Олин остров - КемПерПункт

САД И КОНТОРА. 
В те годы этот большой одноэтажный дом  назывался просто” КОНТОРОЙ “, так как самую большую комнату дома занимала контора, почему и весь дом  носил это имя. А две комнаты  и кухня, выходящие окнами в сад составляли квартиру Оли и других членов её семьи. В конторе на высоких стульях за высокими столами (точно маленькие дети) сидели дяди, что-то записывали в толстые  книги и щёлкали круглыми деревяшками на проволочках. Дядям нельзя было мешать, нельзя было заходить в контору и спрашивать о чём-нибудь интересном. “Они работают”- сказала мама, хотя Оля прекрасно слышала, что они иногда разговаривают и даже громко смеются, особенно, когда уйдет дядя Саша. Дядя Саша – самый большой человек на острове, он управляющий и он ужасно толстый. Оля даже слышала  один раз, как пьяные парни с гармошками пели: “Вот идёт, пыхтит машина, управляющий – брюшина “.  Но когда Оля попробовала спеть эту песенку дома, качаясь на своей маленькой качалке, ей здорово досталось. “Эти дяди работают” – сказала  мама, но Оле все-таки казалось, что мама ошибается. Ведь они никогда не ходили на завод, не шли домой по свистку обедать и не торопились назад на завод, когда опять загудит свисток: “На р-а-б-о-т-у-у-у-у!”  Они никогда не были в саже и опилках, как те дяди, которые приходи ли в коридор конторы, долго там стояли, потом заходили в контору и выходили оттуда, пересчитывая деньги. Это были рабочие, а дяди в конторе раздавали им деньги. Какие они добрые и богатые! Но всех богаче дядя Саша; у него на столе стояли даже два мешка с золотом, которые он потом прятал в железный шкаф – Оля всё это подсмотрела в дырочку для ключа.
Оля вышла с парадного крыльца и остановилась в нерешительности: куда идти? Мама не позволяла уходить одной далеко, а няня была занята с маленькой сестренкой. Кроме того, на улице стоял туман, даже завод трудно было разглядеть, и определить, где он находится,  можно было только по шуму машин и визгу пил.  Вода была “прибылая ” и Салма заполнилась до краёв.  Салма! Как много было связано с этим маленьким заливчиком Белого моря у маленьких островитян, героев нашего рас сказа. Салма соединяла в себе все моря и океаны мира! Салма омывала своими вол нами все части света! Но к Салме нельзя близко подходить, потому что в ней можно утонуть,  а щепки туда можно бросать только, когда гуляешь с мамой или с няней.  Если щепка плывёт к заводу, значит, вода убывает, а если она плывёт к лавке, значит, вода прибывает. Оля передёрнула худенькими плечиками от сырости и пошла в сад. Трудно было назвать садом этот, обнесённый решетчатым заборчиком,  участок дикого северного леса.
Тут росла тёмная мрачная ель, шелестящие своими листьями осинки, весёлые берёзки, кудрявая рябина и колючий можжевельник. Было тут и болотце, и скалистая гряда, на которую ещё не могла взобраться четырехлетняя Оля. Здесь можно было найти настоящий гриб,  не говоря уже о множестве поганок, а на болотце можно было собирать в конце лета и  осенью морошку, чернику и голубику. Стояло тут и несколько кустиков малины, чёрной и красной смородины, но эти ягоды редко когда дозревали в суровом климате и дети, Олины друзья, съедали их зелёными, когда мама не смотрит. Сад осушали, рыли канавы, перекидывали через них мостики. Она весело побежала к клумбам, где тётя Лиза, жена управляющего, насадила цветов. Эта часть сада казалась Оле такой прекрасной, что она всегда заходила туда с некоторым трепетом. Тётя Лиза, сидя на корточках, полола свои клумбы. Оля забежала сзади и закрыла ей глаза. “Конечно это Оля, от рук пахнет всякой дрянью и они мокрые!”- сказала тётя Лиза. Оля смущённо вытерла красные ручонки о пальтишко – и как это тётя Лиза всегда догадается? Правда Оля сейчас собирала поганки и давила их руками  чего удивительного, что они стали мокрыми. “Вот что девочка, зови маму гулять после обеда, смотреть на новые дома.”  “А я тоже залезу в новый дом по доске? Я не боюсь!” Тётя Лиза засмеялась: “Ладно, ладно там увидим. Так зови маму, видишь, и туман рассеивается”. Туман и верно стал исчезать, показались очертания завода, столярная мастерская и мост через Салму. А вот и завод загудел весело и коротко: “О-бе-дать!» Только один раз прогудел, а весь народ тут же высыпал за проходную, оживлённо переговариваясь друг с другом и торопясь до дома. После обеда гудок завода свистел протяжно два раза, поторапливая людей на рабочие места.  Заторопилась домой и Оля. Сейчас придёт папа, и мама подаст обед, опаздывать нельзя. Оля хотела бежать по крайней дорожке, там росла большая ель, а под ней маленькие белые цветочки. “Нет, нет, не ходи туда, ноги промочишь, беги по средней дорожке “- остановила её тётя Лиза. Можно и по средней – она посыпана песком и на полпути есть мостик, и если сильно потопать по мостику ногами, то получается, как будто бежит лошадь. 
Оля так и сделала, при этом даже поржала немножко – вышло очень хорошо. Домой она успела прибежать только к самому обеду, все  уже сидели за столом,  и папа строго посмотрел на Олю.
РОСЛА ОЛЯ… РОС ЗАВОД.
В  новый дом уже не надо было влезать по доске  и Оля бойко бегала вверх и вниз по широким лестницам парадного и чёрного хода. С домом дяди Саши их дом разделяла только площадка, засыпанная опилками, как и большинство незастроенных мест  рабочего посёлка Попов острова, что в 10 верстах от карельского городка Кемь. А контора осталась внизу под обрывом. Она теперь старая, такая же, как лавка, как дом дяди Саши и как казарма, где жили рабочие. Новый Олин дом был большой, двух этажный. Вверху, где жила Оля, было целых четыре комнаты, кухня, большой светлый коридор, просторные сени с окном и две широкие лестницы с перилами, по которым можно лихо скатываться, обжигая руки. Был даже балкон. Всюду на острове появлялись новые “балаганы” – домики для  семейных рабочих. 
Завод рос и расширялся, легенда о том,  что дядя Саша при основании завода жил в большой бочке на пустынном острове, отошла в предание. Росла и Оля, она  уже не довольствовалась компанией своих младших брата и сестры, а заводила новых друзей среди ребятишек, живущих в казарме. Олина мама не боялась разрешать своим детям играть с детьми рабочих,  и Оля часто бегала в казарму и «балаганы» для семейных  Папа работал на заводе  механиком (машинным мастером), хорошо знал  рабочих и также не запрещал своей бойкой дочери общаться с их детьми. Ребятишки тоже приходили к Олиному новому дому, играли в саду, очень любили забиваться в парадное крыльцо на большую  лестницу.
 РАСПУТА.
Оле уже шесть лет, её брату Лёне четыре, а маленькой сестрёнке Зое – два. Была ранняя весна, дорога за пресной речной водой совсем испортилась, сегодня уехали в последний раз за ней.  Скоро должны привезти воду для казармы. Предстояло интересное зрелище. Оля увидела, высланных на разведку (не везут ли воду) двух своих подруг – Саню Бугаеву и Еньку, дочь печника.
Вот выбежала из казармы шустрая Полька-карелка  Оля присоединилась к ним и все вместе побежали по дороге, ведущей мимо балаганов к реке. Но по реке нужно ехать ещё вёрст 8-10, пока доедешь до пресной воды. “Едут”- закричала Оля, завидя какую-то лошадь вдали. Полька- карелка принялась хохотать: “Вот так вода, вот так вода! Это сам хозяин едет!”. Хозяином на заводе  называли управляющего. Все стали смеяться над Олиной ошибкой и звонче всех Оля. Неужели дядя Саша такой толстый, что  она его приняла за бочку!? Рассердится дядя Саша, если ему это рассказать. А ведь как смешно! “Вот теперь едут “- воскликнула Саня и стремглав бросилась бежать, сказать своей матери. Не отставали и другие девочки,   и четыре пары ног быстро замелькали по дороге. 
Оля вбежала на крыльцо и хотела там остаться, но раздумала и поднялась в дом.  “Лёня, воду везут!”  Лёня бросил  кубики и вместе с Олей уселся на окно в кухне, ожидая появления воды.  Из казармы выскакивали  женщины,  на бегу натягивая  пальтухи и повязывая платки. Вот показалась лошадь с большим чаном воды. Следом бежали женщины с вёдрами, споря о первенстве. Лошадь остановилась, водовоз слез, взял в руки длинный черпак – “парочку” и стал разгонять толпу. Стоял невообразимый гвалт. Оля прильнула к стеклу, расплющив нос в лепёшку.  Вода подходила к концу, и женщины, оттеснив водовоза, сами лезли в чан, зачерпывая воду. Воды оставалось только на дне и из чана уже торчали только женские ноги. Это выглядело очень смешно, и дети весело смеялись.  Но вот раз дались вопли. Одна женщина, которой воды не досталось, начала своим пустым ведром лупить счастливых соперниц. Произошла настоящая свалка, позвали урядника, и тот кое-как угомонил спорящих. Женщину с разбитой головой повели к фельдшеру, а часть воды к общей досаде оказалась разлитой. Дорого на острове ценилась речная вода, запасаемая на распуту (распутицу). Речная вода шла только для питья и приготовления пищи, а для остальных надобностей воду можно    было получить на водогрейке, которая усиленно работала в это время. Набивали снегом большой котёл, беспрестанно топили топку, и снег медленно превращался в воду. Из полного котла снега воды получалось совсем немного, и нужно было всё время добавлять снег. Ребята смотрели на водогрейку с интересом. ” Давайте и мы сделаем водогрейку дома” – воскликнула Оля. Мама одобрила Олину затею, но велела брать только чистый снег. И работа закипела. В больших корзинах таскали снег по лестнице в кухню, рассыпая часть по дороге. Кухарка ворчала, но всё же, вода получалась и игра походила на работу. Весна делала свое дело, лёд потемнел, на нём появлялись лужи пресной воды, и Оля видела, как женщины осторожно подходили к такой луже и черпали ковшом эту воду. Тетя Лиза принесла сегодня радостную весть – в верховье реки Кемь начался ледоход. Все повеселели – скоро они не будут отрезаны от мира, распута кончится, придёт почта, начнётся навигация.
СПУСК «НИМФЫ».
Все, кто был свободен, стремились на пристань. Настроение у всех праздничное, оживлённо и весело переговариваясь, люди ждут интересное зрелище. Сегодня на воду спускается “Нимфа” после зимнего отдыха, на трудную работу. Оля с мамой, тепло одетые, тоже спешат на пристань. Вот они миновали сад, контору, лавку и завернули к бирже. Оля даже не обратила внимания на своих друзей, двух огромных камней, лежащих на их пути.
Разве может быть приятелем простой камень? Да, может! Вот он лежит около самой Салмы, большой, гладкий, тёмно – серый. Оля пробует обнять его своими ручонками, но захватывает совсем небольшую часть. Он лежал тут, когда ещё ничего не было: ни завода, ни конторы, ни всех этих людей. Была только Салма и пустынный остров. Оля его любит и гладит его ручкой, когда камень нагреется от солнышка. А когда туман нависает над островом, камень становится сырым и Оля жалеет его. Второй камень лежит около биржи и в нём углубление в виде кресла. “Кто последний, тот дурак! Раз, два, три!”- раздаётся команда, и стайка ребятишек несётся к большому камню. “Я первый! я вторая! “- кричат они, касаясь камня рукой и стоят, поджидая отставших, и ждут новую команду: “Кто первый, тот царь! Раз, два, три!” Все, как один,  отрываются от камня и несутся ко второму, и кто первым занимал кресло, тот и был царь. 
Игра повторялась при почти ежедневных прогулках, никогда не утрачивая интереса.  Но сегодня, увлечённая предстоящим событием, прошла Оля  мимо своих друзей, лишь мельком взглянув на них. На пристани собралось уже много народа. Мальчишки влезали на штабеля досок, на крыши,  чтобы лучше видеть. Оле с мамой удалось найти хорошее местечко. Вот она “Нимфа!” Стоящая на суше,  она кажется очень большой. “Нимфа только что отремонтирована, заново выкрашена, медные части надраены. Она приготовилась, как на праздник. На палубе стоят несколько человек, на мостике капитан и Олин папа. Оля тяжело вздохнула. Как ей хотелось пойти с папой на “Нимфу”, и папа хотел взять девочку с собой. Но мама не согласилась, она боялась воды. Суетились люди, бегали, казалось без толку, взад и вперед. Смазывали салом доски, по которым судно должно съехать на воду. “Готово, что ли?” кричит капитан с мостика. Наконец, все приготовления  закончены, подан сигнал, отпускают трос, которые держат “Нимфу”, и судно медленно и плавно ползёт к воде. ” Пошла, пошла – слышны возгласы – пошла матушка, пошла, сердешная.”  Лица у всех взволнованы. Мальчишки на штабелях свистят, визжат от восторга, бросают вверх свои шапчонки. Оля от возбуждения тоже начинает кричать и хлопать в ладошки. Раздаётся дружное: “Ура!” “Нимфа врезалась в воду носом и, подняв фонтаны брызг, закачалась на волнах! Вот она подала свисток, встреченный новым дружным “Ура!” и прошлась перед зрителями, направляясь к своей пристани, как бы говоря: ” Вот как я умею ходить, любуйтесь на меня!” И в правду, все сейчас смотрели на неё с нежностью и волнением, как смотрит мать на первые шаги своего ребенка.
