Тада хана

Один человек очень хотел в телевизор. Лицо (оно же рожа) у него было не такое большое, как у некоторых, к тому же гладко выбритое. Тем не менее, на нём, на лице то есть, уже заметны были признаки старения. Поэтому было бы неплохо в телевизор его на всякий случай поместить.

Потому что на лице в телевизоре старость не так видна.

Человек, который хотел в телевизор, пришёл туда, где пускают, а там уже столько собралось людей, что не войдёт и лезвие ножа. Телевизор, он хоть и больше внутри, чем снаружи, но всё-таки не резиновый.

Человек, который хотел в телевизор, пришёл в правительство, где у него служил родственник, и сказал, мол, что: помнишь, ты у меня лодку брал резиновую?

— Так то когда было... — начал родственник.

Ну так и что теперь? Ты мне уже не шурин?

Тут родственник в правительстве обрадовался:

— А знаешь, есть для тебя работа! Чего это ты так долго ждал?

Родственник в правительстве посулил проект на перспективу, но больше ничего не сказал. Когда просил лодку, он был явно разговорчивей. А здесь даже не предложил выпить. Куда там, он потребовал из кабинета удалиться и более в нём не появляться.

И ожидать звонка.

Брата жены не выбирают.

Не успел человек, который хотел в телевизор, закрыть снаружи дверь кабинета, как внутри Шаляпин затянул «вдоооль по Питерскай».

Дверь не хотела закрываться, и по широким правительственным коврам прыгала озорная рифма: «А! А! Где? Что? Не лёт трещит, д не комар пищит, это кум да куме судака тащит».

А на следующий день у человека, который хотел в телевизор, зазвонил телефон, и дебильный компьютерный голос сообщил:

— Начьало. Спецьално для тфоей бритоой роже есть оодин проэкт. Приходьи завтрэ на окрьаину в гарьажж, гдэ мы тогдьа ту девкю раздьевалли. Твою мат, чтой-то мена понэсло. Коньетс.

Когда человек, который хотел в телевизор, пришёл в указанное место, гаража там не было, а была студия в форме новодельного замка. Замок был точно как у Кафки, над ним дрожали от напряжения провода и телевизионный флаг на башне бодренько трепыхался.

Человека, который хотел в телевизор, встретила та самая, но успевшая пожить девка из гаража. Она стала директор. У неё на голове круглая дуля из волос. Она улыбается всю дорогу.

Когда всё хорошо, хорошо улыбается.

В годы иные всё кричала криком, как будто кто её режет. Так думал себе человек по пути в телевизор, глядя на дулю, идеальную, как трансформаторная катушка.

В своём овальном кабинете с видом на горизонт девка говорила слова. Грим, съёмка, монтаж, прайм-тайм. Что голоса нет, это ничего. Здесь ни у кого нет голоса. Есть только манера исполнять.

Вместо того, чтобы дать подумать, девка звякнула по столу своим золотом:

— Ноу азер ченс. Другого шанса не будет. Вспомните, что здесь было раньше.

Неважно, что она имела в виду. Важно, что человек попал, куда хотел. В телевизор.

Сначала человек лишь подменял других людей в телевизоре, нанеся на себя грим и работая под манеру.

Получалось не смешно и непохоже, но вечно казалось, что это слышано тысячу раз. Залу, тем не менее, нравилось. Зал хоть и принудительно, но смеялся.

Человек в телевизоре читал на немецком детские стишки, вспоминал забытые фамилии и улыбался сентиментально.

Люди хоть и не вставая, но аплодировали. Выхлопывали сидячий рейтинг.

Некоторые плакали, как водится. Некоторые везде плачут.

Потом человек в телевизоре заплакал сам, и старым людям из телевизора начали отказывать в возвращении на рабочее место. Им говорили: продолжайте болеть. И они по-настоящему заболевали.

И вот когда человек остался в телевизоре совсем один, он пришёл к девке с дулей.

— Крайсис, — только и сказала. Совсем не та стала девка. Лучше была, когда кричала.

Человек в телевизоре хотел узнать, что теперь будет, ежли теперь он заболеет сам.

А девка обернулась к нему дулей и ответила:

— Тада хана.