Глава 5. Праматерь языков

Миг сей должен был быть исполнен покоя, а исполнился бряцанья. Сюда шёл кто-то из стражи замка. Их доспехи производили больше шума, чем обычно производят доспехи, потому что никому из них они не были впору. Здесь вот уже сотни лет не было сражений, однако стражники по-прежнему носили доспехи, потому что их редко приходится латать и при этом трудно износить.
Дверь распахнулась настежь – толкнул её старшина Холмогор. На лице его было сложное выражение. Это было выражение человека, которому только что сказали, что злая ведьма, которую он знает сызмала, убила его хозяина, а хозяйского сына нет, а ведьма всё ещё в покоях, и сиделка, которая не слишком ему нравится, тыкает его в зад и орёт:
— Чего ждёшь, мужлан? Исполняй свой долг!
И это действовало ему на нервы.
Он застенчиво посмотрел на Феофанию:
— Доброе утро, Феофания, всё в порядке?
Потом уставился на барона в кресле.
— Стало быть, он мёртв?
Феофания ответила:
— Да, Холмогор, он мёртв. Он умер всего пару минут назад, и у меня есть основания полагать, что он был счастлив.
— Что ж, думаю, тогда это хорошо, - сказал старшина, а затем его лицо исказилось от слёз, отчего последующие слова он то проглатывал, то ныл: - Знаешь, он был к нам по-настоящему добр, когда заболела моя бабушка; он посылал ей горячую пищу каждый день, прямо до самого конца.
В утешение она взяла его руку, что было с готовностью принято, и посмотрела ему через плечо. Остальные стражники тоже плакали, и плакали ещё сильнее оттого, что знали, что они здоровые сильные мужики, ну или на это они надеялись, и плакать им не положено. Но барон всегда был здесь, его присутствие было частью их жизни, как восход солнца. Ну, так и быть, пожалуй, он мог намылить шею, если кто-то заснёт на дежурстве или у кого-то затупится меч (хотя ни одному из стражников на их памяти не привелось использовать его в иных целях, кроме как для поддевания крышек консерв с вареньем), но в конечном счёте он был бароном, а они были его людьми, и теперь его не стало.
— Про кочергу-то её спроси! – провизжала сиделка за Холмогором. – Давай, спроси её про деньги!
Сиделке было не видно лицо Холмогора. А Феофании видно. Похоже, тот снова получил тычок в зад, так что внезапно ожил:
— Извини, Фаня… то есть, Феофания, но вот эта женщина утверждает, что, по её мнению, ты совершила убийство и ограбление. – Выражение его лица прибавило к этим словам, что владелец данного лица прямо сейчас не думает так же и не хочет неприятностей ни с кем, особенно с Феофанией.
Феофания наградила его едва заметной улыбкой. Всегда помни, что ты ведьма, напомнила она себе. Не начинай кричать о своей невиновности. Ты знаешь, что невиновна. Тебе не надо ни о чём кричать.
— Барон был так добр, что дал мне денег за… уход за ним, - сказала она, - и я полагаю, что мисс Хвоя непреднамеренно услышала, как он это делает, и у неё сложилось неправильное впечатление.
— Много денег-то! – стала настаивать побагровевшая г-жа Хвоя. – Большой сундук под кроватью барона был открыт.
— Всё так, - согласилась Феофания, - значит, получается, что мисс Хвоя случайно слышала наш разговор в течение довольно длительного времени.
Один из стражей подавился смешком, что разозлило г-жу Хвою ещё больше, если такое было возможно. Она расчистила себе путь вперёд.
— Отрицаешь ли ты, что стояла там с кочергой и рукой в огне? – вопросила она с такой багровой физиономией, что казалось – вот-вот лопнет.
— Пожалуйста, я бы хотела кое-что сказать, - сказала Феофания. – Это довольно важно.
Теперь она ощутила нетерпеливую боль, которая боролась за своё освобождение. Её ладони стали влажными и похолодели.
— Ты занималась чёрной магией, признавайся!
Феофания глубоко вдохнула.
— Я не знаю, что это такое, - сказала она, - но знаю, что держу над самым своим плечом последнюю боль, которую когда-либо испытывал барон, и должна поскорее от неё избавиться, а я не могу избавиться от неё здесь, в помещении, где находятся все эти люди. Пожалуйста? Мне требуется открытое пространство прямо сейчас!
Она оттолкнула г-жу Хвою с дороги, а стража сама проворно расступилась перед ней, к крайнему неудовольствию сиделки.
— Не отпускайте её! Она улетит! Они это умеют!
Феофания знала схему крепости очень хорошо; все знают. Ступенями ниже – внутренний двор, туда она и рванула, ощущая, как возбуждается и разворачивается боль. Нужно было думать о боли как о загнанном звере, но это работало только до тех пор… как раз до сих самых пор.