Тот, кто не жил в таких местах, которые временами соединены с остальным миром только телеграфом, кто не знает тоскливого слова “распута, распута”, длящеюся неделями, тот не поймет той радости, того праздничного настроения, которое охватывает жителей Олиного острова с наступлением навигации.
ЛЕТНИЕ ВОСКРЕСЕНИЯ.
Уже «Нимфа» сходила в Архангельск и привезла продукты в лавку, уже пришли иностранные пароходы – великаны и грузятся лесом у пристани, уже мурманские пароходы привозили почту, уже начались разговоры о том, когда удастся съездить в Архангельск и уже начались ожидаемые приезды  гостей. Каждую субботу дети ложились спать с мыслью, какая- то завтра будет погода и не приедет ли кто-нибудь особенный, необычный… 
Утром вставали рано, дети боялись проспать, хотя пароходы приходили не ранее 9 утра, а то и в 12 часов. С раннего утра люди торчали на крышах, смотрели в море, кто- то и в бинокль, а кто и просто приставив ладонь козырьком к зорким глазам. Оля вздыхала и с завистью смотрела на счастливцев:  «Скорее бы вырасти, тогда она тоже  бы влезла на крышу и, не отрываясь, смотрела бы в море и может быть первая увидела бы дымок приближающегося парохода и все бы удивились и стали бы ее хвалить». Чуть напившись чая, торопя маму, одевали праздничные, чистые платья и, оживленные, спешили на пристань, чуть заслышав возгласы, что показался дымок у «Ромбаков» (*островов у Кемского побережья Белого моря).
Сегодня несчастливое воскресенье у Оли, у нее разболелось горло и нельзя идти на пристань. Дома ещё осталась старая, добрая няня и Зоя, но той все  равно, ей ещё нет и трёх лет, и она ничего не пони мает. Папа поставил Олю на стул к окну гостиной, объяснив, какое пятнышко в море  «Соловки», а какое – «Ромбаки». Показал и дымок у «Ромбаков» и рассказал, в какую сторону он должен двигаться. Это было страшно интересно, и Оля почти примирилась со своим горем и, не отходя, стояла у окна. 
 «Няня, видишь, видишь, вон дым!» «Вижу, вижу голубушка, вижу Оленька» – уверяла няня, хотя ее старые  глаза и не видели ничего. Вдруг дымок исчез! У Оли даже сердце замерло, что это? Куда он делся? Утонул? Прошел мимо? «Няня, няня, где он? Смотри, дымок исчез! Что это значит?» – встревоженно спрашивает Оля. «Ну, полно, что ты, верно кочегар дров не подложил, либо туманом застлало, вот прояснится и увидим.»  «Да нет же, няня никакого тумана, что глупости говор…Вот он, вот он!» – кричала Оля, увидев дым. «Няня, няня, мачты, я вижу мачты, трубу, ой, няня, весь пароход! Смотри, смотри, да смотри же!» «Да вижу, вижу – уверяла няня – а ты не кричи так, ведь у тебя же горлышко болит».  Но Оля не слушала ее и говорила сама с собой: «Теперь ты меня не обманешь, сейчас скроешься, папа мне объяснял, а потом покажутся твои мачты за Як-островом». «Что это его все нет- то, кажется уже прошла целая вечность!»  Олины губы плотно сжаты, в глазах тревога. «А вот и мачты, вот  и я вижу»- послышался нянин голос. «Где, где? Ну да, конечно, я тоже вижу, совсем не ты первая увидела.» Оля, счастливая, смотрит, как движутся за Як-островом мачты парохода, как показывается кончик трубы.  «Ой, смотри, смотри, выходит, выходит! Какой большой! Ну вот,  опять скрылся, я знаю, теперь он к таможне ушел!»  Прошло пять, десять минут прошла целая вечность, наконец, показались мачты за штабелями биржы, наконец, весь пароход вышел и остановился на рейде. Теперь все на пристани будут смотреть, как пассажиры садятся в лодки и карбаса, а Оля не увидит, и ей сразу захотелось плакать. «Ну пойдем на кухню, посмотрим что там Марюша напекла, а там и наши придут, может с гостями»- уговаривала няня.
Но на этот раз никто не приехал к Оле: ни Маруся, ни Боря, двоюродные брат и сестра, которые почти каждое лето гостили на острове. Приехал только татарин, но и это было очень интересно. Наши островитяне не знали никакой торговли, кроме заводской лавки. А татарин продавал шоколадки и, главное, вкусную- превкусную халву, предмет мечтаний всех заводских ребят.
Но не каждое же воскресенье болело у Оли горло, почти всегда и она в воскресенье спешила на пристань, сначала с мамой, а, став постарше, и со своими подружками. Почти каждое воскресенье приезжал кто-нибудь необыкновенный. Один раз приехал шарманщик. Был он в медной каске с бубенчиками, с барабаном за спиной, в который он бил палками, привязанными к локтям, а одной рукой вертел он ручку шарманки. Это ли не чудо! А другим разом приехал разносчик и разложил свои товары у казармы на крыльце. Каких только прелестей там не было! И свистульки, и глиняные куколки с ванночками, и умирающие чертенки, и мячики и крючки для ужения рыбы. Да всего не перечесть! У ребят разбегались глаза, и они не знали, что же купить на свои накопленные копейки. Но больше всего нравились  Оле картинки: большие, блестящие, яркие. Особенно поразила Олю та, где были нарисованы две девочки необыкновенной красоты, пускающие мыльные пузыри. Оля сложила все свои капиталы и купила эту картинку. А в одно воскресенье приехал совсем необычайный человек. Был он ростом с Олю, а взрослый. У него было длинненькое туловище и очень короткие ножки, коленок у него совсем не было, а были сразу башмаки. Он просил копеечки. Мама не позволила над ним смеяться, а позвала его на кухню и накормила обедом. Ребята были поражены скоростью и ловкостью, с которой он поднимался и опускался по лестнице. «А я ещё зайцем прыгать умею, вот ужо покажу!» – улыбаясь, сказал он, заметив, какое впечатление произвела на ребят его ловкость. Звали маленького человечка Кондрашка, он  охотно показывал ребятишкам и взрослым всякие фокусы,  и все с сожалением провожали его на пароход.
ЛЕТНИЕ ЧЕТВЕРГИ.
В четверг ночью уходил пароход в Архангельск. На крышах стояли только те, у кого кто-нибудь уезжал. Сегодня на остров к Олиным родителям приехали с материка из маленького городка Кеми две тети с мальчиком лет семи. Они должны были уехать в Архангельск и ждали парохода. Они казались Оле не такими,  как островитяне, и она с любопытством их рассматривала. «Мама, позволь мне тоже ждать парохода» – просила Оля. «Что ты, ведь пароход придет около часу ночи, а то и позже, ты спать захочешь. Да ты и с мальчиком не играешь вовсе». – «Нет, нет, мама, я не захочу спать. Я никому мешать не буду, я посмотрю только».  В конце концов, мама позволила Оле остаться. Но игра с мальчиком не ладилась. Он вышел во двор и стал собирать деревянные чурбачки. Оля устроилась наблюдать за ним из окна кладовки. Вот мальчик  сделал из чурбачков стены, а чурбачки с круглой дырочкой внутри положил сверху и воткнул в один из них  палку, изображая трубу. «Вот дурак!» подумала Оля и, забыв, что она прячется, закричала: «Это в стену надо, будут круглые окна, как в сказочном замке».  Мальчик с недоумением поглядел кругом и, не увидев, кто же ему это кричал, пнул ногой постройку и принялся строить заново.   «Как в сказочном замке»- подумала Оля, закрывая глаза. Что-то сделалось с Олиными глазами, закрываются сами, когда Оля совсем не хочет спать.
Вот мальчик опять начал строить. «Да не так, не так – хочет сказать Оля, но язык не слушается и не говорит ничего – как смешно»- улыбается засыпающая девочка, голова падает на подоконник и Оля уже продолжает строить во сне. Вот она берет чурбачки, ставит их на мостовую и они стоят крепко, как настоящие стены. Потом мостовая исчезла, и кругом был зеленеющий луг и лес, а деревянные чурочки в Олиных руках обратились в белый мрамор. Оля легко ворочает мраморные плиты, ставит их на места, и замок растет не по дням и часам, а по минутам. Вот он и построен. Ночь спустилась на землю, стало тем но, но в круглых окнах замка зажглись разноцветные огни. А Оля стоит одна и с гордостью смотрит на свое творенье. «Ну вот, я ведь говорила, что заснешь, вот ведь куда забралась, встань и иди в кровать»- будила Олю мама. Девочка силится открыть глаза и бормочет: «Мама, там замок…видишь, мраморный …там…с огоньками…я сама построила». «Какой мраморный? Ах, там на мостовой. Дак, мальчик строил и все раскидал…Ну, иди скорее спать!»  Оля ещё раз пытается открыть глаза и посмотреть на свой замок,  но видит только кучку чурбачков. «Мама, а где  мой замок», капризно тянет она. «Ну, давай я унесу тебя в кроватку, спи, строй свой сказочный замок».
ПОЕЗДКА В АРХАНГЕЛЬСК.
Наконец мама сказала «В четверг мы поедем в Архангельск. Пошли приготовления у мамы: шились обновки, спешно стирали и гладили, составляли список – что надо купить в Архангельске, чего не забыть  запасти на долгую зиму. У ребят тоже шли приготовления и разговоры. Вспоминали уже пережитые поездки, рассуждали, пойдут ли к тем или иным знакомым и кого у них увидят. Некоторые вопросы не могли решить сами и бежали к маме: «Мама, мама, а мы увидим в Архангельске царя?»- спрашивал Лёня. «Ну, конечно нет – смеялась мама – ну, может быть генерала или губернатора увидите на улице». «Вот, вот – бежал сообщить Лёня радостную весть- мама сказала, что увидим генералов и губернаторов, их там по улицам ходит, как у нас мужиков». И едва успев договорить, бежал снова: «Мама, а бегом по улицам можно бегать, не рассердятся губернаторы и генералы?»  «Нет, по улицам надо ходить смирно, только по мосточкам, а то и в полицию попасть можно». «Мама, а жить мы будем опять у бабушки? А к крёстной пойдём? А она опять подарит мне шоколадку – рака и рыбку?» закидывала вопросами Оля. «А у бабушки  есть Наталья?», вдруг вытянулась мордочка у Лёни. «Какая Наталья?», вопросительно повторила Зоя, недоумевающе поглядывая на брата и сестру. «Да, такая страшная, страшная – делая страшное лицо, сообщил Лёня – у нее волосы растрепанные и торчат два больших зуба, она не настоящая, она баба Яга, только переоделась и нанялась к бабушке кухаркой» -  убежденно добавляла Оля. Никакие уверения мамы, что Наталья самая обыкновенная старуха, вроде их няни, не могли убедить ребят, и к радости поездки прибавлялась какая-то тревога.
Наконец наступил и четверг.  Принесли большой чемодан в спальню, туда же принесли бельё, платья и мама стала укладываться, временами останавливаясь и прислушиваясь, не поднимается ли буря. Она очень боялась моря.  Дети бегали, мешали, приносили совершенно ненужные вещи и спрашивали, не забыла ли мама их взять. Утром мама пекла подорожники, это тоже было интересно. А главное, главное сегодня они не пойдут спать в обычное время, а будут вместе со всеми ждать парохода. Наступил вечер, все было сложено и приготовлено. Пришел папа с вестью, что виден пароход. Все игры были брошены, все побежали к окну смотреть, где пароход. Мама заметно волновалась, хотя было тихо. «Бури не будет, во всяком случае -  сказал папа – а вот туман, пожалуй, что-то сыро». В ожидании парохода решили поужинать. Наконец нужно было одеваться и идти на пристань. 
Пароход стоял на рейде, к нему нужно было подъехать на карбасе. Умелые гребцы ловко пристали к трапу, спущенному с парохода и все по очереди стали заходить на пароход, сначала папа, потом мама с Лёней, следом за ними Оля, за Олей гребцы внес ли Зою и, наконец, вещи. Как интересно было на большом пароходе: и палуба, и каюты, и лестница по которой спускаются в каюты, и капитанский мостик, и спасательные лодки, и круги, и толстая желтая труба. Дети бегают, всё рассматривают, везде стараются залезть, обо всем расспрашивают и не замечают, что вызывают у других пассажиров неудовольствие и досаду. А капитан, вообще, кажется, чуть ли не   Богом. «Папа, а ты опять будешь спать в шлюпке?», спрашивает Оля. (Её папа не признавал отчего- то сна в каюте и всегда,  с согласия капитана, устраивался на ночь в спасательной шлюпке.) Мама считала это чудачеством, а Оля геройством.   Папины ожидания оправдались, туман действительно застлал все море, лишь только пароход отошел от острова. Тогда пароход встал и всю ночь давал тревожные гудки, и только под утро, когда поднявшийся ветерок рассеял туман, он снова тронулся в путь.
