Послевкусие. Глава 31

Послевкусие. Глава тридцать первая



           В комнате Филиппа тепло и тихо. Приятно думать о том, что за стенами дома сырая осень, а ты лежишь в тёплой и мягкой постели, в уже отапливаемом доме. Совсем рядом на тахте спит Семён. Айсбергом дыбится на нём одеяло. Филипп доволен всем. Он почитал последние записи Семёна. Остался довольным. Удачно вписана судьба Павла под другим именем. В спектакле он тоже не умирает, а выезжает в Россию, и там его судьба второй раз перекрещивается с судьбой женщины, гулявшей по Арбату и рассматривающей картины старого друга Виталика.

           Художники, на всю жизнь остаются художниками. Два друга снова вместе. Арбат пустым не бывает. Женщина в пуховом платке и пуховых варежках никуда не спешит. Она разглядывает картины свободных Московских художников. Глиняные поделки не привлекают глаз. Поделки заснежены и холодны в руках. Другое дело картина! Летний пейзаж раскрывает и согревает глаз. Цветочные композиции напомнят о летних платьях в шкафу. Двое мужчин попросят женщину покараулить картины, расставленными на земле, пока они сбегают за тем, что согревает душу и тело, а вернувшись, примут её в свою компанию. Так Павел найдёт себе спутницу в достойную старость. Это по замыслу Семёна. Но, каково, же будет их удивление, когда написанному действию найдётся прямое подтверждение. Совпадёт всё, расхождения будут только во времени. События будут проигрываться на сцене, когда только женщина в пуховом, ажурной вязки платке, нагнётся и поднимет с асфальта Арбата не большую картину в сиреневых тонах.
           — Италия. Современный домик в Риме. Сумерки, называются. —
           Объяснит Павел женщине.
           — Друг рисовал для меня с моих слов. —
           — Это ваш дом? —
           — Это дом, где я прожил четверть века, и кроме сумерек и инфаркта, ничего не приобрёл.—
           Женщина в пуховом платке погоревала на его лице глазами.
           — Мой дом, для меня сумерки. В нём живут две дочери со своими мужьями и детьми. Я много гуляю, что бы ни мешать им. Живём тесно и шумно. От того устаём и начинаем сердиться друг на друга. —
           Женщина сняла варежку и смела ею мелкий снежок с холста.
Художник Виталик корректно отошёл в сторону.
           — Сиреневого цвета много. Не люблю сиреневый цвет, мёртвый он. —
           — А сами держите в руках, и рассуждаете о картине. —
           — Притягивает чем-то…. —
           — Сумерки. Они всегда так…. —
           — Да. Пора и мне идти в свои сумерки. —
           Женщина улыбнулась улыбкой девушки и собралась идти дальше. Мужчина остановил её.
           — В моём Московском доме сумерки не живут. Я их прогнал. В нём много места и света для вас. —
           — Вы приглашаете меня в гости? —
           Женщина зубами сняла вторую варежку и положила обе в карман пальто. Варежки были желтого цвета, и ярким пятном выступали на сером пальто женщины.
           — Я приглашаю вас в свою старость. Буду служить вам и своей маме, как когда-то я служил людям, оставшимся в сиреневом домике. Мама долго ждала моего возвращения. —
           — И это не шутка? —
           — Поздно нам шутить…. —
           Глаза мужчины наполняются влагой, но не до краёв, и слеза не скатывается по его щеке. Ему хочется вдохнуть в себя спасительного холодного воздуха, да боится, что слеза покатится и выдаст его волнение. Мужчина берёт из кармана женщины её варежки, кладёт их себе за пазуху со словами:
           — Пусть согреются. —
           Руки женщины берёт в свои руки, что бы согреть. И поверит женщина без варежек, словам человека греющего её руки в своих руках и варежки за пазухой. Вот, как-то так…. Будь счастлив Павел.

           В это же самое время, в своём доме Агата, со свойственной ей царской осанкой, стоит у фонтана и разглядывает место стыка бордюра фонтана с полом. В этом месте всегда проступала влага. Но это пустяки! Внимание женщины приковано к тоненькой и острой травке. Настолько неожиданным кажется это явление женщине, и в тоже время таким милым. Грустно и сладко щемит в груди у человека. Скорбно поджаты губы. Теплая слеза бежит по носогубной складке прямо в рот. Горько и солоно во рту. О чём плачешь величественная женщина?! Агата не услышит мой вопрос. Зато я знаю ответ, и вы все его знаете, созерцая прекрасное, прекрасными становимся мы сами.

           Филипп не спит, не может заснуть который час. Он взволнован произошедшими событиями. Его страшит предстоящее одиночное проживание в доме, к которому он не привык. Жить в доме мамы не сможет, отвык. Хотя Санта и обещала не забирать Семёна на длительное время, во всё это с трудом верится. Птица топчет одеяло на толстом человеке и ругается. Не спит Филипп, не спит и птица. Его подруга летает по квартире, пытается привлечь к себе внимание друга.
           — У тебя есть кольцо. У тебя есть подруга. Иди к ней. —
           — Сам иди. —
           Шипит птица. Хохлится и затихает на человеке.
Филипп вспоминает уборщицу с тремя детьми. Ну, куда это? Да без отца! Без материального достатка. Головы на плечах нет! Филипп нечаянно сбрасывает листы бумаги, исписанные Семёном. Действие не несёт особого шума.
           — Не трогай мою писанину. Потом я в ней не разберусь. —
           Тут же доносится с тахты голос Семёна.
           — Я всё соберу. Ты спи…. Хорошо придумал с Павлом. Душевно. Волнительно. —
           — Зараза…. —
           Ругает в темноте мужчин птица.
           — Павел терпеть тебя не мог. —
           — Я его тоже. —
           — Зачем живым оставил по сценарию? —
           — Так не жил человек совсем…. —
           — Семён, кажется мне, что и мы с тобой не живём, а только зарабатываем на жизнь? —
           Семён садится в кровати.
           — Если я останусь жить с Сантой, буду зарабатывать на радость для неё и себя. Буду волноваться за неё, за её здоровье. Хотеть чего она хочет. Делать подарки, сюрпризы. Ой, да много чего ещё! А без Санты, всё это будешь делать ты для меня. Я никогда не стану, таким же как ты Филипп. —
           — Я куплю тебе часы. —
           Филипп начинает понимать, что разлука с Семёном неизбежна.
           — В-о-о-т…. Я хотел иметь часы. Теперь я хочу знать, что хочет моя женщина. —
           — Всё равно куплю. —
           Уныло произносит Филипп. Две птицы, прижавшись друг другу, взгромоздились на нём и затихли.
           — Ты же сам накликал мне Санту. Ты вообразил образ маленькой, вежливой, умеющей хорошо готовить женщины, а он взял и воплотился в моей жизни. —
           — Почему для меня никто не воплощается? Сейчас же, придумай, кого ни будь для меня! —
           — Твою женщину, тебе напророчила карлица. Оглянись, может рядом кто-то и есть на неё похожий. —
           Филипп хмыкает. Затем ещё раз. Начинает хихикать.
           — Ты чего? Так задушевно разговаривали! —
           Сердится Семён.
           — Сегодня мы ехали за тобой на такси и подвезли от театра до её дома, уборщицу с тремя детьми. Мать злая, как говорила карлица и уставшая. Щёки и глаза впалые. —
           — Может наркоманка? —
           — Нет. Мальчишки смышленые, дружные, за мать стоят горой. Может это она? —
           Семён обдумывает только что полученную информацию от Филиппа.
           — А тебе, кроме меня, никого не надо, так? —
           — Так! В точку! Дай я тебя поцелую! —
           Филипп идёт в темноте к другу, целует в макушку.
           — Фу…. Теперь и спать можно спокойно. Без всяких мыслей о фантомной женщине. —
           И с разбегу прыгает в свою кровать. Та, жалостно ему сопротивляется, но вскоре успокаивается вместе с ним.
           — Сумасшедший! —
           Семён представляет смятые и вмятые в матрац, телом Филиппа простыни в его кровати, кряхтя, слазит со своей кровати. Разглаживает складки на своей простыне, он помнит как это делала Санта, взбивает и укладывает одна на одну подушки. Только после этого, осторожно укладывается на неё.
           — Ты спишь, толстяк? —
           — Ах, оставь меня в покое! Лучше бы я у Санты остался ночевать. —

