Глава 3. Те, кто пошевелились во сне

Луна уже прокатила добрую половину пути по небосклону, превратив мир в мозаичную игру черных и серебряных деталей с рваными краями, когда Феофания и фиглы направились вверх по меловым холмам. НакМакФиглы умеют перемещаться в совершенной тишине, когда того хотят; сейчас они несли и саму Феофанию – эти поездки всегда были мягкими и по-настоящему приятственными, и были бы ещё лучше, если бы они хоть раз за последний месяц или около того помылись.
Каждый пастух на холмах, должно быть, раз-другой видал курган фиглов. Никто никогда об этом не упоминает. О некоторых вещах лучше и вовсе не упоминать, как, например, о том обстоятельстве, что ягнята на меловом холме, где живут фиглы, пропадают существенно реже, чем в более отдалённых регионах Мела, а с другой стороны, мало какие овцы пропадают – это всегда слабые ягнята или очень старые особи (фиглы любят старую жёсткую баранину, которую можно жевать часами) – так сказать, стада сторожатся - плате взиматься. Кроме того, курган находится очень близко к тому, что осталось от пастушьей хибары бабушки Болящей, а это почти святая земля.
Фаня почуяла дым, сочащийся сквозь терновник, когда они приблизились. Что ж, по крайней мере, благо, что ей не придётся скользить вниз по норе, чтобы попасть внутрь; это более, чем уместно, когда тебе девять, но недостойно, когда почти шестнадцать, кроме того в клочья убивает хорошую одежду и, хоть она этого и не признавала, слишком узко для комфортного путешествия.
Однако крыница Гвиневра проводит реформы. Старые меловые копи располагаются совсем рядом с курганом, в который оттуда можно попасть по подземному проходу. Крыница припрягает хлопцев укреплять проход гофрированным железом и брезентом, которые они ‘находят’ тем характерным способом, которым ‘находят’ и всё остальное. Снаружи он по-прежнему походит на обычный откос нагорного мелового карьера, потому как лозы ежевики, ползучего йована и вьющейся прасковьи направлены в своём росте поверх него так, что едва ли даже и мышь отыщет вход. Хотя вода может просочиться внутрь, что благополучно и делает, капая по железу и заполняя бочонки внизу; теперь там куда больше места для готовки пищи и даже достаточно места, чтобы Фаня могла слезть вниз, если не забудет выкрикнуть наперёд своё имя – тогда сокрытые руки потянут за верёвки и как по волшебству откроют проход сквозь непролазные заросли ежевики. У крыницы там своя личная ванная комната; фиглы же моются только тогда, когда что-то напоминает им о такой необходимости – например, лунное затмение.
Фиглы юркнули в нору, протащив за собой Янтарку, а Фаня стала нетерпеливо ждать возле нужного места в зарослях ежевики, пока кустарник волшебным образом не раздвинулся.
Гвиневра-крыница, округлая как мяч, ждала её, под каждой рукой по ребёнку.
— Дюже рада видеть тебя, Феофания, - сказала она, и почему-то это прозвучало странно и не к месту. - Я молвила робятам пойтить и выпустить пар наружу, - продолжила крыница. – Сие женская работа, и к тому ж не шибко приятное поручение, уверена, ты согласишься. Её поклали у огня, а я почала накладывати на неё спокоители. Истинно разумею, что стерпит она сие вполне, одначе ночью сей сделала ты добру работу. Твоя вестимая панна Яроштормица и сама не справилась бы краще.
— Она научила меня забирать боль, - сказала Фаня.
— Та шо ты говоришь! – Крыница странно посмотрела на Фаню. – Надеюся, тебе николи не приходилось жалеть, что она учинила тебе это… добро.
В этот момент несколько фиглов появились внизу туннеля, ведущего в основной курган. Они тревожно переводили взгляды со своей крыницы на свою ягу, пока, наконец, один очень неохотный делегат-фиглигат не сказал:
— Не то, чтобы мы встревались куда-то или во что-то такое, барыни, но мы тут готоваем малую позднюю закуску, и Роб велел вопросить, хочет ли большая малая яга зараз отведать мальца?
Фаня повела носом. В воздухе стоял отчётливый ароматец, и был это такой ароматец, который получается от ближайшего союза баранины с жаровней. Хорошо же, подумала она, мы и так знаем, что они это делают, но могли бы из вежливости не делать этого при мне!
