Глава 8. Королевская Шея

Феофания была разбужена писком отворяющейся двери камеры. Села и огляделась. Прустиха ещё спала – храпела – аж нос трясся. Поправка: казалось, что Прустиха спит. Она нравилась Феофании – в пределах осторожной подозрительности, но можно ли ей доверять? Иногда та будто… почти… читала её мысли.
— Я не читаю мысли, - Прустиха повернулась к ней.
— Миссис Пруст!
Пруст села и начала вытаскивать солому из одежды.
— Я не читаю мысли, - повторила она, щелчками отправляя солому на пол. – Правда, я обладаю проницательностью, но не сверхъестественной, просто один из тех навыков, что я отточила острее иной бритвы, так что уж ты об этом не забывай. Ради всего святого, надеюсь, нам приготовят завтрак.
— Запросто – что хочите, чтоб мы вам принесли?
Они подняли глаза и увидели фиглов, сидящих наверху на балке и счастливо болтающих ногами.
Феофания вздохнула:
— Если бы я спросила вас, чем вы занимались этой ночью, чтобы вы мне наврали?
— Нисколь нет, нашенской честью фиглов, - Роб положил руку на то место, где, по его мнению, у него находилось сердце.
— Ну что ж, это выглядит убедительно, - Прустиха поднялась на ноги.
Феофания покачала головой и снова вздохнула.
— Нет, всё не так просто. – Она подняла глаза на балку и сказала: - Роб в Гроб, был ли ответ, который ты мне только что дал, правдив? Вопрошаю тебе как яга холмов.
— Да же.
— А этот?
— Да же.
— А этот?
— Да же.
— А этот?
— Же… нутык, только троху малой лжи, вестимо, едва ль и лжи - просто кое-что, что тебе нехорошо ведать.
Феофания обернулась к ощерившейся Прустихе.
— НакМакФиглы чуют, что правда настолько драгоценна, что её не следует чересчур выставлять напоказ, - сконфуженно сказала она.
— Ага, народец как раз мне по сердцу. – Опомнившись, добавила: - Если у меня оно есть.
Раздался звук тяжёлых ботинок, чья приближающаяся поступь была не только тяжела, но и очень стремительна, а принадлежат они, как оказалось, высокому тощему стражу, вежливо тронувшему шлем в сторону Прустихи и кивнувшему в сторону Феофании.
— Доброе утро, леди! Меня зовут констебль Пикша, и мне велено передать вам, что вас отпускают с предупреждением. Хотя должен вам сообщить, что, насколько я понимаю, никто толком себе не представляет, о чём вас предупреждать, так что на вашем месте я бы счёл себя предупреждённым в самом общем и широком смысле этого слова, и, надеюсь, подверженным лёгкому наказанию новыми впечатлениями, не в обиду будет, уверен, сказано. – Он кашлянул и продолжил, тревожно глянув на Прустиху. – И командир Вымпил просил особо прояснить тот момент, что к вечеру особям, коллективно известным как НакМакФиглы, предписано находиться вне пределов города.
С балки разнёсся хор жалоб от фиглов, которые, по мнению Феофании, были так же хороши в изумлённом негодовании, как в пьянстве и воровстве:
— Ох, не придирались бы вы к нам, кабы б мы были большими!
— То были не мы! Какой-то долговяз сделал сие и утёк!
— Мене тамо и напрочь не было! Спроси их! Их тоже там не было! И иные оправдания сей же породы, вестимо дело.
Феофания застучала оловянной тарелкой по решётке, пока они не смолкли полностью. Потом сказала:
— Пожалуйста, простите, констебль Пикша. Уверена, они все извиняются за трактир… - начала она, и он остановил её жестом руки.
— Если вам нужен совет, мисс, вы просто тихо уйдёте, ни с кем не заговаривая про трактир.
— Но послушайте… мы все знаем, что они разнесли ‘Королевскую Голову’, и…
Констебль снова её остановил:
— Этим утром я проходил мимо ‘Королевской Головы’, и она совершенно точно не была разнесена. На самом деле, там была куча народа. Все в городе рвутся посмотреть. ‘Королевская Голова’ в таком же состоянии, в каком была всегда, насколько я понимаю, с одной только маленькой деталью, а именно – она теперь стоит задом наперёд.
— Как это – задом наперёд? – спросила Прустиха.
— Я имею в виду, что теперь она повёрнута наоборот, - терпеливо объяснил полицейский, - и когда я только что был там, народ уж точно больше не называл её Королевской Головой.
Феофанин лоб наморщился.
— Так… Теперь они называют её Королевской Шеей?
Констебль Пикша улыбнулся.
— Ну, да, я вижу, что вы – хорошо воспитанная молодая леди, мисс, потому что большинство называет её теперь Королевской…
— Терпеть не выношу непристойностей! – сурово сказала Прустиха.
Правда? подумала Феофания. Это-то при том, что половина витрины забита розовыми надувными как их там и другими загадочными товарами, которые мне не удалось хорошенько разглядеть? Но, пожалуй, мир был бы странным, если б мы все были одинаковы, особенно если мы все были как миссис Пруст.