           Эти слова, как нож в сердце для Филиппа. Стало очевидным, Семён останется жить с маленькой и уютной женщиной. Отец влюбился в мать. Сестра выходит замуж. Ненавистного Павла и того нет в Риме. Под мышкой Филиппа возникли ощущения присутствия спящей карлицы. Милое тёплое существо. Родное даже. Умненькая карлица крохотулечка боднула лбом его подбородок.
           — Смешная моя, забавная моя карлица. Я не один. Слава Богу. —
           С этим ощущением, и обещанием себе не отдавать карлицу никому и никогда, Филипп заснёт. Вздохнут облегчённо птицы, радуясь тёмноте и покою. По комнате важно и царственно прошествует кот без когтей. Какая никакая, а это его территория, её необходимо обходить каждую ночь и метить. По его мнению, он здесь единственный хозяин.

           Театральная жизнь вошла в постановочное русло. Наконец-то сюжет спектакля приобрёл целостность. Есть начало и есть конец. Но сам театр ещё не дышит. Нет зрителей, которые оставляют в театре после просмотра спектакля свои эмоции, тепло, овации и аплодисменты. Мало того, человеческие проявления совершают каверзы по отношению к театру. Они сотрясают стены театра, и каждый раз оставляют в их толще микроскопические трещинки. Трещинки каждый раз удлиняются, и паутина из них, как древесный шашель, медленно и необратимо делает чёрное дело во времени. Они разрушает театр. Не пугайтесь! Театр пережил всех, кто посещал его до нас, и переживёт тех, кто будет посещать его после нас. Люди любят театр. Бывает время, когда любовь к театру угасает, но приходит время и любовь к театру вспыхивает с новой силой. Всё как у людей! Дыхание зрителей оседает на занавес, вместе с частицами пыли их одежды и запахами. От того занавесы такие тяжёлые и живые на ощупь. Если вы, хотя бы раз посетили старинный театр, там обязательно осталась ваша частица, и малюсенькая трещинка в толще стены, если вы конечно, не из тех людей, безучастно взирающих на театральное действие. Такие обязательно, один или два, будут сидеть в зрительном зале, и думать, а зачем они сюда пришли и отдали деньги за билеты? Есть ответ! Вы пришли в театр увидеть действие, которое никогда больше не повторится. Да, завтра будет идти этот же спектакль, но действие будет иным, завтрашним.

           Карлица в театре, как рыбка в воде. На сцене, стоит смело, может хохотать над своими ошибками вместе с другими с актёрами. Валяться в своём кресле или на полу, пить вино и есть пиццу вместе с актёрами. Умеет, по первому хлопку Филиппа вскакивать на ноги, и становиться той, какой её хочет видеть из темноты зрительного зала Филипп и Семён Фёдорович. Актёр, играющий её первую любовь по сценарию, смешил карлицу на репетициях. Он играл любовь, как в шахматы, очень серьёзно. Тодди на эту роль, так и не утвердили.
           — Ты водил детей в садик? Племянника, или племянницу? —
           Вопрошала темнота зрительного зала голосом Филиппа.
           — Я только играл с ними. —
           Отвечает актёр.
           — Хорошо. Вспомни, как дети глядят на тебя снизу и верят каждому твоему слову. От этого ты становишься шире в плечах, ты становишься умнее. Ты сам себе нравишься! Представил? —
           — Да. —
           — У тебя всё получается. Ты легко можешь одеть детей, завязать им шнурки на ботиках, перенести через лужу или не дать им вступить в неё…. —
           — Я понял. —
           — Вот так и должен ты вести себя по отношению к карлице. —
           — Я же её первая любовь…. —
           — Никто не спорит…. Она тебя любит платонически…. И ты не влюблён! В тебе не играют гормоны. В тебе живёт сострадание и желание согреть, накормить, вылечить, если надо…. —
           — Я её не должен любить совсем? —
           — Не любить совсем, это ненавидеть…. Семён! Сделай, что ни будь! —
           Темнота схватилась за голову, и распласталась на спинках кресел.
           — Видите ли, любезный…. Вы смотрели фильмы военных лет? —
           Заговорила темнота голосом Сёмёна Фёдоровича.
           — Да. —
           — Чем они вам запомнились? —
           — Многим. —
           — Исчерпывающий ответ…. В военное время, люди особенно любят людей, и в то же время убивают врага. Зачем они это делают? —
           — Затем что бы защитить тех, кого они любят. —
           — Так защищайте вы карлицу от своёй любви, потому что она ребёнок! Ребёнок, не похожий на ребёнка, не предназначенный для проявления любви в физическом её понимании.—
           — От себя? —
           — Именно! Жалейте, как подбитую птичку. Только жалеть! —
           — Вы не ведёте за руку женщину. Вы ведёте за руку ребёнка. И разговариваете вы с ребёнком. —
           Семён Фёдорович умолк.
           — Я, урод. И тебе меня жалко. —
           Внесла свой комментарий Хельга.
           — Я не потерплю смазывания образа! —
           Взорвалась гневом Филиппа темнота зрительного зала.
           — Моя карлица не урод! Она само очарование, с умной головкой, ясными глазами, с неподражаемой улыбкой. Она чистая! Она не как все! Она шокирует окружающих карликовостью. Именно от этой реакции людей, ты её и защищаешь. Тебя возмущает это! Потому как карлицу такой, как видят её люди, ты не видишь. —

