстным к вам пойду. Дитю дедом буду. В завещание впишу. —
           Старик осторожно положил десерт, в кружевной салфетке на пластиковый столик у кресла.
Пожилому человеку хотелось сделать доброе и вечное, то, что переживёт его с памятью о нём. Замолчали. Край крыши соседнего дома медленно обволакивает сиреневый туман. О чём люди здесь пригорюнились?
           — Темнеет…. Я обещал карлице погулять. —
           Тодди встаёт.
           — Идите, идите…. Я всё сказал. —
           Они идут по террасе. Карлица обернётся. Старик помашет ей рукой.
           — У старика никого нет? —
           — Есть дети. Но дети занимаются своими детьми, дети детей внуками. Так у всех бывает. Когда дети станут свободными, вспоминают о родителях, а их уже нет в их жизни. Не успели!—
           — Что не успели? —
           — Не успели быть рядом с родителями в старости. —
           — Я свободна от таких обязанностей. —
           Тодди заводит карлицу в квартиру со стороны террасы.
           — У меня, как и у тебя нет родителей. Работаем вместе. Что ещё? —
           Тодди, набирается духу и произносит запретные слова:
           — Ни один мужчина не захочет иметь от тебя детей. —
           Карлица выдёргивает руку из руки Тодди. К ней не пришло, а ворвалось желание уйти.
           — А у меня дефект, из — за которого, ни одна женщина не сможет зачать от меня ребёнка. —
           Тодди закрыл дверь за собой на террасу и прищемил сумерки. Сумерки тянулись к человеческому смятению духа, сгорая от любопытства. Сейчас они прилипли к оконному стеклу. Прозрачная штора приняла на себя их оттенок. Хельга и Тодди сквозь штору и стекло, сквозь сумерки смотрят на старика в кресле качалке.
           — Ты не можешь знать это наверняка. —
           — Я обследовался. Результат на руках. —
           — Ты можешь взять ребёнка на воспитание. —
           — Могу. Теперь и я это знаю. Ребёнку нужна мама. —
           — Есть много женщин неспособных родить ребёнка. —
           — И это я теперь знаю. —
           — Значит, не так всё страшно?! —
           — Да. Сегодня ясный день. Я узнал то, что знал, но не примерял на себя. Увидел горизонт, буду к нему идти, а дойти до него не возможно. Земля круглая. Идти надо всегда. —
           — После нас по земле к горизонту будут идти обретшие родителей дети, внуки. Мы вечные, потому что не можем дойти до горизонта. И земля вечная, потому что она круглая, и по ней вечно будут идти люди к своим целям. —
           Ликование от сделанного открытия бушует в груди молодых людей.
           — Пошли к горизонту, что мы сидим дома! —
           Карлица первая выходит из квартиры Тодди. Потом уже, у себя в квартире, она не сможет вспомнить, как выглядела его квартира.
           — Пошли. Закрою на замок квартиру. Пусть всё сказанное остается в ней и сбудется. —
           Карлице передалась таинственная значимость голоса Тодди.
           — Закрывай быстрее! —
           Тодди быстро проворачивает ключ.
           — Дай мне ключ. —
           — На. —
           Карлица с долей торжественности опускает ключ себе в карман. Ключ тяжёл и оттянул подкладку кармана. Она это чувствует.
           — Потом тебе дам поносить. —
           Обещает карлица и берёт парня за руку. Они выходят во двор, затем на улицу и идут по ней. Идущие навстречу люди, обращают на необычную пару внимание, улыбаются им.
           — Нам улыбаются, почему? —
           — Потому что мы идём к горизонту. —
           — Разве из них никто к нему не идёт? —
           — Мы это делаем впервые и потому наше рвение им очевидно. —
           Силуэты птиц на деревьях, сами деревья, словно карандашом обведены на темнеющем листе неба. Молодые люди садятся на лавочку в парке. Парк пустеет.
           — Простыть можно, долго сидеть не будем. —
           Предупреждает Тодди. Поднимают лица к небу, на них смотрят звёзды. Звёздам нравятся глаза на них смотрящие. Звёзды только и занимаются тем, что ловят восхищённые и влюблённые в себя взгляды людей. Вбирают в себя блеск их глаз и сияют в небе вечно, потому что на земле очень много людей, которые смотрят на звёзды. Не забывайте смотреть на звёзды.

           А вот в Москве звёзд не видно. Потому как много звёзд в обличье человеческом. Они блестят с афиш, с обложек газет и журналов. Людям некогда смотреть в небо, они следят за земными звёздами. Маша отложила женский журнал в сторону.
           — Интересно, как наша Хельга? —
           Вытягивается во весь рост под одеялом. Одеяло прохладное, с лёгкой влажностью. Отопительный сезон ещё не начался, и осень самовольно проникает в жилища человеческие и наводит в них свои порядки.
           — Хельга хоть и карлик, но я её не вижу карликом. —
           Сергей выходит из ванной комнаты и стоит в раздумьях.
           — Это потому что мы привыкли к её внешности, как бы смирились с ней. Первое впечатление всегда выдаёт в ней карлика. —
           — Может не снимать халат, а в нём и лечь спать, теплее будет. —
           — Здорово придумал! —
           Маша выскакивает из кровати и несётся в ванную. Надевает свой банный халат и этаким дедом морозом выходит из неё вперевалочку.
           — Как я вам? —
           — Сам такой. —
           — Нет, на мужчинах банный халат хорошо смотрится, а женщины в них становятся толстыми и бесформенными. —
           — Я знаю, как ты выглядишь на самом деле. —
           Девушка пытается лечь в банном халате под одеяло. Одеяло не скользит по её телу, а собирается буграми. Этакое нагромождение раздражает. Она трогает рукой своего мужчину и чувствует толстую ткань халата.
           — Нет, я так не хочу. Я тебя не чувствую. —
           — А ты потерпи, халат согреется, станет лучше. —
           — Не станет. Давай раздевайся, и я тоже разденусь. —
           — Мне хорошо в халате. —
           Маша замирает и обида, как те сумерки начинает закрадываться в душу. Мерзкая такая. Вот тварь! Так и караулит людей и при малейшем не совпадении настроения, втискивается меж ними. Маша лежит неподвижно и чувствует обиду у горла.

