Сглаз

               
    Разрезая темноту морозной ночи мощным лучом прожектора, пассажирский поезд прибывал  к небольшой станции. В такие морозы, когда хороший хозяин собаку на улицу не выпустит, только острая необходимость вынуждает людей  становиться пассажирами поездов, в которых зачастую  вместо оплаченного комфорта  для них создают условия, по температурному режиму напоминающие вытрезвитель.
   Откомандированный по срочным делам предприятия, я уже сутки вымерзал в полупустом купированном вагоне такого поезда. На возмущение пассажиров проводник  лишь устало защищался:
   - Господа, за что боролись, на то и напоролись. В стране бушует дикий рынок.  Кто-то нагрел руки на угле –  подсунули  почти землю. Утепляйтесь, а я делаю все от меня зависящее, чтобы хотя бы не разморозить вагон.
   Отчаявшись заиметь попутчиков, которые своим теплом помогали бы обогревать  купе, я даже не посмотрел в окно, когда поезд сделал короткую остановку. Но вдруг в дверь  негромко  постучали. С готовностью распахнув ее, я увидел человека  с отпечатком  такого горя на лице, что вместо радостного приветствия в ответ на его просьбу войти лишь растерянно прошептал: «Пожалуйста».
   Пассажир присел за столик и уставился в окно. Я несмело представился.  Он взглянул на меня и назвал себя. Его глаза,  увеличенные толстыми линзами очков, выражали гиперстрадание!
   Некоторое время я не решался  нарушить гнетущую тишину. Затем, достав из командировочного портфеля  бутылку водки, робко предложил:
   - Без внутреннего подогрева в этом вагоне можно околеть. Может, составите мне компанию, да и за знакомство не мешало бы…
   - Мне все равно.
   После горячительного  попутчик слегка расслабился и на мой вопрос: «Куда едите?» -  изучающе посмотрел на меня,  ответил:
   - До следующей станции. Был на приеме у народной целительницы. – И после продолжительной паузы добавил: - Сглажен я.
   Боясь нарушить настрой собеседника на откровение, я замер в ожидании.
   - Впрочем, если не будете меня перебивать, то расскажу все по
порядку, - доверительным тоном сказал он, и стал исповедоваться:

   «Родился я в голодные послевоенные годы в небольшой деревне. Теперь на карте ее не найдешь. Какой-то инженер с прямыми линями в мозгу  так прямо запроектировал автотрассу, что она растоптала мое родовое гнездо. В то время в деревнях не слышали о слово «ясли». Да  и сейчас в российской  глубинке о них знают лишь понаслышке, и  дело идет к тому, что там вскоре и слово «школа» забудется.
    Тогда всю заботу о подрастающем поколении в нашем селе взвалила  на себя  баба Варя, занимаясь, так сказать, индивидуальной трудовой деятельностью. Принесут ей ранним утром мамаши своих чад – и бегом на строительство коммунизма до самого позднего вечера.
    Питание для малышей у бабы Вари было трехразовым. Нажует она им  чего-то в тряпочку и каждому мальцу утром, в обед и вечером сунет в рот, и жуют они, причмокивая, словно «дирол» или «орбит  без сахара».
    Летом у няни забот с малютками было поменьше. Выпустит она их голопузых, во двор под солнышко,  как цыпляток, а сама занимается по хозяйству. Трехразового питания  растущим организмам явно не хватало, потому все свое выгульное время они проводили в поисках чего-нибудь вкусненького: кто уголек попробует на проклюнувший зубок, кто еще найдет что-нибудь экзотическое.
    Вечером баба Варя внесет сорванцов в дом, оботрет длинным подолом юбки чумазые их лица, сунет в рот по вечерней пайке с неповторимым и устойчивым вкусом, посадит на большую русскую печь, и копошатся  они там до прихода родителей.
    Я поступил в группу бабы Вари худеньким мальчиком, но на своих четырех косточках пылил по двору шустро в поисках подсушенных на солнце какашек. Эта добавка так эффективно подействовала на меня, что я прямо на глазах стал мощнеть.