           Репетиции шли каждый день. Дома карлица оттачивала каждый поворот, кивок головой на сцене у зеркала. Права была Агата, отвоевывая её жизненное пространство. Мой рос быстро. Или это время за работой летело с космической скоростью. Пёсик набрался сил, окреп и мог специально кидаться под ноги карлицы, что бы та спотыкалась, когда забывала о нём. Иногда на репетиции приходили дети уборщицы, мальчишки. Мама их всегда занята, и с ней Хельга не встречалась. Однажды, в плохую погоду, Филипп снова собрался подвести семью уборщицы. Посадить всех в машину не удалось. Один Семён Фёдорович заполнял всё пространство машины. Грустно наблюдавший за происходящим Тодди, предложил свои услуги, и уборщица с детьми уехала с ним. Вроде, всё правильно! Только работа, репетиции, так увлекли нашу героиню, что боюсь, Семён Фёдорович снова будет переписывать сценарий, на самом интересном месте. Рука карлицы незаметно выпала из руки Тодди и забыла она идею совместного их проживания. Отодвинула её на потом. Жила ожиданием премьеры, и того, что будет после неё, что-то особенное из ряда вон выходящее. Буд-то вязал человек крючком салфетку, и пришло время её расправить и показать узор во всей красе. Время шло и приближало дату генеральной репетиции.

           Санта разглядывала морозные узоры на стекле. Каждый раз они разные, но все такие знакомые, и родные, как воспоминания о детстве, маме, папе. О том, что никогда уже не коснётся нас воочию. Нос собаки прижался к стеклу окна со двора. Мгновенно в морозном узоре, образовалось влажное озерцо.
           — Заходи. —
           Санта приоткрыла дверь.
Собака степенно прошла и села у кресла, в которое усаживается по приходу в их дом Семён. Повернула голову в сторону хозяйки.
           — Сегодня обещал быть с ночёвкой! —
           Похвасталась Санта. Собака помела хвостом пол, в знак того, что хозяйка правильно поняла её вопрос, а она правильно поняла ответ.
           — Будем ждать. —
           Добавила женщина.
Слова, где присутствует буква «ж», собака воспринимала по своему, и производила одни и те же действия. Вытаскивала зубами полено их общей кладки в простенке. Возможно, она связывала этот звук с розжигом камина. Наконец полено выпало. Его подхватили собачьи зубы и понесли к камину.
           — Это будет только вечером. Всё равно, спасибо. —
           Собака улеглась головой к входной двери, с чувством выполненного долга. Шерсть источала холод. Санта забралась в кресло с ногами и прикрыла их краем пледа.
           — Ты что такая холодная? У тебя в будке пол тёплый. Ходила встречать Сему? Не делай этого! Меня оштрафуют, и я буду вынуждена посадить тебя на цепь. —
           После этих слов, собака завыла.
           — Не расстраивайся. Я просто напоминаю. —

            Сейчас утро и Семён идёт к своей женщине на утренние блинчики со сгущённым молоком. Будет ещё кисель из свежемороженых ягод, яркого летнего цвета, и запахом лета. Потом Семён поедет в театр, где останется дотемна. Иногда он успевает заехать к Санте и поцеловать её на ночь, иногда остаётся ночевать. Правда это бывает не часто, но Санта этим довольна. Ночёвки Семёна принесли неприятное открытие. Семён храпит. Собака не стала терпеть и ночует в будке. Санте идти не куда из своего дома. Вот и каменная калитка, под ногами шуршит гравий. Два крупных тела, одно в шерсти, а другое в человеческой одежде, стоят на задних лапах у двери, обнимаясь передними.
           — Можно подумать, кроме вас нет больше никого! Перестану кормить, будете знать! —
           Семён делает губы трубочкой. Милый, очаровательный толстяк, в носках толстой вязки, с красными от холода щеками. Ну как его не любить и не любоваться им?! Если Санта садилась к нему на колени, то утопала в теле толстяка, как в перине. Любимая собака, что бы ни остаться в стороне от человеческих нежностей, тут же укладывала свою огромную голову к ним на колени. Три сердца стучали в унисон. Три сердца принадлежали друг другу. Ну и пусть, что одно из них собачье. Кресло под тройным весом любви, не трещало по швам, и не скрипело. Они целуются, чмокаются, трутся носами.
           — Поцелуи вместо завтрака. —
           Смеётся женщина.
          Собака настораживается. Ещё чего не хватало!
            — Гав! —
           Собака знает, что если женщина не займётся завтраком сразу, то завтрак будет отложен на какое-то время и пара уединится. Таких событий собака не желает. Кушать хочется.
           — С утра…. Мы же не молоденькие! —
           Собака не сводит глаз со смеющейся хозяйки. Все признаки на лицо! Собака начинает расстраиваться и нервно зевает. Но тут перед её носом оказывается большая сахарная кость, идеальной и чистой формы, из магазина кормов для животных. Семён выхватил её из кармана куртки жестом фокусника.
           — Это совсем другое дело! Можете быть свободными. —
           Соглашается пёс и уносит кость на коврик. Он успел только обнюхать кость, как двое исчезли из комнаты с камином. Собака знает, что Семён вскоре уйдёт, что бы вернуться вечером. Иногда поздним.
           — Первый любовник карлицы, наконец, понял свою роль. А то, никак и всё! Играет любовь и взглядом и жестом. —
           Толстяк развёл руки и хлопнул ими себя по бокам с досадой.
           — Разве первый любовник не должен любить? —
           Санта удивляется и убирает со стола посуду. Всё что осталось на тарелках, летит в открытую пасть собаки.
           — Карлицу никто и никогда не полюбит. —
           — Что ты такое говоришь?! Она может встретить карлика. —
           — Даже встретив карлика, она будет видеть в нём карлика. —
           Из стороны в сторону качает головой сытый Семён.
           — А мужчина великан, никогда не ответит на любовь карлицы по-настоящему. —
           — Ну, может быть наша карлица будет исключением? —
           В голосе женщины слышится надежда.
           — Как же Тодди? Ты говорил, что он ухаживает за ней? Он так же несуразно сложён, как и она. Зато, какие у него глаза! —
           — За эти глаза Филипп и взял его в труппу, без образования и даже без опыта. Глаза Тодди видны с любого места зрительного зала. —
           Семён что-то вспомнил.
           — Когда-то, Филипп нагадал мне тебя. Твердил одно и то же! Отдам тебя только в надёжные руки милой, уютной женщине, умеющей хорошо готовить. Свершилось! Хельга нагадала Филиппу, злую и уставшую женщину с детьми. Вроде как это его женщина, но он якобы пройдёт мимо неё. Представляешь, так и вышло! Мы знакомимся с уборщицей в театре. Она вечно злая, уставшая, трое детей. Имена детей совпадают с именем его матери и самого Филиппа. У Филиппа любимую маму зовут Агата, а у этой женщины крохотная дочь с этим же именем. Одного сына зовут Филипп. Мистика, да и только! —
           — Как интересно? Филипп ухаживает за ней? —
           — Нет. Ему некогда. Кроме работы карлицы и меня, он ничего не видит, и её тоже. Если видит, то проявляет только сочувствие. Подвезти до дома, разрешить её детям присутствовать на репетициях, угостить чем-то…. —
           — Скоро генеральная репетиция, потом премьера…. У него будет больше свободного времени. —
           — Ритм жизни Филиппа никогда не меняется. Между ним и уборщицей не пробежала искра, как это было у нас с тобой. —
           Толстяк смотрит на свою женщину. Санта перестаёт кружиться у стола и устремляется к нему. Они обнимаются и замирают.
           — Я могла пойти совсем в другой магазин, или придти позже. Или вовсе не зайти в этот мебельный салон. Страшно представить! —
           Санта заглядывает в глаза обожаемого толстяка.
           — Действительно страшно. Я должен бежать! —
           Собака вскакивает и вместе с Семёном направляется к двери.
           — Пригласи меня, хотя бы раз на репетицию. —
           — А давай, прямо сейчас! —
           — Ура, ура, ура! —
           Санта вприпрыжку бежит в соседнюю комнату переодеться.
Вскоре выходит в тёплой куртке. К внутренней стороне рукавов пришиты пуговицы, к ним пристёгнуты варежки. Очень удобно.