Вследствие этого, в Архангельск пришли с большим опозданием, когда город уже отошел ко сну, а на пристани стояло совсем немного извозчиков. Наших путешественников встречали тетя, двоюродная Олина сестра Маруся и, о ужас, страшная Наталья. Вещи повез извозчик,  все пошли пешком, а Наталью  попросили нести Зою. Ужас охватил маленькое сердечко Зои: ее понесет эта переодетая баба Яга! «Не хочу, не хочу, я сама, я на своих ножках пойду», отчаянно кричала девочка. Мама стала было ее уговаривать, но Наталья совсем рассердилась, железными руками схватила ребенка и быстро зашагала по улице  а Оля и Леня , взявшись за руки, старались не отставать от старухи, чтобы помочь бедной Зое, если баба Яга вдруг вздумает ее съесть. А несчастная Зоя так и не перестала всю дорогу биться и кричать
На другой день начали ходить по родственникам, по магазинам и просто по городу. Всё было великолепным и необыкновенным в губернском городе. Крашеные дома казались такими нарядными, а каменные – царскими палатами. Магазины и вовсе поражали детей, ведь они знали только одну заводскую лавку в которой продавались только самые необходимые вещи и немудреные лакомства. Дети думали, что в го роде живут только одни богатые и удивлялись, встречая рабочего или крестьянку. «Они, верно, тоже как мы приехали», решили ребята. 
 «Смотри, смотри, генерал!»- толкает в бок Олю Лёня, указывая на городового. «Генерал?- усомнилась Оля – почему же он посреди дороги стоит?». «Ну конечно, генерал, посмотри, какой он важный и все его боятся, мама, ведь это генерал?» – спорил Лёня. «Ой, вы  глупыши, это только городовой, это даже меньше, чем наш урядник «Меньше урядника!?». Ну, а Лёня даже урядника не боится, ведь он же не пьяный.
Ходили к крёстной и она подарила Оле не только шоколадного рака, но и соломенную шляпку и новое платье. Один раз видели парад, шли музыканты и много солдат.
Потом ещё ходили с мамой, Марусей и Борей на гулянье в Летний Сад. Люди там лазали на шест за призами, смешно прыгали в мешках, и было ещё много интересного. Играла чудесная музыка, папа покупал конфеты и мороженое. Все  нарядные  и веселые. Да, будет чего порассказать, будет чем удивить своих приятелей на острове!.
Но вот папин отпуск кончился, всех повидали, всё  куплено, и настал день отъезда на остров. Каким милым показался родной остров после десятидневной разлуки. И биржа,  и Салма, и камни у Салмы, и лавка, и контора (какие они стали маленькие за это время) -  всё, казалось, радовалось возвращению! А дом! Он будто раскрыл свои объятья, встречая детей. А Барбос совсем с ума сошел от радости.
НОВОСТИ И ПЕРЕМЕНЫ.
Снова игры с заводскими друзьями. С большим удовольствием в дождливый день забиралась детвора в парадное и, затаив дыхание,  слушала, приукрашенные богатой Олиной фантазией, рассказы о чудесном Архангельске. Иногда Оля сознавалась, что увлеклась и чуточку приврала, но слушателей это не смущало: «Ничего, ничего, рассказывай, так ещё интересней!» Но одна новость, сообщенная Оле мамой, и при первом же случае, рассказанная приятелям, поразила всех своей значимостью: «А у хозяйки скоро будет маленькая девочка!» «Родится что ли?»- спросила Полька. «Нет, не родится, а так!» «Да как же так – удивилась Саня- маленькие дети всегда родятся». «А вот и не всегда, вот и не всегда», ликовала Оля. «Разве купят, богаты ведь» предположила Еня. «И не купят», заявила Оля.  Любопытство детей было уже на пределе, да и Оле не терпелось рассказать. «Они берут к себе на воспитание девочку, такую же, как я, у неё умер папа  и у нее ещё пять сестер, и она у них будет вместо дочки, и они будут ее любить как свою»- одним духом выпалила Оля.  Эта новость произвела на ребят большое впечатление, а Саня сказала: «Теперь Оля  ты и дружить с нами не будешь!». «Что ты, Саня!»- обиделась Оля. «Она уж верно не пустит нас в свое крыльцо! Важная,  поди, будет. А может, и нет, ведь Оля говорит, что она из бедных». Так обсуждали дети это сообщение, пока не наступил день приезда загадочной девочки. Погода стояла скверная и незнакомку, совсем обессиленную от морской болезни, принесли в дом дяди Саши.
Только к вечеру мама позвала Олю и пошла с ней к тете Лизе, знакомиться с девочкой.  «Мама, какая она? Большая? Больше меня? Красивая?  Как зовут?»- закидывала вопросами Оля. «Зовут Лизочкой, а  остальное сама увидишь, только помни, что она сиротка, увезли ее от мамы и сестер и надо быть доброй с ней». «Я буду доброй, я подарю ей Барбоса, хорошо мама!» – вырвалось у Оли. «Ну, Барбоса можешь оставить при себе – засмеялась мама – а только полюби её».
Лизочка оказалась маленькой,  хрупкой девочкой, ростом с Олю, хотя она была старше Оли на целый год. На круглом личике, побледневшем от мучительной дороги, смотрели большие темно-серые глаза, и торчал маленький вздернутый носик. 
Оля была разочарована, она почему-то ожидала, что Лизочка будет непременно такая же красивая, как девочка, пускающая мыльные пузыри на ее картинке. А Лизочка оказалась совсем такая же, как Саня и Полька и все другие. «Но я непременно ее полюблю, да такую еще больше»- мысленно решила Оля. И  действительно, через какие-нибудь полчаса девочки уже дружно беседовали, сообщая друг другу события своей жизни. Вечером, лежа в постели, Оля долго не могла уснуть, вспоминая ту или иную подробность нового знакомства. «Мама, мама, а почему так странно она говорит, что ее сестер зовут Полинаша, Гутянаша, Манянаша, Катянаша и еще как-то, я уж не помню. Правда, какие смешные имена, или в городе такие бывают?». «Конечно, таких имен нет, это она пошутила»- улыбаясь, пояснила мама. «Да нет, мама, она совсем не шутила». «Ну, не шутила,  так значит, она сказала неправду». «Но ведь говорить неправду грех?». «Да, конечно, говорить неправду очень нехорошо, но не суди так строго Лизочку, вспомни, что и ты часто рассказываешь что-нибудь и начнешь прибавлять, чего на самом деле не было. Так, верно, и Лизочка, она думала, что так выйдет интересней».  Оля покраснела, вспомнив свои рассказы подружкам.  «Мама, я всегда, всегда говорю потом, что я прибавила…нечаянно».  «Это хорошо, а  еще бы лучше было, если  бы ты, когда тебе захочется «посочинять», сказала бы девочкам: «Ну, девочки, слушайте сказку». Оля была в восторге, какая мама умная и как она хорошо придумала.
Сближение Лизочки с Олиными подругами происходило очень медленно. Она была очень робкой девочкой, не могла долго привыкнуть к своему положению «хозяйской» дочки. Заводские же дети принимали ее робость за гордость и считали ее именно «хозяйской». Таким образом, чем больше сближалась Оля с Лизочкой, тем она дальше отходила от своих подружек и предчувствие Сани начало сбываться. Все же, иногда собирались все вместе, и играли мячом на площадке между Олиным и Лизочкиным  домами, поднимая тучи измельченных опилок. Тогда дядя Саша приказал всю площадку выровнять и выложить дерном. Следующей весной на этом месте зазеленел веселый лужок правильной четырехугольной формы.
ОТЧЕГО И ПОЧЕМУ?
«А почему   снег белый и холодный, а отчего вода в море соленая, а в реке пресная? А почему у нас часто туман, а в Архангельске совсем редко? Почему дядю Сашу все боятся? Почему он самый главный?  Почему папу не боятся? Отчего и почему, отчего и почему???»- сыпалось без конца с губ Оли. Но Далеко не всегда получала она на свои вопросы разумные ответы. Мама по мере сил и возможности  удовлетворяла девочку, а дядю Сашу, в доме которого с появлением Лизочки Оля стала проводить много времени, часто раздражали эти постоянные вопросы и, чтобы отвязаться, он отвечал: «Потому что на Луну на до много чугуну».  «А разве Луна из чугуна?»- не унималась Оля. «Да, из чугуна, ну, иди, играй с Лизочкой». Мама объяснила Оле, что Луна – планета, и из чугуна ее никто не делал, а дядя Саша пошутил. «Пошутил? Значит когда шутят, то говорят неправду?» – озадаченно спросила Оля. «Да, очень часто шутя говорят неправду, но лучше шутить без неправды, правильно  говорить правду всегда и шутя, и серьезно – говорила девочке мама – и старайся не надоедать взрослым вопросами, а прежде подумай, сама приучайся думать».
Однажды у тети Лизы были гости из Кеми. Оле и Лизочке, как старшим из детей, было разрешено присутствовать при гостях. Приехала одна богатая староверка (*староверов было много в Кеми). Она даже в гости ездила со своею чашкой. Важная старуха была усажена в гостиной в кресло. Строго оглядев  присутствующих, взгляд ее упал на обеих девочек. «А тут должно быть есть любимица моего мужа? Ну ка,  покажись, подойди ко мне». (Ее мужу нравилась бойкая, разговорчивая Оля , и приезжая к Олиным родителям, он всегда ласково шутил с ней). Оля скромно подошла и встала к креслу старухи. «Так, так, славная девочка, скромная девочка», бормотала старуха, пристально рассматривая Олю.  Оле это стало надоедать и, захватившись руками за ручку кресла, она начала раскачиваться с пятки на носок. «Гм..гм, – пожевала губами старуха – у тебя еще братья и сестры есть?» «Есть, они дома остались, брат, сестра и еще Барбос», бойко ответила Оля. «Так, про собак я не спрашиваю…Ну, а почему же твои братец и сестра не пришли сюда?» – продолжила свой допрос старуха. «Какая глупая – мелькнуло в голове Оли – не хочет сама подумать, что они маленькие, а я большая». И вдруг неожиданно для себя выпалила: «А потому, что на Луну надо много чугуну!»  «Ах, вот как, вот какая любимица у моего мужа»- строго сказала старуха, смерила Олю с ног до головы уничтожающим взглядом и отвернулась. «Стыдно – взволнованно шепнула мама – осрамила при всех , что теперь и про тебя и про меня подумают!»  «Мама, я ведь пошутила». «Пошутила! Глупая, дерзкая девчонка».
Мама ушла. Оля  осталась, мысли ее путались: «Почему одним можно шутить, а другим нельзя?»  Она чувствовала себя обиженной, ей хотелось плакать. «Вот ты где!» воскликнула, вбежавшая Лизочка. «Идем, я тебе что покажу!»- торжествующе зашептала она, довольная, что и она, наконец, удивит чем – то Олю.
И действительно, такого чуда Оля еще не видала: у окна сидела дама и курила, курила, как самый настоящий мужчина. Оля была так удивлена, что забыла и свою обиду, и что огорчила маму, и что хотела плакать. Она вплотную подошла к даме и громко спросила: «Почему ты куришь, разве ты мужик?» 
Это была последняя капля, переполнившая чашу Олиного позора. Не успела она еще опомниться от поразившего ее удивления, как услышала строгий мамин голос: «Достаточно, Оля, ты совсем не умеешь себя вести, иди домой  и ложись спать». Оля не стала ни просить прощения, ни плакать и ушла, чувствуя себя ужасно несчастной.
ЛУНА И УЩЕЛЬЕ.
Иногда случалось, что Оля не поладит с Лизочкой или огорчит маму и почувствует себя одинокой и очень обиженной. В такие минуты она пускалась в путешествия по окрестностям завода одна. Однажды она набрела на громадную кучу железного и чугунного лома, который валялся за конюшней. Оля села на какую–то толстую трубу и стала соображать: откуда все эти обломки и зачем их так небрежно бросили. «Ах, это наверно остатки от Луны, когда ее делали из чугуна!», пронеслось в Олиной голове. «Но ведь мама же объясняла, что никто Луны из чугуна не делал…А жаль…гораздо интересней, если ее сделали люди. А  может быть мама и ошибается, неужели она все, все на свете знает? Нет, наверно ошибается».  И так Оля хотела, чтобы мама ошиблась, и Луна была сделана человеческими руками, что почти убедила себя в этом. Нелады с Лизочкой были забыты, и Оля понеслась к  подружке, чтобы поделиться своим открытием. «Лиза, одевайся скорее, я что- то нашла интересное». « Где, далеко?» – спросила Лизочка. «Нет, недалеко, только надо скорее»- торопила Оля, точно чугунный лом мог внезапно исчезнуть. «Ну, надевай пальто, вот твоя шапка, да не ищи галош, не надо, ну, пойдем».  «Почему ты так торопишься, разве оно может убежать?»   «Нет не убежит, а только…, да ты вот сама увидишь… Ну, какая ты копуля!»- волновалась Оля.
