Глава 10. Тающая девушка

— Феофания Болящая, я вынужден просить тебя покинуть пределы Мела, - с неинтересным лицом сказал барон.
— Не покину!
Выражение лица барона не изменилось. Фаня знала, Роланд умеет быть и таким – в нынешней ситуации хуже не придумаешь. Герцогиня настояла, чтобы присутствовать при данном разговоре в его рабочем кабинете, также чтобы при этом присутствовали двое стражей из её личной свиты и двое стражей из замка. Этого хватило, чтоб заполнить почти всё пространство кабинета, и две пары стражей глазели друг на друга в духе чисто профессионального соперничества цепных псов.
— Это моя земля, Феофания Болящая.
— Я знаю, что у меня есть права! – сказала Фаня.
Роланд кивнул как заправской судья:
— Очень хороший аргумент, Болящая, но, к сожалению, у тебя нет вообще никаких прав. Ты не являешься съёмщицей или владелицей жилья или земли в этом регионе. В двух словах, у тебя нет ничего, на чём основаны права.
Он сказал всё это, не поднимая глаз от писчей бумаги.
Фаня проворно нагнулась вперёд, вырвала эту бумагу у него из рук и села обратно в кресло прежде, чем успели отреагировать стражи.
— Да как ты смеешь так со мной разговаривать, не глядя мене в глаза!
И всё же она прекрасно понимала, о чём он говорит. Её отец владел хутором – у него и были права. А у неё – нет.
— Слушай, - сказала она, - ты не можешь меня просто так выгнать. Я не сделала ничего плохого.
Роланд вздохнул.
— Я, правда, надеялся, что ты сама поймёшь причины настоящего решения, Болящая, но поскольку ты претендуешь на полную невиновность, я озвучу ряд фактов. Факт первый: ты признаешь, что забрала дитя по имени Янтарка Мелочь от её родителей и разместила её на проживание вместе со сказочными существами, обитающими в норах под землёй. Думаешь ли ты, что это подходящее место для молодой девушки? Согласно сообщениям моих людей, есть основания утверждать, что в округе водится множество улиток.
— Да постой ты, Роланд!
— Ты будешь обращаться к моему будущему зятю ‘мой повелитель’, - отрезала герцогиня.
— А ежель не буду – ударишь меня своей палкой, твоя светлость? Схватишь ли крапиву крепко?
— Как смеешь ты! – глаза герцогини горели ярким пламенем. – Ты хочешь, чтобы к твоим гостям обращались так, Роланд?
По крайней мере, его изумление этому вопросу было неподдельным:
— Понятия не имею, о чём это сейчас идёт речь.
Фаня показала пальцем на герцогиню, что побудило её телохранителей схватиться за мечи, таким образом побуждая замковых стражей потянуть за свои, чтоб не отставать. К тому моменту, как с мечами разобрались, водворив их обратно в ножны, герцогиня уже наносила ответный удар:
— Ты не должен мириться с этим неповиновением, молодой человек! Ты – барон, и ты только что уведомил… это создание о необходимости покинуть твои земли. Она не способствует поддержанию общественного порядка, и раз уж она по-прежнему своенравно настаивает на отказе покинуть эти земли, стоит ли мне напоминать тебе, что родители её – арендаторы твоей земли?
Феофания уже вся кипела из-за ‘создания’, но к её удивлению барон покачал головой и сказал:
— Нет, я не могу наказывать добропорядочных арендаторов за блудную дочь.
Блудную? Это ещё хуже, чем создание! Да как он смеет!.. И тут все её мысли разом собрались. Он и не посмел бы. Никогда не смел, за всё то время, что они знакомы, всё то время, что она была просто Фаней, а он был просто Роландом. Это были странные отношения, в основном потому, что они и отношениями-то не были. Их не то, что тянуло друг к другу: их толкало друг к другу из-за того, как устроен этот мир. Она была ведьмой, что автоматически делало её не такой, как остальная деревенская детвора, и он был сыном барона, что автоматически делало его не таким, как остальная деревенская детвора.
Не туда они пошли, когда решили в глубине души, что если две вещи сильно отличаются от всего остального, то, значит, они одинаковы между собой. Обоим было неприятно постепенно обнаруживать, что это неправда, и были сказаны слова, которые оба хотели бы друг другу никогда не говорить. Но и потом ничего не закончилось, потому что никогда и не начиналось – не начиналось по-настоящему, конечно. Так было лучше для обоих. Разумеется. Определённо. Да.