           Театр в утреннее время, теряет свою презентабельность. Он пуст и красив, как опустошенная подарочная коробка. Через тонкие перегородки, и не плотные двери, можно услышать всё что угодно, даже непотребное слуху. Истерический смех, крепкое словцо, нарочито громкую речь, видимо отрывки текста по сценарию. Кто-то, кого-то щекочет, или делает что-то другое. Нарастает звук топающих ног, а воспроизводящих звук не видно. Вспыхивает квадрат света, в него залетают топочущие ноги и свет меркнет. Санта заинтригованна театром. Узкие стены коридорчика трогаю её плечи.
           — Сема! Мы скоро придём? —
           — Уже дорогая…. —
           Они преодолевают несколько ступеней.
           — Явился, наконец. —
           Грубая реплика от Филиппа со сцены.
           — Ты не один. —
           Санта уже жалеет, что пришла с Семёном. Запах на сцене специфический. Помещение пыльное и мало проветриваемое.
           — Садитесь в кресло. Оно моё. —
           Внезапно оказавшаяся рядом карлица ведёт Санту за руку по направлению к креслу. Женщине приходится подчиниться, так как рука Семёна, как и он сам, бесследно исчезла. Привыкшая к чистоте и свежести своего дома, Санта стала понимать, что долго находится, здесь не сможет. Она села. Происходящее на сцене было не привычным, даже не приятным. Карлица, мило смотревшаяся у неё дома, в рабочей обстановке, в полуспортивной одежде, выглядела мягко сказать уродцем. Актёры её любили, часто подзывали к себе или подходили сами, при разговоре с ней обнимали за плечи. Мужчины актёры кружили её на руках, или использовали как предмет для утяжеления упражнений при разминке. Заметив такие выходки со стороны актёров, из зала неслись гневные реплики Филиппа и карлицу ставили ножками на сцену. Следить за происходящим на сцене, мешали постоянные реплики Филиппа из темноты зрительного зала, и такие же частые остановки действий для длительных нотаций. Игра, какой бы правильной или талантливой она не была, это игра. Необходимо время, что бы ваш слух стал принимать слегка пафосные фразы, более эмоциональную мимику и жесты, чем в жизни. Всклокоченный кот со свалявшейся шерстью обходил сцену по периметру, касаясь бочком занавесей. Он не шарахается и не оглядывается по сторонам. Поравнявшись с креслом, в котором сидит Санта, ощерился и зашипел. Уходя несколько раз, оглянулся, как бы ожидая нападения сзади. Видимо, учуял запахи её собаки. Вскоре Санта разглядела боковые ступени зрительного зала. Набравшись смелости, дошла до края сцены и по ступеням осторожно спустилась. Ей хотелось быть рядом с Семёном, даже если он занят работой. На последней ступеньке, её ждала рука Филиппа. В силу более лёгкой комплекции, чем у Семёна, он добежал до сцены именно в тот момент, когда женщина должна была, ступить на пол и в темноту, провёл её между рядами к креслам, в которых сидел сам и Семён. Перед ними крепились столики, как в самолётах, с бумагами и разовыми стаканами с кофе.
           — Семён! Большое количество кофе, поднимет твоё давление. —
           — Больше не буду! Закажу последнюю чашку и всё. Тебе заказать? —
           — Заказать. —
           — Ты сердишься? —
           Семён пытается заглянуть женщине в лицо. Не большой светильник над столиками, даёт такую возможность.
           — Нет…. Неужели, вы целыми днями сидите в темноте? —
           Санта повертела головой, разглядывая темноту вокруг себя. Мужчины, в след за ней завертели головами.
           — Мы не сидим, мы работаем. —
           — Понимаю…. —
           В голосе женщины слышалась грусть и растерянность.
           — Я погуляю по зданию театра. —
           — А кофе? —
           — Перехотела. —
           — Не потеряйся! —

           Санта поднялась на сцену и пошла по закоулкам. Идти в обратном направлении было легче. Женщине нестерпимо хотелось как можно скорее выйти из полумрака и замкнутого пространства.