Наконец пришли на свалку. «Вот!»- торжественно показала обломки Оля. Лизочка  с недоумением посмотрела сначала на хлам, потом уставилась на Олю. «Ага, не понимаешь? Это знаешь что?» – тоном строгого учителя спросила Оля. «Ну, железо ржавое» – растерянно протянула  Лизочка.
«Железо ржавое – передразнила Оля- а это, это что?»- показала она на тяжелые куски чугунных плит и труб «Да почем я знаю. Это и весь твой секрет?» – разочарованно протянула Лизочка. 
 «Это -торжественно отчеканила Оля – это остатки от Луны!»  «От какой Луны?» – удивилась Лизочка. «От той, которая на небе!»  «Ну, да!? Кто тебе сказал?» – недоверчиво протянула Лизочка. «Никто мне не сказал, я сама знаю!»- продолжала торжественно Оля. «Какие глупости, пойдем лучше домой играть в куклы, холодно».  «Нет, ты послушай, я тебе объясню». Девочки уселись опять на трубу.  «Ты была в литейке или в кузне?»  «Нет, нигде не была». «В кузню обязательно сходим, Егорша пустит» Оля вспомнила большого, сильного Егоршу – кузнеца с его доброй улыбкой на вымазанном сажей лицом.  Оля часто бегала в кузню, восхищалась силой и ловкостью кузнеца. «Егорша, дай мне поковать»- просила она. Тот брал какой-нибудь тонкий прутик, совал его в раскаленные угли, выбирал самый легкий молоток, и Оля, собрав свои силенки, стучала  по ярко-оранжевому прутику, а тот не поддавался» «Вот видишь, мало каши ела еще. Ну что тебе сделать?» «Ой, Егорша, сделай мне кукольную кочергу». «Раз, два» – ударял Егорша, и прутик принимал форму настоящей кочерги, летел в кадку с  водой и, шипя, оставался там. Кузнец казался Оле всемогущим волшебником и непременно должен был принимать участие в постройке Луны. Совсем по-другому было в литейке. И попасть туда одной нельзя было ни в коем случае, только с папой. И нельзя было, как в кузне, расспрашивать литейщика Василия, а только смирно стоять в сторонке и внимательно следить за действиями рабочих.  Вот они осторожно вынимают из огня сосуд с расплавленным металлом, несут его к приготовленной форме и заливают ее. Огненной водой казался лившийся в форму металл, а помещение литейной заполнялось жаром и светом. «Довольно»- говорит папа. «Довольно – вторит ему Василий, и рабочие осторожно отходят от ящика с формой. Конечно, литейщик Василий должен был принимать участие в отливании Луны из чугуна. Сбиваясь и путаясь, часто поправляя себя, описывала Оля Лизочке постройку Луны. Но скучной показалась Лизочке замысловатая история. «Ну, как же тебе не стыдно врать – наконец прервала она Олю – Луну Бог сделал, а не люди!» «Я совсем не вру – обиделась Оля- это все равно, что сказка, а сказки даже в книжках пишут». « Ну так то взрослые пишут – пояснила Лизочка, пойдем лучше домой».  «Не пойду, я здесь останусь». Лизочка ушла. Оля осталась одна, обиженная и разочарованная. Больше она уже никому не рассказывала свою сказку о Луне, но иногда любила приходить сюда и посмотреть на остатки  «Луны».
Это был не единственный уединенный Олин уголок. Однажды набрела она на скалистом берегу салмы на углубление, с любопытством спустилась вниз – оно скрыло ее с головой. Оля села на продолговатый камень на дне, как на скамеечку, и осмотрелась. Ей показалась, что она сидит в ущелье, а в стенах его сверкают драгоценные камни, как в сказке. «Лизочке надо показать. Нет, не покажу, она, пожалуй, опять скажет, что ей неинтересно или принесет сюда черепков и станет играть в хозяйки, здесь, где все, как в сказке!». Так ущелье и осталось Олиной тайной.
ДРУЖБА С ЛИЗОЧКОЙ.
Когда холодная осенняя погода, дожди и седой туман загоняли детей по домам, дружба Оли с Лизочкой стала крепнуть. То Лизочка приходила к Оле, и они вместе придумывали веселые игры или сидели у стола и рисовали или что-нибудь, вырезали из бумаги, клеили и раскрашивали. Олина мама умела увлечь детей интересными делами. Но чаще Оля отправлялась к Лизочке. Там, в большом доме, носились они по широкому коридору и зале, изображая, то диких лошадей, то разбойников, то храбрых воинов, не смущаясь того, что сражаться им приходилось со стульями и большими цветами в кадках. Набегавшись досыта, они отправлялись в Лизочкину комнату, выпрашивая у тети Лизы всякой вкуснятины, и устраивали куклам пиры. Когда и это им надоедало, и куклы, с помощью девочек, съедали все угощения, Лизочка и Оля забирались в какой-нибудь уголок и тихо беседовали. Лизочка вспоминала своих сестер и маму, но эти рассказы часто приводили к печальным результатам: как ни хорошо ей жилось у тети Лизы, при воспоминании ее охватывала тоска по родным и беседа кончалась слезами. Поэтому дети избегали Лизочкиных рассказов и, увлекаемые Олей, пускались в мир ее  фантазий. Оля рассказывала о чудесных садах с благоухающими цветами, красивой, неизвестно откуда несущейся музыке, о лодках, плывущих по голубым рекам, о детях, играющих в этих волшебных садах. Оля говорила с жаром, волнуясь и каждый раз переживая свои рассказы. Глазенки ее восторженно блестели, и тесно прижавшись друг к другу, девочки задумчиво смотрели перед собой. Когда же Лизочке разрешалось идти ночевать к Оле, то вчетвером дети придумывали что-нибудь интересное. Играли в “Черную канарейку”: трое затыкали уши, а 4-й внятно произносил какое-нибудь слово, уши открывались и каждый сообщал, что он слышал. Часто слышалось совсем не то, и дети весело хохотали, уткнувшись в подушку, чтобы мама не услыхала. Леня сказал, что он придумал новую игру. Перебежав через комнату, он замер у комода в странной позе: босые ноги плотно сжаты, руки раскинуты вдоль комода в разные стороны, голова висит набок,  глаза закачены под самый лоб. Тут дверь открылась и вошла мама. “И что это ты изображаешь?» – спросила она. “Распятие”- растерянно пролепетал Леня. 
А девочки, уткнувшись в подушку, задыхались от смеха. Мама легонько шлепнула Леню по мягкому месту и сказала: ” Ну, а теперь сразу спать”, и дети быстро заснули.
ДОЛЖНЫ ЛИ ТАК ПОСТУПАТЬ ГЛАВНЫЕ?
После продолжительной снежной зимы, когда деревья лопались от мороза, а детей не пускали на улицу, наступили весенние деньки. Опять пошли пароходы на остров и все повеселели. Зазеленели сад и лужок между Лизочкиным и Олиным домами. В саду для детей построили беседку,  домик шестиугольной формы. Девочки из казармы натащили черепков, а Оля и Лизочка  игрушечной посуды. И пошла игра в “хозяйки”. Но отношение между детьми постепенно менялись. И на качели и в беседку допускались только те дети, которых хотели Лизочка и Оля. Сад превращался то в город, в который «хозяйки» ездили за покупками, то в море, и мужья хозяек отправлялись в плаванье за рыбой, то в лес, в котором собирали грибы-поганки и ягоды. А иногда сад становился просто садом, и девочки, устроив на головах шляпки из платков, становились дамами и гуляли там с детьми куклами.  Однажды вздумали дети построить пароход, но дело не очень спорилось в их неумелых руках, и постройка затягивалась. И вдруг, утром, на места постройки оказался пароход с трубой, мачтой, и скамьями для сидения. Пароход был окрашен в серый цвет, а на носу белыми буквами написано имя “Борис”. Это дядя Саша помог детям. Капитаном “Бориса” был назначен Леня, Лизочка стала машинистом, а Оля захотела быть матросом и даже Зоя получила должность кока. А настоящий маленький пароходик “Курьер” каждый день ходил от острова до Кеми. Оттуда он доставлял почту, перевозил пассажиров туда и обратно, иногда тащил на буксире баркас – водовоз, наполненный речной  водой для островитян. Управлял “Курьером” Гришка – капитан, который частенько бывал не на высоте своей должности и после “вчерашнего” сажал пароходик на один из многочисленных речных камней. Не раз Оля и Лизочка были свидетелями того, как дядя Саша распекал на кухне утром провинившегося Гришку: ” Опять на камень напоролся, скотина? Опять нализался?» – грозно кричал дядя Саша.  “Виноват, выпил немножко, Александр Андреевич… ну, как- то винт и поломался…”   “Винт сломал? опять винт сломал, негодяй, а на той неделе что было, а?!”   “Виноват, нечаянно я … постараюсь, чтобы больше не было…”- униженно клялся Гришка. “Нечаянно ?! – ревел дядя Саша – вот тебе, будешь помнить, как напиваться, скотина”. Голова Гришки болталась из стороны в сторону под ударами дяди Саши. “Большой, а дерется”- недовольно шептала Оля Лизочке. «Да ведь Гришка виноват» – возражала Лизочка. “Все-таки драться нехорошо”. ” Он главный на заводе, он может наказывать. Вот мы с тобой тоже главные…” “Да, мы главные -  подумав, подтвердила Оля – и  ты думаешь?” Оля даже не решалась выговорить мысль, пришедшую ей в голову. “Конечно, если у нас девчонки что-нибудь испортят, и мы их накажем, нас не забранят”.  “И что же, они будут также как Гришка стоять и не дадут сдачи?»   “Конечно, не посмеют” – уверенно сказала Лизочка. “Но мама очень рассердится”.  “Можно сделать, чтобы никто не узнал, мы позовем ее в беседку, поставим караул и… давай, интересно будет”- шептала Лиз очка. Хотя Олина совесть и подсказывала, что они затевают что-то очень нехорошее, любопытство испытать свою власть взяло верх, и Оля согласилась в один из ближайших дней избить какую-нибудь девочку. Но какую? ” Ну, давай хоть Саньку Бугаеву”- предложила Лизочка”.  Нет, уж Саню ни за что, она очень хорошая”- запротестовала Оля. В конце концов, участь быть избитой выпала на Пашу, которая не так часто играла в беседке. Польку – карелку решили поставить на караул, чтобы предупредить девочек, если появится Олина мама. После избиения решили подарить Паше игрушек в утешение и Польке за караул. Тревожно спала Оля в эту ночь. Наконец, днем, к несчастью, удалось увидеть Польку и обо всем договориться.
В условленный час пришли Паша, Еня, Саня, Полька и еще несколько девочек в беседку. Начали рассуждать, какую бы игру им затеять. Полька вдруг мигнула Оле с Лизочкой и вышла за дверь. Надо начинать действовать. ” Ты главнее, начинай!”- шепнула Оля Лизочке. Та покраснела, но все-таки подошла к Паше и ударила ее по спине. Та в недоумении оглянулась. В это время Оля ударила ее кулаком в бок.  «Вы пошто?”- растерянно пролепетала Паша. ” А вот пошто!”- как можно грознее постаралась крикнуть Лизочка и ударила ее по лицу. Паша кинулась к двери, остальные девочки испуганно шарахнулись в сторону и с изумлением и страхом смотрели на Олю и Лизочку.  “Вот за что, вот за что!”- побледнев, закричала Оля и начала наносить удар за ударом.  Паша стояла безмолвно, по лицу ее катились крупные слезы, она не поднимала рук, чтобы защитить лицо от ударов. Ее покорный вид совсем вывел Олю из себя и, обезумев, вся дрожа, продолжала она избивать несчастную жертву, крича: “Ты молчишь, ты молчишь,  почему не даешь сдачи?” ” Оля, довольно, перестань”- уговаривала ее Лизочка. ” Оля, Оленька, не надо, не надо”- робко проговорила Саня. Но Оля ничего не слышала, и снова и снова ударяла Пашу, потом вдруг отскочила и, уткнувшись лицом в стенку, отчаянно зарыдала. Она плакала так страстно, как только что била Пашу.