А сверху она слышала легко шелестящий шёпот НакМакФиглов, в котором Вакула Дурень производил больше шума, чем обычно:
— Так я ж вам молвил, что ента хата задом наперёд, я ж молвил, да не, вы не слухали! Я мобыть и дурень, да не глуп!
Королевская Голова, ну или та часть королевской анатомии, которой она теперь была, расположена не очень далеко от Казарм, но ведьмам пришлось пропихиваться сквозь толпы народу, когда они были ещё за версту, и многие из образовывавших толпу держали полулитровые пивные кружки. Прустиха и Феофания носили подбитые сапожными гвоздями ботинки – преимущество для каждого, кто должен пробиться сквозь толпу в спешке – и там, перед ними, была, за неимением лучшего слова – хотя фиглы использовали бы другое слово, и уж конечно фиглы не засомневались бы, использовать это слово или нет – там была самая настоящая Королевская Спина, к вашему успокоению. Человек, который стоял перед чёрным ходом (нынче выполнявшим отводимые входу обязанности) и одной рукой раздавал пивные кружки, а другой принимал деньги, был Милован, трактирщик. Он выглядел ни дать ни взять как кот, угодивший под дождь из мышей. В героическом потуге то и дело умудрялся находить время, чтобы сказать несколько слов тощей, однако целеустремлённой на вид женщине, которая записывала за ним в блокнот.
Прустиха кивнула Феофании:
— Видишь ту? Это мисс Туши Свет из ‘Хроник’, а там, - она указала на высокого человека в форме Стража, - смотри туда, человек, с которым она разговаривает, это командир Городской стражи Вымпил. Достойный человек, вид всегда имеет несдержанный, чепухи не потерпит. Это должно быть интересно, поскольку он не любит каких бы то ни было королей; один из его предков отрубил голову последнему королю, который у нас был.
— Какой ужас! А тот этого заслуживал?
Помявшись, Пруст ответила:
— Что ж, если это правда, что нашли в его личном подземелье, то ответ – ‘да’ прописными. Предка командира всё равно судили, ведь отрубание королевских голов неизбежно вызывает некоторое количество критики на этот счёт. Стоя у скамьи подсудимых, он сказал лишь: ‘Даже если бы у зверя была сотня голов, я не утихомирился бы, покуда не сразил каждую из них’. Что было равносильно признанию. Его повесили, а много позже воздвигли памятник, что говорит о природе людской больше, чем захочется знать. Прозвище у него было Старик Каменный Лик, и, как видишь, оно сказалось на потомстве.
Феофания видела, и это потому, что командир намеренно продвигался к ней с лицом человека, у которого много дел, каждое из которых важнее, чем то, что ему предстояло сделать прямо сейчас. Он уважительным кивком приветствовал старуху Пруст и безуспешно пытался не глядеть на Феофанию:
— Ты это сделала?
— Нет, сэр!
— Знаешь, кто это сделал?
— Нет, сэр!
Командир нахмурился.
— Юная леди, если грабитель вламывается в дом, а затем возвращается и кладёт всё на место, преступление по-прежнему совершено, понимаешь? И если здание, которое было сильно повреждено наряду со своим содержимым, на следующее утро обнаруживают сверкающим как с иголочки, хотя и глядящим не в ту сторону, эти тоже – а стало быть, приложившие к этому руку – всё же не перестают от этого быть преступниками. Вот только я понятия не имею, как они называются и, откровенно говоря, поскорее бы мне уже разделаться с этим проклятым делом.
Феофания моргнула. Она не слышала последнего предложения – не то, чтобы слышала, но всё равно поняла его. Должно быть, это пролитые слова! Она глянула на Прустиху, которая с удовольствием кивнула, и в Феофаниной голове тихонько проболталось слово ‘да’.
Вслух же старуха Пруст сказала:
— Командир, на мой взгляд, никакого ущерба на самом деле нанесено не было, учитывая, если я хоть чуть-чуть понимаю, что Милован в настоящий момент ведёт бойкую торговлю в Королевской Спине и вряд ли сильно обрадуется, если она снова станет Королевской Головой.
— Золотые слова! – сказал трактирщик, сгребая деньги в мешок.
Командир Вымпил нахмурился, и Феофания уловила слова, которые тот почти, да не сказал: ‘Не быть возвращению короля, покуда я здесь’.
Старуха Пруст всё не хотела угомониться.
— А пускай трактир называют Королевской Шеей? – предложила она. – Особенно раз у него оказалась перхоть, сальные волосы и большой спелый чирей.
К вящему удовольствию Феофании, лицо командира осталось таким же каменным, но она уловила дрожание проболтавшегося слова, которое было ликующим ‘да!’ И в этом момент Прустиха, верившая, что победа обеспечивается любыми доступными средствами, снова вступила в разговор:
— Это Анк-Морпорк, господин Вымпил; летом река загорается, и известно, что бывают дожди из рыбы и кроватных каркасов, следовательно, рассуждая во вселенском масштабе, если призадуматься, что уж такого неправильного, если трактир повернулся вокруг своей оси? Большинство его посетителей делают то же самое! Как ваш мальчик, кстати?
Этот невинный запрос сбил командира с панталыку.
— Ох! Он… о, да я… он в порядке. Да-да, в порядке. Вы были правы. Всё, что ему было нужно – газированный напиток и хорошая отрыжка. Могу ли я перемолвить с вами словечко наедине, миссис Пруст?