           Пол вестибюля сырой. Женщина в резиновых сапожках размашисто водит по нему шваброй. Двое мальчишек «чирикают» на подоконнике, болтают ногами. Задирают друг друга. Кудрявые и озорные. Их голоса живые и настоящие, не то, что на сцене! Они эхом повторяются под сводами зала.
           — Вы кого-то ищите? —
           Спрашивает Санту уборщица.
           — Нет. Я устала сидеть в темноте зрительного зала и вышла размяться. —
           — Вы театральный критик, или из газеты какой? —
           — Не то и не это. Семён Фёдорович мой друг. Меня зовут Санта. —
           — Я работаю здесь уборщицей. —
           — Вижу…. Имя есть у уборщицы? —
           — Паола. —
           — Ваши? —
           Санта кивает головой в сторону мальчишек.
           — Мои. —
           — У меня нет такого счастья. —
           — Счастья?! —
           Паола, даже шваброй мотать перестала.
           — Так все говорят, у кого нет детей. —
           — Вы правы, у меня нет детей. Но это же…. —
           Санту перебивает уборщица.
           — Я знаю, что вы скажете. Только слова всё это красивые, а в жизни, труд без отдыха, вечный страх за завтрашний день, молитвы перед сном и никакой уверенности в правоте рождения детей на этот свет. —
           — Нельзя так говорить! —
           — Это отчего же? Я не соврала. Как есть сказала. —
           — Это потому, что мы не знакомы, и вы можете высказаться, облегчить душу и забыть про меня. —
           — Наверное…. —
           Уборщица снова равномерно двигает шваброй.
           — Красивые! —
           — Это правда. У меня и девочка есть. Ещё краше будет! —
           Санта хотела воскликнуть:
           — Какая вы счастливая! —
           Но воздержалась. Вместо этого сказала:
           — Я тоже хочу девочку. Хотя бы…. —
           — Что мешает? —
           — Обстоятельства. Сначала училась. Потом муж разбился. Долго переживала. Затем мама слегла, потом отец, почти на такое же время. Жизнь и прошла. —
           Санте неудобно стоять без дела и мешать работать уборщице.
           — Мам! Мы есть хотим. —
           — Я тоже хочу есть. —
           Обрадовалась Санта.
           — Можно, я свожу ваших детей поесть нездоровой еды быстрого приготовления. —
           — Ура! —
           Закричали мальчишки.
           — Я уже закончила, и могу пойти с вами. —
           Паола снимает халат, уносит вёдра и швабру. Возвращается.
           — Хочу угостить ваших мальчиков и вас. —
           Признаётся Санта.
           — Пусть ваши дети, помянут моих родителей и мужа, я их только что вспоминала. —
           — Ура! —
           Отозвались те.
           — Не «ура», а «царствие небесное» говорить надо! —
           Они выходят из театра.
           — Вы другу своему позвоните, потеряет вас. —
           — Правда, ваша! —
           Санта звонит Семёну.
           — Конечно, сходи и покушай. Тут совсем рядом. Если ты откроешь дверь театра, на противоположной стороне увидишь фастфудное заведение. Но почему одна? Почему меня не зовёшь? —
           — Ты занят! А я пойду с новой знакомой Паолой и её детьми. —
           — Тогда приятного вам аппетита. Смотри не потеряйся! —
           — Ни за что! —

           Мальчишки были уже на той стороне площади и с нетерпением ждали женщин. Вкусная, всё-таки еда эта. Вредная, но вкусная. И красивая. Красочные коробки коробочки, стаканы и трубочки. Подносы и всякие мелочи, в виде крохотных шкатулочек с соусами, сливками и повидлом. Глаза от всего этого разбегаются даже у взрослых. Вкусная и тёплая еда сделала Паолу доброй. Она с любовью наблюдает за мальчишками, и ест сама.
           — Последнее время нас все балуют. Сегодня за себя плачу я. Я уже сказала, что бы посчитали нас отдельно. —
           — Если вам так спокойнее…. —
           Санте приятна эта женщина и её дети.
           — Вы все такие кудрявые?! —
           — Все, и дочь такая же. Моя порода. —

           Женщины разговорились. Так бывает, с совершенно чужими людьми, случайно встретившимися на короткое время и понравившимися друг другу.
           — Кто же вас балует последнее время? —
           — Филипп. Он тут самый главный. Семён – сценарист, Тодди – актёр второго плана. —
           Отвечает старший мальчик.
           — Больше всех Тодди. Филиппу с Семёном некогда, у них время до премьеры осталось совсем немного. —
           Добавляет второй мальчик.
           — Тодди добрый и сильный. Сегодня он отвезёт нас домой, и вывезет погулять на улицу бабушку. Наша бабушка своими ножками не ходит. —
           Санта слушает и узнаёт много нового.

           Сытые и довольные все вернулись в театр. Паола уйдёт мыть гримёрные и кабинеты. Мальчики исчезнут из поля зрения Санты, но вскоре появятся в зрительном зале, тихо играя в прятки, ползая между кресел, и отстреливаясь друг от друга игрушечными пистолетами. Делать они это будут так тихо, что ни Семён, ни Филипп не будут тяготиться их присутствием. Оставим всех за любимым занятием. Обсудим поступившую информацию. Тодди уделяет много внимания не только уборщице и её детям, но и заботится о больной бабушке. Само по себе, такие действия приветствуются. Но так как Тодди планировался быть мужчиной карлицы, выходит, мы его прошляпили. Где и когда?

           Дверь одной из актёрских каморок распахивается. В неё заглядывает Тодди. Нет никого. Открывает следующую дверь, в этой комнате тоже нет того, кого он ищет. Он спешит дальше по коридору. Распахивает ещё одну дверь.
           — Ты здесь Паола? Дождись меня с мальчишками. Сегодня не задержусь. Обещаю. Отвезу вас, прогуляем бабушку, детей спать уложишь, поедем в «Старый сад». —
           Неотразимыми глазами Тодди смотрит на уборщицу.

           Не могу сказать, что женщина удивлена услышанным предложением. Значит, это заявление, для неё не новость и звучало не один раз. Тогда что мы пропустили? Пропустили мы череду однообразных дней заполненных восторгом от успеха в работе, стремлением достичь ещё большего, сладкой усталостью уходящего дня и предчувствием того, ради чего всё это происходит. Премьеры! Взбудораженная легким вином и пиццей, толпа актёров вываливалась из дверей театра, чуть ли не за полночь каждый день. Восторженная, затем торжественная, а потом печальная красота осени, прошла мимо их глаз. Люди этого не заметили. Они были заняты. Это одна из главных человеческих ошибок. Работать это хорошо. Раз ты умеешь хорошо и много работать, ты должен хорошо отдыхать. Гулять, дышать, размышлять, или ни о чём не думать, любоваться миром. Не зря же Бог создаёт вокруг нас всё это великолепие из года в год! Оно не должно уходить нами не замеченным. В противном случае мы оскудеем душой и сердцем. Поселится звёздная болезнь (у актёров), и самолюбование.