Подходила к ней Лизочка со словами: ” Оля, перестань, не плачь, Паша не сердится, я ей подарила посудку, никто не скажет твоей маме.” ” Уйди”- с каким-то ужасом кричала Оля, продолжая плакать. ” Ну, не плачь же,  Оля, мы забудем все и помнить не будем никогда”- прижалась к ней Саня.  Вдруг Оля замолчала и, подавляя всхлипывания, решительным шагом направилась к двери. “Ты куда?”- испугалась Лизочка.  “Я пойду и все расскажу маме, пусть она меня накажет”. Губы Оли снова задрожали и глаза наполнились слезами. Она села на пол и беспомощно заплакала тихими горькими слезами. Поднять глаза и посмотреть на своих подруг она была не в силах, такого стыда она ещё не испытывала в своей 7-летней жизни. ” Да Оля, ну перестань же, ведь мы уже все помирились, вот и Паша …Паша, пойди, поцелуй Олю”. Паша послушно исполнила Лизочкино приказание и приложилась к мокрой Олиной щеке. Но Оля все еще чувствовала раздражение против Паши за ее покорность и не ответила на ее поцелуй. “Ну, а теперь пойдемте куда-нибудь играть, а то нас еще искать будут”. “Я никуда не пойду “  – в тоске прошептала Оля. Все ушли… Оля осталась одна со своими мыслями. “О, если бы можно было провалиться сквозь землю, если бы можно было вернуть вчерашний день, когда еще не было этой ужасной истории. Пойти к маме и рассказать?  Нет не надо, а то и ей придется так же стыдиться как Оле, раз у нее такая нехорошая девочка. Уж пусть я буду одна такая несчастная”… Оля все еще продолжала сидеть на полу, когда почувствовала на своих плечах чьи- то руки. “Саня – подумала Оля – милая, хорошая Саня”… “Не плачь больше, Оленька – зашептала Саня – ведь Паша сама виновата, дала бы сдачи, ты бы скорее опомнилась. Знаешь, что я скажу, вот у нас отец иной раз напьется и прибьет, а потом плачет как ты и жалеет, что прибил”. ” Да ведь я – то не пьяная была, Саня”- печально произнесла Оля. ” Нет, ты вроде как пьяная, как не в себе была… Оля. Страшно было”- вспоминала Саня. Оля вздрогнула и снова заплакала, но уже прижавшись к Сане. ” Саня, стыдно – то мне как! Неужели ты меня и теперь любить будешь?”  “Буду, Оленька, и все будем тебя любить. Нам всем тебя жалко. Наверно это Лизочка придумала?”- сказала Саня. “Нет, мы вместе придумали, Саня, а бог – то простит?”- прошептала Оля. “Конечно, простит, ведь ты каешься, а ты помолись еще”- посоветовала Саня. “Да, помолюсь. Какая ты хорошая, Саня …”  Девочки крепко обнялись и поцеловались.  Оля знала теперь твердо: поступок был очень нехороший,  так поступать они с Лизочкой не должны были, хотя они и ” главные”. Прошло несколько дней и дети снова дружно играли, но случай в  беседке остался темным пятном на светлых воспоминаниях  детства.
КУЗЕНЫ.
Оля не поссорилась с Лизочкой и ничем не огорчила маму, а тем не менее, бродила по саду одна. …Случалось с ней, что вдруг захочется ей быть не маленькой девочкой, а каким-нибудь особенным человеком, который мог бы сделать много хороших дел. Быть бы дядей Сашей с его мешками золота, или стать бы вдруг Егоршей – кузнецом, с его необъятной, как казалось Оле, силой. А ещё лучше стать Гулливером и попасть к лилипутам. Она уже вообразила себя Гулливером и пустилась в поиски лилипутов, сама в глубине души сознавая, что делает глупость. Она заглядывала под развесистые ели, раздвигала кусты, и даже отворачивала камни. Но никого, кроме букашек и червей не находила. Ей было досадно  на себя и хотелось плакать. Оля мрачно сидела на только что отвороченном камне, когда услышала Лёнин голос. Ей хотелось ещё побыть одной, и она притворилась, будто не слышит. ”Оля, Оля ! Ау!- кричал Леня- мама письмо получила, Маруся и Боря приедут!”   “Маруся с Борей?!” – встрепенулась Оля, выскакивая из своей засады. Лилипуты были мигом забыты, и весело подпрыгивая, бежала Оля за руку с Леней домой. Наконец пришло и воскресение,  в которое Маруся и Боря со своей мамой приехали на остров.  Маруся была высокой худенькой девочкой с толстой русой косой, а Боря, ровесник Оли, крепкий, коренастый мальчик с вздернутым и всегда мокрым носом. Их отец давно уже умер, и детей воспитывала одна мать – учительница. Маруся училась в гимназии, а Боря еще только осенью должен пойти в школу, но был грамотный, прочитал много книжек про путешествия, и ребята любили слушать, как он рассказывает прочитанное. С уважением и любовью смотрела Оля на Марусю, ведь она была гимназисткой, ей было 11 лет, и она умела хорошо читать, как мама, а Оля знала ещё не все буквы. На Марусю Оля питала большие надежды, к ней можно обращаться со всякими вопросами, она не взрослая и не посмеется над Олей, она умная и сумеет многое объяснить. Особенно Оле хотелось показать Марусе свое “ущелье”, в которое она и привела ее, как только им удалось улизнуть от “малышей”.  “Вот смотри – волнуясь, говорила Оля – я нашла и никому, никому не показывала, потому что, если все увидят, так сразу оно станет не «такое», а совсем-совсем простое”. Маруся понимающе и серьезно кивнула головой.  “Правда, ведь?- обрадовалась Оля – так же и про Луну, как я рассказала Лизочке, теперь уже совсем не так интересно стало про нее выдумывать, лучше одной…” “А что про Луну?”- спросила Маруся.  “Да… ты засмеешься” – недоверчиво покосилась Оля.  “Честное слово не буду, расскажи! Вот сядем здесь, и рассказывай”. Девочки уселись на камни в глубине “ущелья”. “Да нет, Маруся, про Луну и в самом деле глупости, я тогда верно маленькая была, как придумала. Так же и про волшебный сад и про человечков “.  “Ну и пускай глупости, в сказках тоже не настоящее пишут, а ведь интересно. Ты любишь сказки?”- подбадривала ее Маруся.  “Да, сказки я страшно люблю. Только в сказках всегда не про меня написано и не про тех, кого я знаю, а вот про себя очень интересно придумывать, правда? И будто я большая, и будто умная, и будто хорошая, и будто все могу… Маруся, ты очень хорошая?” – вдруг прервала себя Оля. “Не знаю – нерешительно сказала Маруся – думаю, что не всегда.”   ” А я… я часто бываю страшно нехорошая, знаешь, такая, которая хуже всех, а мне хочется быть хорошей, и всегда, и не выходит… И всем бы помогать…- прошептала Оля- мне бы хотелось найти лилипутов и я бы тогда для них все хорошо устроила».  Оля покосилась на Марусю, смеется ли она? Но Маруся не смеялась, а задумчиво смотрела перед собой.   “Лилипутов, конечно, не найти – так же задумчиво начала говорить – а знаешь, я иногда думаю вот о чем …только я никому это не рассказываю, только тебе”… “Да, да Марусенька” – радостно прошептала Оля. “Знаешь, я тоже иногда думаю – продолжала Маруся – что я будто большая или даже и не большая, но такая умная, что  умнее всех больших и все могу. И вот я собираю всех, всех хороших людей и мы все вместе строим такой большой, красивый город и все там живем и там хорошо всем…”  И две маленькие фантазерки отправились в волшебный мир, перебивая и дополняя друг друга, строя свой город “добрых людей”. Олино “ущелье” так и осталось тайной для всех, кроме Маруси, с которой они иногда уединялись для своих бесед.
В том году было множество морошки. Ягоды покупались большими корзинами, их ели за обедом, из морошки варили вкусное варенье. Дети усердно чистили ягоды, при этом, конечно, не забывая себя, горстями отправляя их себе в рот. “Дети, нельзя же так – убеждала их мама – ведь вы заболеете”. Вдруг Боря сорвался с места и исчез из комнаты. “Что, у тебя уже живот заболел?”- сочувствующе спросил его Лёня, когда Боря вернулся. “Нет – усмехнулся тот – у меня- то уж не заболит живот!” “Не хвастайся зря, хвастунишка” – заметила Маруся. “У тебя рот больше всех, ты больше всех съел. И у тебя не только живот заболит, а сделается холера” – пугала Оля. ” А вот и нет, и ничего со мной не будет, а вот у вас всех заболит брюхо!”  – дразнил Боря. ” Почему это?”- спросили дети. ” Да потому, что я сейчас взял у тети с комода и выпил большую ложку касторки!”- торжественно заявил Боря. Все весело засмеялись, но прониклись к Боре уважением. Еще бы. Сам, когда его никто не заставлял, выпил ложку касторки. Какая отвага!
Летом, особенно, когда в доме жили гости, устраивались пикники на каком-нибудь из окружающих островов. Брали с собой корзинки с едой, старый медный самовар, прозванный ребятами  “Кондрашкой” и ведро пресной воды.  Все весело усаживались в большой, белый карбас и гребли чаще всего на Як-остров, находящийся против Олиного острова (* Попов-острова). 
Дети отправлялись за грибами или ягодами, если они уже поспели или вообще устремлялись в лес, отыскивать всякие интересные вещи и устраивать игры со всевозможными приключениями. Потом таскали хворост, разводили костер, грели “Кондрашку” и все весело пили чай. Приключений было сколько угодно. Однажды дети наткнулись на змею и, хотя все знали, что убив ее, им простится сорок грехов, на это никто не решился, кроме отважного Бори, которого с трудом отговорили. Змею обошли на почтительном расстоянии. В другой раз Оля нашла белый гриб с обеденную тарелку и без червей, а Леня поймал живую ящерицу. Не раз из-под детских ног вылетали большие птицы, а однажды орел обронил  перо и Боря, первым схватив редкую добычу, побежал показывать ее взрослым. Дети любили свой дикий северный лес с грядами скал с болотами, на которых росли морошка, клюква и голубика, а где посуше, то и черника. Нельзя сказать, чтобы лес был красив, нет, деревья на островах низкорослы, а ветки с северной стороны были короче, чем с южной. На редких полянках росли скромные цветы и дети рвали их, если руки были не заняты грибами и ягодами.
Вечером, когда дети,  всё ещё возбужденные и счастливые от поездки лежали в своих постелях и не мог ли заснуть, вернулся с завода Олин папа, и Боря, выскочив из кровати в одной рубашке, побежал в столовую: “Дядя, дядя смотри, орлиное перо, настоящее!” В этот момент он запнулся и шлепнулся на пол, а рубашонка скатилась до самой шеи. Дети, следовавшие за ним по пятам, дружно захохотали, а Боре было до слез обидно. 
Не так хотел он предстать перед дядей с орлиным пером в волосах. С тех пор за Борей сохранилось прозвище «Боря – орлиное перо».
И СНОВА ЗИМА.
Быстро промелькнуло веселое лето, минула и сырая, туманная осень, снег, точно толстым слоем ваты закутал остров, замерзла вода в  реке Кемь, и около острова и только в бинокль можно было рассмотреть темную полоску незамерзшей морской воды. Наступила зима, а с ней не только веселые игры в снежки, катание с гор и занятные игры в доме, но для Оли с Лизочкой и серьезное дело. В дом дяди Саши стала приходить учительница и заниматься с обеими девочками. В зимние вечера перед святками дети мастерили игрушки и разные украшения на предстоящую елку. Мама или помогала детям или читала им вслух, чаще всего сказки братьев Гримм. Оля любила сказку “Три пера”, в которой три брата отправлялись путешествовать по свету за пущенным по ветру пером. Однажды в заводском клубе был устроен спектакль, на который взяли детей. Ребятам очень понравились декорации и лес, устроенный из настоящих елок, в самой же пьесе они плохо разобрались. На другой день они решили устроить дома театр, используя для этого сказки братьев Гримм. Поставили на пол цветы – это был лес, на полу расстелили голубое Лёнино одеяло – стало море или река, набросили мамин большой черный платок на взгроможденный  на стол стул – получилась гора. Дети не смущались, что артистов было мало, и потому каждый играл несколько ролей. Артист говорил те слова, которые находил нужными, и чем богаче была фантазия его, тем интереснее получалась роль.
В следующий раз в клубе устроили “живые картины” и дети даже сами приняли участие: Лизочка и Оля как бы стояли на краю пропасти, а Олин папа изображал охраняющего их ангела. С тех пор ребятишки увлеклись “живыми картинами”. Каждую, понравившуюся им картинку, они пытались изобразить собственными персонами. Особенно им нравилось изображать ангелов, тогда в ход шли мамины рубашки. Незаметно дожили до рождества, елку украшали самодельными игрушками и сластя ми. Приходили заводские ребятишки со звездой славить. Оля угощала их конфетами и орехами, водила вокруг елки и показывала, кто какую игрушку сделал. Вечерами часто приходили ряженые – заводские парни и девушки, и Олины родители пускали их в комнаты. У кого-нибудь всегда была гармонь,  и начиналось веселье. Случалось, что дети уже лежали в кроватях, но на святках мама не так строго держалась времени и, наскоро одевшись, они бежали в гостиную. Поплясав и посмеясь вдоволь, наполовину узнанные, ряженые отправлялись дальше. Шли в нижний этаж и даже к самому “хозяину”, но там их дальше кухни не пускали. В Кеми тоже устраивались елки и иногда детей возили туда к знакомым. Уже сама 10 – верстная поездка на лошадях доставляла детям громадное удовольствие. Тепло закутанные, тесно прижавшись друг к другу, сидели ребята в санях. И звездное небо казалось каким-то особенным, и лес – незнакомым и огоньки, показавшегося вдали Кемского городка, чем-то таинственным.