           Так бывает к сожалению! Когда день насыщен заботами, когда кто-то из двоих обронил необдуманное слово, когда душа просит одиночества, или потому, что просто осень навела свои порядки в комнате.
           — Значит в халате тебе хорошо, а со мной без халата будет плохо. —
           Сергей поворачивает голову на подушке. Их лица буквально рядом. Глаза в глаза, лица не увидать.
           — Что ты такое говоришь? —
           — Ты не со мной, ты в халате. —
           Обида перехватывает дыхание, девушка замолкает, и только глаза светятся от злости. Лучше пресекать женскую обиду на корню всегда. Вот один из способов:
           — Красоту твоего тела банный халат не спрячет. Я вижу тебя с закрытыми глазами. —
           Обида сконфузилась. Опять ей не удалось разжечь в людях скандальчик. Сергей обнимает Машу. Тело парня проворачивается в халате, узел от пояса давит в бок, одеяло на нём громоздиться горой.
           — Действительно неудобно. —
           Парень вскакивает и снимает халат. Поднимает одеяло с Машиного края кровати и буквально вытряхивает девушку из халата. Халаты падают один на один на пол. Обида прячется под кровать, и будет там дуться до следующей благоприятной ситуации.
Согрелись, полежали в молчании немного.
           — И не звонит…. —
           — Ты о Хельге? —
           — О ней. Почему в этой комнате морская тема? Дельфины, синий цвет…. Твой брат любил море? —
           — Стыдно сказать, но я не знаю. Судя по комнате, любил. А ты, что ты любишь? —
           — Тебя. Маму, папу, Мишку пытаюсь любить…. Этот дом люблю. Сережки, которые подарил брат. —
           — Он тебе не брат. —
           — А то я не знаю! Но дарил он серьги как брат сестре. Пусть им и будет. —
           На столике у кровати, под синим светильником в виде дельфина, загорелся экран сотового телефона. Резкое движение руки Сергея нечаянно сбрасывает телефон на пол. Тот начинает вибрировать и ползти по полу под кровать. Сергей вынужден встать и доставать телефон. Нечаянно включает громкую связь.
           — Алло! —
           — Сережа! Серёжа, это я Хельга. —
           Маша поспешно садится в кровати. Сергей присаживается с ней рядом.
           — Ты что так долго не звонила? —
           Кричит Маша. Знание того, что звонок издалека, из-за границы, невольно заставляет людей делать это.
           — Жила в доме матери Филиппа, неудобно было. Теперь живу отдельно в своей квартире. Потом, элементарно не знала, как и что набрать, что бы дозвонится до Москвы. У меня в гостях коллега по театру, он и помог вам дозвониться. Вы как сами? —
           — У нас всё хорошо, скучаем по тебе. —
           — Хельга! Что же это получается? До меня только дошло! Мы больше никогда не увидимся? —
           — Не говори так! Увидимся, но не скоро. —
           И что бы сменить тему:
           — Вам привет от Жерара! Мы сегодня вместе обедали у матери Филиппа. —
           С приветом карлица соврала, но пусть так и останется. Этим она дала понять своим друзьям, что может легко и свободно говорить о Жераре.
           — И что? И что? —
           Маша покрылась мурашками. Сергей накрывал одной рукой её одеялом, другой держал телефон.
           — Жерар просил у родителей Филиппа руку и сердце Ляли. —
           — И что? И что? —
           — Да отдали ему и, то и другое, тем более что всё это он давно прибрал к рукам. —
           — А ты-то, зачем в кругу родственников оказалась? —
           — Была настоятельно приглашена его матерью. Она столько для меня делает! Отказать было нельзя, хотя Филипп предлагал не ходить. —
           — Хоть один человек в здравом рассудке! Ты освоилась, привыкла уже? —
           — В быту да. У меня такая славная квартирка, такая красивая мебель, всё красивое, всё новое. Мать Филиппа подарила мне щенка. Карликовый шпиц, померанец. Беленький, беленький! —
           — Поцелуй его от меня! —
           Слышно как Хельга чмокает щенка. Тот повизгивает.
           — Что с работой? —
           — Тут всё не так просто. Вроде ходишь в театр каждый день, уже освоилась, а попробовала встать посередине сцены, когда никого не было, даже рот не смогла открыть, что бы произнести хотя бы одну фразу. Филипп требует делать это у зеркала. Впрочем, я и это пробовала! Начинаю смеяться над собой, или хуже того, ненавижу себя. Вижу себя в зеркале полной идиоткой. —
           — Наверное, так со всеми бывает в начале. Пройдёт! У тебя обязательно всё получится.—
           — Хочется верить. Мне тут подсказывают, что Филипп, всё равно заставит это сделать.—
           — У подсказки мужской голос. —
           — И удивительные глаза. Потрясающие! —
           — Так говорят о женщинах. —
           Вклинивается в разговор Сергей.
           — Хельга приукрашивает. Я маленького роста, низкий лоб, непропорциональное тело и те самые глаза, про которые, вам только что рассказывали. —
           Телефон в руках Сергея заговорил мужским голосом. Сергей и Маша переглянулись. Сергей пожал плечами.
           — Меня зовут Сергей. Рад, что Хельга не одна. —
           — Меня зовут Тодди. —
           — Вы собираетесь жить вместе? —
           — Я собираюсь. Она ещё не знает об этом. —
           Сергей весь заёрзал на кровати.
           — И как Хельга реагирует на сказанное вами сейчас? —
           — Разглядывает меня. —
           — Сказать ничего не хочет? —
           — Спокойной ночи! Теперь я знаю, как набирать Москву и буду звонить вам. —
           Перебивает мужской голос карлицы.
           — Будем ждать. —
           Экран телефона потух. В темноте Сергей и Маша думают о карлице.
           — Кажется у неё всё в порядке. А что не получается, так научит Филипп. —
           Заговорил Сергей.
           — Она будет жить с карликом? Ты так понял? —
           — Вполне возможно, если в спектакле главная героиня карлица, значит, могут быть задействованы другие карлики. —
           — Может это и выход для неё. Хотя она не собиралась соединять судьбу с карликом. —
           Молодые люди замолчали. Им есть о чём подумать перед сном.