Взгляд, которым он одарил Феофанию, дал той ясно понять, что ‘наедине’ исключает её, так что она осторожно выбралась из толпы развесёлого, местами слишком, народа, ожидавшего очереди сфотографироваться перед Королевской Шеей, позволила себе слиться с авансценой и послушать, как Роб в Гроб командует взводами, которые от нечего делать его слушали.
— Значит, так, - сказал он, - кто из вас, мразот, решил намалевать настоящую шею на вывеске? Уверен, обычно се не так делается.
— То Вакула, - сказал Большой Ян. – Он считае, народ подумает, что так завсегда и было. Он же, вестимо, дурень.
— Иногда дурость работает, - сказала Феофания.
Она оглянулась… Он был там – человек без глаз, бредущий сквозь толпу горожан, будто те были призраками, но она увидела, что они каким-то образом почувствовали его присутствие; один человек провёл рукой по лицу, будто почувствовав муху; другой шлёпнул себя по уху. И вдруг они… переменились. Когда взгляды их набредали на Феофанию, то глаза сужались, а призрачный фантом направлялся к ней, и вся толпа вдруг превратилась в один хмурый взгляд. Следом за ним явилось зловоние, от которого посерел дневной свет. Как дно пруда, где веками умирают и разлагаются организмы.
Феофания в отчаянии озиралась. Поворот Королевской Головы наполнил улицу любопытством и жаждой. Люди пытались заниматься своими делами, но их зажимала толпа спереди, толпа сзади и, разумеется, личности с подносами и тележечками, которыми кишел город и которые попытаются что-нибудь всучить любому, кто неподвижно стоит на одном месте более двух секунд.
Она чувствовала угрозу в воздухе, но на деле это была больше, чем угроза – это была ненависть, прущая, как грибы после дождя, а человек в чёрном по-прежнему приближался. Он пугал её. Конечно, с ней были фиглы, но, как правило, помощь фиглов оканчивается путешествием из огня да в полымя.
Земля под ней пошевелилась совершенно неожиданно. Заскрежетал металл, и дно выпало из её мира, но только на два с половиной аршина. Пока она пошатывалась в полумраке под мостовой, кто-то протолкнулся мимо неё с радостным ‘Извиняюсь’.
Раздалось ещё больше неизъяснимых металлических шумов, и круглая дыра, теперь находившаяся над её головой, исчезла во тьме.
— Вот так свезло, - промолвил учтивый голос. – Похоже, единственное везение на сегодня. Пожалуйста, постарайся не запаниковать, пока я не зажгу запасной фонарь. Если захочешь паниковать после этого – как душеньке угодно. Держись поближе ко мне, и когда я скажу ‘Иди как можно скорее, задержав дыхание’, так и делай, ради твоего же здравого рассудка, горла и, возможно, жизни. Мне всё равно, понимаешь ты или нет – просто делай так, потому что, может статься, у нас мало времени.
Вспыхнула спичка. Что-то хлопнуло и прямо перед Феофанией засияло зелёным с голубым.
— Только чутка метана, - сообщил невидимый осведомитель. – Не слишком плохо, пока не о чем переживать, но имей в виду – держись рядом!
Зелёно-голубой свет начал стремительное движение, и Феофании пришлось идти быстро, чтобы не отставать, что было нелёгким делом, потому что земля под ботинками попеременно представляла собой гравий, грязь или время от времени какую-то жидкость – такую, природу которой не хочется и устанавливать. Там и сям в отдалении виднелись проблески других загадочных огоньков, словно блуждающие огоньки, порой наблюдаемые на болотной местности.
— Не отставай же! – сказал голос впереди.
Вскоре Феофания утратила всяческую способность ориентироваться в пространстве и, в связи с этим, всякое чувство времени.
Раздался щелчок, и фигура обрисовалась на фоне того, что походило на совершенно обыкновенную дверь, разве что встроенную в арку, так что сама дверь заканчивалась наверху острием.
— Пожалуйста, будь так добра, тщательнейшим образом вытри ноги об коврик сразу за дверью; тут, внизу, не мешает принимать меры предосторожности.
За неподвижной тенью сами по себе зажглись свечи, и теперь они освещали кого-то в тяжёлом плотном одеянии, больших сапогах и стальном шлеме на голове – хотя у неё же на глазах фигура и сняла шлем с осторожностью. Вытряхнула оттуда свою косичку, предполагавшую молодой возраст, однако цвет волос был белый, что предполагало пожилой возраст. Она была, подумала Фаня, одной из тех людей, что сами выбирают себе подходящую и не мешающую им внешность и уже не меняют её до самой смерти. Морщины тоже имели место, и у проводницы Феофании был важный вид того, кто пытается думать сразу о нескольких вещах; а судя по взгляду на её лице, она пыталась думать сразу обо всём. В комнате был маленький стол, набор с заварочным чайником, чашками и горкой кексиков под глазурью.
— Да ты заходи, заходи, - сказала женщина. – Добро пожаловать. Ах где ж мои манеры? Меня зовут мисс… Кузница, на ближайшее время. Миссис Пруст, полагаю, обо мне упоминала? А ты сейчас находишься в Недвижимом Неимуществе, то есть, очень может статься, в самом движимом месте в мире. Хочешь чаю?