Однажды в городском клубе устраивалась елка для детей чиновников Кеми, и Лизочку с Олей решили тоже вывести в свет.   
На них были надеты одинаковые белые платьица и новые туфельки и девочки считали себя ужасно нарядными. В клубе находилось уже много других расфранченных детей, с которыми их познакомили. Особенно удивили  девочек два мальчугана в бархатных штанишках, голубых шелковых рубашках и белых туфельках. ” Гляди – толкнула Оля Лизочку – мальчишки-то в туфлях!” А мальчики подошли к нашим островитянкам и вежливо раскланялись. Оля и Лизочка сконфуженно протянули им руку. Потом заиграли на рояле и дети стали танцевать. Наши дикарки стояли у стенки и с удивлением и завистью смотрели на танцующих. И вдруг к ним снова подошли мальчики в белых туфельках и расшаркались перед девочками. “Ты что? – удивилась Оля, едва сдерживая смех – ведь ты уж здоровался?!”  “Я приглашаю тебя на вальс”- усмехнувшись, пояснил один из них. Усмешка не понравилась Оле, да и танцевать она не умела и потому сердито ответила: ” Не хочу я танцевать!”
Лизочка тоже смущенно покачала головой. “Пойдем, Сегежа, они ведь с завода, ничего не понимают, – картавя, пренебрежительно сказал Митя, покидая с братом девочек.  “С завода! Подумаешь, сами, какие важные” – обидно прошептала Лизочка. “У них папа наверно большая шишка в Кеми, потому они и форсят, заметила Оля – только нам это все равно, мы их не испугались, правда, Лизочка?”  “Ещё бы – ответила Лизочка – да дядя Саша еще важнее ихнего папы, он самый главный на заводе, а мы ведь с тобой не важничаем”.  Не все дети, конечно, так пренебрежительно  отнеслись к нашим дикаркам, и хотя они и не принимали участия в танцах, все-таки хорошо повеселились и довольные поехали домой.
Скоро многое должно было измениться в Олиной жизни. Тетя Лиза начала часто прихварывать, а потом и совсем разболелась. Лизочка часто целые дни и ночи проводила у Оли, и детям, несмотря ни на что было очень весело. Но однажды мама с печальным лицом сообщила, что Лизочка вместе с дядей Сашей и больной тетей Лизой вынуждены уехать в Архангельск, не дожидаясь даже навигации. Грустно было расставаться с подругой, они полюбили друг друга, как сестры. Прощаясь, девочки обещали никогда не забывать друг друга и переписываться, как только научатся хорошо писать.
ИЗ ДРУГОГО МИРА.
Первое время Оля сильно скучала по Лизочке, но лето было уже не за горами, начало таять, а вместе с весной началось и волнующее ожидание начала навигации, летних разнообразий, появления новых, незнакомых еще людей. Оля опять ближе сошлась со своими старыми друзьями, и уже вместе с ними рассуждала о том , как они все вместе пойдут осенью в школу. Летом опять приезжали на остров отдыхать Боря и Маруся, дружба между девочками еще больше окрепла, они понимали друг друга с полуслова.
Под руководством Бори дети принялись за постройку нового парохода. Девочки не отставали от мальчишек. Пригодились Олины остатки от “Луны”, в хламе нашли прекрасную чугунную трубу и обломки колес, которые при некотором воображении ничуть не отличались от пароходной машины. Названный “Храбрым”, пароход был “спущен на море”, капитаном был назначен Боря. Он сейчас же обратил его в китобойное судно и пустился со своей командой в самые опасные путешествия. В доме дяди Саши поселился новый управляющий, человек холостой и очень добрый, ребятам позволялось бегать по всему саду. Еще несколько раз плавали на карбасе на Як-остров, и даже ловили на удочку рыбу в тихую погоду. Но всему бывает конец, кончилось и лето, Маруся и Боря уехали, началась длинная осенняя распута.
Однажды, в дождливый вечер у Олиных родителей собрались сослуживцы. Детям позволили посидеть за играми подольше.  Вдруг в столовую пришла кухарка Анюша и таинственно поманила Олю. Девочка поспешно выбежала, предвкушая что-то особенное. За ней последовали и Леня с Зоей. “Знаете, что я видела – взволнованно шептала девушка детям – бегала я сейчас к Копцовым, хозяйка посылала, а в казарме – то народу!…Я и забежала, а там, вот уже красиво-то…” “Да ну, говори же!”- нетерпеливо перебила её Оля.  ” А там старик играет на гармошке ” -начала Анюша.  “Какой старик? Страшный?”- испуганно спросила Зоя.  ” Нет, Зоюшка, добрый старичок и две девочки, вот такие, как наша Оленька, пляшут, а сами- то наряжены! Ах ты, Господи, как!”   “Как пляшут? Красиво? Покажи, как”- заинтересовалась Оля. “Нет, где уж мне, не сплясать так. А юбочки то красненькие, рукавчики кисейные, бархатные корсажики, на головушках шапочки, на ножках сапожки красные, а в ручках по ножику. 
Ручкой взмахнут да под коленку, да в другую перебросят. Уж так- то красиво, так – то красиво! А потом к старику встали и петь начали, так жалостно… А опосля шапочки сняли и пошли по народу, кто копейку спустит, кто две, а кто и целый пятак”. “А ножами они не режутся?”- возбужденно спрашивал Лёня. “Нет, ни разу не порезались, ловко они так Ленечка”.  ” Вот бы посмотреть”- пробормотал Леня. “А вы попросите маму – зашептала снова Анюша- пусть их позовут, и вы бы посмотрели и гостей бы позабавили”.  Дети уже неслись к маме, наперебой рассказывая о необычайных людях. Мама позвала Анюшу, выслушала ее восторженный  рассказ и, наконец, послали за артистами в казарму. Те не заставили себя долго ждать и с удовольствием пришли, надеясь на хороший заработок. Старшая девочка, ростом с Олю, но мало детского было в ее худеньком личике, с внимательным и озабоченным взглядом. Вторая, года на три помоложе, с большими печальными глазами и ласковой детской улыбкой. Она часто утомленно прислонялась к старику, зевала, прикрывая рот худенькой ручкой и даже закрывая глаза. Старик играл на гармони, девочки пели песни, танцевали и собирали деньги. Мама налила чаю, подала старику, а Оле велела позаботиться о девочках и хорошенько накормить их. Девочки, стесняясь, робко сели к столу, сопровождаемые любопытными взглядами детей.
Мама отозвала Олю и объяснила ей, как нехорошо рассматривать девочек как невиданных зверей, и велела быть с ними поласковей. Напившись чая, старик поблагодарил и стал торопить девочек идти снова в казарму на работу.  ” Но ведь уже поздно, детям пора спать!”- возразила мама. ” Эх, сударыня, моим детям не приходится во время ложиться спать, когда есть работа, надо работать. Когда нету, пусть спят, меньше съедят”.  У мамы лицо стало серьезным и озабоченным, она отвела старика в сторону и долго с ним разговаривала.  Между тем и дети уже познакомились и разговорились, хотя старшая Тая постоянно бросала в сторону отца тревожные взгляды. Наконец старик снова позвал детей и увел их. «Бедные дети…- печально сказала мама, ну, ребятки – спохватилась она -  теперь живо, живо спать, а завтра мы придумаем что-нибудь для ваших новых знакомых». Наутро Оля не давала маме покоя, напоминая ей об обещании подумать о девочках- артистках.  Наконец мама послала Анюшу за ними в казарму. Они оказались ещё там, недавно проснувшись после долгой ночной работы.  «Ну, девочки – сказала мама – ваш папа обещал мне отпустить вас сегодня на весь день, играйте все вместе и веселитесь хорошенько». Мама оставила детей одних, и они принялись рассматривать игрушки и куклы. Девочки пришли не в своих фантастических костюмах, а в обыкновенных стареньких платьицах и поэтому уже не казались какими-то особенными.
Маленькая Нюша особенно заинтересовалась игрушками, она была совсем ещё ребенок. Тая, как старшая, по-видимому, привыкла  обо всем заботиться для своей семьи и ее интересовали больше условия жизни своих новых знакомых, а не их игрушки. ” Вы в этой комнате спите одни?”   “Да, вот тут я, тут Леня, а тут Зоя, а на большой кровати- няня”- пояснила Оля. «А где же мама ваша и папа спят?» – удивилась Тая. ” Как, где? В спальне, конечно, не в столовой же и не в гостиной!” “Так эти комнаты все ваши? Господи!”- поразилась опять Тая. “А у вас сколько комнат?”- в свою очередь задал вопрос Леня. “У нас? Мы живем в углу”.  “В углу? Всегда?- воскликнула Зоя,- разве вы такие непослушные?”  ” Да нет же – засмеялась Тая- нас не поставили в угол, а мы живем в углу.”  Дети с недоумением смотрели на нее. “Ну, вот мы живем в этом углу комнаты, тут стоит мамина кровать, мама больная, она теперь никогда не встает, мы с Нюшей стелим себе на полу, а папа залезает на печку, он ведь уже старый и зябнет. Это окно наше-  продолжала Тая и у окна есть стол и еще один стул папин, а мы с Нюшей сидим на сундуке или у мамы на кровати. А больше…больше у нас ничего нет. И в других углах живут другие люди, такие же бедные, как и мы”.  “Ой, как интересно!”- воскликнула Оля. «Да-а, интересно…, то шумят, то ребята плачут, то пьяные взрослые дерутся, никогда покоя нет – возразила Тая – а мама все болеет и все кашляет, все кашляет». «Мы с ней, говорят, скоро попрощаемся» – покорно и просто промолвила Нюша. “И тебе не страшно?”- испуганно спросила Оля. « Нет – улыбнулась своей милой улыбкой Нюша – я ведь маленькая  у меня грехов нету, сказала мама и я прямо в рай попаду. А там я буду много спать и каждый день суп есть, а петь и плясать не буду никогда …” – мечтательно сказала Нюша. Оля задумалась: «Почему это так говорит Нюша?  Когда им всем весело, они всегда поют и пляшут, правда, не так красиво, как Тая с Нюшей, но зато громко и весело. А Нюша не хочет никогда петь… Как странно…»  “Ну, дети, пойдемте обедать – заглянула в детскую мама -  девочки, идите, идите, не стесняйтесь.”  Все уселись вокруг круглого стола. Тая хлебнула ложку и остановилась, глядя на Нюшу, которая решительно отложила ложку и робко поглядывала на Олину маму, видимо желая и не смея что-то сказать. “Ну, Нюша, почему же ты не ешь, разве тебе не нравится суп?”  Нюша покраснела до корней волос. “Нет, тетя, суп очень вкусный. Только позвольте мою тарелку отнести папе, нам с Таей и одной хватит. У мамы на глаза навернулись слезы. “Кушайте, девочки, на здоровье свой суп, а после обеда отнесешь папе другой, найдем еще и папе тарелку”- сказала мама. После обеда Нюша, счастливая, побежала к отцу не только с супом, но с целым обедом. Вернулась она печальная, отвела Таю в уголок, где они оживленно зашептались.  “Что случилось, девочки?”- спросила мама.  Тая потупилась и не хотела отвечать, а Нюша доверчиво подняла на маму полные слез глаза и тихо сказала: “Тетя, он выпивший и работать сегодня не может, и я боюсь идти спать в казарму”. Слезы быстро побежали по худеньким щечкам ребенка, а большие голубые глаза с доверием смотрели на добрую тетю, которая послала папе обед. “Но обед он съел, и спасибо велел сказать”- поспешно прибавила она.  У мамы брови недовольно сдвинулись, и лицо стало строгое. “Прогонит сейчас” – пронеслось в головках бедных девочек. Но мама решительно сказала: “Конечно, в казарму вам идти не надо. Оля скажи няне, чтобы она принесла из кладовой Борин и Марусин матрацы в детскую, девочки будут ночевать у нас”. Оля  завизжала и запрыгала, хлопая в ладоши от восторга, а Тая так поразилась, что долго, молча, смотрела на маму, потом вдруг наклонилась и поцеловала ей руку. “Никогда, никогда не целуй рук! Я этого терпеть не могу – строго сказала мама – можно и так сказать спасибо”.  Вечером, лежа в кроватях, когда маленькие уже уснули, Оля и Тая долго шептались. Невеселые были рассказы, вся Таина жизнь так резко отличалась от Олиной, что казалась Оле очень интересной. Оказывается, они приехали в Кемь, переезжая из одного места в другое,  выступая прямо во дворах,  а зимой, заходя в пивные, кабаки и даже в жилые дома. С ними была и их мама, которая вела их несложное хозяйство. Но вот уже месяц, как она слегла и, по словам доктора, больше не встанет. Из-за ее болезни они вынуждены были на зиму поселиться в Кеми. Старик стал частенько выпивать, спуская заработанные гроши. “Ой, как не стыдно”- возмутилась Оля. “С горя ведь, Оленька, а он хороший и добрый, он и маму и  нас жалеет, Нюшу особенно, она ведь маленькая и хорошего ничего не видела. Раньше-то мы лучше жили, я еще помню, а Нюша, бедная, всегда голодная и кашляет все. Вот мама обнимет ее, прижмет к себе и скажет: «Нюточка моя, лапушка, скоро мы с тобой избавимся».  “Как это, Тая, избавимся?”- пугливо спросила Оля.  “Ну, умрут, значит, не будут на земле мучиться”.  “Тая, Тая, я тебя  очень любить буду, и тебя и Нюшу. Не говори так, Нюша ведь может и поправится. Не надо ей так мало кушать, надо больше спать”.  “Добрая ты, Оля, да ведь ничего тут не поделаешь, нам не пособит никто”.  “Тая, у меня подруга была, Лизочка, я ее очень люблю, только теперь уж меньше стала любить, теперь я тебя больше всех буду любить, ведь нужно же кому-нибудь тебя любить!”   “Да, Оля, как хорошо, что мы встретились и мама твоя… Ах, какая у тебя хорошая мама. Только спать пора, ведь ты не привыкла так долго не спать”- тихо шептала Тая.   “Нет, я совсем не хочу спать, я буду лежать и думать, и уж при думаю, как Нюшу спасти. Тая, знаешь, Тая, я хочу, чтобы всем было хорошо. Тая, я не засыпаю …Нюша , не надо “избавиться”. Да, Тая, и мама твоя поправится и Нюша поправится… Что ты говоришь? – уже совсем невнятно бормотала Оля, – а лилипуты глупости…Это я маленькая была. Да, я придумаю, Тая. И Маруся говорит – глупости, лилипуты… их нет вовсе…”   Тая поднялась со своей подушки и хотела спросить Олю, о каких лилипутах она говорит, но Оля уже крепко спала.  На другой день пришел старик, виноватый и смущенный и горячо благодарил Олину маму за своих девочек. Мама попросила его отпустить Таю и Нюшу  зимой на неделю к ним, чтобы девочки смогли хорошенько отдохнуть. Старик с благодарностью согласился.