И до сих пор он никогда таким не был – таким холодным, таким глупым в таком скрупулёзном смысле слова, что было невозможно полностью переложить вину на герцогиню, хотя Фане этого и хотелось. Нет, тут было что-то ещё. Ей надо быть настороже. И тогда, наблюдая за тем, как они наблюдают за ней, она поняла, как можно быть разом и глупой, и умной.
Она взяла свой стул, комфортабельно разместила его перед рабочим столом, уселась, сложила руки и сказала:
— Прошу прощения у тебя, мой повелитель.
Повернулась к герцогине, склонила голову:
— И у тебя, твоя светлость. Я на время позабыла своё место. Такое не повторится. Благодарствую.
Герцогиня фыркнула. Меньшего Фаня никак и не ожидала, но обойтись обычным фырканьем? После такой унизительной уступки с её стороны? Смирение заносчивой ведьмы заслуживает намного большего – какой-нибудь ремарки, столь острой, что затупится, только дойдя до кости. Ну честно, могла бы постараться.
Роланд таращился на Фаню таким оторопелым взглядом, словно теперь вообще уже ничего не понимал, а то понимал и ещё меньше. Она ещё чуть больше запутала его, подав ему смятый теперь листок бумаги со словами:
— Желаешь ли ты перейти к остальным пунктам обвинения, мой повелитель?
Мгновение он боролся с собой, затем всё-таки разгладил документ на столе к вящему своему удовлетворению и сказал:
— Также наличествует дело о смерти моего отца и краже денег из его сундука.
Фаня приободрила его любезной улыбкой, от которой тому стало не по себе.
— Что-нибудь ещё, мой повелитель? Я очень хочу, чтобы мы ничего не упустили.
— Роланд, она что-то задумала, - сказала герцогиня. – Будь настороже.
Она посмотрела на стражей:
— Стража, вы также должны быть настороже, потрудитесь!
Стражи, имеющие довольно смутное представление о том, куда уж дальше быть настороже, когда они и так – вследствие напряжённой ситуации – были на куда большем стороже, чем когда-либо доселе, вытянулись, чтоб казаться выше.
Роланд прочистил горло:
— Кхм, есть ещё дело о недавно скончавшейся поварихе, которая, насколько я понимаю, упала, разбившись насмерть, практически одновременно с тем, как нанесла тебе оскорбление. Понимаешь ли ты предъявленные тебе обвинения?
— Нет, - сказала Фаня.
После секундного молчания Роланд спросил:
— Кхм, отчего ж нет?
— Потому что ты не предъявляешь мне обвинений, мой повелитель. Ты не утверждаешь однозначно, что сам так думаешь, что я украла деньги и убила твоего отца и повариху. Ты просто подаёшь мне такую мысль в надежде, что я, видимо, разрыдаюсь. Ведьмы не рыдают, и я хочу такое, об чём ни одна ведьма ране не просила. Я хочу слушание. Надлежащее слушание. А это улики. А это свидетели, то бишь люди, которые дают показания, должны давать их перед всеми. Это суд равных мне присяжных, то бишь людей одного со мной сословия, и это значит судебное предписание о законности моего ареста, то бишь Хабеас корпус, премного благодарствую.
Она встала и повернулась к выходу, загороженному борющейся кучей малой стражей. Тогда обернулась на Роланда и присела в небольшом реверансе:
— До тех пор, мой повелитель, пока ты не почувствуешь себя достаточно уверенным для моего ареста, я удаляюсь.
Они с открытым ртом смотрели, как она направляется к стражам.
— Добрых вечеров, старшина Холмогор, добрых вечеров, Волховец, добрых вечеров, господа. Это не займёт и минуты. С вашего позволения я удаляюся.
Она увидела, как Волховец подмигивает ей, пока она проталкивалась мимо его меча, а затем услышала, как стражи внезапно рухнули в кучу.
Она проследовала по коридору в зал. Огромный костёр трещал в ещё большем камине, в которым поместилась бы целая комната. Костёр горел на торфе. Такой огонь не может обогреть большую часть зала, в котором даже в середине лета не бывает тепло, но рядом с ним уютно, а если приходится вдыхать дым, то лучше дыма от торфа не придумать. Он поднимался к трубе и тёплым туманом колыхался по бокам от свиной грудинки, подвешенной коптиться.
Скоро всё снова запутается, а пока что Фаня присела отдохнуть и, коль уж отдыхает, накричать на себя за непроходимую глупость. Сколько яда может он просочить в их головы? Сколько ему надо?