Всё начинает казаться как-то лучше, когда мир перестаёт вертеться и перед тобой возникает тёплый напиток, пусть и на старом ящике.
— Прошу прощения, это не дворец, - сказала Кузница. – Никогда не живу здесь дольше нескольких дней за раз, но мне очень надо бывать поближе к Университету и располагать совершенным уединением. Понимаешь, это был маленький домик за стенами Университета, а волшебники просто выбрасывали все отходы своих экспериментов за стену: прошло время, и разнообразные ингредиенты магического мусора начали взаимодействовать между собой, вступив в то, что я могу описать только как непредсказуемую реакцию. Так вот, из-за говорящих крыс, бровей, вымахавших у окрестного населения до сажени, сапогов, разгуливающих самих по себе, окрестное население и сбежало, как и их сапоги. А поскольку больше жаловаться стало некому, Университет просто стал выбрасывать ещё больше всего за стену. В этом отношении волшебники – как коты, ходящие в туалет; только ушёл от туалета - как туалета больше нету. Конечно, с тех пор всё это дело превратилось в общедоступную свалку – чуть ли не кто угодно прибегал, швырял через стену чуть ли не что угодно и очень быстро уносил ноги, часто преследуемый сапогами, но не всегда успешно. Не желаешь ли кекса? Не волнуйся, я купила их у надёжного пекаря завтра, так что знаю, что они свежи, да и я по большей части приручила магию вокруг год назад. Было не слишком сложно; магия – в значительнейшей степени дело равновесия, но ты, конечно, и сама это знаешь. Короче, суть в том, что здесь такой магический туман над этим местом, что я сомневаюсь, что даже боги могут видеть сквозь него. – Кузница тактично съела полкекса, вторую половину удерживая в равновесии на блюдце. Она наклонилась ближе к Фане: - Каково это, Феофания Болящая, когда целуешь Зимодува?
Феофания поглядела на неё:
— Слушай, я его просто клюнула в щёчку, ладно? Уж точно без языка! – Потом сказала: - Ты – та, о ком миссис Пруст сказала, что она меня найдёт?
— Да. Будем надеяться, это очевидно. Могла бы прочитать тебе длинную и сложную лекцию, - отрывисто продолжила она, - но, думаю, лучше, если расскажу тебе историю. Знаю, тебя обучила бабушка Яроштормица, а она тебе скажет, что мир соткан из историй. Нужно признаться, что эта – из пренеприятных.
— Ну я же ведьма. Видала я пренеприятности.
— Может, ты так и думаешь, - сказала Кузница. – Но теперь я хочу, чтобы ты нарисовала в своём воображении картину более чем тысячелетней давности и представила мужчину, всё ещё молодого. Он – охотник на ведьм, как тогда говорили – ведьмолов, который сжигает книги и пытает людей, потому что люди старше и намного подлее него сказали ему, что это то, чего от него хочет Великий Ом. И в тот день он находит женщину, которая оказывается ведьмой – она красива, потрясающе красива, что довольно необычно среди ведьм, по крайней мере, в те дни…
— Он в неё влюбился, да? – перебила Феофания.
— Конечно, - ответила мисс Кузница. – Мальчик встречает девочку – один из сильнейших двигателей причинно-следственной связи нарратива во всей Выселенной, или, как выразились бы некоторые, ‘Это должно было произойти’. Мне бы хотелось продолжить без твоих перебиваний, если не возражаешь.
— Но ему придётся её убить, да?
Кузница вздохнула.
— Коль скоро ты спрашиваешь – не обязательно. Он думает, что если спасёт её и они смогут добраться до реки, то, может, у них будет шанс. Он сбит с толку, запутался. Никогда раньше он не испытывал подобных чувств. Ему на самом деле впервые в жизни приходится думать самому за себя. Неподалёку стоят лошади. Несколько стражей, ещё арестанты, воздух полон дыма от груды горящих книг, из-за этого у людей слезятся глаза.
Феофания подалась вперёд, следуя за нитью повествования и пытаясь угадать конец заранее.
— Поблизости – несколько подмастерьев, которых он обучает, а также несколько очень высокопоставленных санов Омнианской церкви, прибывших сюда наблюдать и благословить процесс. И наконец, присутствует энное число людей из близлежащей деревни, которые издают очень громкие одобрительные восклицания, потому что убить собираются не их и, в общем-то, у них тут мало развлечений. На самом деле, просто ещё один обычный рабочий день при исполнении должностных обязанностей, кроме того, что девушка, привязанная к столбу его подмастерьями, встретилась с ним глазами и теперь очень внимательно наблюдает, ничего не говорит, ни словечка даже не крикнет, пока – нет.
— А у него есть меч? – спросила Феофания.
