Четверть века эмиграции. 1. Первые ласточк

Откровения эмигранта:
№1. Первые  ласточки

Говоря о первых позывах, вылившихся впоследствии в такую массовую подвижку, как Алия советских евреев,  мне хотелось бы отрешиться от глобальных оценок и обобщений и попытаться,  хотя бы в общих чертах, припомнить, что же было причиной нашего с Зоей решения ехать?... Помимо всевозможных общественных явлений, давлевших над нами точно также, как над большинством московских евреев, главным, пожалуй, было решение сына, вызревшее самостоятельно за пределами семейного круга. Среди его друзей была небольшая компания, которую мы с  женой смешком прозвали между собой "Оля-Юля", так звали двух часто звонивших нам и спрашивавших Даньку девушек. Они уехали в 1989-м. И были далеко не единственными в его окружении. Одна их них – Юля даже приезжала в Москву навестить родных и друзей уже осенью 1990-го года. Если я не ошибаюсь, это именно она выслала Даньке вызов, куда он попросил включить и нас с Зоей.

Вообще-то, "отъездное" движение среди наших друзей началось еще в 1987 году с Америки, но как-то вот мы себя с ним еще не отождествляли... Мы даже не могли представить себя в таком качестве. Просто не могли, и всё!
 
Первыми поднялись Бойенберги, Мотя и Лана с двумя мальчишками, чуть младше Даньки. Это был удар "под микитки", потрясший нас, но ещё не поколебавший мировозренческих основ. Оказалось, что ребята пробыли "в отказе" почти восемь лет.  Подав просьбу на выезд ещё во второй половине 1979 года, попав под "Афганистан" и последовавшие за ним запреты, они прошли все круги  советского ада, включая сидячие забастовки в центре Москвы. Попали в поле зрения американских  политиков  еврейской ориентации, боровшихся за свободу выезда из СССР,  и были включены во "второй список Шульца", тогдашнего американского госсекретаря, с просьбой Рейгана к Горбачеву выпустить "на свободу" перечисленных в нем  лиц. И поэтому, когда в пятницу 25 апреля 1987 года они позвонили и пригласили нас и Зоину сестру Лиду заехать вечером попрощаться, мы были в полной растерянности. Выслушав за ужином их историю, мы долго потом не могли прийти в себя. Все это просто не укладывалось в наши "совковые" по форме и содержанию головы. Мы попросту теряли близких нам людей! Я помню, как прямо там написал на перфокарте два четверостишья:

Слеза, предчувствием разлуки
Щемя,  коснулась наших глаз...
Друзья! Давайте Ваши руки
И там не забывайте нас!

Напасти, страсти - все минует,
Решившись так или иначе...
Пусть Провиденье   Вам дарует
Тепла, здоровья и удачи!

Лана, прочтя его, плакала, обняв меня. Мы долго не уходили...Часа в 2 ночи ребята вышли все вместе на улицу проводить нас до машины... Происходящее было настолько нежданным, что воспринималось абсолютно сюрреально... Это были не они и не мы! Это происходило не с нами! В это совершенно невозможно было поверить!

Улетели они 6 мая.
 
                *   *   *

Но история эта через три дня после прощального вечера имела столь же сюрреальное продолжение. Ранним утром в субботу ещё сонным я спустился взять почту, а главное – журнал "Огонек", популярное  в перестроечное время издание, который часто воровали из ящиков припозднившихся подписчиков. Журнал и газета были к счастью на месте, но когда я их  вынимал, мне под ноги выпала простая серая почтовая открытка с бледнофиолетовым  штемпельным текстом и вписанными от руки адресом, моей фамилией и номером комнаты. Подняв её я прочитал, что Красногвардейский райвоенкомат приглашает меня в понедельник утром к 11 часам прибыть в комнату номер 8, имея при себе военный билет и документы о прохождении последних военных сборов. Пожав плечами, я вошел в лифт, где ещё раз перечитал повестку, и тут уже обратил внимание на то, что на открытке нет почтовых штемпелей. Она пришла не по почте... Вторым не менее странным обстоятельством было приглашение на понедельник. Два дня в неделю военкомат был закрыт для приема посетителей - в понедельник и пятницу. Так значилось на самой же открытке, в том месте, где были пропечатаны приемные дни. Отсутствовал в тексте также и телефон, по которому следовало позвонить в случае, если возникнет нечто непредвиденное. Озадаченный я вернулся домой. Зоя, сразу выхватившая у меня "Огонек" и увидевшая в руке открытку, спросила, что, мол, это такое. Я ответил, что вызывают в военкомат, но каким-то странным образом, и озабоченно заметил, что, как все непонятное, мне это не нравится.