За ней вырос старшина, и она вцепилась в его руку.
— Не спрашивай, зачем, - выдавила она из себя сквозь стиснутые зубы, - просто подбрось шлем в воздух!
Он был неплохим исполнителем приказов и закрутил шлем в воздух как тарелку. Феофания швырнула боль вслед за ней, почувствовав её ужасающую шелковистость, стоило той обрести свободу. Шлем остановился на полпути, словно ударился о невидимую стену, и рухнул на булыжник в облаке пара, смятый почти наполовину.
Старшина поднял его и тут же уронил снова:
— Горячая мразь!!
Он уставился на Феофанию, которая опиралась на стену и пыталась отдышаться.
— И ты забирала боль так каждый день?
Она открыла глаза.
— Да, но обычно у меня было полно времени, чтоб найти, куда её сбросить. Вода и камень не очень подходят, но металл вполне надёжен. Не спрашивай, почему. Если я начну думать о том, как это работает, то оно перестанет работать.
— А ещё я слышал, что ты умеешь вытворять всякие фокусы с огнём? – с восхищением спросил старшина Брайан.
— С огнём легко работать, если разум твой чист, но боль… боль сопротивляется. Боль живая. Боль – враг.
Старшина снова робко попытался вернуть себе шлем, надеясь, что тот подостыл.
— Придётся мне потрудиться выправить на нём вмятину прежде, чем хозяин заметит, - начал он. – Знаешь же, как для него принципиально, чтоб все ходили как с иголочки… Ой, - он уставился на землю.
— Да, - как можно мягче сказала Феофания. – Так сразу и не привыкнешь.
Без дальнейших слов всучила ему носовой платок, в который он благополучно и просморкался.
— Ты же умеешь забирать боль, - начал он, - так значит, умеешь и…?
Жестом руки Феофания остановила его:
— Не продолжай. Знаю, что хочешь спросить, и ответ – нет. Если б ты отрубил себе руку, я, может быть, смогла бы заставить тебя забыть об этом до тех пор, пока ты не стал бы ужинать, но такие вещи как утрата, горе и печаль..? Такого я не умею. Я не посмела бы сунуть в них свой нос. Есть такая вещь как ‘успокоители’, и мне известно только одно живое существо на свете, которое умеет их изготовлять, и я даже не собираюсь просить её научить меня их делать. Слишком глубоко.
— Фань… - Холмогор помялся и оглянулся, словно ожидал, что сиделка появится и снова пихнёт его в спину.
Феофания ждала. Прошу, не спрашивай, подумала она. Ты знал меня всю свою жизнь. Ты же не можешь подумать…
Холмогор умоляюще посмотрел на неё.
— Ты того… взяла что-нибудь? – Голос его стушевался.
— Нет, конечно, нет, - сказала Феофания. – Что у тебя там за тараканы в голове? Как ты мог такое подумать?
— Не знаю, - покраснел Холмогор.
— Ну тогда ладно.
— Думаю, мне надо позаботиться, чтобы молодой господин был поставлен в известность, - сказал Холмогор, в очередной раз основательно высморкавшись, - но мне только известно, что он отбыл в большой город со свое… - он снова стушевался.
— Со своей невестой, - беспощадно озвучила Феофания. – Вообще-то, можешь говорить вслух.
Холмогор кашлял.
— Ну, понимаешь, мы думали… ну, мы тут думали, что ты да он были, ну, понимаешь…
— Всегда были друзьями, - сказала Феофания, - вот и все дела.
Ей стало жалко Холмогора, хотя он слишком часто открывал рот прежде, чем подключить его к голове, так что она погладила его по плечу:
– Слу, а почему б не слетать вниз в большой город и не найти его?
Он чуть не растаял от облегчения.
— А ты это сделаешь?
— Конечно. Вижу, у вас тут дел невпроворот, а я как раз у вас груз с плеч сниму.
Надо признать, я переложу при этом этот груз на свои плечи, подумала она, спешно удаляясь от крепости. Новости разлетелись. Народ стоял тут и там, плача или просто находясь в замешательстве.
Повариха подбежала к ней как раз, когда она улетала:
— А мне-то что делать? У меня в печи томится ужин бедолаги!
— Ну так вынь его оттудова да подай тому, кто нуждается в справном ужине, - живо ответила Феофания.
Было важно, чтоб тон её голоса оставался спокойным и деловым. Замковый люд сейчас потрясён. Она тоже была бы потрясена, кабы время б было, но сейчас было важно вернуть людей в настоящее время и место.
— Слушайте все, - её голос разлетелся по залу. – Да, ваш барон мёртв, но у вас всё ещё есть барон. Он скоро будет здесь со своей… дамой сердца, и мы должны постараться, чтоб к его приезду тут не было ни пятнышка! Каждый из вас знает свою работу! Ну и принимайтесь за неё! Храните о нём светлую память и вычистите это место ради него.