— Да, есть. Можно продолжать? Хорошо. Так вот, он направляется к ней. Она уставилась на него - не кричит, просто наблюдает, и он думает… о чём же он думает? Он думает: ‘Смог бы я бросить вызов двум стражам? Окажут ли подмастерья повиновение мне?’ А затем, по мере приближения, ему становится интересно, смогли бы они пробраться к лошадям во всём этом дыму. И это мгновение, казалось, навечно замёрзло во времени. Великие события ожидают его решения. Простое действие – момент истины – и история изменится, и ты небось думаешь, что история зависит от того, что он сделает дальше. Но видишь ли, не важно, о чём он думает, потому что она знает, кто он и что он уже сделал, знает о тех плохих вещах, которые он совершил и которыми прославился, и пока он идёт к ней, не определившись до конца, она знает его настоящего, знает, кто он таков на самом деле, даже если он желает не быть таким, и плавно протягивает обе руки сквозь корзину из ивовых прутьев, которую закрепили вокруг неё, чтобы держать ей спину прямой, затем хватает его, и держит крепко, когда факел падает на политые маслом дрова и языки пламени взмывают вверх. Она так и не отводит от него глаз и не ослабляет хватки… Не желаешь ли долить в чашку свежего чая?
Феофания отморгалась от дыма, языков пламени и потрясения:
— И откуда ты так много об этом знаешь, скажи на милость?
— Я была там.
— Тысячу лет назад?
— Да.
— Как ты туда попала?
— Пришла, - растолковала Кузница. – Но суть не в этом. Суть в том, что тогда наступила смерть – и произошло рождение – того, что мы называем Искусным Ведьмоловом или Искусным Мужем, чаще для краткости Искусником. Начать с того, что он всё ещё был мужем. Весь в чудовищных ожогах. Которые долго не проходили. И охота на ведьм продолжилась – ох, и как продолжилась. Непонятно, кого другие охотники на ведьм боялись больше: ведьм или гнева Искусника, когда они не находили ему ведьм, которых он требовал, а поверь мне, когда кому-то на пятки наступает Искусник, этот кто-то найдёт столько ведьм, сколько тот захочет, это да.
Но и самому Искуснику всегда удавалось находить ведьм. Было потрясающе. Стоит себе такая тихая деревушка, где все живут в разумных пределах нормально и никто никаких ведьм в глаза не видывал. И вдруг прибывает Искусник, и внезапно повсюду оказываются ведьмы - к сожалению, ненадолго. Он верил, что ведьмы были причиной чуть ли не вообще всех несчастий и бед, что они крали младенцев и колдовали, чтоб жёны убегали от мужей и молоко кисло. Наверное, мой любимый перл – что ведьмы отправлялись в море в яичной скорлупе, чтобы потоплять честных моряков. – Тут Кузница подняла руку. – Нет, не говори, что даже для маленькой ведьмы невозможно залезть в скорлупу, не размозжив её, ведь это то, что мы в нашем ремесле называем логическим аргументом и, следовательно, никто из хотевших верить, что ведьмы топят корабли, не обратил бы на него никакого внимания.
Конечно, так не могло продолжаться. Люди могут быть очень глупыми и легко поддаваться запугиванию, но иногда находятся люди, которые не настолько глупы и пугливы, так что Искусника вышвырнули из этого мира. Выкинули как мусор, коим он и был…
Но это не стало его концом. Такой великой, такой страшной была его ненависть ко всему, что он считал колдовством, что он каким-то образом умудрился выжить - даже оставшись в итоге без тела. Хоть и не стало у него больше ни кожи, ни костей, его ярость была таковой, что он продолжил жить. Возможно, в виде фантома. То и дело находя кого-нибудь, кто впускает его в себя. Хватает таких, чьи ядовитые разумы отворятся перед ним. А есть и те, кто лучше будет стоять за злом, чем перед ним, вот один из них и написал для него книгу, известную как ‘Костёр ведьм’.
Но когда он завладевает телом – а поверь, в прошлом находились неприятные личности, думавшие, что их ужасные амбиции продвинутся к осуществлению, если они позволят ему это сделать – владелец тела вскоре обнаруживает, что совсем ничего не контролирует. Они становятся частью его. И только когда становится слишком поздно, они осознают, что бежать уже некуда, спасаться некуда, кроме как смертью…
— Туда втечёт по вене яд, куда добро пожаловать, - сказала Феофания. – Но похоже, оно может втечь вне зависимости от наличия приглашения.
— Прошу прощения за банальность, но: молодчинка. Ты хороша, как о тебе и говорят. От Искусника теперь действительно не осталось ничего физического. Ничего, что можно было бы увидеть. Ничего, чем можно обладать. И хоть он зачастую и убивает тех, кто были так щедры в своём гостеприимстве, похоже, он, тем не менее, по-прежнему процветает. Не обременённый телом, которое он мог бы назвать своим собственным, он перемещается с поветрием и, полагаю, каким-то образом спит. И если он спит, то я знаю, что ему снится. Ему снится красивая молодая ведьмачка, могущественнейшая из всех ведьм. Он думает о ней с такой ненавистью, что, согласно теории эластичных струн, эта ненависть облетает вокруг вселенной и возвращается с другой стороны, так что походит на своего рода любовь. Он хочет вновь её увидеть. В каковом случае она почти наверняка умрёт.
Некоторые ведьмы – ведьмы из настоящей плоти и крови – пытались бороться с ним и побеждали. А иногда пытались и умирали. А затем однажды девушка по имени Феофания Болящая из-за своей непокорности поцеловала Зимодува. Чего, надо сказать, никто раньше никогда не делал. И Искусник проснулся. – Кузница поставила чашку. – Будучи ведьмой, ты знаешь, что в тебе не должно быть страха?