- Брось ты ерунду придумывать…- засмеялась  она.

В понедельник с утра на работе Генеральный директор начал закручивать гайки  по поводу начала последней недели месяца, раздавать нагоняи всем, кто, по его мнению, угрожал сорвать выполнение апрельского плана. Начавшись в девять часов, совещание затянулось до десяти сорока. На бегу предупредив секретаря директора о том, что  убываю в военкомат, я помчался к машине. Опоздал  минут на пятнадцать, не более. Дежурный офицер при входе, посмотрев в повестку, махнул рукой в левую сторону, куда я и заспешил по  абсолютно пустому коридору, на ходу вытаскивая из кармана перечисленные в повестке документы. У комнаты номер восемь остановился, чтобы чуточку отдышаться, и прочел на двери табличку : подполковник Луговой. Налететь в моем положении на хохла-службиста не предвещало ничего хорошего. Постучавши и услышав в ответ громкое "Да!", я вошел, лихо притопнул, имитируя строевой шаг, вытянул руки по швам и бодро зачастил: "Товарищ подполковник! Капитан Горкин по Вашему вызову прибыл."
 
- Ты что это позволяешь себе, капитан?! Опаздывать!? - рявкнул подполковник.- Что это  такое!?- распалялся он. Обветренное, в мелкую морщинку лицо старого строевика рдело благородным негодованием. - Тебе на гражданке скучно стало?! Так я тебе могу устроить послужить!!! Там тебе быстро дисциплинку подкрутят! – на шее у него вздулись жилы.

В другой раз я бы не спустил ему неуставное "ты", но мне шел уже 43-й год, и до снятия с учета было ещё два с половиной, и напакостить мне подполковник мог запросто, поэтому я лупил дуриком на него глаза и благоразумно помалкивал. Но кроме этого,  мне показалось, что причина его строгости могла быть напускной, так как в глубине вытянутой к окну комнаты находились ещё два человека. Добротная гражданская одежда и нарочито отсутствующий взгляд... Как-то не вписывались они в здешнюю убогую обстановку. Да и подполковник, когда орал на меня, чуточку в их сторону глаз прикашивал. Так обычно в присутствии начальства себя служаки ведут, видит ли родное, как стараешься.
 
- Где твоё свидетельство о прохождении последних сборов!?- потребовал он. Я протянул тонкое картонное удостоверение.

- Военный билет!?- продолжал паясничать подполковник, сверяя личные данные в обоих документах.

- Я сейчас пойду и проверю по журналам твою посещаемость... И если увижу там такое же разгильдяйство, как сейчас...- угрожающе произнес он. А после этого вступления почти лебезящим тоном вдруг произнес, повернув голову к окну.- А тут вот пока с тобой побеседуют...

И вышел. Я развернулся в указанную сторону, приставив каблук, и замер. Теперь эти двое смотрели на меня.

- Подсаживайтесь...- почти по-домашнему произнес по виду главный и приглашающим жестом указал на стул, стоявший в промежутке между столами у окна, где они расположились. За стеклом темнела толщиной в палец решетка, и я помню, как успел куражливо подумать, что это нехороший знак... Первый из них был старше меня, а второй значительно моложе. Очень доброжелательно улыбаясь, старший  представился:

- Меня зовут Андрей Михайлович.

Полноватое гладко выбритое лицо его излучало спокойную уверенность, от него веяло хорошим одеколоном, а холеные руки играли дужками золоченых очков. Ещё раз улыбнувшись, он продолжил:

- Радомир Эммануилович! Нам хотелось бы побеседовать с Вами по одному деликатному поводу. Но сначала я должен спросить, помните ли Вы, где  провели вечер 25 апреля, в пятницу?