Проблема с ведьмовством вот какая: получается, что все нуждаются в ведьмах, но все ненавидят то обстоятельство, что нуждаются в них, и каким-то образом ненависть к обстоятельству переходит в ненависть к человеку. Люди начинают думать: кто ты такая, чтоб владеть такими навыками? Кто ты такая, чтоб ведать такие вещи? Кто ты такая, чтобы думать, что ты лучше нас? Так Феофания и не думает, что она лучше них. Она лучше них в ведьмачестве, это да, но она не умеет связать носок или подковать лошадь, и хотя ей неплохо удаются сыры, у неё только с третьего раза получается сделать головку, от которой получится откусить кусочек зубами. У любого есть то, что у него хорошо получается. Скверно только, если он так во время и не выяснит, что же это было.
На полу камина было полно пыли, потому что чего-чего, а пыли от торфа происходит много, и пока Фаня на неё смотрела, на ней стали появляться следы от крошечных ножек.
— Так-так, - сказала она, - что вы сделали со стражами?
Ворох фиглов легонько выпотрошился на сиденье позади неё.
— Тык, - сказал Роб, - самому-то мене хотелося б ободрати их як липку, поелику оне как Мамай – охочи до рытья курганов, да только я увидал, что сие причинит тебе трохи трудностей, так что мы просто связали ихние шнурки промеж себе. Нехай винят в том малых мышей.
— Значит, так, вы никому не причините вреда, ясно? Стражи обязаны выполнять, что им велено.
— Нет, не обязаны, - презрительно ответствовал Роб. – Сие не годитися воину – быти на побегушках и делать, что велели. А что б оне сотворили тебе, аще б им было велено? Ента недотёщенная мопсиха очами метала в тебя клейморы, нехай ей пусто буде! Хах! Узрим, як ей сподобится сего дню ея вечерня ванна!
Нотки в его голосе встревожили Фаню.
— Ты никому не причинишь вреда, понял? Совсем-совсем никому, Роб.
Вождь клана заворчал:
— Полноте, полноте, Фео, я приняв до сведению, что ты молвила!
— Обещаешься ли ты своей честью фигла не скидывать сказанное мною со счетов тотчас, стоит мне отвернуться?
Роб снова заворчал, употребляя трескучие фигловские словечки, которых она никогда ранее не слышала. Звучали они не то как проклятия, не то как матюки, и пару-тройку раз, когда он их извергал, вместе с ними вылетали искры и дым. Он ещё и ногами топал, а это всегда значит, что фигл дошёл до ручки.
— Оне пришед боевым строем, дабы отрыть мою хату, отрыть мой клан, отрыть мою семью, - сказал он, и его слова звучали ещё более угрожающими от того, что он произносил их ровным и тихим голосом. Затем он изверг короткую фразу в огонь, на секунду ставший зелёным, когда слова ударили по пламени. – Я, вестимо, не ослухаюсь Ягу холмов, одначе я категорически тебе уведомляю, что аще сызнова узрю лопату поближ моего кургану, ейный владелец сначала прочует, что она зарыта ему черенком по самой килт – так что он и руки обранит, пытаясь её извлечь. А ить сие буде только начало невзгод! Коли буде какие зачистки земель под паствины, то клянуся своим смохом, что зачищати уже будем мы! – Он ещё немного потопал ногами. – И что за прошенье мы слухали от тебе до закону? Мы закону, вестимо, не товарищи.
— А как же Малый Безумный Артур?
Почти невозможно смутить фигла, но Роб теперь выглядел так, будто хотел сказать 'фу’.
— Ох, то гномы сотворили с ним жуткие вещи, - ответил Роб с печальным видом. – Вестимо ли тебе, что он моет своё лико кажный день? То бишь, се ладно, егда слой грязи становится шибко толстенным, одначе кажный день? Я вопрошаю тебе, может ли тело сие снести?
Только что фиглы были тут как тут – и вот их уже как ветром сдуло, и в следующий миг объявилось более чем достаточное количество стражей. К счастью, то были старшина и Волховец, потопавшие ногами ради приличия.
Старшина прочистил горло:
— Обращаюсь ли я к Феофании Болящей?
— Да вроде как да, Холмогор, - ответила Феофания, - но тут уж ты сам разбирайся.
Старшина живо огляделся и нагнулся ближе:
— Пожалуйста, Фаня, - прошептал он, - для нас всё оборотилось сурьёзно.
Он живо выпрямился и произнёс громче, чем оно того требовало:
— Феофания Болящая! Мой повелитель барон отдал мне приказ поставить тебя в известность относительно того, что ты обязана оставаться на кресле под замком, и…
— Чего-чего? – не поняла Фаня.
Бессловесно, закатив глаза к потолку, Холмогор вручил ей пергамент.