Феофания кивнула.
— Что ж, Феофания, ты должна освободить для него местечко – для контролируемого страха. Мы полагаем, голова важна, а мозг восседает как монаршая особа на троне тела. Но тело также могущественно, и мозгу без него не выжить. Если Искусник захватит твоё тело, не думаю, что ты сможешь с ним бороться. Он будет чем-то, чего ты раньше никогда не встречала. Попасться – значит так или иначе умереть. Что хуже, стать его тварью. В каковом случае, смерть превратится в долгожданное освобождение. А вот тебе и суть, Феофания Болящая. Он просыпается, путешествует с ветром, ищет её. Ищет тебя.
— По кращей мере, мы её сыскали, - сказал Роб в Гроб. – Она в ентой гнойной помойке.
Фиглы стояли с открытыми ртами перед пузырящейся, гноящейся массой Недвижимого Неимущества. Загадочные субстанции булькали, образовывали воронки и взрывались под строительным мусором.
— Войтить туда - верна смерть, - сказал Малый Безумный Артур. – Неминуюча смерть! Вы будете обречены.
— Да же, мы все будем обречены рано али поздно, - с весельцой ответил Роб в Гроб. Чихнул. – Что за чур сея вонь?
— Прости, Роб, се от мене, - повинился Вакула Дурень.
— Та не, твой запах мне вестим, - сказал Роб. – Но я ведаю, что чуял сей запах ране. Тот нескладный бродила, коего мы учуяли на дороге? Помните? Весь в чёрном. Коему оченно не хватае по части очей. Нехай ему пусто буде, як и у него в очах. И я припоминав, он потреблял дюже поганые слова к нашей большой малой яге. Моя Гвиневрышка молвила, что нам треба держатыся близ большой малой яги, и я считаю, что того мразоту треба отмыть.
Малый Безумный Артур поспешил предупредить:
— Но-тка, Роб, ты идёшь туда противозаконно, ведаешь? – Он указал на древний, полурасплавившийся знак, на котором виднелись едва различимые слова: ДОСТУП СТРОГО ВОСПРЕЩЁН. ВХОД ПО ОРДЕРУ.
Роб в Гроб уставился на знак.
— Да же, теперя ты не оставляе мене выбора, - сказал он, - ты заставил мене вспомянуть, что мы все уже мертвы (20). В атаку!
Образовались десятки вопросов, которые Фане хотелось задать, но один из них пробился на самый верх:
— Что случится, если Искусник меня настигнет?
Кузница поглядела на потолок.
— Ну, полагаю, что с его точки зрения это будет во многом как свадьба. С твоей точки зрения, это будет во всём как смерть. Нет - хуже, ведь ты будешь внутри, созерцать изнутри, что он может сделать, обладая всеми твоими силами и навыками, всем людям, которых ты знаешь. А последний кекс мы уже съели?
Не стану я показывать свой страх, сказала про себя Фаня.
— Рада слышать это, - сказала Кузница вслух.
Фаня подскочила в ярости:
— Не смей делать этого, Кузница!
— Уверена, что был ещё один кекс, - сказала Кузница, и добавила: - Вот это дух, Феофания Болящая.
— Знаешь, я всё-таки победила роителя. Могу о себе позаботиться.
— А о своей семье? Обо всех своих знакомых? Оградишь их от нападения, о котором они даже не подозревают? Не понимаешь ты. Искусник – не человек, хотя однажды был им, а теперь он даже не призрак. Он – идея. К сожалению, он – идея, для которой настало время.
— По крайней мере, я узнаю, когда он рядом, - задумчиво ответила Феофания. – Появляется ужасная вонь. Даже хуже, чем от фиглов.
Кузница кивнула:
— Да, она идёт из его разума. Это запах гниения – гниения мыслей и деяний. Твой разум его воспринимает, но не знает, как обрабатывать, поэтому распознаёт как вонь. Все склонные к магии могут её чувствовать; но когда люди сталкиваются с ней, она их меняет, делает немного похожими на него. Так что неприятности идут за ним следом.
Феофания точно знала, о каких неприятностях идёт речь, хоть её воспоминания мгновенно перенесли её назад во времени, до того момента, как Искусник в очередной раз пробудился.
Мысленным взором увидела она обугленные по краям куски, летающие вперёд-назад по позднеосеннему ветру, вздыхающему с отчаянием, которое она различала мысленным слухом, а хуже всего, о да, хуже всего то, что её мысленный нюх учуял резкую, едкую вонь древней полусгоревшей бумаги. В её памяти некоторые из обрывков были развеяны безжалостным ветром как мотыли, прихлопнутые и сломанные, но не оставляющие безнадёжных попыток полететь.
На них были звёзды.
Люди маршировали под грубую музыку и грубо выволокли на улицу сумасшедшую старуху, единственным преступлением которой, насколько понимала Феофания, было отсутствие зубов и старческий запах.
Они бросали камни, разбивали окна, убили кота, и всё это было сделано хорошими людьми, вежливыми людьми, людьми, которых она знала и каждый день встречала, и они сотворили все эти вещи, о которых, даже сейчас, никогда не говорили. То был день, каким-то образом исчезнувший из календаря. И в тот день, с пригоршней обугленных звёзд, не зная, что это она такое делает, но полная решимости сделать это, она стала ведьмой.