Тут второй, сидевший за столом справа и напротив,   плавным движением повернул в мою сторону пластмассовую коробочку, напоминающую  транзисторный приемник. Сам он был молод, черноволос, с негладким в рытвинах лицом,  и видом напоминал служебную собаку, скалящуюся на незнакомца, но не забывающую при   этом оглядываться на хозяина и чутко улавливающую его настроение и команды.

Быстро сообразив к чему они клонят, я сразу решил для проверки оценить серьезность ситуации.

- Это что - допрос? !- спросил я, кивая на повернутую ко мне штуку.

- Ну, что Вы! Это просто беседа, в которой мы хотели бы выяснить ряд интересующих нас моментов, не более того. - спокойно ответил Андрей Михайлович.

- Тогда, если можно, выключите эту вещь. Если Вы говорите, что это не допрос, то она здесь как-то не к месту.

- Это мы будем решать, что тут к месту или не к месту! - враждебно и напористо произнес  помощник Андрея Михайловича, но тот остановил его, сделав знак поднятой ладонью. И затем, уже повернувшись ко мне, сказал:
 
- Хорошо, хорошо... если Вы так настаиваете...

- Я не настаиваю, я хочу перед тем, как отвечать Вам, просто понять с кем имею дело. Ваше имя мне ничего не говорит. Перед Вами, я вижу, лежит мое личное дело офицера, и обо мне Вам все более или менее известно. А вот кто Вы такой, Андрей Михайлович, я могу только догадываться.

- Понятно! Проверьте свои догадки! - он полез по внутренний карман пиджака, вытащил удостоверение личности, развернул и дал мне ознакомиться, не выпуская при этом из рук.   И, убирая его обратно, добавил, с юморком.- И Вам теперь, надеюсь, тоже все понятно? Но, если Вы не согласны, мы... пока!... не будем  записывать наш разговор. А теперь постарайтесь точно ответить на мой первый вопрос. Я  прошу Вас при этом быть с нами предельно откровенным, так как цель нашей встречи состоит в том, чтобы уберечь Вас от неприятностей, пусть даже не очень крупных. Вы офицер, и я  офицер, и я обращаюсь к Вам сейчас, как к товарищу, с тем вопросом, который мы Вам  задали.

-  Ну, слушаем.-  Ко мне обращался подполковник КГБ.

В голове у меня крутилась мысль о том, как же быстро они меня нашли. Скорее всего, по номеру машины установили личность хозяина, потом через милицию адрес, а через дежурных в военкомате  раскрутили все остальное – повестку и вызов. Быстрые ребята. Всего за шесть часов... Да, ночью! В десятимиллионном городе!...Единственно непонятным оставалось лишь то, что они могли при таких темпах сделать ещё за эти трое суток... Ведь с Бойенбергами-то я все это время не общался.
 
- В пятницу вечером я был дома у своих друзей... - тут я остановился и посмотрел на   их реакцию.

- Их адрес и фамилия? -строго спросил помощник Андрея Михайловича.

- Адрес точно не помню. Это на Доргомиловской. Дом, по моему, третий или четвертый от угла по четной стороне. Подъезд со двора тоже третий, а квартира на шестом этаже... Фамилия их Бойенберг.  - неторопливо сказал я.

- Вы были там один? - продолжил он.

- Нет. Я был с женой и её сестрой.

- И что Вы там делали? Цель Вашего визита?

- Мы старые друзья. Они нас пригласили.

- Просто так – ни для чего?

- Да нет, почему «ни для чего». Поговорить. Поужинать.

- О чем поговорить?

- Да мало ли о чем можно говорить со старыми друзьями...

- Радомир Эммануилович!- вступил в разговор Андрей Михайлович.-   Мы теряем время, и свое, и Ваше. И поверьте, что мы прекрасно знакомы   с семьей Бойенберг и её, скажем так, делами и обстоятельствами. И единственное, что нас интересует в Вашем случае, так это то, почему и насколько Вы в этих делах   замешаны.