    Никто толком не мог объяснить причины столь быстрых перемен в моем маленьком тельце. Это сейчас одно из направлении в народной медицине – фекатерапия  все расставило по своим местам. Оказывается, те, кто занимается  лечением уриной,  во многом  проигрывают, так как в кале гораздо больше  полезных веществ, чем в  моче.
    Пытливый ум нашей няни тоже не давал ей покоя. Она никак не могла взять в толк, отчего я так резко пошел на поправку при одинаковых ее пайках. Установив за мной персональную опеку, она  заметила, как я аппетитно уплетал очередную находку, и, смеясь, рассказала родителям.
    Моя мать очень испугалась за меня, но когда  одна женщина с большими черными глазами  позавидовала: «По  примете  - счастливый он будет у тебя», успокоилась и сердито одернула  ее: «Сплюнь! Сглазишь пацана!» - материнское сердце заранее чувствует беду своих детей…
    При наступлении холодов няня переводила группу на зимнее содержание: посадит на печь, сунет в рот по пайке – эффективную защиту от кариеса с зимней свежестью и, поручив своей малолетней внучке приглядывать за нами, занимается по хозяйству.
    При зимнем содержании у бабы Вари увеличивалась нагрузка  по уходу за нами. Она периодически пропускала нас над большим  помойным ведром, сделанном кузнецом по спецзаказу. Возьмет огольца на руки и держит над ведром, приговаривая, как испорченная пластинка:
    - Пыссс… пыссс…
    Ну и кто  пописает, а кто и покакает, глядишь - к вечеру ведерко и наполнится. Сама няня поднять его не могла.  Это входило в обязанности крупной родительницы, работавшей молотобойцем у кузнеца. Разыгрались мы как-то под вечер на печи, и меня кто-то спихнул с нее. Хорошо, что я угодил прямо в ведро, будто в бассейн. Только удар был похлеще, так как плотность жидкости большая.
 Услышав шлепок, баба Варя подскочила, выдернула меня  за торчавшие ножки, потрясла, обтерла подолом и, сунув мне в рот дополнительную пайку, послала внучку за ветврачом, так как фельдшера нашему селу по штату не полагалось. Осмотрел он меня, дал няне желтый порошок, чтобы она подмешивала мне в пайку  в течение трех дней, и, сказав, что до свадьбы все заживет, ушел. Однако не зажило – ведерная процедура ослабила мое зрение. Земляки прозвали меня «счастливым утопленником» и при встрече с матерью  успокаивали ее:
     -Счастливый  пацан у тебя! Не окажись рядом бабы Вари  - погиб бы от захлеба.
    Узнав о случившемся со мной, приехала  моя бабушка и, сказав, что внучку из-за сглаза не будет житья в нашей деревне,  увезла в свою. Дед мой, ростом под два метра, родился и вырос в донской столице в большой работящей и зажиточной семье. С приходом новой власти семью раскулачили и разбросали по необъятным просторам нашей Родины. Дед попал в Сибирь. Здесь пустил корни, построил просторный дом, в котором и доживал свой век.
    Зимой он носил валенки с галошами. Придя с работы, снимал галоши, ставил у порога, а валенки на печь – для просушки. Носился  я у них по дому без штанов,  в длинной рубахе. Как-то перед ужином  меня  приспичило по большому. Прыгнул я в дедовы галоши словно  Чапай, застигнутый врасплох беляками, вышлепал в холодный темный двор, быстренько облегчился, пришлепал в дом и шустренько уселся за стол.
    Подала нам бабушка наваристых щей. Я стал с нетерпением смотреть на деда, не смея начать вечернюю трапезу первым, он же подозрительно медлил, крутя носом. Наконец  недовольно посмотрел на бабушку и сердито спросил:
     - Чем ты их таким воньким заправила?