Сработало. Это всегда работает. Голос, звучащий так, будто его обладательница знает, что делает, производит стимулирующий эффект, особенно если его обладательница носит чёрную остроконечную шляпу. Сразу закипела работа.
— Полагаю, ты думаешь, что тебе сошло это с рук? – сказал голос позади неё.
Феофания обождала, прежде чем обернуться, а когда обернулась, то улыбалась.
— Почему, ты ещё здесь, мисс Хвоя? Может, треба отдраить полы кое-где?
Сиделка была воплощённая ярость:
— Я не драю полы, зазнавшаяся ты мелкая…
— Всё верно, ведь ты вообще ничего не делаешь, Хвоя. Это я заметила! А вот госпожа Роса, работавшая тут до тебя, а вот она умела драить полы так, что в них было видать своё лицо, хотя в твоём случае, мисс Хвоя, я догадываюсь, почему тебе это не понравилось бы. Госпожа Гнедая, ещё до неё, драила полы аж песком, белым песком! Гонялась за грязью как борзая за лисицей!
Сиделка открыла рот, но Феофания не дала ей вставить и слова.
— Повариха сказала, что ты дюже религиозная женщина – всегда на коленях, и меня-то это устраивает, совершенно устраивает, но не приходило ли тебе в голову хоть раз взять туда с собой швабру и ведро? Людям не до молельщиков треба, мисс Хвоя, а чтоб работа спорилась, мисс Хвоя. Ты у меня во где, мисс Хвоя, особенно твой опрятный белый костюм. Роланд, может, и был очень впечатлён твоим распрекрасным белым костюмом, но не я, мисс Хвоя, потому что ты никогда не делаешь ничего, от чего он мог бы запачкаться.
Сиделка подняла руку.
— Я и пощёчину тебе могу влепить!
— Нет, - твёрдо сказала Феофания. – Не можешь.
Рука осталась, где была.
— Меня в жизни так не оскорбляли! – завизжала взвинченная сиделка.
— Да полно ли? Вот удивление. – Она развернулась на пятках, оставив сиделку позади, и направилась к молодому стражнику, только вошедшему в зал. – Я тебя уже видела. Не думаю, что знаю, кто ты. Как тебя зовут, будь добр?
Стажёр отдал то, что, как он думал, было честью:
— Волховец, пани.
— Барона отнесли в склеп, Волховец?
— Так точно, пани, и я отнёс вниз фонари, одежду, ведро тёплой воды, пани.
Он осклабился, когда увидел выражение её лица.
— Моя бабка готовила покойников к погребению, когда я был маленьким, пани. Могу помочь, коли хочишь.
— А бабка дозволяла тебе помогать?
— Никак нет, пани, - ответил парень. – Говорила, мужескому полу не годно заниматься такими вещами, покуда у них нет диплома по мединилле.
Феофания на секунду удивилась:
— Мединилла? Растение?
— Ну знаешь, пани. Мединилла: пилюли, зелья, отпиливание ног и прочее.
Забрезжило понимание.
— А, ты имеешь в виду – по медицине. Должна надеяться, что нет. Тут речь не о том, чтоб вылечить беднягу. Сама управлюсь, но всё равно спасибо за предложение. Это женская работа.
А вот почему именно это женская работа, я не знаю, сказала она про себя, когда спустилась в склеп и закатала рукава. Молодой страж даже догадался принести вниз блюдце с почвой и блюдце соли (11). Молодец бабуля, подумала она. Наконец хоть кто-то научил юное поколение чему-то полезному!
Плакала, пока приводила старика в ‘приличный вид’, по выражению бабы Яроштормицы. Всегда плакала. Было нужно. Но не там, где могут увидеть, раз ты ведьма. Люди не такого ожидают. Их бы это обеспокоило.
Она отошла назад. Что ж, старый выглядит лучше, чем вчера, должна была признаться она. В качестве финального штриха, вынула два гроша из кармана и бережно положила ему на веки.
То были старые обычаи, которым её научила тётушка Ох, но сейчас появился и новый, известный лишь ей. Одной рукой она оперлась на край мраморной плиты, в другой держа ведро воды. Стояла там неподвижно, пока вода в ведре не забурлила, а плита не покрылась инеем. Вынесла ведро наружу и опрокинула в дренажный сток.
Замок кипел, когда она закончила, и она ушла, оставив замковый люд делать своё дело. Ступив за ворота замка, она в нерешительности остановилась подумать. Зачастую люди не останавливаются подумать. Они думают по ходу. А иногда не помешало бы. Просто приостановить движение, на случай, если вы двигаетесь в неправильном направлении.