— А, то есть окрест замка, - поняла она. – Это означает замок и прилегающие к нему территории, - услужливо пояснила она. – Но я-то думала, барон хочет, чтобы я ушла?
— Слушай, я просто читаю, что здесь написано, Фань, и мене приказано запереть твоё помело в подземных темницах.
— Да ты здесь по впечатляющему поручению, офицер. Да вон же оно – опёрто об стену, валяй.
Старшина испытал видимое облегчение:
— Ты не собираешься доставлять какие б то не было… неприятности?
Фаня покачала головой:
— Вовсе нет, старшина. Чего мне делить с человеком, который просто выполняет свои служебные обязанности.
Старшина осторожно, с оглядкой подошёл к помелу. Всем оно было знакомо; все не раз видали, как оно пролетает у них над головой, причём, как правило, над самой-самой головой, чуть ли не каждый день. И всё же он колебался, а его рука застыла в двух вершках от древесины.
— А что произойдёт, если я к нему притронусь? – спросил он.
— Тогда оно придёт в готовность к полёту, - объяснила Фаня.
Рука старшины очень медленно отодвинулась из пространства по соседству с помелом, или, быть может, окрест помела.
— Но у меня-то оно не полетит? – тут была и мольба, и боязнь высоты.
— Думаю, не очень далеко и не очень высоко, - Фаня даже не повернула головы в его сторону.
Все знают, что у старшины кружится голова, даже когда он просто стоит на стуле. Она подошла к нему и подняла помело.
— Холмогор, а что бы осталось от твоих приказов, если бы я отказалась им подчиняться, если ты понимаешь, о чём я?
— Мне вообще-то положено тебя арестовать!
— Что? И запереть меня в темницу?
Старшина моргнул.
— Ты знаешь, что мне этого не хочется. Кое-кто из нас тебе благодарен, и мы все знаем, что несчастная старуха Шаланда надралась в хламину, бедная баба.
— Тогда я не доставлю тебе хлопот, - сказала Фаня. – Так почему бы мне не отнести это помело, о котором ты так беспокоишься, в темницу и не запереть там. Тогда и я никуда не денусь, правильно?
Облегчение разлилось по лицу старшины, и когда они спускались по каменным ступеням в подземелье, он понизил голос и сказал:
— Понимаешь, если не я – так они, те, что наверху. Похоже, теперь её светлость тут всеми командует.
Фаня видела на своём веку не очень много темниц, но народ поговаривает, что та, которая в замке, довольно неплоха по меркам подземных темниц вообще и вполне заслужит как минимум пять цепей с шаром по шкале Путеводителя по Лучшим Темницам, если таковой кто-нибудь напишет. Здешняя темница просторна, оснащена хорошей дренажной системой – удобной канавой прямо посередине, предсказуемо оканчивающейся круглой дыркой, из которой не очень плохо пахнет, в общем, так сказать, и целом. Равно как и от коз, которые вылезли из своих уютных постелей в куче сена и принялись наблюдать за ней своими глазами-щелями на случай, если она выкинет что-нибудь интересное – например, покормит их. Они не переставали есть, потому что, будучи козами, уже ели свой обед по второму кругу.
Есть два входа в темницу. Один ведёт прямо наружу: видимо, через него в старые времена затаскивали внутрь узников, потому что так не приходилось тащить их через большой зал, пачкая пол кровью и грязью.
В нынешние же дни темница используется в качестве загона для коз и расположенного на полках повыше – достаточно высоких, чтобы до них не доставали козы, кроме самых решительных – склада яблок.
Фаня подняла помело на нижнюю из полок с яблоками, пока старшина гладил козу, стараясь не смотреть вверх на тот случай, если вдруг закружится голова. Таким образом, он был совершенно не готов, когда Феофания вытолкнула его из дверного проёма, вытащила ключи из замка, захлопнула сама себя в темнице и заперла дверь изнутри.
— Прости, Холмогор, но, понимаешь, дело в тебе. Не только в тебе, конечно, и даже в основном не в тебе, и с моей стороны несправедливо злоупотреблять твоим доверием, но коли со мной обращаются как с преступницей, уж лучше мне и вести себя как преступнице.
Холмогор покачал головой:
— Знаешь, у нас есть другой ключ.
— Им будет непросто воспользоваться, раз я заняла замочную скважину, но посмотри на это с позитивной стороны. Я под замком и ключом, что кое-кому очень даже понравится, так что всё, о чём тебе треба заботиться, так это об одной маленькой детали. Понимаешь, мне кажется, что ты на всё это смотришь с неправильной стороны. В темнице я в безопасности. Не меня заперли от вас, а вас от меня.