           Мой в отсутствие человеческой мамочки скулил, ел и спал. Просыпался, снова скулил, ел и снова спал. Так он и дождался её прихода. Скатился с кровати и бросился под ноги. Рядом показалась ещё одна пара ног. Но из этих двух пар человеческих ног, он мог безошибочно определить ноги мамы. Поэтому он сразу же привалился к ногам Хельги. Чужая пара ног присела и протянула к нему волосатую руку. Для приличия Мой лизнул её. Ощущение языком волосатости, ему понравилось. Он продолжил лизать, прикрыв от удовольствия глаза.
           — Голодный? —
           — Нет. Ласковый. —
           Тодди огляделся.
           — Хорошо живёшь. —
           — Это всё Филипп и его мама. —
           — Ты их заботу о себе не возноси до небес. Филипп решает проблемы каждого из его труппы, если его попросили, или узнал сам. Некоторые барышни, не разобравшись, влюблялись сразу после первого соития и, долго потом удивлялись, почему нет развития отношений. Начинали выяснять причины, которых нет и быть не могло. —
           — Что потом было? —
           — Да ничего особенного. Сами догадывались, или кто ни будь, как я сейчас, объяснял им.—

           Хельга накладывает еду щенку. Включает электрический чайник. Мололые люди гуляли в осени, и горячий напиток был сейчас, кстати, тем более что десерт в коробке ждал своей участи. Тодди догадался и пресёк попытку карлицы встать на табуретку и открыть навесной шкаф.
           — Чашки достать? Сахарницу? —
           — Да. —
           Он достал перечисленные предметы.
           — Я сварю себе кофе. Ты утром варила кофе? Почему не вымыла кофеварку? —
           — Не до этого было. Атаковала русская соседка. Мне повезло, я живу в доме, где снимают квартиры жильцы из России. —
           — Я знаю об этом квартале. —
           Звонят в дверь. Тодди смотрит на часы, но комментарий, ни каких не делает.
           — Это она, однозначно! Моя соседка. —
           Поясняет Хельга.
           — Тебя нет дома. —
           Даёт совет Тодди.
           — Она слышала нас, когда мы пришли. —
           Хельга идёт к двери. Тодди остаётся на кухне варить кофе.
           — Это я…. Ну, как? Что твои любовники? Не передрались? Впрочем, здесь так не водится, это не Россия. —
           Соседка усаживается на диванчик, поджимает под себя ноги. Хельге не нравится, что соседка сделала это не снимая тапок, в которых шла по общему коридору.
           — Просто млею от твоей мебели. Её купили для тебя насовсем, или потом заберут? —
           — Сама оставлю. —
           — Ну и дурра…. Так что там было? Как вели себя твои мужчины? Ты кофе варила? —
           Соседка нюхает воздух в комнате.
           — Кофе сварил я, но не знал, что вы придёте, так что разолью вам, на две чашки, а себе сварю новый. —
           Тодди вышел из кухни. Соседка повернулась всем телом на мужской голос. Женщина разглядывает мужчину необыкновенной внешности, а руки её живут сами по себе, взъерошили волосы, убрали лишние пряди за ушки, якобы поправили воротник халатика, при этом незаметно расстегнули верхнюю пуговицу.
           — Тодди. —
           Представился он. Взял руку женщины, замер, ожидая ответа. Та прилипла к его глазам, своими глазами. Ни маленький рост, ни приплюснутая голова, ни двух дневная щетина, не имели никакого значения. Только глаза и удивительно красивые руки. У женщины сладко заныло под грудью. Она выпростала из-под себя ноги, даже встать хотела, но Тодди мягко усадил её обратно.
           — Я друг Хельги. Тодди. —
           Пришлось повториться парню.
           — Люба. Любовь значит. —
           Тодди выпрямился.
           — Хельга, в твой дом пришла любовь. Очень нарицательно. Прошу на кухню, вас ждёт необыкновенный десерт. —
           — Не ем после шести. —
           Жеманничает соседка, но подчиняется и идёт за Тодди.

           Улыбнитесь на улице Рима понравившемуся вам мужчине. Не пожалеете! И ничего плохого с вами не произойдёт. Вас одарят лучезарной улыбкой, вы услышите незабываемые комплементы и добрые пожелания. Вы увезёте их с собой и, вспоминая потом незнакомого итальянца, будете улыбаться искренне, тепло, как улыбались в ответ на его улыбку.
Тодди возвращается за карлицей. Так же как и соседку уводит на кухню и усаживает на стул. Разливает кофе. Смотрит на дно кофе варки и выходит из кухни.
           — Тодди один из двух твоих мужчин? Какой притягательный! Меня всю свело от его глаз. —
           Соседка ерошит волосы, лизнула пальчик и пригладила брови.
           — На мне всё дыбом встало! —
           Её передёрнуло всю, и она поежилась.
           — Нет. Мы работаем вместе и гуляли сегодня вместе. —
           — Это третий!? —
           Карлица виновато пожимает плечами. Входит Тодди засыпает кофе, наливает воду в гейзерную кофе варку и ставит на плиту. Достаёт пирожные в кружевных корзиночках, выкладывает на плоскую тарелку.
           — Десерт упаковала мама Филиппа. —
           Специально, что бы достать соседку поясняет Хельга и начинает понимать, что соседку заводит Тодди. От чего же у карлиуы нет такой реакции?

           Глупая карлица! Ты же влюблена в Жерара. Ты влюблена в Филиппа. Да и в Тодди ты немножко влюблена. Чуть, чуть. Вот только влюблённость придушена, комплексами, сомнениями, предательством, сравнениями себя с другими, переездами из страны в страну, и многим ещё чем. Слово предательство, неуютное слово, и если такое произошло, пострадавших двое. Предавший, так не считает. Его накрыла с головой новая любовь. Любовь не спрашивается, не предупреждает, приходит и всё. Что есть предательство? Если человека оставляет другой человек в момент общего несчастья, болезни и немощности, то это предательство во всей его красе. Во всех других случаях предательство можно подать под любым соусом, каким желаете.
           — Всё для меня? Могу взять любое? —
           Воркует над десертом Любовь, бросая на Тодди томные взгляды.
Хельга наблюдает за ужимками соседки. С той произошли перемены. Заалели щёки, она покусывает губы, перекладывает ногу на ногу, одёргивает вниз халатик на груди и не отрывает глаз от Тодди.
           — Может мне накинуть на неё покрывало? —
           — Зачем? —
           Тодди поворачивается к Хельге.
           — Из шкурки своей, боюсь, выскочит. —
           Отвечает карлица.
           — Кто? —
           Соседка надкусила пирожное и чуть, чуть пришла в себя, потому что Тодди отвернулся от неё.
           — Щенок мёрзнет. —
           Объяснила свои слова Хельга.
           — Так пойди, позаботься о нём. —
           Распорядилась соседка.
           — Тодди, отнеси Моя в кровать. —
           Хельга протягивает щенка Тодди. Тодди забирает собаку и выходит.
           — Напомни ему о туалете. —
           Говорит в след карлица.
           — Как? —
           Доносится из комнаты.
           — Просто посади в горшок, он на террасе стоит. —
           — Боже! Тодди тебя слушается! Те двое? Что они? —
           Соседка косит глазом над своей тарелкой в сторону Хельги, старается не крошить, откусывая от пирожного.
           — Один подарил серьги золотые с жемчугом и карточку банковскую с деньгами. —