Роланд – единственный сын барона и, насколько Феофания знает, его единственный родственник, или, по крайней мере, единственный родственник, которому дозволено приближаться к замку; после ужасной и дорогой судебной тяжбы Роланду удалось изгнать кошмарных тётушек, бароновых сестёр, которых, честно говоря, даже старый барон считал такой противной парой старых хорей, которую каждый человек отыщет у своей жизни в штанах.
Но был и кое-кто другой, никоим из мыслимых способов не приходящийся барону роднёй, кого следовало поставить в известность о такой важной новости чем скорее, тем лучше. Феофания направилась к кургану фиглов проведать крыницу.
Янтарка сидела снаружи, вышивая под солнышком.
— Привет, Феофания, - радостно сказала она. – Пойду скажу тёте Крынице что ты пришла.
И нырнула в нору легко как змея, как раньше могла и Фаня.
Почему Янтарка сюда вернулась? хотела знать Фаня. Она же забрала её на хутор Болящих для безопасности.
Зачем девушка взобралась на вершину Мела к кургану? Как она вообще вспомнила дорогу сюда?
— Прелюбопытнейшее дитё, - раздался голос, и Жаба (12) высунул голову из-под лопуха. – Должен сказать, выглядишь ты так, будто вся в треволнениях.
— Старый барон мёртв, - сказала Фаня.
— Чего и следовало ожидать. Да здравствует барон, - сказал Жаба.
— Не будет он здравствовать. Он мёртв.
— Нет, - квакнул Жаба. – Так полагается говорить. Когда умирает король, необходимо немедленно провозвестить нового короля. Это важно. Любопытно, каким будет следующий? Роб в Гроб сказал, что он нюня, тютель, не годящийся даже ботинки твои лизать. И относится к тебе с пренебрежением.
Каковыми бы ни были обстоятельства прошлого, Фаня не собиралась пропускать это мимо ушей.
— Не треба мне, чтобы кто-то мне что-то лизал, премного благодарствую. В любом случае, - добавила она, - он же не ихний барон. Фиглы гордятся тем, что у них нет повелителя.
— Ты права в своём допущении, - веско рёк Жаба, - но тебе должно помнить, что они также гордятся и тем, что способны выпить столько, сколько возможно, по малейшему из возможных поводов, что ставит под вопрос их умение держать себя в руках, и что барон вполне определённо полагает, что фактически он владелец всей собственности поблизости. Претензия, подкрепляемая законом. Однако я, к сожалению, законом более не подкрепляем. Но вот эта девушка – нечто странное. Не заметила ли ты?
Не заметила ли я? быстро подумала Фаня. Что я должна была заметить? Янтарка – просто дитя (13); она имела возможность понаблюдать за ней в действии – не настолько тиха, чтоб были причины беспокоиться, не настолько шумна, чтобы кому-то надоедать. Ну и всё. Но подумав, она вспомнила цыплят. А вот это уже странно.
— Она умеет говорить по-фигловски! – сказал Жаба. – И я не о словечках вроде блехаться; это лишь говор. Я о том глубокомысленном устаревшем языке, на котором разговаривает крыница – языке, на котором они говорили там, откуда они пришли, откуда бы они не пришли, до того, как они пришли оттуда. Прошу прощения, уверен, что подготовившись, я составил бы лучшее предложение. – Он помолчал. – Сам я по-фигловски не понимаю ни слова, но девушка, похоже, его уже усвоила. И ещё кое-что – клянусь, она пыталась говорить со мной на жабьем. Я и сам на нём не очень, но кое-какое понимание пришло с переменой… внешнего вида, так сказать.
— Хочешь сказать, она понимает незнакомые слова?
— Точно сказать не могу. Думаю, она понимает их значение.
— Ты уверен? Я всегда думала, что она простовата.
— Простовата? – переспросил Жаба, который, кажется, упивался сам собой. – Что ж, как юрист, могу сказать, что то, что выглядит очень простым, на деле может оказаться невообразимо сложным, особенно когда я получаю почасовую оплату. Солнце простое. Меч простой. Буря простая. За каждым простым тянется большой хвост сложного.
Янтарка высунула голову из норы.
— Тётя Крыница говорит встретиться с ней в меловом карьере, - возбуждённо сказала она.
Из мелового карьера слабо доносились приветственные восклицания, когда Фаня осмотрительно пропихнула себя через тщательную маскировку.
Ей нравился карьер. Казалось невозможным быть по-настоящему несчастливым здесь, среди баюкающих её влажных белых стен и света синего дня, пробивающегося сквозь шиповник. Иногда, когда она была значительно моложе, ей доводилось видеть древних рыб, заплывавших и выплывавших из мелового карьера – древних рыб из тех времён, когда Мел был сокрыт волнами. Вода давно ушла, но души призрачных рыб этого не заметили. Они были укрыты бронёй словно рыцари, они были древними как мел. Но с тех пор она их не видела. Быть может, зрение меняется с возрастом, подумала она.