— Говоришь, другие с ним боролись? – обратилась она к Кузнице. – Как им это удалось?
— Был ещё последний кекс в пакете, надписанном именем пекаря, я уверена. Ты же не на нём сидишь? – Кузница прочистила горло и сказала: - Потому что они были очень могущественными ведьмами, потому что понимали, что значит быть могущественной ведьмой, потому что не упускали ни единой возможности, использовали любые уловки и, кажется, умели понять разум Искусника прежде, чем он понимал их. Я затратила много времени и труда, чтобы узнать об Искуснике, - добавила она, - и что я тебе скажу наверняка, так это то, что убийство Искусника требует искусства. Тебе придётся искуситься больше него.
— Да не такой уж он искусный, раз ему понадобилось всё это время, чтоб меня найти, - возразила Фаня.
— Да, это меня озадачивает, - ответила Кузница. – И должно озадачивать тебя. По моим оценкам, это должно было занять у него очень много времени. Всяко больше двух лет. Либо он очень умён – а откровенно говоря, ему нечем быть умным – либо что-то ещё как-то привлекло тебя к его вниманию. Я б сказала, кто-то, связанный с магией. Знаешь каких-нибудь ведьм, которые с тобой не дружат?
— Точно нет. Хотя бы некоторые ведьмы из тех, что его побеждали, ещё живы?
— Да.
— Я вот думаю, если я такую найду – может, она мне расскажет, как сделала это?
— Я уже сказала тебе. Он – Искусник. Почему бы он должен дважды попасться на одну и ту же удочку? Тебе придётся найти свой собственный способ. Те, кто тебя учили, меньшего от тебя и ожидать не стали бы.
— Это же не какая-то проверка? – спросила Фаня, и тут же устыдилась того, как жалко это прозвучало.
— Не помнишь, что ли, как говорит бабушка Яроштормица? – спросила Кузница.
— Всё – проверка. – Они сказали это одновременно в один голос, посмотрели друг на дружку и рассмеялись.
В каковой момент раздался пронзительный вопль. Кузница открыла дверь, и маленький белый цыплёнок вошёл в неё, с любопытством огляделся и взорвался. На его месте оказался лук репчатый, полностью оснащённый мачтой с парусами.
— Прости, что пришлось это лицезреть. – Кузница вздохнула. – Боюсь, это происходит постоянно. Понимаешь, Недвижимое Неимущество никогда не пребывает в неподвижности. Вся эта магия, комканая внахлёст, обрывки заклинаний, наматывающиеся на другие заклинания, от чего порождаются целые новые заклинания, которые никому никогда даже и в голову не приходили… хаос. В нём в случайном порядке порождается новое. Вчера я нашла книгу по выращиванию хризантем, вилами по воде писаную. Можно было бы подумать, что чутка расплескается – ан нет, держится, пока магия вся не иссякнет.
— Не повезло цыплёнку, - взволнованно сказала Фаня.
— Ой, уж будь уверена, пару минут назад это не был цыплёнок, а сейчас ему наверняка доставляет удовольствие быть мореходным овощем. Теперь ты, наверное, понимаешь, почему я не провожу здесь внизу слишком много времени. У меня однажды был случай с зубной щёткой, который я теперь не скоро позабуду.
Она распахнула дверь ещё шире, и Феофания узрела ведьмаческий бардак.
Вне всякого сомнения, то был бардак. (21)
По крайней мере, изначально был он, и она по ошибке приняла его за груду мусора.
— Удивительно, что можно найти у себя в карманах, когда живёшь на свалке магических запчастей, - спокойно сказала Кузница.
Феофания снова уставилась на гигантский бардак:
— А это случаем не лошадиный череп? (22) А это не ведро головастиков?
— Да. Что-нибудь живое всегда пригодится, как думаешь?
Феофанины глаза сузились:
— Но это же посох волшебника, разве нет? Я думала, он перестаёт работать, как только к нему прикасается женщина!
Кузница улыбнулась:
— Ну, мой у меня ещё с колыбели. Если знать, где искать, то можно увидеть отметины, которые я оставила, когда у меня резались зубы. Это мой посох, и он рабочий, хотя надо сказать, что он заработал лучше, когда я сняла набалдашник. От него всё равно никакого толку, а равновесие нарушает. Так, может, прекратишь стоять с разинутым ртом?
Феофанин рот сомкнулся, затем снова разомкнулся, как на пружине. До неё дошло – и не пешком, а долетело на метле, будто грош грохнулся горошиной с пригожей Луны и огорошил её.
— Ты – это она? Да точно ты она! Эскарина Коваль, так? Единственная женщина, которой когда-либо удавалось стать волшебницей!
— Полагаю, что глубоко внутри я она и есть, но всё это было давно и неправда, и знаешь, я никогда особо не ощущала себя волшебницей, так что никогда мне особо дела не было, что там говорят. В любом случае, посох у меня есть и никто у меня его не заберёт. – Эскарина подумала, сказать или нет, и продолжила: - Это то, чему я научилась в Университете: быть собой – той, кем я являюсь, и не волноваться по этому поводу. Это знание уже само по себе есть незримый магический посох. Слушай, мне не особо хочется об этом говорить. Навевает плохие воспоминания.