           Это был чистый и глубокий нокаут для Любы. Люба перестала жевать, выложила изо рта не дожёванный кусочек пирожного прямо себе в ладонь. С ладони стряхнула в тарелку. Вытерла руки о халат, потрогала серьги на ушах карлицы.
           — Что бы и мне так жить! Пойду я…. Голова разболелась. Завтра зайду обязательно. —
           — Заходи. —
           — Тодди у тебя останется? —
           — Пока не решила. —
           Люба разглядывает карлицу, болтающую ногами на стуле.
           — Всё…. Я ухожу. —
           Дверь за собой соседка прикрыла тихо. Улетучилась неуёмная женская энергия и аппетит пропал.
           — Вот так-то великанша! —
           Зло поселилось в Хельге. Уже который раз, она замечала за собой такое.
           — Ушла? —
           Вернулся с террасы Тодди.
           — А ты расстроился? —
           — Наоборот. Рад, что мы снова одни. —
Тодди совсем не обратил внимания на то, что Хельга спрашивала его с ядовитой интонацией в голосе. Он налил себе остывшего кофе. С удовольствием сделал глоток. Потом убрал в мойку чашку и тарелку соседки. Придвинул свой стул вплотную к стулу карлицы. Плечом прижался к её плечу.
           — Без соседки лучше. —
           — Лучше. Ты всегда так вьёшься возле красивых женщин? —
           — Всегда. Я ухаживаю за ними. —
           — Мне надо будет к этому привыкнуть. —
           — Я помогу тебе в этом. —
           — Как? —
           — Уменьшу ухаживания или вовсе исключу. —
           Их головы соприкасаются. Они ласково трутся лбами. У обоих лбы непонятной формы.
           — Помоги мне позвонить в Москву друзьям, я не умею. —
           — Напиши номер. —
           Хельга пишет на рекламном буклете Московский номер своих друзей.
Потом они будут говорить с ними, и мы об этом уже знаем.
           — Кто они тебе? —
           — Друзья. —
           — Старинные? —
           — Нет. Познакомилась в июле месяца этого года. Ощущение, что знаю всю жизнь. —
           — У меня сейчас такое же ощущение по отношению к тебе. —
           Тодди смотрит на часы.
           — Я пойду. Для первого свидания, я задержался у тебя до не приличия. —
           — Ты предлагал мне гулять. Теперь утверждаешь, что это свидание. —
           — Утверждаю. Хочу утвердиться в твоём сознании в качестве жениха. —

           Второй раз в жизни карлицы события вот такого характера развиваются стремительно. Она смотрит на Тодди, мысленно ставит рядом Жерара. Небо и земля! Встаёт, берёт Тодди за руку и ведёт за собой. Они идут мимо шкафа с зеркалом. Карлица и глазом в его сторону не повела.
           — Не люблю зеркала. Не люблю своё отражение в них. —
           Тодди распрямился, он с помощью ложки обувался.
           — Устал от сегодняшнего дня, но усталость приятная. Как после массажа. Давай дружить! Я не пьющий, одинокий, добрый. Станем жить вместе, станем вдвоём творить добро по отношению, ещё к кому ни будь. —
           — Жить вместе обязательно? —
           — Думаю да. Лет мне много уже. Квартира есть. Работа тоже. —
           — Спокойной ночи Тодди! —
           — Да уж…. Спать, спать и спать…. —
           — Я с Моем сплю. —
           — Оставьте немного места для меня. Мысленно буду с вами. —
           — Нам и двигаться не придётся. Места занимаем мало. —

           Они стоят напротив друг друга. Она смотрит на его обувь. Он на её макушку. Почему?
Потому что, говоря даже такие, правильные и добрые вещи, смущение приходит к каждому. Уже открыта дверь, уже Тодди стоит в общем коридоре.
           — Ты прав Тодди. Спешить делать добро надо всегда. У карликов не такой длинный век, как у обычных людей. —
           Тодди болезненно рванулся душой, но жалеть карлицу не стал.
           — До свидания. —
           И ушёл.

           Карлица, не потеряв ещё ощущение новизны дома, с царственной осанкой закрывает за парнем дверь. С царственной осанкой идёт на кухню, что бы привести её в порядок. С царственной осанкой делает это. С царственной осанкой посещает ванную комнату. Переодевается. Тушит свет и ложится в постель. Двигает к себе плотнее свёрток из белого банного полотенца, внутри которого спит Мой и замирает, насыщаясь новизной во всём и вокруг, и в себе самой, и в предстоящем будущем. Мысли роем окружают её. Всякие. Жерар! У него с ней всё кончено. У неё с ним, кажется тоже. Жерар сдал её с рук на руки Филиппу. Филипп хочет передать её Тодди. Зачем и почему? Тодди! Наговорил всего и сразу. В чём-то она с ним согласна. Завтра воскресенье. Спать карлица может до обеда.
           — Позвоню завтра Павлу. Даже отчества его не знаю и фамилию. Какая жалость! —
           На этом мысли карлицы прекратились. Человек заснул под тихие удары осеннего дождя о подоконник.

           Дождь шёл всю ночь. Картинка за окнами полиняла. Цвета осени стали походить на чёрно белую фотографию, пожелтевшую от времени. Влажность в домах у людей повысилась. Кто как может с ней борется. Кто-то кондиционер включает на осушение, кто-то конфорки газовые на плите зажёг. Не знаю, как с этим обстоят дела в Италии осенью, потому и рассказываю о том, что в таких случаях делают люди в России. Спят люди по утрам в такую погоду долго везде.

           Огромное тело Семёна Фёдоровича не шевелилось, и не храпело. Филипп доволен этим фактом. Выходной ведь. В театр сегодня пойдёт с Семёном и Хельгу прихватит, но это после того как выспится. Пусть карлица привыкает к сцене! Пусть учится говорить с неё и смотреть в зал никого, не видя при этом, чуть выше голов предполагаемых сидящих в нём зрителей. К свету привыкает пусть, к эху, к пыли….. Он укрылся тёплым, почти живым одеялом. Хорошо! Спали то всего ничего! Работали почти до утра. Как среагирует мама Агата на то, что факты её жизни с измененными именами войдут в сценарий? Необходимо убыстрить отъезд Павла из Италии. В Москве поместить его в медицинское заведение долечиваться. Хельга?! Как она провела вечер, с коротышкой Тодди? Ох у него и глаза! Глазище! Гипноз! Тодди и Хельха меж собой схожи. Оба несуразные. Вопросы закончиись,Филипп заснул.