           От собственного успеха, хороших и многообещающих комментарий критиков, карлица пропустила красоту осени и первый месяц зимы, ровно, как и красоту глаз и помыслов в свой адрес Тодди. Долго смотрели прекрасные, мужские глаза, с таким же прекрасным сердцем на то, как садилась карлица в такси или машину отца Филиппа и уезжала, махая из окошка ручкой своим коллегам по работе в театре. Точно будущая звезда сцены. Иногда, что-то вспомнив, она бежала в сторону Тодди, что бы чмокнуть его в щёку, а он успевал лишь на мгновение задержать её ручки в своих руках. Купил варежки, так понравившиеся ему, с ангелочками из бисера на тыльной стороне. Купил для карлицы, потому как были они крошечными. Не нашлось минутки, что бы передать подарок. Так и лежат два ангелочка из бисера у него в кармане, по сей день.

           Уборщица, пожимает плечами. Влажные пряди волос свисают на лицо. Ткань платья под мышками влажная, и вся она паркая от работы и спешки.
           — Перед детьми неудобно как-то. Бабушка твердит, что от таких глаз как у тебя, обязательно кто-то родится ещё. —
           — Не дошло с тобой у нас до этого. —
           — Дойдет…. —
           Тодди размышляет.
           — Ты от меня никогда не родишь, даже если сильно захочешь. Я бесплодный. Есть документ, официальный, со всеми анализами. —
           Зря он сказал об этом. Женщина замирает, согнувшись над ведром с тряпкой в руках.
           — Господи! Почему тебе не купят современные швабры, с отжимом и всеми делами? —
           Восклицает Тодди.

           Женщина распрямляется, бросает расправленную тряпку на перекладины швабры.
           — Не нужны мне современные швабры. Их губки столько воды, вместе с пылью по углам, да вокруг мебели оставляют! Утром можно подумать, что в комнате, только середину и мыли. —
           Поворачивается к Тодди. Мокрые руки опущены вдоль тела.
           — Выходит есть причина твоего ухаживания за мной. Детей у бабы много, и вроде как у тебя они будут. —
           Проговаривает она, смотря прямо перед собой, но не на Тодди. Вроде, как разглядывает, не оставила ли где пыль нестёртой на мебели.
           — Не вижу в этом ничего плохого. —
           Тодди ждут на сцене. Одной ногой стоит в коридоре.
           — Поэтому ты и к карлице клеился? Ей детей не рожать. Она же не дурра и знает, кого может родить. Знаешь дорогой Тодди, мои дети от любви рожденные. —
           — Будет и у нас любовь. Всё будет…. —
           Негромко обещает Тодди. Его зовут со сцены. Слышно как звучит его имя, блуждая по закоулочкам.
           — Будет? А я уже решила, что она есть. —
           — Наверное, она уже есть. Я, тянусь к вам…. Мне хорошо с вами. Вы мне нужны. —
           — Иди ты со своим «наверное»…. —
           Санта вяло махнула рукой.
           — На сцену свою иди и играй любовника карлицы. Высосали горестный сюжет из пальца…. Несчастная карлица!! Ай-я-я-яй! В шубах норковых ходит, в апартаментах живёт, привозят и отвозят…. Да имеет её ваш Филипп-извращенец, вместе со своим странным толстяком. Уроды вы все! —
           Женщина с силой захлопывает дверь так, что в руке отдаётся болью. Легче ей от этого не стало. Она смотрит на ведро с грязной водой. Хочется ударить ведро ногой, что бы разлилась вода, что бы брызги во все стороны! И Санта бы сделала это, но чувство усталости напомнило о себе, и она не стала делать этого. Потом собирай воду, протирай всё! Женщина ложится на диванчик и начинает глубоко вдыхать в себя воздух. Много воздуха! Говорят, это помогает успокоиться.
           — Вот и проверим сейчас! —
           Женщина старательно дышит. Дыхание восстанавливается и становится ровным. Сердцебиение проходит. Вот уже сердце почти и не слышно. Не слышно совсем…. Человек заснул.
           — Вот тебе раз! —
           Филипп стоит над спящей уборщицей в своём кабинете. Голова её неудобно свёрнута в сторону. Волосы растрепались. Рот полуоткрыт. Рука свисает до полу, афишируя отсутствие маникюра и, по всей видимости, отсутствие это длится долго. Прорезиненные сапожки, так же не могут служить женщине украшением.
           — Что же мы тут имеем? —
           — Спящую красавицу. —
           Хихикает толстяк за его плечом.
           — Почему на моём диване? —
           — Всё остальные заняты, или их вовсе нет. —
           — Вот так просто, взять и уснуть….. Как же дети? Маму это не тревожит? Что с Филиппком? Как второго зовут? —
           Толстяк пожимает плечами.
           — Буди её. —
           Требует Филипп.
           — Не буду. Мне неудобно. —
           Семён старается говорить тихо.
           — Мама! Ты где? Мама! —
           Детские голоса катятся по закоулкам театра. Они уже близко. Дети забегают в комнату. Первым делом они натыкаются на ведро с водой и опрокидывают его. Вода разливается по кабинету. Женщина просыпается. Мгновенно оценивает ситуацию. Тряпка уже в её руках. После первого же отжима, она шлёпает ею мальчиков по спинам. Филипп заслоняет их собой и тоже получает тряпкой удар, ниже пояса.
           — Позвольте узнать, за что? —
           Возмущается он.
           — Защитник нашёлся! —
           — Нельзя бить детей! —
           — И вас конечно не били? —
           — Никогда! —
           Строго прочеканил слово Филипп. Получает второй удар.
           — Теперь это не так. —
           Радостно сообщает ему женщина.
Семён ретировался в коридор и наблюдает за происходящим оттуда.
           — Я могу дать сдачи. —
           Ершится Филипп.
           — Я при исполнении! Вы мешаете мне! Освободите помещение! —
           Кипятится женщина.
           — Сёма! Что происходит? —
           Почти испуганно вопрошает Филипп друга.
           — Филя! Надо выйти. Дать возможность закончить работу. —
           — Дети! —
           Обращается к мальчикам Филипп.
           — Выходим. Не будем мешать вашей маме. —
           Мальчишки поражены поведением мамы, стоят и не двигаются. Филипп обнимает их за плечи и выводит за собой.
           — Ещё один благодетель! Они и тебе на шею сядут, ты и не заметишь как! —
           Кричит сердитая мама им в след, с силой захлопывает дверь.
           — Подождём на улице. Подышим свежим воздухом. —
           Предлагает Филипп.
           — Сока купишь? —
           Спрашивают дети.
Филипп разглядывает их.
           — Конечно, купит. —
           Отвечает за Филиппа Семён. Берёт мальчиков за руки и ведёт по коридору. Филипп бредёт за ними. Он в растерянности. Такое общения с женщиной у Филиппа впервые. Он смущён, взволнован, разгневан даже. Когда дети перестали издавать, какие либо звуки, по той причине, что во рту их были трубочки, посредством которых они поглощали сок из литровых пачек, Филипп задал вопрос Семёну. Задавая его, он смотрел в сторону и понизил голос.
           — Тебе не хотелось чем ни будь её ударить? —
           — Что ты такое говоришь?! Как такое возможно?! —
           Семён хотел продолжить и от возмущения, немного задохнулся. Вобрал в себя воздух, но Филипп его опередил.
           — Знаю, знаю, нельзя! Она женщина, беспомощное существо! Девочка, девушка, женщина, мать, и наконец, бабушка. Вот вся их возрастная линейка! И всегда нельзя! А если хочется, а если заслужила?! И всегда они беспомощны! Этой беспомощностью вертят нам головы, ломают жизни, дарят нам и отбирают наших детей…. Да чёрти что творят! В силу, этой самой женской беспомощности! —
           Семён выслушал и зашмыгал руками по своим карманам.
           — Что? Что случилось? —
           Спрашивает его Филипп. Он всегда беспокоится о друге.
           — Ты дома, напомни мне свои слова! Я запишу…. —