Сильно запахло чесноком. Дно карьера заполонили улитки. Фиглы аккуратно ступали промеж них, рисуя номера на их раковинах. Янтарка сидела рядом с крыницей, обхватив руками колени. Сверху всё это, как ни крути, походило на испытание овчарок, разве меньше лая и куда больше липучести.
Крыница заметила Фаню и поднесла пальчик к губам, затем коротко кивнув увлечённой происходящим Янтарке. Гвиневра похлопала по месту с другой стороны от себя:
— Мы здеся, вестимо, поглядаем, как хлопцы клеймят скот.
В её голосе было что-то странное. Таким голосом взрослые говорят ребёнку ‘Нам же тут очень весело’, на случай, если ребёнок сам до сих пор не пришёл к такому заключению. Но Янтарка, похоже, и впрямь радовалась. Фане показалось, что Янтарка вообще была счастлива среди фиглов. У неё сложилось такое впечатление, что крыница хочет поддержать незатейливую беседу, так что просто спросила:
— А зачем их клеймить? Кто попытается их украсть?
— Другие фиглы, конечно. Мой Роб считает, что коли оставити их без догляду, как тотчас же, вестимо, выстроится очередь их украсть.
Фаня была сбита с толку:
— А зачем оставлять их без догляду?
— Поелику мои хлопцы, вестимо, пойдут красть ихний скот. Сие старый фигловский обычай, коий значит, что все ринутся драться, угонять скот, воровать и, конечно, любимое занятие всех времен, нажиратися. – Крыница подмигнула Фане. – Что ж, от сего хлопцы становятся счастливы, перестают гневатись и, вестимое дело, под ногами путатись.
Она снова подмигнула Фане, похлопала Янтарку по ноге и что-то сказала ей на языке, звучавшем, как древний-предревний фигловский. Янтарка ответила на том же языке. Крыница многозначительно кивнула на Фаню и указала на другой конец карьера.
— Что ты ей только что сказала? – спросила Фаня, оглядываясь на девушку, по-прежнему наблюдавшую за фиглами с тем же улыбчивым интересом.
— Я молвила ей, что ты да я повинны погутарить як взрослые, - сказала крыница, - а она просто молвила, что хлопцы вельми потешны, и мне не ведомо как, но она усвоила Праматерь Языков. Феофания, я-то употребляю его только с дочью да скульдом (14), вестимое дело, а сей ночью я как раз гутарила со скульдом на кургану, егда она присоединилась к беседе! И она усвоила язык, только послухамши! Сие не должно случатись! Сие суть редкий дар – ошибки нема. Должно быти, она ведае значения у себе в голове, и сие магия, дивонька – всамделишная, взаправдашняя.
— Как такое могло произойти?
— Кто ведает? Сие дар. И коли до моего совету ты прислухаесси, то направишь эту дивчину до обучения.
— Не чересчур ли она взрослая для таких дел?
— Приставь её до ремесла али сыщи русло для ейна дара. Поверь мне, дивонька моя, не хочу, дабы ты думала, что побивать дивчину – доброе дело, одначе кто ведает, какие пути нам уготованы? А так она под конец оказалася здесь, у мене. У ей дар разумения. Выявился бы он инакше? Тебе добре вестимо, что смысл жизни – сыскати свой дар. Сыскати свой дар есть счастие. Николи не сыскати – беда. Ты молвила, она простовата: сыщи ей наставника, кой може подъять из ей сложное. Дивчина выучила сложный язык на слух. Свет дюже охоч до могучих на то.
Звучало логично. Всё, что говорит крыница, звучит логично.
Гвиневра помолчала и сказала:
— Дюже жаль, что барон помер.
— Прости, - сказала Фаня. – Как раз собиралась сказать.
Крыница ей улыбнулась:
— Думаешь, крынице треба, чтоб ей кто-то сообщал такие вести, дивонька моя? Он был достойный людына, и ты лепо к ему относилась.
— Мне треба отправиться искать нового барона. И ребят, чтоб помогли его найти. Там тысячи человек в городе, а хлопцам очень хорошо удаётся находить (15).
Она глянула в небо. Фаня никогда раньше не пролетала весь путь до большого города и не очень-то мечтала летать там в темноте.
— Мне следует отправиться с первыми проблесками зари. Но прежде всего, Гви, думаю, мне лучше забрать Янтарку домой. Тебе бы хотелось этого, разве нет, Янтарка… - без надежды спросила она…
Три четверти часа спустя Фаня летела на своей палке обратно вниз к деревне, до сих пор ощущая звон от криков в своей голове. Янтарка не пошла домой. Она в избытке продемонстрировала своё крайнее нежелание покидать курган, упершись руками и ногами в нору, стоя там и визжа на самых высоких нотах всякий раз, как Фаня слегка тянула её за собой; когда же она отпустила её, девушка вернулась и уселась рядом с крыницей. И всё тут. Пытаешься строить планы за людей, а люди строят другие планы.