           Проснулся Семён. Кряхтя и охая, озирая комнату и тусклый свет, падающий между ставнями на окнах, вылез из постельной берлоги. Не смог определить время. Настенных или настольных часов в комнате не было. Их нет во всей квартире. Телефон, поди, сыщи в ворохе бумаг! Он собрался тосковать по поводу того, что не имеет часов, как кисейная барышня, да и серое утро к этому располагало, но жизненные потребности организма заставили толстяка отложить это на потом и он тяжело пошлёпал голыми ногами по полу в сторону туалета. Сидя на унитазе, снова вернулся к этой теме. Вот почему он, не имеет часов!? И почему Филипп не купит натуральные ковры и не разложит их по квартире? Разбросал куски овечьей шкуры! На них ступить боишься, они же движутся по полу! А ещё, Семён хочет кресло. И приглядел уже кресло в мебельном салоне. Кресло висячее, прямо от потолка, в форме осиного гнезда. Ему там будет удобно. Он знает это, он чувствует, что будет так. Кокон кресла будет хранить в себе его мысли, и он будет успевать их записывать сидя в нём. Сегодня Семёну приснилась полицейский Роза. Роза заставляла Семёна сосать леденец, и её правую грудь попеременно. Проснулся весь в липком поту и пришёл в ужас от увиденной картинки.
           — Фу! Какая гадость…. —
           Произносит Семён вслух и слышит реакцию на своё возмущение за дверью.
           — Тебе что, своё собственное дерьмо не нравится? —
           Семён вздрогнул, но потом понял, что это Филипп проснулся и подошёл к туалетной комнате. Семён вспоминает вчерашний разговор с Филиппом о его будущем.
           — О какой женщине ты говорил вчера? —
           Спрашивает Семён Филиппа.
           — О какой? —
           Вопросом на вопрос отвечает Филипп и сторонится, пропуская Семёна.
           — Ну, той…. Которой бы ты смог меня отдать. Пухленькой, миленькой и вкусно готовящей. —
           — Ах, ты об этом! —
           Филипп закрывает за другом дверь.
           — Я по маленькому ходил…. —
           Начинает обижаться Семён.
           — А ты поплачь вместе с дождём! —
           Видя настроение друга, советуем Филипп.
           — Вот, откуда у тебя столько энергии? Даже в такое серое утро! —
           Семён семенит рядом с другом по комнате и удивляется.
           — И почему ты такой тёплый, а я весь холодный? Ты вампир Филипп, наверное. —
           — Я не растрачиваю свою энергию на всяких треножных полицейских! —
           Семён чего-то испугался.
           — Почему треножных? У Розы, как у всех две ноги. —
           Большой ребёнок заглядывает в лицо Филиппа. Ребёнок испуган и напряжён.
           — Расслабься! Я имею в виду резиновую дубинку. —
           — Ты жестокий, Филя! —
           — Вот те раз! То тёплый, то жестокий! —
           У Семёна меняется лицо. Плохой признак.
           — Чувствую нутром, тебе чего-то хочется. Что тебе купить? —
           Филипп попал в яблочко. Как обрадовался Семён этому! Глаза засветились, весь он размяк и подпрыгнул, что бы чмокнуть Филиппа в щёку.
           — Ты сделаешь мне большое одолжение, если не будешь дуться, а станешь прямо говорить всякий раз, что тебе не хватает для полного счастья. Я не знаток женских сердец в тонкостях. Но сейчас тебе что-то очень хочется? Определённо! —
           Филипп говорил всё это и метал из холодильника на стол продукты для завтрака. Он так пристрастился в Москве к яичнице с салом и луком, и отварным картофелем, что мог делать это блюдо у себя дома, каждый день по утрам. Крестьянский завтрак называется сие блюдо в ресторанах Москвы. Семён, со счастливым лицом и очаровательной улыбкой не принимал участия в приготовлении завтрака.
           — Почто молчим? —
           А друг, засомневался, в собственных желаниях. Никак не мог определить, что ему больше хочется, часы или кресло висюльку. О коврах, он и думать уже забыл.
           — Я мечтаю о кресле. Мы его видели с тобой в мебельном салоне. Ты ещё в него садился и раскачивался. Так хочется, сидеть в нём, писать и болтать ногами в воздухе! Ещё у меня нет часов…. —
           — Давно хочешь? —
           — Проснулся сегодня утром и снова захотел. Думал, забыл, а оказывается, что не забыл.—
           — Зачем забывать о хорошем. Нельзя забывать о хорошем. —
           Благодушно рассуждает Филипп. Семён захлопал в ладоши.
 — С одним условием! Если твоё осиное гнездо не впишется в общий интерьер, выберешь себе что-то другое. —
           — Согласен! Согласен! Оно впишется! Что тебе порезать, лук или картошку? —
           — Почему не сало? —
           — Филя! Оно же, как живое под рукой! —
           Филипп любуется другом. Филипп обожает его полу женские приколы, и до сих пор не может объяснить много полярность Семёна в амурных делах.
           — Я знаю, почему у меня нет постоянной женщины! Потому что, ни одна из них, не обладает той нежностью, что есть у тебя Семён. —
           — Спасибо, Филя! Возможно ты так же являешься причиной моего дисбаланса в любовных утехах. —
           Филипп ставит на плиту сковороду с мелко нарезанным салом.
           — Садись и режь картошку. —
           Семён поспешно исполняет приказ друга. Только он взялся за нож, как следует другой приказ.
           — Почему ты без тапок? Пойди и надень их. —
           Семён, тряся жировыми складками на бёдрах, убегает за тапками. Возвращается, и как послушная, послушная школьница, прилежно режет отварную картофелину, изредка бросая ласковые взгляды на своего покровителя. Сковорода заскворчала растопленным салом. Филипп выложил в неё нарезанные овощи, прикрутил огонь. Сел за стол, положил подбородок на скрещенные руки и уставился на Семёна.
           — Мне бить яйца? —
           Семён терпеть не мог такой взгляд Филиппа.
           — Сейчас будет учить. —
           Подумал и угадал.
           — Семён! Ты мой лучший друг. Ты талантливый человек. Ты добрый и порядочный. Тебе много уже лет. Тебе надо иметь свой дом и человека в нём, такого же, как ты, только женского пола. Это не значит, что ты должен собрать сейчас вещи и идти куда-то и искать такую женщину. В перспективе, в недалёком будущем, ты дожжен видеть это, и начинать думать и желать этого. Кроме меня, никто тебе об этом не скажет. Работы у нас с тобой, непочатый край! А закончим эту работу, начнём другую! Но и мне и тебе нужен дом с женщиной, с детьми от неё, с кошкой, или с собакой и…. —
           Филипп обвёл рукой кухню.
           — И прочей белибердой, но жизненно необходимой. —
           — Повторяю! И мне и тебе, придётся об этом думать и планировать на будущее. Ближайшее! Попугай и тот принял самочку. Его не видно и не слышно. Он с ней. —
           Филипп поднялся со стула и вылил яйца на поджаренные на сале овощи. Сковорода взорвалась шипением и тут же стихла. Филипп накрыл её крышкой и выключил плиту.
           — Мне страшно, даже думать об этом. —
           Пожаловался Семён.
           — После того, что с тобой творила великанша полицейский, бояться нормальных отношений с нормальной женщиной не стоит. —
           — Но смогу ли я быть нормальным? —
           — Сможешь! В этом я уверен. Ты Семён стареешь. И уже скоро, твой желудок не сможет переваривать «остренькое». Ты меня понял? —
           Семён загрустил и даже поставленная перед ним горячая, и так же горячо любимая еда, не отвлекла его от грустных мыслей.
           — О чём думаешь? —
           — Я не могу спать с кем-то. Мне нравится, когда они уходят к себе домой после. —
           — Ты же спишь у меня. Мы ходим в один туалет, смотрим один телевизор, едим за одним столом. —
           — Ты, это ты. Они, всегда будут они. —
           — Отберу тарелку! —
           — Да ем я уже…. —
           Семён взял в руки вилку.
           — Мы хорошо с тобой вчера поработали. Купим тебе кресло…. —
           — И часы…. —
           Вырывается у Семёна.
Филипп с укором смотрит на друга.
           — Сначала кресло. —
           — Конечно. —
           Берёт себя в руки Семён, старательно разжёвывая пищу.
           — Хельгу поставим сегодня на сцену, мы будем зрителями в зале. —
           — Хельге ты не советуешь жить с кем-то…. —
           — Семён! Что ты несёшь? Она ребёнок! —
           — Моя мать была младше её на два года и имела уже меня, и кто-то собирался на ней жениться. —
           — Что ты так смотришь? Я, что ли? Ах, тогда…. Так я имел в виду оказать помощь в переезде из Москвы в Италию. —
           Филипп замолчал, вздохнул, покачал головой.
           — Карлице не нужна семья. Она сама об этом говорила и так считаю. —
           — Так не правильно же это! —
           Возражает Филиппу Семён.
           — Не правильно. Согласен. Семья это глпвное, предполагает детей. Плодить на свет карликов ненужных социуму, участь не завидная. И хорошо, что Хельга сама пришла к такому выводу. Господи! Надо же ещё заняться Павлом и его переездом! —
           — Передай эти обязанности отцу. —
           Филипп раздосадован заявлением друга.
           — Как ты себе это представляешь? Муж заботится о любовнике собственной жены! —
           — Ну, делал же он вид, что ничего не знает и не замечает столько лет! Пусть и сейчас поддерживается этой версии. —
           Филипп думает.
           — Может ты и прав. —
           Филипп разливает кофе по чашкам. Легко и непринуждённо ухаживает за другом.
           — Вы замечательные и интересные люди! Ты и твоя семья. Вам не скучно жить! Большая удача, что я встретил вас в своей жизни. —
           — Семён! Ты тоже мне нужен! Я не представляю себя без тебя. И давай, наконец, перестанем, объясняться в любви друг другу. Что пасмурная погода делает! —
           — Я и не в пасмурную…. —
           — Перестань! Ступай, прибери свою берлогу, а я тут приберусь. —