— Прости, пожалуйста, - сказала Фаня. – Просто не могла остановиться. Мне очень жаль, если я вызвала к жизни страшные воспоминания.
Эскарина улыбнулась.
— Страшные-то – это не страшно. С хорошими вот бывает трудно разобраться. – В бардаке раздался щелчок. Эскарина встала и направилась туда. – Ох, конечно, только ведьма, соорудившая бардак, сможет в нём разобраться, но можешь мне поверить, когда я говорю, что поворот черепа и положение подушечки для булавок вдоль оси вращающегося колеса означают, что он очень близко. На самом деле, почти над нами. Или, может, хаотичная магия этого места его путает – ему кажется, что ты везде и нигде, так что скоро он уйдёт и попытается напасть на след где-нибудь в другом месте. И, как я упоминала, пока он идёт по следу, то питается. Проникнет в чью-нибудь дурную голову – и тогда какая-нибудь старушенция или девочка, носящая очень опасные сектантские символы без малейшего представления об их истинном смысле, внезапно окажутся затравлены толпой. Будем надеяться, они умеют бегать.
Феофания в недоумении посмотрела на неё:
— И происходящему виной буду я?
— Это саркастическое нытье девочки или риторический вопрос ведьмы, живущей по принципу ‘помоги себе сам’?
Феофания начала было отвечать и осеклась.
— Ты ведь можешь путешествовать во времени.
— Да.
— Тогда ты знаешь, что я отвечу?
— Ну, не так всё просто, - к вящему удивлению и, надо сказать, радости Феофании, Эскарине явно стало неуютно. – Я знаю, что есть – давай-ка посмотрим – пятнадцать разных ответов, которые ты можешь придумать, но я не знаю, какой именно ты выдашь, в силу теории эластичных струн.
— Тогда всё, что я скажу – спасибо тебе большое. Прости, что отняла у тебя время. Но мне надо двигаться дальше; так много надо сделать. Знаешь, что за время?
— Да. Это способ описания одного из умозрительных измерений четырёхмерного пространства. Но ты хотела узнать, что сейчас десять сорок пять.
Феофания нашла это непостижимо сложным способом ответа на вопрос, но только она открыла рот, чтобы сказать об этом, как бардак развалился и дверь распахнулась, впустив внутрь табун бегущих цыплят – которые, однако, не взрывались.
Эскарина схватила Фаню за руку и заорала:
— Он нашёл тебя! Не знаю, как!
Цыпа полуподпрыгнула, полувспорхнула, полукувырнулась на развалины бардака и закукарекала! Кукарекаться-мать-твою-потрохаться!
Цыплята взорвались, превратившись в фиглов.
По большому счёту, большой разницы между цыплятами и фиглами нет, поскольку и те, и те бегают повсюду кругами, создавая шум. Важным различием, однако, является то, что цыплята редко бывают вооружены. Фиглы же, в свою очередь, вооружены всегда, и как только они стряхнули последние перья, то от стыда начали драться друг с другом – в том числе чтобы чем-то заняться.
Эскарина только глянула на них и пнула по стене за своей спиной, отчего взору открылась дыра, через которую мог пролезть человек, и отрывисто бросила Фане:
— Вперёд! Уведи его отсюда! Живо садись на помело и улетай! Обо мне не беспокойся! Не бойся, с тобой всё будет в порядке! Ты должна спасти себя сама.
Тяжёлый, неприятный дым заполнял комнату.
— Что ты имеешь в виду? – выдавила Феофания, борясь с помелом.
— Улетай!
Даже бабе Яроштормице не удавалось настолько подчинять своим приказам Феофанино тело.
Она улетела.

________________________________________________

Примечания:

(20) По правде, НакМакФиглы верят, что мир – такое чудесное место, что дабы изначально попасть в него, они должны были быть очень хорошими в прошлой жизни, а теперь попали в своего рода рай. Разумеется, иногда и они умирают – даже тут, но предпочитают думать об этом как о перерождении. Многочисленные теологи рассуждают на тему того, что это очень глупая мысль, которая, однако, определённо приносит своим адептам больше радости, чем многие другие верования.

(21) Ведьма устраивает бардак из всего, что завалялось в карманах, но если её заботит, как она выглядит со стороны, то она уделяет внимание тому, что ‘случайно’ оказывается в её карманах. Принцип работы бардака это особо не изменит, но если рядом есть другие люди, то загадочный орех, интересный кусок древесятины, шнурок и серебряная булавка представят ‘ведьму’ в куда более выгодном свете, чем, скажем, лопнутый шнурок, оторванный кусочек бумажного пакета, полпригоршни всякой всячины и ужасного пуха, и платок, которым пользовались столько раз, что, о ужас, складывать его приходится обеими руками. Фаня обычно целиком отводила один из карманов под составляющие компоненты бардака, но если Коваль составляла свой бардак таким же образом, то карманы у неё должны быть шире шкафа – бардак почти касался потолка.

(22) Лошадиный череп всегда выглядит страшно, даже если кто-то накрасит ему губы помадой.





Полночной тканью облекусь
Перевод романа Терри Пратчетта I Shall Wear Midnight