Как ни посмотри, у Янтарки были родители; вообще ужасные люди, можно сказать, а можно и добавить, что это ещё мягко сказано. По крайней мере, им следовало знать, что она в безопасности… И в любом случае, какой вообще вред мог причиниться Янтарке под опекой крыницы?
Тётя Мелочь захлопнула дверь, увидев, что на крыльце Феофания, затем почти сразу же снова открыла её, заливаясь слезами. Внутри воняло – не только затхлым пивом и плохой готовкой, но также беспомощностью и замешательством. Ещё дело наверняка было в коте – самом паршивом из всех, которых Феофании когда-либо доводилось видеть. Мелочиха была напугана до потери рассудка, которого и так кот наплакал, и рухнула ей в колени, обращая к ней бессвязные мольбы. Феофания приготовила ей чашку чая, что было задачкой не для брезгливых, учитывая, что имевшаяся в распоряжении глиняная посуда в доме была навалена кучей в каменной раковине, к тому же заполненной илистой водой, которая периодически пузырилась. Феофания несколько минут потратила, остервенело драя посуду, прежде чем у неё в руке появилась чашка, из которой она решилась бы пить, и даже после этого в чайнике продолжало что-то греметь.
Мелочиха села на единственный стул, у которого были целы все четыре ножки, и начала лепетать о том, какой её муж, оказывается, хороший человек, когда ему подают во время ужин и Янтарка нормально себя ведёт. Фаня выросла на этих отчаянных разговорах, когда пускалась в ‘обход по домам’ в горах. Они были порождены страхом – страхом того, что может случиться с говорящими, когда они снова останутся без неё. У бабы Яроштормицы на такой случай припасён особый метод, суть которого сводится к тому, чтобы абсолютно всем и каждому внушить страх перед бабой Яроштормицей, в то же время у бабы Яроштормицы за плечами многолетний стаж ярого шторма.
Осторожные, ненапористые расспросы помогли установить, что дядя Мелочь спит наверху, и Феофания просто сказала Мелочихе, что за Янтаркой присмотрит очень добрая женщина, пока та не поправится. Мелочиха снова начала плакать. Убожество интерьера действовало и на Феофанины нервы, и она постаралась воздержаться от жестокого образа мыслей; но вот насколько сложно выплеснуть ведро холодной воды на каменный пол и отогнать воду метлой за дверь? Сложно, что ли, сготовить мыло? Можно приготовить вполне годное мыло из древесного пепла и животного жира. И, как однажды сказала её мать, ‘никто не беден настолько, чтоб не помыть в дому’, хотя её отец, просто чтоб подразнить мать, подчас переиначивал эту поговорку в ‘никто не беден настолько, чтоб не помыть вдову’. Но с чего можно было бы начать в этом дому? И что бы там ни было в чайнике, оно всё ещё грохало, предположительно пытаясь выбраться наружу. Большинство баб в деревне воспитали жёсткими. Приходится быть жёсткой, чтоб поднять семью на заработок крестьянского работника. У местных есть поговорка, своего рода рецепт, как вести себя с проблемным мужем. Она гласит: ‘пирог из языка, холодный сарай да медная палка’. Значит, что вместо ужина проблемному мужу преподносится ворчанье, спать его выпихивают в сарай, а если он поднимает на жену руку, то можно задать ему знатную порку длинной палкой, которая держится в каждом доме для помешивания белья в корыте. Обычно мужья усваивают, в чём их ошибка, прежде, чем начинает играть грубая музыка.
— Не хотела бы ты провести непродолжительный отпуск вдали от дяди Мелочи? – предложила Фаня.
Баба, бледная как смерть и тощая как метла, пришла в ужас.
— Ах нет! – захлебнулась она. – Он же не знает, что без меня делать!
А потом… всё пошло не так, или, скорее, ещё больше не так, чем уже было. И всё это было так невинно, потому что женщина была так подавлена.
— Ну хоть кухоньку твою могу за тебе почистить, - осторожно сказала Фаня.
И ладно бы она просто взяла метлу и приступила к работе, но нет же, она должна была посмотреть на серый, весь в паутине потолок и сказать:
— Ну всё, я знаю, что вы там, вы всегда за мной ходите, так что не сидите без дела и как следует почистите эту кухню!
Несколько мгновений ничего не происходило, а затем она услышала, поскольку прислушивалась, приглушённую беседу с притолоки.
— Не слыхав, что ли? Она ведает, что мы туто! Як же ж она завсегда вызнаёт?
Голос немножко другого фигла ответил:
— Сие оттого, что мы завсегда следовам за ей, дурень ты малый!