           Из здания тетра выходит карлица, с актрисой, которую зовут Серена. Машет рукой своим мужчинам, в знак того, что она здесь и сейчас подойдёт к ним, и продолжает болтать с подругой.
           — Вот живой пример! Наша карлица. Запудрила мозги Тодди, потом передала его Серене. Мало ей! Стала запихивать в машину Тодди каждый вечер вздорную уборщицу с её детьми. Видите ли, слякоть на дворе! Пусть Тодди отвезёт слабую женщину с детьми домой! Эта слабая женщина, нарожала троих детей, оставила их всех без отца, и бьёт их половыми тряпками! —
           Филипп продолжал бы ещё выговариваться, но….
           — Филя! Поедем домой! Устал я сегодня! Даже Санту домой отправил и сказал, что буду сегодня у тебя ночевать. —
           — Ты сам себе хозяин и ночевать должен там, где тебе хочется! —
           — Филя! Так не бывает! Если ты не один, значит, тебя ждут, волнуются. Надо находить компромисс. Поедем домой…. —
           — Так куда же мы поедем, у нас на руках двое мальчишек, а мать их неизвестно когда появится! —
           — Давай отведём детей маме. —
           — Нет уж! Ни за что! Подождём…. —
           Двери театра открываются и выпускают на волю Тодди. На улице практически стемнело.
           — Ура! —
           Мальчишки несутся к его машине. Тодди от двери театра открывает машину электронным ключом. Сам идёт к ней, наблюдая, как мальчики, пихая друг друга, усаживаются в неё.
           — Вот, пожалуйста! Нарожала детей, а возит их кто угодно! Даже мы…. —
           — Мы и Тодди, никто угодно. Мы люди порядочные Филипп. —
           На этих словах, из театра выходит уборщица, на ходу завязывая шарф и застёгивая куртку. Голенища сапожек ещё не застёгнуты – так человек спешил. Она быстрыми шагами догоняет Тодди, опережает его и начинает вытаскивать сопротивляющихся мальчишек из машины.
           — А вот была бы у неё в руках половая тряпка, она непременно ею воспользовалась. —
           Съехидничал в её адрес Филипп.
           — Чем же Тодди ей не угодил на сегодняшний вечер?! Хоть бы о детях подумала, да отвезла их на машине. —
           Филипп, явно с интересом наблюдает за происходящим.
           — Филя! Надо домой! Хочу включить этот любовный треугольник, в наши задумки в третьей части. —
           — Они могут сами себя узнать. —
           — Пусть! Есть же художники реалисты. Пишут, как видят Что бы никакого вранья, преувеличения. Так и мы! Но согласись, интересно же, чем всё это кончится? Мы как бы выжидаем, как у них всё закрутится, или наоборот раскрутится. —
           — Скоро Новый год! Нужна премьера! Может взять, да и спросить их самих? —
           — Ты что! Спугнёшь естественное течение событий! —
           — Хорошо придумывай сам. —
           — Я уже голову сломал. Давай подождём. Весь спектакль поставлен на реальных, горячих событиях, как блинчики со сковороды…. Вот увидишь, успех будет! —
           — Во Франции может быть, если премьеру делать в Париже. Французы, они этакие…. —
           Филипп делает витиеватый жест рукой.
           — Слухи докатятся до Рима и люди пойдут смотреть то, что уже расхвалено в Париже. —
           Забыв про всё на свете, два друга рассуждают о своих делах.

           А что там, с многодетной, взбешенной мамашей? Вон она, идёт по тротуару вдоль стены театра, тащит за руки мальчиков. Мальчики постоянно оборачиваются и машут руками Тодди. Вскоре машина его, заведётся и медленно поедет вслед за уходящими детьми и мамой.
           — Нет! Уборщица не его женщина. —
           Садясь в такси, говорит Филипп.
           — Его, его. —
           Опровергает выводы Филиппа Хельга.
           — Паола выше Тодди на голову. —
           Пасует Филипп.
           — Пардон! Не ваше, это дело! —
           Козыряет Семён Фёдорович.
           — Заключите пари. —
           Предлагает карлица.
           — Я буду свидетелем. —
           — Ты, собственноручно отдала Тодди этой злючке. А была не равнодушна к нему! —
           Филипп расстегивает верхнюю пуговицу на шубке карлицы. Расстегнув её, расстегивает у себя.
           — Вспотеешь…. —
           Объясняет карлице свои действия.
           — Я не отдала. Он не был моим. У меня есть Мой и ты Филипп. —
           — Я твой? —
           Не понял карлицу Филипп.
Та смотрит на него выпуклыми глазами.
           — Раз я твоя, а ты часто об этом мне напоминаешь, значит и ты мой. —