    Она заволновалась и тоже повела носом. Тут и меня достал подозрительный запах. Я даже  наклонился и осмотрел рубаху: не зацепил ли я ее, облегчаясь. Дед не выдержал, выскочил из-за стола и давай мотаться по хате. И вдруг остолбенел у своих любимых галош. Тут и я сообразил, что к чему. Оказалось, что я весь свой суточный расход вложил в дедову галошу, и он предательски парил у порога. По-видимому, под ножку  попал бугорок, и вышла промашка. Пока дед приходил в себя, я прошмыгнул мимо него, сверчком  нырнул в небольшое отверстие под печью,  где лежала всякая утварь для ее протопки, и забился там, в переднем углу, откуда он уже не раз пытался безуспешно  выковырять меня.
    Слышу, на сей раз заревел, как раненный бык. Подскочил к отверстию, и давай ширять кочергой по дальним углам. Чуть живой от страха, наблюдая за выкрутасами кочерги, я молил Бога только об одном: чтобы он в ярости не стал ломать отверстие.
    Трудно предугадать, чем бы все закончилось, не прояви бабушка находчивости. Она быстро сполоснула галош, достала из глубоко законспирированной  заначки бутылку водки и как опытный тореадор увела деда к столу. Опорожнив бутылку, он расслабился и заснул. Только после этого она смогла выманить меня из укрытия.
    В школе случилась снова оказия. Я старался быть исполнительным учеником и всегда проявлял инициативу по выполнению заданий учительницы.  Однажды она дала такое:
    - Дети, через два дня принесите  в школу свой кал. Его отправят в
районную больницу  и там определят – здоровы вы или больны. Посуду спросите у родителей, они все знают.
     Моей просьбе бабушка  удивилась:
     - Надо же, как шагнула  медицина!  Уже по калу определяют болезнь.
     Сама она этим делом в жизни не сталкивалась и, рассудив, что я мальчик крупный, а кал надо собирать в течение двух дней, подала мне литровую банку со словами: «Ты уж, внучек, постарайся».  Я не ударил лицом в грязь и, наполнив, посуду, вернул ее бабушке. Она похвалила меня и, перевязав банку плотной тряпкой, отправила меня с ней в школу. По темноте, огородами я успешно доставил ее в класс и поставил на учительский стол.
     Через некоторое время стали подтягиваться ученики. Удивленно таращась на банку и принимая ее за образец, они стали ставить на стол рядом свои пузырьки и сокрушаться, что не поняли задания.
     Вошедшая учительница, увидев и почувствовав мою банку, сдержанно спросила:
     - Дети, чья эта банка?
     - Моя с готовностью ответил я и замер в ожидании похвалы…
     Не подумав  о последствиях, она, смеясь, сказала, что  этой банки хватит одной, чтобы сделать анализы ученикам всей школы.
     Покраснев до корней волос, под дикий хохот одноклассников я выскочил из класса и больше  туда не вернулся. Соседский мальчик передал, что мне присвоили соответствующую кличку и вся школа ржет надо мной. Погоревав, бабушка вернула меня в родную деревню.
     Однажды в нашу деревню приехали артисты из райцентра. В культурной жизни села это было большим событием. В белой рубашке, причесав чуб, я  с нетерпением стал поджидать друга, жившего на окраине села.
     Сельский пастух тоже купил билет на концерт и пригнал с пастбища коров  раньше обычного времени. Увидев корову, мать, показав на ее испачканный хвост, сказала мне:
     - Корова что-то съела. Отгони ее за огороды, пусть попасётся там
до вечера, а то утром в стайку не войдешь.
     Тут подбежал друг  и стал торопить меня. С помощью хворостинки мне удалось разогнать корову до бега трусцой. Преследуя её в том же темпе, я обернулся и крикнул другу:
      - Подожди меня, я быстро!
     От быстрого бега корову растрясло.  Она  резко остановилась,  задрала хвост, и я влип под него и тут же был удобрен навозной жижей, как смородиновый куст. Кусту бы это пошло на пользу. Я  же после навозной процедуры стал  заикаться. Если бы такое произошло в индийской деревне, то, возможно, меня приняли бы там за святого. Моя же деревня  отреагировала по-своему. Какой-то шутник дал мне кличку «коровий помазанник», и с той поры  без неудержимого смеха  уже никто из земляков  не мог со мной встречаться.
     Родители рассудили, что  от того сглаза житья  на селе мне не будет, и отвезли меня к тетке в город, где легче затеряться. Там вначале жизнь пошла сказочная.