           Звонят в дверь. Семён, мгновенно превращается в Семёна Фёдоровича и степенно направляется к двери. По дороге, увидев на диване свой или Филиппа носок, хватает его и засовывает в карман широких трикотажных шаровар.
           — Хельга! Здравствуй! —
           В кухне что-то падает, гремит, из неё вылетает Филипп со словами:
           — Что случилось? —
           — Здравствуй Филипп! Здравствуй Семён! —
           — Так что у тебя случилось? —
           — Захотела к вам. День хмурый и я стала такой же. —
           — Мы сами собирались тебе звонить. Семёну нужно кресло купить, а потом в театр. Согласна? —
           — И часы…. —
           Подсказывает Семён.
Филипп качает головой.
           — Следующий раз часы. —
           Семён вздыхает.
           — Мне будет их не хватать! Я буду чувствовать, что их нет на руке. Меня это будет отвлекать от работы и расстраивать. —
           Семён трясёт рукой, дрыгает ногой, но замечает удивлённый взгляд карлицы и прекращает свои манипуляции.
           — Как дам сейчас! —
           Филипп полушутя, полу серьёзно, замахивается рукой на толстяка.
           — Мне можно пройти? —
           Подаёт голос Хельга.
Одновременно двое друзей кидаются к гостье, снимают пальто, шарф, вешают всё в шкаф.
           — У вас вкусно пахнет. —
           Хельга водит носиком по сторонам.
           — Сейчас продублируем наш завтрак для тебя. —
           Обещает Филипп и направляется в кухню, взяв карлицу за руку, уводит её за собой.

           Толстяк стоит у двери. Он собирается ревновать друга к карлице, но вспомнив, скольких актёров он вот так, же водил за руку по сцене, по театру, по врачам, по каким-то инстанциям, решая их проблемы, передумал. Пошёл прибирать постель. После сытого завтрака, настроение толстяка не было уже таким пасмурным, да и предвкушение покупки нового кресла внесло свою лепту. В спальне кровать Филиппа прибрана, и берлога Семёна, живописно смотрелась на фоне аскетического облика всей комнаты. И эта живописность потянула толстяка к себе, или в себя, и незамедлительно он оказался в ней. Укрылся одеялом. Подышал под ним в темноте и затих, представив себя сидящим в кресле коконе, а вокруг мысли, мысли, и он с серьёзным лицом творца укладывает их на бумагу.