           В салоне такси повисает пауза. Семён пытается запомнить их разговор. Филипп недоумевает. Водитель такси, не раз уже подвозивший карлицу, шокирован. Бубличный человек в Риме, из известной семьи, связался с карлицей. Вот новость то! Пауза превратилась в жвачку.
           — Тут надо внести некоторую ясность…. —
           Начинает Филипп.
           — Дома внесёшь ясность! —
           Резко прерывает друга Семён Фёдорович. Он увидел заострённые от любопытства уши таксиста.
           — Даму везём домой? Или…. —
           Спрашивает таксист.
           — Даму домой. —
           Вздыхает карлица и приваливается большой головой к Филиппу. Кладёт ручку на его руку, ещё раз смотрит на его подбородок снизу и Филипп это чувствует. Он поднимает руку и кладёт на спинку сидений, что бы карлице было удобнее у него подмышкой. Делает это по привычке.
           — Ты не думай, что я балуюсь с Тодди. Вот вы с Семёном взяли за основу сюжета мою жизнь. Там есть и вымышленное конечно. Я тоже взяла и придумала, что Тодди надо быть с уборщицей. Помочь ей вырасти детей, с бабушкой помочь. Рядом с Паолой Тодди совершит куда больше добрых и полезных дел, чем, если бы он будет рядом со мной. За мной есть, кому присматривать, это ты Филипп. Пусть Тодди присматривает за одинокой и многодетной мамой и её детьми. Я открою вам тайну, но сначала дайте мне слово, что вы никому об этом не скажете. —
           — Я не носитель чужих тайн. И у меня никогда не было необходимости давать такие заверения. —
           Отрезал Филипп.
           — Мне всё равно надо тебе сказать об этом. Тогда ты поймёшь, почему я подсунула Тодди уборщице. —
           — Ты уже говорила об этом. Он должен тянуть воз в гору заполненный чужими детьми, злющей их мамой и бабушкой в инвалидной коляске. —
           — Правильно. —
           Как ни в чём не бывало, отозвалась карлица из-под его подмышки.
           — Тодди нужен этот возок, как воздух. Тодди бесплоден. У него никогда не будет детей. Дети Паолы станут ему родными детьми. Он им отцом станет. А злющую, как ты говоришь бабу, усмирят его красивые глаза. Скольких он уже приручил женщин и выпускал на волю? Уж ты, наверное, знаешь. От страха перед диагнозом, он и ко мне прибился. Я его счастливым не сделаю и детей из приюта брать не стану. Пусть поднимет, что лежит под ногами. —
           — Господи! Ну, где я мог оставить свой блокнот! —
           Взорвался Семён Фёдорович.
           — В бардачке тетрадка и ручка лежит. —
           Предложил водитель. Семён Фёдорович выхватывает то и другое и погружается в записи.
           — Сёма! Вот тебе и конец третьей части! —
           Филипп ласково потрепал карлицу за плечо.
           — Самородок ты наш! —
           — Мой самородок…. Так звучит лучше. —
           — Мой? Согласен. —
           — Приехали. С вас ….. —
           Таксист называет сумму.
           — Я расплачусь у своего дома. —
           Отвечает таксисту Филипп. Филипп и Хельга выходят в морозную непогоду. Идут к дому. Окно соседки моргает краем занавески. Любопытная женщина подглядывает, что бы удостоверится, одна возвращается к себе домой карлица или с красавцем Филиппом.
           — Где же моя женщина, по-твоему? —
           Слова Филиппа пушистые, слова окутывает лёгкий парок дыхания. Карлица рассматривает этот феномен снизу под горящим фонарём. Снизу всё видится иначе.
           — Зачем ты так смотришь на меня? Как школьница. —
           Филипп останавливается, потому что остановилась карлица. Он высок, а карлица мала, стоят друг против друга. Дыхание каждого клубится у лица каждого. И видят они друг друга сквозь свои дыхания. Он сверху, она снизу.
           — Паоле Тодди нравится, потому она так и взбрыкивает…. —
           — Кто такая Паола? —
           — Ты что Филипп! Это уборщица с тремя детьми. —
           Занавеска на окне соседки, ходит ходуном.
           — Значит, её зовут Паола. Почти что Павел, который умер для мамы. —
           Филипп засовывает руки в карманы пальто. Поднимает плечи, вбирает голову глубже за воротник. Минуту его дыхание клубится у воротника.
           — Паола могла быть моей женщиной. Так? —
           Спрашивает Филипп сверху.
           — Вернись и спроси её об этом. —
           Чётко проговаривает карлица снизу.
           — Не сходи с ума! Ночь на дворе…. Бабушка инвалид…. Детей куча…. Наверняка Тодди занял позицию в кустах. Это его излюбленное занятие. А уборщица ко всему ещё и дерётся. —

           Сейчас Филипп ощутил силу женских ударов тряпкой на своём теле, увидел сердитое лицо Паолы и испугался её гнева. Испугался, точно так же, как испугался бы гнева своей матери.
           — Чего мы стоим? Моя лапа может замёрзнуть. Её ждёт тёпленькая постель и такой же тёпленький и мягонький пёсик. —
           Филипп, в силу художественного склада ума, представил кровать и пёсика, и сам оказался в кровати в обнимку с лохматой собачкой. Под одеяльное тепло вобрало его в себя и, баюкая, несло в мир сновидений. Филиппа качнуло от притягательного желания оказаться в своих фантазиях, и проявился в яви. Он стоял с Хельгой у подъезда дома её съёмной квартиры, забыв про Паолу, про вещие предсказания карлицы. Даже занавеска любопытной соседки на окне, трепещущая в ожидании его, не вызвала привычного желания пофлиртовать в общественном коридоре.
           — До свидания Филипп. Спасибо тебе, за всё, за всё! —
           — Ты моя лапа. И тебе спасибо, за всё, за всё! —
           — Да! Ты мой, а я твоя лапа. —
           Карлица заходит в подъездную дверь. Занавеска на окне соседки Любы грустно обвисает.

           По общественному коридору в свою квартиру идёт Московская студентка, та, что когда-то упрямо и целенаправленно бросала бумажные катыши с номером телефона, в спину сутулого и серьёзного студента Евгения. В того, кого пророчила своим парнем. Студент остался в Москве. Подъездная дверь с тихим скрипом закрылась за ней. На улице, среди стылого итальянского дворика стоит и думает о карлице нынешний парень, с таким трудом и старанием прирученный и который об этом ещё не догадывается, зато об этом знает карлица. Для неё этот аргумент всегда первостепенен. Дверь закрылась всего лишь до утра. Утром они снова будут вместе.



От автора.



           Увидев однажды мужчину разглядывающего грязную истощённую собачку и пожалев её, решила придумать события, так чтобы изменить судьбу собаки и заодно успокоить свои волнения о ней. Расстроила меня тогда эта печальная картинка. На самом деле собачку забрала пенсионерка, проживающая в доме напротив хлебного ларька. Имею счастье видеть их вечерами во дворе на прогулке.

           Карлица пришла из детства. Образ её никогда не исчезал из моей памяти. Общались мы через забор детского дома в селе Таганча, Канивского района, Черкасской области, где проживали мои прародители по отцу. Я была старше карлицы на пять лет и на полном серьёзе хотела удочерить её по совершеннолетию. Прошла целая жизнь, желание осталось. Сегодня,11.11.11г. Как вам эта дата? Деревянная кадушечка из маминого лото с такой цифрой, называлась барабанные палочки. Барабанная дробь - прекрасное завершение, сумасбродной идеи о написании любовного, немного грустного, немного правдивого романа.

11 декабря 2011 г.

Прочитать с начала: http://www.proza.ru/2016/06/09/1933