— Ах, се так, се ведаю сполна, одначе я что хочу молвить, али не обещалися мы честным словом не следовати за ей боле?
— Так, то была урочиста клятва.
— Верно, так вот я не можу мальца не разочароватись, что большая малая яга не обращае внимания до наших урочистых клятв. Се мальца болезно до чувств.
— Одначе мы нарушили урочисту клятву; сие столь по-фигловски, если честно.
Третий голос скомандовал:
— Швидше, мрази, уже дошло до топота ног!
Смерч ударил по неряшливой кухне (16). Пенная вода закрутилась водоворотом вокруг Феофаниных ног, что и впрямь топали. Надо сказать, что никто не создаст беспорядок быстрее группы фиглов, но странным образом никто и не приберёт его быстрее, даже не прибегая к помощи синешеек и других разнообразных лесных зверушек.
Раковина мигом опустела и зараз наполнилась мыльной пеной. Деревянные тарелки и оловянные кружки с гулом носились через всю кухню, когда в очаге вновь вспыхнул огонь. Трах-тибидох! – и ящик у камина наполнился дровишками. После чего процесс ускорился, и в стене прямо за Фаниным ухом зазвенела вилка. Пар шёл коромыслом, поднимаясь как туман, из которого раздавался странный шум; всё затопил солнечный свет через внезапно чистое окно, наполняя комнату радугами; мимо выстрелила метла, толкая перед собой остатки воды; чайник кипел; на столе появилась ваза с цветами – некоторые из которых, признаться, расположились вверх тормашками – и внезапно комната посвежела, очистилась и перестала пахнуть гнилой картошкой.
Фаня посмотрела на потолок. Кот вцепился в него всеми четырьмя лапами. Перевёл на неё ни много, ни мало самый настоящий взгляд. Даже ведьму может переглядеть кот, у которого всё это во где, и который сам по-прежнему во где. Фаня наконец определила местонахождение тёти Мелочь – та сидела под столом, обхватив голову руками. Вняв наконец уговорам вылезти и сесть на опрятный чистый стул перед чашкой чая из замечательно чистой кружки, она очень охотно согласилась, что так намного лучше, хотя позже Фаня не могла отделаться от ощущения, что Мелочиха, пожалуй, со всем совершенно согласилась бы, только бы Фаня ушла.
Не успех, но хотя бы кухня стала в разы чище, и Мелочиха наверняка почувствует благодарность, когда у неё будет время обдумать произошедшее. Ворчание и удар, которые услышала Фаня, уходя через неполотый огород, наверное, принадлежали коту, расставшемуся с полотком.
На полпути к дому, неся помело через плечо, она подумала вслух:
— Это, пожалуй, было глуповато.
— Не мучайси, - сказал голос. – Было бы время, мы б и каравай спекли.
Фаня посмотрела вниз, где шествовал Роб в Гроб вместе с полудюжиной других, под различными именами известных как НакМакФиглы, малые фримены и, иногда, Подзащитные, Подсудимые, народец, востребованный полицией для помощи в расследованиях, а иногда ‘этот, второй слева, клянусь, это был он’.
— Вы меня по-прежнему преследуете! – пожаловалась она. – Всегда обещаете не ходить за мной и всё равно ходите!
— Ох, одначе ты, вестимо, не берёшь в расчёт даденых нами зароков. Ты – яга холмов, и мы повинны завсегда быти готовы тебе защитить и вспомочь, нехай ты молвишь супротив, - твёрдо ответил Роб.
Среди остальных фиглов резко последовало синхронное кивание головами, спровоцировавшее выпадение обломков карандашей, крысиных зубов, вчерашнего ужина, интересных камней с дырками, жуков, многообещающих соплей, припрятанных для последующего изучения на досуге, и улиток.
— Слушайте, - сказала Фаня, - нельзя просто ходить и помогать людям вне зависимости от того, хотят они от вас того или нет!
Роб поскрёб в голове, положил обратно выпавшую улитку и ответил:
— Отчего ж нет, Феофания? Ты ж так и делаешь.
— Не делаю! – громко ответила она, но стрела угодила ей в сердце.
Я ведь не была добра к тёте Мелочь, подумала она. Да, правда, что мозгов её хватает только на мышиную жизнь, но даже будучи непотребным, вонючий дом был домом Мелочей, а Фаня ворвалась туда с кучей, чего уж там греха таить, НакМакФиглов и устроила там кавардак, даже если теперь кавардак там стал меньше, чем до этого. Я повела себя бестактно и самодовольно, раскомандовавшись в чужой хате. Моя мать и то управилась бы лучше. Если уж на то пошло, любая деревенская баба управилась бы лучше, но я ведьма и всё напортила, напутала, напортачила и напугала её до потери рассудка. Я, худышка в остроконечной шляпе.