- Что это значит – замешан? Что Вы имеете в виду? - огрызнулся я.

- Видите ли, Радомир Эммануилович. У нас с этой семьей свои вопросы.   Поэтому продолжим.  Вам известно о том, что они выезжают на постоянное   жительство в другую страну?

- В пятницу узнал.

- А до этого?

- До этого ничего не знал. Даже не догадывался, потому как они никогда ни с нами,   ни при нас на эту тему не говорили.

- И чем закончилась Ваша встреча?

- Закончилась? Да, ничем... Поговорили, поахали-поохали, посидели и разошлись. Обнялись на прощанье.

- И как Вы лично ко всему этому относитесь?

- Да, грустно, знаете ли, когда такие люди страну покидают... Не всё, видать,  в порядке   в нашем королевстве...

- Ну, мы вот, например, так не думаем, поэтому нас Ваша точка зрения несколько удивляет. Я бы назвал её нехарактерной для офицера Советской Армии, пусть даже в запасе. Вы часто общались с ними последние семь-восемь лет?

- Новый год, пару-тройку раз на дни рождения детей или наши... Ну, раз пять в год. Не меньше... Но и не больше...

- Бывали ли у Вас с ними разговоры на политические темы?

- Не припоминаю, чтобы это кого-либо из нас всерьёз интересовало...

- С критикой Советской власти, нашей истории, политики Партии?

- Я же сказал, нас это не интересовало. - Я сидел в куртке и свитере, становилось жарко.

- Ну, что ж, откровенными Ваши ответы, даже при всем желании,   я назвать не могу! - ядовито подытожил Андрей Михайлович.

Выслушав, я только пожал плечами и ввязываться в дискуссию по этому поводу не стал. Облизав обсохшие губы, подумал, что неплохо бы было покурить. Словно угадав мои мысли, Андрей Михайлович извлек из кармана пачку «Явы» и, пощелкав по ней снизу, протянул мне, спросив:

- Вы курите?

- А здесь можно?- поинтересовался я.

В ответ он приподнялся и открыл форточку. Закурили. Поморщив лоб и потерев переносицу, задумчиво поглядев на меня, мой собеседник резко сменил тему разговора.
 
- Где и кем Вы работаете?

- В институте при НПО МАГНЕТТО, завотделом испытаний и надежности.

- Вы кандидат наук?

- Да.

Последующие вопросы были больше отвлекающими, про институт, про завод, про предыдущую работу. Я старался отвечать односложно. Неожиданно он сменил тему, перейдя к родителям. Спросил об отце – воевал ли, какие ордена имеет, где служил, в каком звании и кем. Про мать - поинтересовался профессией, какой именно она врач, где работает. Докурив, погасили сигареты в самодельной картонной пепельнице. Андрей Михайлович немного помолчал, потом повернулся ко мне и сказал:
 
- Сейчас мы должны будем включить эту штучку, я произнесу несколько поучительных фраз, а Вы после этого скажете – понял - не понял или согласен - не согласен. И без лишних слов.  Ясно?

- Вы что, вербовать меня собираетесь? - немного растеряно спросил я.

В ответ он весело и самодовольно  засмеялся и ответил, что это вопрос не по его части. Помощник  нажал кнопку диктофона, и Андрей Михайлович начал говорить. Я не смогу сейчас точно восстановить все его слова, но общая канва его речи была такая:

-  В результате нашей беседы мы выяснили, что Вы, капитан Горкин, действительно находились в пятницу 25 апреля сего года в квартире семьи Бойенберг, по Доргомиловской улице. Поводом для Вашего появления там было приглашение семьи Бойенберг. Находясь там Вы узнали об их предстоящем отъезде на постоянное жительство в другую страну. Никогда до того Вы от них об этом не слышали. Вы покинули их дом    в 2 часа ночи 26 апреля и с тех пор не общались с ними.  Я обязан предупредить Вас о недопустимости Ваших дальнейших контактов с этой семьей   после их отъезда из страны – имеются в виду обмен письмами и телефонные разговоры  или любая другая взаимная или односторонняя информация. Как офицер запаса, Вы    будете нести за это дисциплинарную и иную ответственность. И -  особо отмечаю – за   сокрытие перечисленных контактов.  Я должен также подчеркнуть, что все, о чем здесь    говорилось,  абсолютно конфиденциально.  Вы всё поняли из того, что я сейчас сказал?