           Кухонная сковорода была счастлива вновь служить хозяину. Она вытерпела быстрое мытьё и наполнилась кусочками сала.
           — Два яйца или три? —
           — Одно. —
           — Два. —
           — Хорошо. —
           — Как Тодди? Не приставал к тебе? —
           — Нет. Зато приставали к нему. Тодди восхитил русскую соседку. —
           — Ты подружилась с соседкой? —
           — Скорее она со мной. —
           — Тодди всегда производит сногсшибательный эффект на женщин. Он своими глазами фарширует любые другие глаза на него смотрящие. —
           Карлица внимательно слушает.
           — Я хочу сказать, что у Тодди удивительно красивые глаза. —
           Поясняет Филипп.
           — Он весь собран в своих глазах, и если ты однажды посмотрел в его глаза, то всё остальное в этом человеке тебе будет не важным. —
           Карлица попробовала вспомнить лицо Тодди. Всплыли в памяти глаза. Глаза грели, словно солнышко, даже в памяти. Сквозь два солнышка, карлица смотрела на продолжающего говорить Филиппа. Тот вдохновенно пел оду глазам Тодди.
           — Теперь я знаю точно, какие глаза должны быть у женщины, что бы понравиться тебе.—
           Сделала вывод из всего услышанного и увиденного карлица.
           — Ну и какие? —
           — Как у Тодди. У Тодди душа через глаза смотрит на мир. —
           Глаза карлица продолжают разглядывать Тодди сквозь Филиппа. Карлица думает и озвучивает мысли вслух.
           — Твоя женщина Филипп, старше тебя и у неё дети. Она уставшая от жизненных неудач и злая, по-бабьи злая. Но этот твоя женщина, уставшая и злая. Весь фокус заключается в том, что ты пройдёшь мимо неё, потому что её глаза будут потухшие, в ней вообще ничего интересного, цепляющего твои фантазии не будет. То, чего у неё нет, всё это есть с избытком у тебя. Ты не поделишься с ней этим. —
           Филипп, прикованный словами карлицы, как на сеансе всевидящей, сидел смирно, смотрел и слушал. А та, говорила ровно, отрешённо, как бы для самой себя, ведь её никто об этом не спрашивал.
           — Предназначение твоё Филипп в том и состоит, чтобы отдать этой женщине толику своих эмоций, поделится с ней жизненной силой. У тебя это бы получилось обязательно. Ты много создал образов на сцене. Это твоя работа, любимая работа…. Но ты просто пройдёшь мимо. —
           Сзади них стоял и строчил в блокноте Семён Фёдорович.
           — Явился, не запылился! Ты слышал Семён? —
           — Слышал ли я? Я уже записал всё это для памяти. —
           — Мы кого с тобой вывезли из России? Она у нас всевидящая? Нет, я без шуток…. Что это было? Ты предсказывала и одновременно угрожала мне? —
           — А где ты был? —
           Филипп уставился злыми глазами на Семёна.
           — Я вздремнул немного, вернулся, и как знал, что надо взять свой блокнот. —

           Карлица увидела то, что лежит на самом виду. Это Филиппа увлекающегося, не терпящего ничего и никого, что идёт в разрез его увлечений. Филиппа, не выносящего уныния. Человека, который скорее согласится искусственно создать яркость, солнечность, теплоту, чем переносить отсутствие всего этого. Его нетерпимость чьей-то душевной лености, требующего повиновения чужой воли, выливалась, сею же секунду на обладателя всего этого, когда как буквально через час, или на другой день он мог проанализировать поступки человека, и найти им оправдания и пожалеть даже. Но всё равно, первой и чуть ли не мгновенной реакцией Филиппа будет именно нетерпимость, к вышеуказанным качествам. Взять его рассуждения о глазах Тодди. Пустые, равнодушные глаза, никогда не привлекут Филиппа, и не заставят смотреть в лицо человека обладающего такими глазами. Это как умная собака, когда к ней приближается человек с елейным лицом и голосом, и вроде бы ничего плохого этот человек не делает, а собака отводит глаза, воротит морду и не берёт предложенного угощения.
Филипп взял тарелку, наложил в неё горячей еды со сковороды и понёс к столу.
           — Так вот, какого ты мнения обо мне? —
           Филипп сел и раскачивает на ноге тапок.
           — Разве кто-то сказал о тебе плохо? —
           Забеспокоился о покупке нового кресла Семён.
           — Мнение твоё обо мне тяжёлое. Куда его теперь деть, куда положить прикажете! —
           — В долгий ящик. У тебя сейчас много работы. Ты слишком занят. —
           Отвечает карлица.
           — У Филиппа так всегда. За этим спектаклем последует другой спектакль. Личную жизнь Филипп будет откладывать на потом, потом снова на потом, или красть её у кого-то в пыльных закоулках театра. Я ни чем не отличаюсь от Филиппа. —
           Семён Фёдорович тяжело вздохнул, нехотя встал и добавил в высокий стакан с соком немного кипятка из чайника. Сок был из холодильника, ему надо было согреться. Поставил стакан перед карлицей.
           — Отличаешься весом. В первую очередь. —
           Съязвил Филипп.
           — Ты жестокий сегодня…. —
           Семён отвернул лицо к окну.
           — День сегодня такой пасмурный…. Тянет на откровения всех. Один признаётся в своих тайных и меркантильных желаниях с утра, вторая пришла, и вещать вздумала. —
           Продолжил беситься Филипп.
           — Семён Фёдорович вечный ребёнок. Душевный и большой. Не сердись на него Филипп. Семён Фёдорович старше тебя, но ты Филипп, ему как отец. —
           — Точно подмечено. Мне всегда хочется отвесить ему подзатыльник. —
           Обрадовался Филипп.
           — Выходит у меня есть право делать это! —
           Семён на всякий случай встал из-за стола и отошёл, якобы за белым хлебом.