А другая мысль, которую она подумала, состояла в том, что если она в скорейшем времени не приляжет, то попросту упадёт. Крыница была права; она не могла припомнить, когда в последний раз спала в нормальной постели, каковая как раз ожидала её дома. И ей всё ещё надо донести до сведения своих родителей, внезапно и виновато подумала она, что Янтарка Мелочь вернулась к фиглам…
Вечно какие-то дела, подумала она, а потом ещё дела поверх этих, и конца и края им не видать. Не мудрено, что у ведьм есть помело. Ноги бы не управились.
* * *
Её мать занималась Феофаниным братом Афонькой, у которого был синяк.
— Дрался с большими робятами, - пожаловалась мать. – Синяк вон мы заполучили, да, Афонь?
— Да, но я-таки пнул Глодю Попадалу в пах.
Фаня попыталась подавить зевоту.
— А пошто дрался-то, Фонь? Думала, ты поумнее.
— Они сказали, что ты ведьма, Фань, - ответил Афоня.
И Фанина мать обернулась со странным выражением на лице.
— Ну да, я ведьма, - сказала Фаня. – Это моё ремесло.
— Конеш, но сомневаюсь, что ты делала такие вещи, как они говорят, - сказал брат.
Фаня встретилась глазами с матерью:
— А это были плохие вещи?
— Ха! То ищо мягонько сказано, - кровь вперемешку с соплями залили его рубашку.
— Афонька, иди-ка наверх в свою комнату, - скомандовала матушка Болящая – и, пожалуй, подумала Фаня, даже бабушка Болящая не умела командовать так, чтоб команде так быстро повиновались.
И чтоб там так доходчиво звучала скрытая угроза судного дня на случай, если команде откажутся повиноваться.
Когда ботинки строптивого мальчишки исчезли с лестничного пролёта, Фанина мать повернулась к своей младшей дочери, скрестила руки и сказала:
— Уже не впервой он в такой драке.
— Всё как по книжке с картинками, - сказала Фаня. – Пытаюсь научить народ тому, что ведьмы – не сумасшедшие старухи, то и дело наводящие на людей чары.
— Когда твой отец воротится, я отправлю его перекинуться словцом с папой Глоди, - сказала мать. – Глодя на пол аршина выше Афони, одначе твой папа… на аршин выше Глодиного папы. Не будет драки. Знаешь же своего папу. Твой отец спокойный мужик. Ни разу не видела, чтоб он ударил мужика больше чем, скажем, дважды – не приходилось. Ему удаётся успокаивать людей. Те либо успокаиваются, либо кой-чего другое. Но что-то тут не то, Фань. Мы все оченно гордимся тобой, знаешь, то, чем ты занимаешься и всё такое, но народ как-то обо всём этом прознал. Городят какую-то нелепицу. И у нас проблемы с продажей сыров. А всяк знает, что по части сыров тебе нет равных. Теперича ещё и Янтарка Мелочь. Думаешь, правильно, что она там носится как угорелая с… этими?
— Надеюсь на то, ма. Одначе у дивчины и у самой дюже сильный разум и, ма, если задуматься, всё, что я могу поделать – это лучшее, что я могу поделать.
Ближе к ночи, погружаясь в дремоту в своей старинной кровати, Феофания слышала очень тихую беседу родителей комнатой ниже. И хоть, конечно, ведьмы не плачут, она испытала всепоглощающую потребность это сделать.

________________________________________________

Примечания:

(11) Почва и соль по древнему обычаю предназначаются для того, чтобы отпугивать призраков. Фаня никогда не видела призраков – видать, те все на работе, и в любом случае работа эта происходит в головах людей, которым скорее предпочитают не знать, что те там, и стоит это понять, как приходит понимание природы магии.

(12) У Жабы нет другого имени кроме Жабы. Он присоединился к клану Фиглов несколькими годами ранее и нашёл, что жизнь в кургане много предпочтительнее его предыдущего существования в качестве юриста, или, если быть точным, юриста, который слишком много умничал в присутствии крёстной феи. Крыница несколько раз предлагала превратить его обратно, но он всегда отказывался. Сами фиглы считают его мозгом конторы, поскольку он знает слова длиннее себя самого.

(13) Другими словами, с точки зрения Фани, это значит на пару лет младше Фани.

(14) См. словарь (стр. 344).

(15) Она придержала при себе мысль о том, что лучше всего им удавалось находить вещи, принадлежащие другим людям. Правда, однако, что фиглы могут охотиться словно гончие, равно как и пить словно рыбы.

(16) Фаня заработала восхищение других ведьм, убедив фиглов выполнять рутинную домашнюю работу. Прискорбная сторона дела состоит в том, что фиглы согласны заниматься любой рутиной при условии, что она шумна, беспорядочна и цветиста.





Полночной тканью облекусь
Перевод романа Терри Пратчетта I Shall Wear Midnight