ПОСЛЕДНИЙ ГОД ДЕТСТВА.
С осени Оля стала бегать в заводскую школу. Как грамотную, ее взяли во второй класс. Но там была уже не та добрая учительница, у которой Оля училась вместе с Лизочкой. Для Марьи Григорьевны, казалось, ученики существовали для того, чтобы их драть за уши, ломать об их головы грифельные доски и карандаши и ставить их на колени. Бывало, старается какой-нибудь карапуз, пыхтит, выводя палочки, от усердия нажимая карандашом и вдруг – трах! Карандаш сломался! Сидит малыш – ни жив, ни мертв: надо сказать Марье Григорьевне и знает бедняга, что перед тем, как очинить карандаш, учительница сначала больно щелкнет им по голове. С ужасом смотрит Оля, как у мальчика из старшего отделения, кроме слез, по лицу течет струйка крови из только что “зарванного” учительницей уха. А вот маленькая горбунья Шура стоит на коленях уже почти час, ее горбатая спина болит от стояния на коленях, по бледному лицу скатываются слезы, кончиками пальцев она в изнеможении упирается о пол, в глазах – мука… Даже учительнице становится жалко ее, но…она опять сбилась, читая молитву, нужно же наказать ее… Вот, опоздавшая на урок Енька, кубарем летит через весь класс, брошенная за косу учительницей. Енька грохнулась на колени и замерла так, что ее косичка загнулась и смешно торчала кверху. Но эта картина никому не казалась смешной.  Оля все ждала, что и ее когда-нибудь постигнет та же участь, и она будет наказана, но к ее удивлению Марья Григорьевна никогда ее не наказывала и даже не бранила. “Ишь, не смеет тебя, ты ведь мастера дочка” -   говорили подруги.  Привыкшую к справедливости Олю угнетало это отличие, и она стала рассказывать дома о том, как бьет ребят учительница. “Это не сойдет ей так – горячился папа – вот приедет фабричный инспектор, я доложу ему”.  Но инспектор мог приехать из Архангельска только с началом навигации, а пока… пока учительница продолжала свое “преподавание”. Олю очень любили в школе, она была веселая, во время перемены придумывала интересные игры и со всеми дружила. Ребята прозвали ее своей “царицей”.
Однажды, немного запоздав, спешила Оля к зданию школы, как вдруг вся толпа ребят, все три отделения высыпали ей навстречу с криками: “Царица идет, наша царица идет!!” Ребята подняли и посадили Олю на плечи и с веселыми возгласами и смехом внесли ее в класс. Но, о, ужас! Марья Григорьевна оказалась уже там и грозно поднялась со стула навстречу веселой толпе.  “Это что, ошалели? Раздеваться! В класс!
На места! На молитву!”  Тихонько, как мышки, пробирались к своим местам ребята, дежурный дрожащим голосом прочитал молитву, но и после этого никто не сел, все чего – то ждали. “Представления устраивать стали? Идиоты! Безобразники! Марш все на колени!” Все покорно вышли из-за парт и опустились на колени”. Оленька, ты что это вздумала, глупенькая – сладко улыбнулась Марья Григорьевна – поди, сядь на место”. Оля в недоумении встала: ведь из-за нее  была вся эта кутерьма, а ее вдруг не наказывают. ” Я ведь тоже, Марья Григорьевна” – прошептала она испуганно. ” Нет, нет, они тебя так напугали своей глупой встречей, на тебе лица нет, поди, садись скорее, деточка”.
Может быть на Оле и ” не было лица”, но только не тогда, когда она восседала на плечах ребят, одной рукой уцепившись в вихры Мишки Чухарева, а другой весело размахивая Мишкиной шапкой. И теперь пятьдесят человек стояли на коленях около пустых черных парт, и только одинокая маленькая фигурка Оли нарушала порядок черных линий. Оля чувствовала себя несчастной, такой одинокой и униженной этим выделением из среды своих товарищей, что едва ли могла Марья Григорьевна наказать ее больше, поставив на колени как “простых” ребят.  Оля  научилась хорошо читать и писать, с грехом пополам осилила таблицу умножения и пыталась  и пыталась задолбить слова с «Ъ»(ять) .” Ох уж это «ять» и зачем его выдумали- тяжело вздыхала Оля – никогда, никогда мне их не запомнить”. Оля сердилась, показывала словам с “ять” язык и била учебник кулаком, но потом смирялась и снова зубрила. Наконец и “ять” было побеждено и почти всегда появлялось в Олиной тетради тогда, когда ему полагалось. Правда бывали и исключения, но тут Оля большей частью была сама виновата. Так, один раз, Марья Григорьевна в диктовке сказала слово “дитя”, а Оля решила, что “дитя” и “дети” это одно и то же, а так как “дети” пишется через “ять”, то и “дитя” надо писать через “ять”.  «Это Марья Григорьевна нарочно так произнесла, чтобы все подумали, что “дитя” пишется через “и”. И никто, кроме Оли, не догадается, и все будут удивляться, какая Оля умная». Но в этот раз не удалось Оле удивить всех своим умом. И еще не могла Оля отвыкнуть от своей мечтательности, из-за чего страдала ее успеваемость. В другой раз задала учительница решать задачу на грифельных досках, а Оля не поняла записи и сидит и разгадывает, а рука сама выводит грифелем разные линии. “Ой, совсем, как гора над рекой – обрадовалась Оля – а вот и речка, ах, какая речка, так бы и выкупался. А тут обрыв и овраги, тут дерево, а под деревом пастушок лежит, а вот и барашки: один, другой, третий, целое стадо, а  на горе лес. Боже, как красиво и как все хорошо выходит, барашки как живые!” Оля вся охвачена радостью творчества, она рисует, глаза сияют счастьем, о том, что она сидит в классе и должна решать скучную задачу, забыла.  “Ну, Оля, ты верно уже решила задачу, ты все время так усердно работала – вдруг слышит она голос Марьи Григорьевны – ну-ка покажи!” Оля так растерялась, что не догадалась стереть рисунок и подала доску учительнице. У той сначала удивленно поднялись, потом сердито сдвинулись брови, рука с доской поднялась над Олиной головой. “Неужели ударит – с ужасом подумала Оля – я умру тогда от стыда”. Но Марья Григорьевна не ударила, она вовремя вспомнила, что это была Оля, а не “простая” девочка.  “Я скажу твоей маме, какая ты невнимательная и нехорошая девочка! Вымой доску и пока не решишь задачу, не пойдешь домой”. Оля чуть не плакала, ей было досадно, что она так увлеклась, и жаль было стирать такую хорошую картинку.  “Ой, как красиво, Оля “- послышался шепот соседки, из-за спины Оли выглянули головы других девочек. Всем захотелось посмотреть, и успевшие заглянуть ахали и хвалили Олю. ” Что это еще там повскакали, хотите, чтобы я вас к скамейкам за косы привязала! Ольга, ты сама ничего не делаешь, да и другим мешаешь”.  Оля решительно послюнила руку и смыла свою картинку с удовлетворением думая: ” Всем, всем понравилось, а ты , злючка, и не заметила, как красиво было нарисовано, но ничего, я дома нарисую все это на бумаге . И буду много, много рисовать, а когда вырасту, стану художницей. Тетя Лиза это понимает и сказала так, когда я нарисовала летящего лебедя. Она показала картинку дяде Саше и тот сказал: ” Рисуй Оля, толк будет”.
Однажды Оля сидела с завязанным горлом у окна детской и с тоской смотрела на белый снег и играющих в нем детей. ” Ах, это противное горло, сиди опять из-за него дома и скучай”.  Вдруг она увидела две, одетые в короткие пальтушки фигурки, которые показались ей незнакомыми. Но вот одна из них замахала Оле рукой. ” Да ведь это Тая с Нюшей –  обрадовалась Оля и закричала – мама, мама, Тая с Нюшей пришли!” Вскоре Оля уже весело здоровалась с ними. Девочки пришли на целую неделю, папа дал им обещанный отдых.  ” Ой, как хорошо, что у меня болит горло и мне нельзя ходить в школу ” – радовалась Оля.  “Ну, а ваша мама поправилась?”- спросил Леня.  “Нет, мама еще не поправилась, она все еще лежит в кровати и кашляет” – просто сказала Нюша. Оля вспомнила, что она обязательно хотела придумать что-нибудь для спасения Нюши и ее мамы и забыла об этом, как только девочки уехали и покраснела. Но теперь она обязательно придумает! Днем дети играли и Тая с удовольствием принимала участие в игре, но несколько раз она разговаривала с Олиной мамой и тогда лицо у нее становилось, как у взрослой…
Мама не хотела, чтобы Оля присутствовала при разговоре и отсылала ее к другим детям.  “О чем они говорят?- думала Оля и  почему нельзя мне с ними поговорить ведь я не маленькая, мне весной девять лет будет”.  Вечерами девочки опять шептались в кроватях и у Оли появились новые мечты о том, что она убежит из дома и будет с Таей и Нюшей кочевать из города в город и зарабатывать деньги также как и они. И тогда Нюше не надо будет работать, пусть она высыпается и отдыхает и ей, может быть, не придется “избавиться” вместе с их мамой. И как это раньше не приходило ей в голову, но она долго не могла посвятить кого-нибудь в свои мечты, боясь, что другим покажется смешным то, что ей казалось нужным и серьезным.  “Как, разве твоя мама доктор?”- удивилась раз Тая, увидав, как Олина мама перевязывает руку какому-то рабочему. Еще один стоял и сам отмачивал присохшую повязку. “Нет, тут лучше мазь поможет, а то опять все присохнет”- посмотрев палец, сказала мама. На табуретке,  какая- то женщина укачивала хныкаюшего ребенка: “Ну, не реви, сейчас тебя тетя полечит, не реви, тетя нам пособит”.   “Нет, мама не доктор, а только фельдшер почти всегда пьяный и потом ведь он же и в лавке торгует, ему некогда, да и неохота возиться. Он просто завяжет грязный палец, вот и разболится потом. Ну, к нему и не хотят идти, а все ходят к маме лечиться. Она и в казарму и в балаганы ходит, когда просят, если дети заболеют.  “Вот видишь, какая у тебя мама, не у всех такие бывает. Ты ее, верно, очень любишь?”- спросила Тая. “Маму-то? Ну, конечно! Ведь все свою маму любят”- уверенно сказала Оля.  “Ну да, все любят, просто потому, что она их мама, а твоя- то какая! Ты думаешь таких много? Вот мы, например…”  “Что вы, ведь тоже свою маму любите?”- удивилась Оля. “Ну да, конечно любим и жалеем. Да я не про то, ты не понимаешь. Вот ведь нам иногда чего-нибудь старенькое дадут барыни, пожалеют нас и дадут, что своим детям не надо. А вот так, как ваша мама с нами поступила, к своим при ровняла, этого уж не бывало, да и не будет… Для всех мы бродяги, а для нее- дети”.  “Да, наша мама самая лучшая – задумчиво сказала Оля – знаешь, мне бы хотелось такой быть. Как думаешь, буду я такой?”  “Может и будешь, с ней живешь же, у нее научишься хорошей быть”.  Девочки задумались.  “Знаешь, моя мама за твою бога молит…” – прошептала Тая.  Вечером в кровати снова задумалась Оля о своих мечтах и поняла всю их нелепость. Теперь она знала, что ей делать: она будет стараться стать такой, чтобы за нее тоже “бога молили”. “Ах, мама, мама, как я люблю тебя”- думала Оля, засыпая. А о своем предполагаемом бегстве Оля так никому и не рассказала.