           У Филиппа много дел. Необходимо позвонить матери, назначить встречу отцу и переговорить о Павле. Не забыть о сестре, и придумать гостям какое ни-будь развлечение. Её жених гость в доме. Гостей развлекают. Мама под наблюдением врачей, отец занят мамой. Остаётся он, для этих развлекательных целей. Сегодня воскресенье, значит делать сюрприз, для гостя надо сегодня. Звонок сестре ничего такого не дал. Хохотушка Ляля отказалась, от каких либо мероприятий. Они сами с усами и могут себя развлечь. Они просто погуляют по Риму. Этого будет достаточно, чтобы наполниться впечатлениями, развлечься и даже устать от всего этого. На этом и решили. Отец так же отказался от встречи, потому что он практически переселился в палату к маме. Был с нею весь световой день, а ночевать они уезжали домой. Отец спросил о теме предполагаемого разговора. Узнав о ней, ещё раз удивил сына, сказав, что всё возьмёт на себя. Чем меньше людей будет во всём этом участвовать, тем меньше шансов, что кто-то узнает об их благотворительной афёре. Остался звонок матери.
           — Сын! Здравствуй! Серый день, а настроение моё радужное. Как ты? Как наша подопечная? Как её собака и Семён? —
           Сын слушал голос матери и ждал мгновения, когда можно будет вставить слово.
           — Папа со мной, но сейчас он вышел из палаты, что бы поговорить с кем-то по телефону. Хельга замечательно вела себя при встрече с Жераром. Как я боялась скандала! Как я не люблю скандалы! Как интересны скандалы! Папа купил для меня прелестные золотые вещицы. Как раз для моего возраста. Мне очень и очень они подходят! Сейчас я их держу в руках. Тебе обязательно они понравятся. Правда, меня смущают размеры. Но я женщина не маленькая! —
           Агата на секунду умолкает.
           — Что ты молчишь сынок?! —
           — Я тебя слушаю. Мама, если подарок отца на тебя так подействовал, готов потратить не меньшую сумму на такие эффективные средства лечения. —
           — Я просто женщина, сын…. —
           — Ты лучшая женщина Рима, мама! —
           — Ты лучший сын, всех матерей Рима! —
           И тут же:
           — Каким своевременным оказался твой подарок Хельге! Я видела, как она вышла из комнаты с Лялей. Серьги сами за себя и неё говорили Жерару, что она не одна, что она с мужчиной. Своим подарком ты разрядил обстановку за столом. —
           — Я конечно не против, того эффекта, о котором ты говоришь мама, но такой цели у меня небыло. Хотел доставить радость карлицуе. Ей было не сладко. —
           Агата помолчала. Видимо обдумывала слова сына.
           — Я что-то сказала не то сын? —
           — Ты сказала, что я, своим подарком дал понять присутствующим, что я мужчина карлицы. Это не так мама. —
           — Поверь сын! Завтра об этом никто и не вспомнит. —
           — Не жалею о своём поступке. —
           — Когда же какая ни будь женщина, увлечёт тебя?! Когда? —
           — О чём ты спрашиваешь, мама!? Это происходит, не один раз в неделю. —
           — Зачем ты так истязаешь себя? Это не вредно для здоровья? —
           — В моём возрасте, нет. —
           — Ты точно знаешь? —
           — Точно. —
           — А кто она? —
           — Мама! Ты о ком? —
           — О женщине, о женщинах…. Ну хотя бы последняя, кто она!? —
           — Три дня назад я целовался с карлицей в твоём доме. Взасос…. —
           — Зачем? —
           Перед глазами Филиппа возникло лицо матери с поджатыми губами.
           — Мама! Зачем люди целуются? —
           — Это прелюдия сын. —
           — Нет! Нет! И нет мама! В мыслях даже не было! Вот я тебя целую, потому что люблю. Карлицу я люблю, даже ревную как тебя, например к Семёну. —
           — Но при этом при всём сын, мы с тобой не целуемся, как ты сказал в засос! И Семёна, надеюсь, ты не целуешь в засос! —
           Голос матери стал тоньше и злее.

           Филипп понял, что пропал. И это ещё раз подтверждает, что правду не всегда надо озвучивать. Бывает правда, о которой лучше промолчать. Ну что в том плохого, если правда не стоит на комоде, а лежит в одном из её ящиков?!
           — Мама! Не надо так волноваться! Это была игра! Ну, может быть нечаянно…. Не сердись на меня, пожалуйста. Я ни кому плохого не желаю. —
           — Надеюсь. Иди, налей ванную и полежи в ней. Расслабься и подумай над всем этим. —
           — Я так и сделаю, мама. Мир? —
           — Мир, сынок. Вот и папа заходит. Вечером я дома, можешь приехать. —
           — Работы много, мама. —
           — Это хорошо, сын. До свидания! —
           — Уф! —
           Выдохнул из себя воздух Филипп.
Покрутил в руках телефон. Посмотрел продолжительным взглядом в пол.
           — Действительно! Зачем мы целовались? А! Это была её инициатива. —
           Заходит Семён. Вкрадчиво обходит вокруг сидящего в раздумьях друга у камина. Толстяк сгорает от желания поскорее купить желаемое, а заговорить с другом об этом воздерживается.
           — Семён! —
           — Да, Филипп. —
           Семён встал перед другом по стойке смирно.
           — Мы с тобой, когда ни-будь целовались в засос? —
           Семён честно стал вспоминать. Даже глаза поднял к потолку.
           — Я целовала Филиппа в засос. —
           Это зашла карлица и забралась в лежбище толстяка.
Филипп наблюдал за ней, пока она не улеглась и даже ножки прикрыла краем покрывала. Семён всё так же старательно вспоминал.
           — Нет. Не было такого. —
           — А у меня было. —
           Отозвалась на признание Семёна карлица из его берлоги.
           — Вам нельзя этого делать! Филипп твоё начальство. Руководитель. Работодатель, в конце концов! Он твой продюсер. Твой опекун в Италии. Он мой друг! —
           Семён краснел щеками и потел.
           — Шесть причин назвал! Как тебя разобрало! —
           Филипп улыбается карлице.
           — С карлицей целоваться в засос нельзя. Но есть Хельга. —
           Ответила карлица и зевнула, свернулась калачиком в берлоге толстяка. Помяв подушку, карлица укладывает голову на неё. Семён хватает блокнот, что-то записывает.
           — Лапа моя! Ты дрёмушки хочешь? А давай вздремнём немного вместе. —
           Филипп укладывается с другой стороны тахты и притягивает к себе карлицу. Кладёт голову на подушку рядом с её головой и прикрывает глаза. Та тоже закрывает глазки. Они затихают и начинают ровно дышать.
           — Вы что? Как же кресло? Мы сегодня должны ставить Хельгу на сцену! —
           Не открывая глаз, Филипп успокаивает волнованного толстяка:
           — Семён, ты не первый год в Риме. Ступай и купи его себе сам. Закажи доставку и оформи на моё имя. —
           — А вы? —
           — А мы подремлем. Нет, действительно развезло после еды! —
           Семён топчется возле Филиппа и Хельги. Начинает ощущать, что его тоже тянет в постель, но желание обладать висячим креслом берёт вверх над желанием вздремнуть. Обидно. Так что, Семён не один, а с обидой вместе оделся и вышел из квартиры. Пусть едет, и внедряет желаемое в жизнь, если так хочется.

           Вернёмся в комнату. Лежат себе голубки, тихо так, ровно дышат. Такое бывает с людьми, и именно осенью, и именно поутру, когда утро хмурое.
           — Ты как я, Моя прижму к себе и сплю. —
           — Ну и спи…. —
           — Ага…. —
           Обещает карлица.
Хлопает дверь. Намеренно.
           — Что это? —
           Спрашивает карлица Филиппа, не открывая глаз.
           — Семён ушёл за мебелью. —
           — Зачем вам мебель? У вас есть всё. —
           — Не отвлекайся. Спи. —
           — Ага…. —


Продолжение: Глава 29 - http://www.proza.ru/2016/06/10/1457