Фиглигат, должно быть, это осознавал, потому как, бешено и яростно мусоля край своего килта, что фиглы в основном делают, когда произносят отъявленную ложь, добавил:
— Нутык, думаю я, что слыхамши, кубыть, как тело овчатины случайно упамши в сковороду, егда на ней готовали, и мы пыталися выволочь её прочь, одначе – ну ж, вестимо, что овца за зверина такая – она дюже спужалася и дралася супротив нас. – Тут очевидное облегчение фиглигата от успешной попытки сляпать-стяпать кое-какое подобие оправдания дёрнуло его посягнуть на ещё большие высоты вымысла. – Я тако смекаю, что, должно быть, она страдала суицидальными наклонностями, поелику делать ей день деньской нечего, окромя как щипать траву.
Он с надеждой посмотрел на Фаню, чтобы увидеть, сработало ли, как раз когда крыница резко вмешалась в его монолог и сказала:
— Малый Йовашка Медоточивец, просто поди-ка туда и молви, что большая малая яга желала бы бутерброду с бараниной, добре?
Она посмотрела вверх на Фаню:
— Не спорь, дивчина. Глядишь ты так, что аж качаешься как желаешь порядышного горячего мясца. Ведаю добре, что ведьмы приглядают за всеми, окромя самоих себя. Ступайте жо, робята.
Фаня всё ещё ощущала напряжение в воздухе. Торжественный взглядец крыницы почил на ней, затем Гвиневра спросила:
— Могёшь ли упомнить вчерашний день?
Вопрос звучал глупо, но глупостей от Гвиневры не дождёшься. Значит, над вопросом стоило задуматься, хоть Фаня и томилась по овце с суицидальными наклонностями и полноценному сну.
— Вчера – ну, то бишь, полагаю, что теперь это уже позавчера – меня вызвали в Безпряжье, - задумчиво начала припоминать она. – Коваль тамошний был неаккуратен со своей кузней, она разломалась настежь и обстреляла ему горящими углями по ногам. Я его лечила и забрала его боль, которую поместила в евоную наковальню. За такое дело мне заплатили полпуда; картошки, три дублёные оленьи шкуры, полведра гвоздёв, старую, однако прочную простыню, годящуюся на повязки, и горшочек ежиного жира, который, по клятвенным уверениям евоной жинки, является отменным средством супротив воспаления дыхательных путей. Такоже я откушала с ними тушёного мяса. Затем, поскольку я уж всё равно обреталась по соседству, то продолжила свой путь в Многопряжье, где изыскивала средства решения небольшой проблемы мистера Чистовца;. Я упомянула ему о ежином жире, и он сказал, что это отличное лекарство для срамных мест, и выторговал у мене этот горшочек за цельный окорок. Чистовчиха приготовила мне чай и разрешила набрать рассололюбку зонтичную, которой в ейном огороде растётся привольней, чем я где-либо видела. – Фаня призадумалась. – Ах ну да, а потом я зашла в Умапалатинск поменять припарки, а затем пошла и повидалась с бароном, а затем, вестимо, остаток дня была предоставлена самой себе, ха! Но в целом это был не плохой день, на фоне дней вообще, так как люди были слишком заняты ярмаркой.
— И на фоне дней вообще, день сей минул, - сказала кельда, - и, несомненно, он был занятой и полезный. Но весь день у мене были предчувства за тебе, Феофания Болящая. – Гвиневра остановила её попытку возразить жестом ореховой ручонки: - Феофания, тебе, должно быть, вестимо, что я за тобой наблюдаю. Ты – яга холмов, в конце концов, и у мене есть власть наблюдать за тобой у своей голове, не спущати с тебе очей ни взору, ведь кто-то тому повинен. Ведаю, что тебе вестимо сие, поелику ты умна, и ведаю, что ты прикидываешься предо мною, будто того не ведаешь, прямо как и я прикидываюсь, будто не ведаю, что ведаю, и уверена, ты ведаешь и то, да?
— Возможно, мне придётся во всём этом разобраться с карандашом и бумагой, - сказала Феофания, стараясь обратить всё в шутку.
— Не до смеху! В моей голове ты вся як в тумане. Опасность вкруг тебя. А наигорше, что не зримо, откель приде опасность. Не справно сие!