     После окончания школы, устроился на работу и, когда после телесеансов Кашпировского  я перестал заикаться, то почувствовал себя по-настоящему счастливым человеком. Однако деревенский сглаз вновь сыграл со мной злую шутку…
     На предприятии, где работала моя жена, профком, соскучившись по масштабным делам, решил возродить в коллективе соцсоревнование. По каким-то показателям моя жена вышла победительницей.
     На торжественном собрании, посвященном Международному женскому дню, профсоюзный бог огласил результаты  упорного труда  и приколол на грудь жены значок «Победитель социалистического соревнования», сохранившийся в профкоме с застойных времен.
     Участники собрания, тоже соскучившись по масштабным  мероприятиям, так азартно сопровождали бурными аплодисментами церемонию награждения, что даже графин со стаканами радостно зазвенькали.
     От избыточного волнения  у моей жены приключилась «медвежья болезнь». Она даже не успела добежать до туалета.… Перед ней остро встал вопрос: как в таком  разволнованном состоянии  доехать до дома? В такси, по понятным причинам, не сядешь. Остается троллейбус.
     Войдя в троллейбус через заднюю дверь, она, увидев троих замызганных мужичком, стоявших на задней площадке с большими сумками, наполненными пустыми бутылками, встала рядом с ними и, уперев взгляд в заднее стекло троллейбуса, застыла в напряженном ожидании реакции  пассажиров.
     Они, почувствовав запах, стали коситься на мужичков и перегруппироваться к передней двери. Мужички же, заботливо поправляя сумки, даже не   отреагировали. Это немного успокоило жену. На своей остановке она втиснулась в поток выходящих пассажиров и оказалась рядом со знакомым  мужчиной. Он приветливо кивнул ей и спросил:
     - Вас не преследует навязчивый запах?
     - Преследует, -  покраснев, ответила жена и, как только почувствовала под ногами землю, бросилась домой.
      Влетев в квартиру, она сбросила  с себя верхнюю одежду и скрылась  в ванной.
      Выйдя из ванной, она откровенно поделилась со мной  случившемся. От услышанного в моем мозгу  что-то щелкнуло, и я вдруг почувствовал запах  экскремента, будто бы идущего от моей жены, хотя она сидела передо мной, сверкая чистотой.
      И с тех пор проклятый запах встал между нами непреодолимой преградой. С другими разговариваю – хоть бы что, но стоит мне подойти к жене, как он начинает окутывать меня…
      Психиатр осмотрел меня и, выслушав, сказал, что мой мозг не выдержал таких  стрессов, выпавших на мою долю. В мозгу сработала какая-то защита, теперь помочь себе я смогу только сам – думая о приятных минутах, проведенных с женой.
      Каждый раз перед сном  я закрываюсь на кухне и, надумавшись так, что аж дыбом становятся волосы, влетаю в спальню к поджидающей меня с надеждой жене, но невыносимый запах моментально разрушает мой настрой.
      Жена посоветовала сходить на прием к известной народной целительнице. Та, разобравшись во всех деталях моего сглаза, уверенно сказала:
      - Вылечим! Будем вышибать клин клином. – И заставила меня
глотать, слегка подслащенные таблетки на основе кала каких-то животных. На что не пойдешь ради любимой женщины! Пока я их  принимал, надеялся. А вот сегодня целительница беспомощно развела передо мной руками и никакого совета не дала.
     В общем, достал меня кал - хоть в петлю лезь! Может, вы что-нибудь подскажите?!" – с надеждой уставился  на меня рассказчик.
     Я растерянно  посмотрел по сторонам, словно в поисках ответа, затем беспомощно пожал плечами и вылил остаток горячительного в стакан страдальца.
     Тут в дверь постучал  проводник и пригласил к выходу на следующей остановке.
 Попутчик встал, залпом осушил стакан  и попрощался со мной.
     - Не сдавайтесь!  Надежда умирает последней, -  пожелал я ему.
 Он улыбнулся и вышел из купе.  Улыбка посеяла сомнение  - не разыграл ли он меня?