Прошла зима… последняя зима дома, на родном острове… На одном из первых пароходов пустились Тая с Нюшей снова в свою тяжелую, странствующую жизнь. Ранней весной они похоронили свою маму. Девочки плакали, прощаясь с Олиной семьей… Плакала и Оля. Быстро проходило лето, со своими развлечениями. Все было, как всегда: те же воскресенья, те же пароходы, настоящие и те, на которых путешествовали дети. Маруся с Борей приехали одни и провели месяц на острове. Теперь у девочек шли разговоры о том, как они будут встречаться в Архангельске зимой, так как Олю осенью отправляли туда учиться. Маруся брала Олю под свое покровительство.  “Как жаль, что я буду жить не у вас”- говорила Оля. “Но ты будешь часто, часто приходить к нам – утешала ее Маруся – мы будем вспоминать остров, наше “ущелье” и тебе не будет так скучно”.   Приближалось и время отъезда, уже начало темнеть по вечерам. “Знаешь, Оля – сказала как-то мама – устроим – ка мы на прощание тебе праздник, ты пригласи к себе всех девочек, каких хочешь, мы угостим их и придумаем какое-нибудь интересное развлечение”. Оля запрыгала и захлопала в ладоши. “И много девочек можно позвать? Можно… двадцать?”  “Ну, пусть будет двадцать, двадцать пять, там видно будет”. Стали придумывать программу праздника и решили: сначала устроить живые картины, но хорошие, с маминой помощью, потом чай с пирогами, печеньем, конфетами, орехами, а потом игры и лотерею так, чтобы все получили на память какой-нибудь небольшой подарочек. “Где же мы наберем столько подарков?”- спросила Оля. “Покупать мы, конечно, так много не можем, мы не такие богачи, но у нас с тобой есть руки и мы можем прилежно поработать, чтобы доставить всем удовольствие, правда?”  Оля с восторгом согласилась. “И я, и мы хотим работать”- кричали Леня с Зоей. Мама всем нашла работу. Маленьких научила делать мячики. Сначала брали две цельные скорлупки грецкого ореха, внутрь ложили камешек, чтобы брякало, склеивали и обертывали лоскутами, а сверху вышивали шерстью какие-нибудь фигурки. Мячики получались прехорошенькие. Шили зайчиков из обрезков белой бумазеи, мама мастерила фартучки. Лотерея была готова. Папа устроил вертушку: круглую разграфленную доску с номерами, по которой играющий пускал стрелку: если стрелка останавливалась на номере, играющий получал выигрыш, если на пустом месте, стрелку пускали снова.   Наступил и день праздника. Веселились ребятишки от всей души.
Но, наконец, пришел и день отъезда Оли с острова. Уезжали, как  всегда, всей семьей, но возвращаться должны были уже без Оли.  Оля то ждала дня отъезда с нетерпением, т.к. новая жизнь при новых условиях интересовала ее, то мечтала о том, чтобы день этот не наступал,   возможно, дольше, жаль было расставаться с мамой и папой, с Леней и Зоей, с подругами, со своим милым островом. Оля знала, что в этот день кончится беззаботное детство и  начнется новая полоса ее жизни. 

Эллен Карловна Гром (ур. Гернет). 1947 год.

КемПерПункт.
Десятого января 1888 года в 9 верстах от Кеми на Попов-острове, расположенном у Карельского берега Белого моря, и названном так потому, что даны были здесь лесные угодья и рыбные ловища кемским попам («от матёрой земли» близко, до Соловков спорый, удобный от острова к острову), архангельские купцы А.Сурков и Е.Шергольд построили, восьмирамный  лесозавод. Уже в декабре 1888 года на предприятии началась распиловка бревен, поступавших сюда сплавом по реке Кемь, а через пару лет продукция его отправилась в  Германию, Голландию и  Бельгию. Мой прадед Ингвард Пец  многие годы проработал на этом заводе уполномоченным по заготовке древесины при управляющих Вильгельме и Германе Гувелякеных (наших родственниках), а некоторые наши родственники продолжают жить и работать на этом лесозаводе по сей день. 
Только теперь это не остров, а район города Кеми, который называется Рабочеостровском. Машинным мастером  на лесозаводе  Попов - острова длительное время служил Чарльз Гернет, женатый на Каролине Германовне Гувелякен.  В 1889 году у четы Гернетов родилась бойкая девочка Эллен (Оля). На этом островке Кемского побережья она сделала первые шаги и провела свое золотое детство. 
Затем родители увезли ее в Архангельск, где Эллен счастливо прожила оставшуюся жизнь, вышла замуж за известного хирурга Александра Грома, родила двух мальчиков и трех девочек, для которых она сочиняла сказки и повесть «Олин остров», и еще она вела интересный дневник. Давно это было, много повидал на своем веку остров, но навсегда в памяти этого маленького кусочка скалистой тверди в прибрежье перламутрового Белого моря сохранились шумные игры, веселый смех и звонкие голоса его первых маленьких поселенцев. И не только они.
В 1918 году умер мой прадед Ингвард, а вскоре, с установлением Советской власти на Севере, отдалённые территории привлекли к себе внимание создателей репрессивной системы и концентрационных лагерей в стране. Уже в мае 1920 года были открыты такие лагеря для военнопленных гражданской войны, особо опасных рецидивистов-уголовников, пособников и участников Белого движения на Севере, осуждённых на принудительные работы. Остро встал вопрос о доставке осужденных и на Соловки. Ближайшим пунктом их отправки с материка была территория Кемского уезда, а точнее Попов–остров в 9 км от г. Кемь и железнодорожной станции Кемь.
В начале 20 -х годов Попов - остров был назван островом Революции, во имя которой  на голых плоских скалах на берегу моря открылось место русского мученичества -  «особлаг» КемПерПункт, проклятый Кемский Пересыльный Пункт, ставший началом страшных испытаний для многих репрессированных, которые назвали его «Преддверием ада» - отсюда заключенные направлялись в Соловецкий лагерь особого назначения. Здeсь, в КемПерПунктe этапы начинали отбывать свою каторжную работу, здесь терялись все надежды на возвращение, в этих суровых местах было очень много страданий и мук, здесь кошмар происходил наяву.
За год через Кемперпункт проходило около 10-15 тысяч человек. В летние месяцы здесь единовременно содержалось порядка тысячи заключенных, а в период закрытия навигации их численность доходила до 5-6 тысяч. Основную массу соловецких каторжан периода 1922–1927 годов составляли каэры, осужденные по подозрению в контрреволюции: офицерство (как белое, так и принявшее революцию), духовенство, камергеры Двора, тамбовские мужики, заподозренные в помощи повстанцам, казаки, директора крупных фабрик, фрейлины и проститутки, лицеисты, собравшиеся в день своей традиционной годовщины, матросы-анархисты, «политические» из социалистов правого и левого толка, отставные генералы, их денщики, профессора, финансисты, валютчики, уголовники, много возвращенцев из заграницы, и даже бывшие сотрудники ГПУ, отправленные сюда за воровство, взятки и т. п. - кого только там не было! В КемПерПункт не попадали действительно совершившие так называемые контр — революционные преступления, которые были записаны у них в приговорах. Всякого кто на самом деле участвовал в этом, Советская власть расстреливала на месте. На Соловки отправляли второстепенных, и большею частью, по сфабрикованным делам. Действительными, активными контрреволюционерами из них можно считать лишь офицеров Белой армии, хотя и амнистированных декретом Ленина, но все же, ссылаемых и истребляемых.
Через Кемперпункт прошли сотни тысячи людей, среди них Павел Флоренский -  священник, религиозный философ, ученый и поэт, Дмитрий Лихачев – академик РАН, Борис Солоневич – участник скаутского движения, которому вместе с братом и племянником удалось бежать из заключения в Финляндию, пройдя более 150 км по болотам и лесам Карелии, Адам Дымов – просветитель и создатель адыгского алфавита, русский прозаик и публицист Олег Волков (дважды был приговорен к отбыванию срока на Соловках), и многие, многие другие.
Через КемПерПункт создался  «СЛОН», через Кемперпункт заключенных развозили по всему этому Соловецкому Лагерю Особого Назначения, который раскинулся от Петрозаводска до Мурманска. А затем концентрационные лагеря  стали расползаться по всей России, как метастазы раковой опухоли.
Председатель Совета Народных Комиссаров  Автономной Карельской ССР Э. А. Гюллинг (*расстрелян на полигоне «Коммунарка» в 1938 году), посетил Соловецкие острова и вынес резолюцию о дальнейшем использовании заключенных в промышленном развитии края – на кожевенном и кирпичном заводах в районе Кеми, в дорожном строительстве и в других массовых работах. КемПерПункт стал весомым поставщиком рабсилы на объекты Кемского края.
Здоровые и больные, старые и молодые голодными и замерзающими работали заключенные до изнеможения изо дня в день не по 8, а по 14, по 16 часов в сутки. Без праздников и отдыха, по колeно в ледяной водe Бeлого моря люди часами вытаскивали баграми и складывали в штабеля мокрые бревна. И за эту работу  получали фунт хлeба, тарелку каши (стакан, полтора) утром и миску рыбного супа днем.
В переполненных бараках на двухэтажных сплошных нарах на себe  сушили люди  мокрую обувь и одежду, баня отсутствовала, питьевой воды, как и в былые времена, не хватало. Вшей – море, клопов – туча. Скученность заключенных приводила к большому числу заболеваний -  известные  эпидемии сыпного тифа 1926, 1928 и 1929 годов всегда  начинались в КемПерПункте. Больных зэков лечили смертью, после которой никто уже не  болеет.
Многие приемы палачей КемПерПункта и Соловков  заимствовали потом и фашисты. Так на острове Революции были устроены никогда не отапливаемые особые карцеры из досок, а чтобы заключенному было холоднее, там открывали окна и раздевали людей  догола. До 1924 года в лагере не имелось ни уборной, ни больницы, ни электростанции, ни мастерских; не было и дорог — ни деревянных, ни грунтовых, случалось, что арестанты тонули в липкой болотной жиже, а бараки заливались потоками жидкой грязи.
«Отхожее место было в ста пятидесяти метрах. Стояла приполярная зима. Подошла очередь второй роты. Часовой у барака командовал: «Вылетай по пяти на оправку!» 1-я пятерка с места неслась карьером по снежным тропинкам к отхожему месту, перегоняя один другого. Быстро завершала свои надобности и прежним карьером неслась обратно в барак. Мгновенно вылетала новая пятерка и проделывала такую же экскурсию. В виду многочисленности — более трехсот человек — такие скачки голых людей по снегу в мороз продолжались более часу», - пишет свидетель.
В 1924 году в КемПерПункте во время похорон Ленина заключённым приказали встать, построиться и стоять в скорбном молчании. Но будущий святой мученик архиепископ Илларион (Троицкий) обрёл в себе потрясающее мужество не только не встать с нар, но ответить: «Подумайте, отцы, что ныне делается в аду: сам Ленин туда явился, бесам какое торжество».
Перед посадкой на пароход конвоиры развлекались - выбранная жертва должна была во всю силу легких кричать: "Чайка раз! Чайка два! Чайка три!" – и так до обморока от надрыва. Не просто, не тупо, с выдумкой, с полетом. .." - писал Петр Вайль (статья "Соловецкая ночь").
… Мы стоим на причале, с которого людей увозили на Соловки. Мечутся и кричат чайки, и кажется нам, что не чайки это, а души растерзанных людей. Много знают они и хотят рассказать о том, что здесь происходило. И кажется нам, что весь мир кричит  о несправедливости. И кажется нам, что пытаются заглянуть тебе в глаза те, кто погиб здесь мученической смертью. Это не Освенцим и не Бухенвальд. Это страшнее.  И невозможно понять все  мерзкое, происшедшее в истории России -  как, и во имя чего оно было?
В результате проведения секретной операции «Большой террор» в соответствии с Приказом № 00447 в 1937-1938 гг., основные строгие тюрьмы Орловская, Владимирская, Суздальская, Казанская пустовали на треть и больше. Содержание Соловецкой тюрьмы для государства стало не рентабельно. В конце 1938 г. в Главном Тюремном Управлении решился вопрос о ее закрытии, а КемПерПункт со всеми зданиями, сооружениями и инвентарем был передан в распоряжение Лесозавода.
Кое-где на месте КемПерПункта до сих пор сохранились остатки колючей проволоки, а в Кеми до сих пор стоит памятник этой мрачный эпохи - здание бывшего управления Соловецкого лагеря особого назначения (УСЛОН), построенное в стиле советского конструктивизма. Стоит оно на берегу морского залива возле массивного Благовещенского собора, вмещавшего когда-то до 2 тыс. людей. Храм был разорен в 1934 году и пока еще не восстановлен.
Благовещенский собор и  здание «УСЛОНа» — «Управления Соловецких лагерей особого назначения»в Кеми.
А  правда давно уже никого не интересует. Да и нет ее тоже давно. Дивны дела Твоя, Господи!

Евгений Божко.