Стоило Феофании открыть рот, как с полдюжины фиглов стремглав спустились по туннелю с кургана, неся меж собой тарелку. Фаня не могла удержаться, чтоб не заметить – потому как ведьмы всегда всё подмечают, когда это только возможно – что голубое украшение по кромке тарелки очень походит на запасной столовый сервис её матери. Остальная часть тарелки была загорожена большим кусманом баранины и картошкой в мундире. Пахло чудесно, и желудок взял верх над её сознанием. Ведьмы кормились где только могли и всегда были рады получить еду. Мясо было разрезано напополам, хоть половина для крыницы и была чуть меньше, чем для Феофании. Строго говоря, одна половина не может быть меньше другой, потому что тогда это уже будет не половина, но когда люди используют такое выражение, то понимают, о чём идёт речь. А у крыниц для их-то размеров всегда зверский аппетит, поскольку им надо делать детей.
Как бы там ни было, было не время вести беседу. Фигл предложил Феофании нож, по сути фиглский клеймор, затем поднял довольно грязную консерву с застрявшей в ней ложкой.
— Приправить? – застенчиво предложил он.
Для фигловской трапезы это уже было чутка роскошно, хотя Гвиневра ж всё-таки старалась привить им некую цивильность, насколько вообще возможно это сделать в контексте фигла. По крайней мере, они потихоньку начинали мыслить в верном направлении. Однако Феофания достаточно их знала, чтобы оставаться настороже.
— Что там? – спросила она, сознавая опасность вопроса.
— Ах, дивная вещица, - молвил фигл, гремя ложкой в консерве. – Райские яблучки, да точно они, горчичные зёрна, хрен, улитки, дикие травы, чеснок, самый взбрызг анютиных выскочек…
Однако одно слово, по ощущениям Фани, он прожевал слишком уж быстро.
— Улитки? – перебила.
— Ах да так, дюже питательные, полны витаминов, вестимо, да минералов, да этих малых протининов, а лепо то, что аще достаточно чесноку, то и оне на вкус як чеснок.
— А каковы они на вкус, аще недостаточно чесноку? – спросила Фаня.
— Как улитки, - ответила крыница, придя на помощь бедолаге-официанту. – И повинна молвить, они справны на вкус, дивонька. Робята выпущают улиток ночами пастися на дикой капусте и псином салате. Дюже вкусны оне, и думаю, сподобится тебе то, что туто не замешана кража.
Что ж, вот это хорошо, пришлось признать Фане. Фиглы и впрямь воруют, радостно и часто, в той же степени из спортивного интереса, в какой по другим причинам. С другой стороны, с правильными людьми, в правильном месте, в правильное время они могут быть очень щедры, и это, по счастью, имело место прямо сейчас.
— Даже так, ужель это пример фигловского животноводства? – спросила она вслух.
— О нет, - ответствовал фиглигат, в то время как приятели за его спиной демонстрировали полнейшее отвращение к упомянутой практике, издавая звук ‘блюэ’ и засовывая пальцы себе в горло. – Сие не животноводство, сие суть выпас скота, як и пристало тем, кто волен духом и любит чуять ветер под килтом. Разумей, одначе, что паническая же давка ихнего стада глядит маленько позорной.
— Отведай же, будь ласка, - взмолилась крыница. – Сие подбодрит их.
На самом деле, новая кухня фиглов была довольно вкусной. Может, и правда, что они говорят, подумала Фан, что с чесноком всё пойдёт. Кроме заварного крема.
— Не свертай внимания на моих хлопцев, - сказала Гвиневра, когда обе опустошили содержимое тарелки. – Времена меняются и, думаю, они сие ведают. Також и для тебе. Как чуешь себе?
— Ах, знаешь. Обычно, - сказала Фаня. – Уставшей, суетной и расстроенной. Такие дела.
— Ты слишком много работаешь, дивонька моя. Пужаюсь, что недостаточно вкушаешь, и точно зрю, что недостаточно спишь. Егда последний раз спала ты ночь в пристойной постели, хотелось бы мне ведать? Ведаешь же, что повинна сну; не можешь справно разуметь без отдыху. Страшусь, что скоро тебе треба буде вся мочь, что только сможешь собрать. Хочешь, возложу на тебе спокоителей?
Фаня снова зевнула.
— Благодарствую за предложение, Гви,- сказала она, - одначе, с твоего позволения, не думаю, что мне до них треба.