- Да, всё понятно.- ответил я.

-У Вас есть ко мне вопросы в связи с этим?

- Нет! - отрапортовал я,  и помощник выключил свою игрушку.

- Если понадобится, мы вызовем Вас ещё раз, и Вы дадите в этом письменную расписку. А пока всё, вы свободны, - закончил Андрей Михайлович.

Помощник встал, выглянул в коридор, что-то кому-то сказал. В комнату сразу вошел подполковник Луговой, протянул мне документы и отмеченную без указания времени убытия повестку.

- И впредь не опаздывать! Накажем! - попрощался он.

Я вытянулся, поблагодарил и вышел.

               
Происшедшее запало в душу и запомнилось, и было одним из побудительных и поддерживающих душевное равновесие факторов во время нашего отъезда. Всевластие КГБ зижделось на  генетического уровня прочно вбитом  ощущении, что все мы лишь слабенькие болтики в управляемой ими огромной машине. Чуть-чуть болтик ослаб и разболтался, подходит мордатый механик с огромным ключом и подкручивает ему головку. А захочет, может так крутануть, что свернуть головку, и никто ему за это слова не скажет... Некому!... А может выкрутить, выбросить и просто заменить!...Так большинству из нас в те времена казалось... Иногда мне приходило в голову, что «короля играет свита», то есть могло быть и так, что мы сами наделяли этого монстра таким всемогуществом... И всего-то   четыре года  спустя увидели, что «король-то голый»! Но в моем случае они действовали ещё и через военкомат, давя на семейную «военную косточку», на отработанное в подсознании понятие воинской дисциплины...

Это был мой второй прямой контакт с данной организацией и, как и первый,  удовольствия он мне не доставил. Оба раза это была какая-то мышиная возня и примитивная попытка запугать, под видом заботы о секретности. Не менее десятка человек с офицерской зарплатой всю ночь с 25-го на 26-е за кем-то следили, что-то фиксировали, куда-то звонили, выясняли в подробностях, везли и подкладывали повестки... Какие же огромные средства нужны были на все эти игры в «конспирашки». Система явно зациклилась и работала сама на себя, бессмысленно растрачивая заложенную в ней огромную и сумасшедше непроизводительную энергию...

Но больше всего меня мучила мысль, не нанес ли я какого-нибудь вреда Бойенбергам, висевшим в этот момент, по моим представлениям, почти на волоске..., Через пару дней у Лиды, позвонившей нам по какому-то семейному поводу, я спросил, как дела у наших друзей, и она спокойно ответила – нормально... Слава Б-гу, все кончилось благополучно! И они улетели. Мы расстались, как нам тогда казалось, навсегда. И только спустя много лет я начал понимать то, что эти ребята и их соподвижники совершили для нас - безынициативной, пассивной массы, до конца даже того не осознававшей. Своими деяниями, своей борьбой они пробивали в течение десятилетий стену, отделяющую нас от новой, человеческой жизни.

Заехав перед майскими праздниками к родителям, я пошептался с отцом, рассказав ему вкратце о Бойенбергах и беседе в военкомате. По поводу беседы он, немного подумав, сказал, что не видит ничего особо страшного, у них своя работа, должны были принять меры, и приняли, разъяснили, немного попугали... Профилактика!  А вот история Бойенбергов его заинтересовала. Отец был отставным военным, полковником, коммунистом, и, помню, меня удивило его суждение о том, что стена помаленьку рушится, и надо быть готовым к тому, что в ближайшем будущем она может обвалиться уже всерьез. Трудно сказать, насколько это коснется нашей семьи, размышлял он, но уезжать стоит лишь от чего-то, а не для чего-то. Его очень смущали отрыв от корней и неизвестность впереди. В свои шестьдесят семь лет отец получал солидную военную пенсию и не рвался к переменам... Но нам с братом к таким вещам надо осторожно присматриваться, заключил он.