В углу валялись охапки засаленного руна, вероятно, незадолго до этого принадлежавшего овце, что решила попрощаться с этим жестоким миром и совершить самоубийство. Глядели эти охапки очень соблазнительно.
— Я б лучше пошла проведала девчонку. – Однако Фанины ноги, похоже, не хотели, чтоб она пошла. – Всё-таки я ожидаю, что в кургане фиглов она как за каменной стеной.
— О нет, - мягко сказала Гвиневра, когда Фанины глаза закрывались. – Тут намного, намного беспечнее.
Когда Фаня уже откровенно храпела, Гвиневра медленно взошла в сам курган. Янтарка свернулась у огня, но Роб выставил нескольких старейших и мудрейших фиглов вокруг неё. Это потому, что продолжался вечерний бой. НакМакФиглы дерутся так же часто, как дышат, и в основном одновременно. Это, в известном смысле, своего рода образ жизни. Кроме того, когда ты от горшка два вершка, драться предстоит со всем миром, так что этому можно рано научиться. Гвиневра присела рядом с мужем и некоторое время наблюдала за боем. Молодые фиглы отскакивали от стен, своих дядьёв и друг друга. Затем она спросила:
— Роб, мыслишь ты, что мы растим наших детей верно?
Роб, тонко чувствующий настроение Гвиневры, глянул через зал на спящую девушку.
— Да же, доподлинно – Ой, ты что, не видела? Кроху-более-малый-чем-малый-Йовашка-Йован пнул Дурня Вакулу в самое чмок килта! Чудный грязный бой, а ить ростом он ещё только три вершка без четверти!
— Однажды из его выйдет добрый воин, Роб, истинно, - сказала Гвиневра. – Одначе…
— Всегда молвлю им, - в возбуждении продолжал Роб в Гроб, когда юный фигл пролетал над их головами, - что путь к успеху – зараз нападать только на тех, что больше тебе! Важное правило!
Гвиневра вздохнула, когда очередной юный фигл врезался в стену, потряс головёхой и ринулся обратно в бой. Почти невозможно причинить фиглу боль. Любой человек, попытавшийся наступить на фигла, обнаружит, что человечек, который, как он думал, обретается под его пятой, на деле уже карабкается по его штанине – а тогда лиха беда начало. Кроме того, если ты увидел одного фигла, значит, по близости намного больше других, которых ты не приметил, а они-то тебя приметили. Возможно, проблемы у долговязых крупнее, потому что они сами крупнее нас, подумала крыница. Она вздохнула про себя. Она никогда не позволит мужу об этом узнать, но иногда её одолевает любопытство – возможно ли с пользой обучить юного фигла, скажем, финансовому учёту? Чему-то, что не подразумевает, что тебе придётся отскакивать от стен и всё время драться. Но тогда, будет ли он по-прежнему фиглом?
— Страшуся за большую малую ягу, Роб, - сказала она. – Что-то не справно.
— Она сама желала стать ягой, дивчина, - сказал Роб в Гроб. – Ноне повинна скориться своей судьбине, як же ж и ж мы ж. Вестимо, она боец крепкий. Зацеловала Зимодува до смерти, забила королеву эльфов сковородой. Да и помню я время, егда та незримая зверина поселилася в ейной главе, а она поборола её и выслала прочь. Сражаться она умеет.
— Ах, се мне вестимо, - сказала крыница. – Она поцеловала Зимодува в евоный лик и заставила весенню пору возвертаться. Великое дело сделала, спору нет, одначе у ей тогда была мантия Леты. То и была сила, коей она нашла на него справу, не только своей собственной. Она учинила сие справно, заруби на носу, мне на разум нейдёт никто, кто сладил бы дело справней, но треба ей оберегатысь.
— Да что за вражина може у ей приключитысь, кою б мы с ей не встретили бы по-доброму?
— Не можу молвить, - сказала крыница, - но так мене зреется. Егда поцеловала она Зимодува, то мене протрясло до корней; походило на то, как если б протрясло цельный мир, и я можу только гадать, что есь те, кто пошевелился тогда у своей дремоте. Позаботься, Роб, дабы доглядывали за ней боле пары очей.





Полночной тканью облекусь, темнее полночи оденусь
Перевод романа Терри Пратчетта I Shall Wear Midnight