Холмогор выглядел так, будто вот-вот расплачется, и она подумала: Нет, не могу. Он всегда достойно со мной обходился. И сейчас пытается держаться достойно. То, что я просто умнее, не значит, что он должен потерять работу. Кроме того, я и так уже знаю, как отсюда выбраться. Так всегда получается с людьми, у которых есть темницы – они не проводят в них достаточно времени сами. Она вернула ключи.
Его лицо просияло от облегчения:
— Разумеется, мы принесём тебе поесть-попить. На одних-то яблоках ноги протянешь!
Фаня уселась на солому.
— Знаешь, здесь довольно уютно. Забавно, что козья отрыжка придаёт всему тепла и уюта. Нет, яблок я откушивать не буду, но некоторые из них пора перевернуть, а то сгниют, так что я об этом позабочусь, раз уж я здесь. Конечно, пока я здесь заперта, то не смогу быть снаружи. Не смогу лечить людей. Не смогу остригать ногти на ногах. Не смогу помочь. Как там нога твоей старушки-матери? Надеюсь, всё ещё в порядке? Не могли бы вы теперь удалиться, поскольку я хочу воспользоваться дыркой.
Она услышала шаги его сапог по ступеням. Это было жестоковато, но что ещё ей оставалось? Она огляделась и подняла кипу очень старой и грязной соломы, к которой уже давно не притрагивались. Чего только в ней не ползало, не прыгало и не скользило прочь. Теперь, когда горизонт был чист, вокруг неё повысовывались головы фиглов, из которых, в свою очередь, повыпадали соломинки.
— Пригласите моего адвоката, - с улыбкой произнесла Феофания. – Думаю, ему понравится работать в тутошних условиях…
Жаба был полон энтузиазма – для адвоката, знающего, что ему заплатят жуками.
— Думаю, начнём мы с противоправного помещения под стражу. Судьи такое не любят. Если кого-то и нужно посадить в тюрьму, то они предпочитают, чтобы это было сделано от их лица.
— Кхм, вообще-то я сама себя заперла, - сказала Феофания. – Это считается?
— Об этом бы я в настоящий момент не беспокоился. На тебя было оказано давление, твоя свобода движений была урезана и тебя запугали.
— Вот ещё! Да я была в ярости!
Жаба прихлопнул когтями убегавшую многоножку:
— Тебя допрашивали два представителя аристократии в присутствии четырёх вооружённых людей, так? Никто тебя не предупредил? Никто не зачитал тебе твои права? Ты также говоришь, что барон в отсутствие каких-либо улик, тем не менее, полагает, что ты убила его отца, повариху и украла деньги.
— Думаю, Роланд изо всех сил пытается этому не верить, - сказала Фаня. – Кто-то ему соврал.
— Тогда мы должны оспорить эту ложь, определённо. Он не имеет прав кидаться голословными обвинениями в убийстве, для которых не представляется возможным привести достаточных оснований. Он рискует влипнуть из-за этого в серьёзные неприятности!
— Ой, - сказала Фаня, - так я ж не хочу, чтоб он пострадал!
Трудно понять, когда Жаба улыбается, а когда нет, поэтому Фане пришлось гадать.
— Я сказала что-то смешное?
— Совсем не смешное, не то, чтобы, зато по-своему довольно грустное и курьёзное, - ответил Жаба. – Курьёзное в данном случае значит сентиментальное. Молодой человек выдвигает против тебя такие обвинения, которые при доказательстве их правдивости могут окончиться для тебя смертной казнью во множестве точек этого мира, а ты по-прежнему не хочешь причинять ему каких бы то ни было неудобств.
— Знаю, это всё сантименты, но герцогиня на него всё время давит, а девушка, на которой он женится, влажная как… - она замолчала.
Раздалась поступь шагов на лестнице, ведущей из зала в подземелье, и в этой поступи явно отсутствовал тяжёлый звон сапожных гвоздей в обуви стража.
Это Летиция – невеста, вся в белом и слезах. Она подошла к решётке Феофаниной камеры, повисла на прутьях и продолжила плакать: не глубокими всхлипами, а просто постоянно пошмыгивая капающим носом, нащупывая в рукаве кружевной платочек, уже полностью пропитанный влагой.
Девушка не то, чтобы смотрела на Фаню – просто в целом рыдала в её направлении.
— Мне так жаль! Мне правда очень жаль! Что ты теперь обо мне подумаешь?!
Вот в этом, вот именно в этом и состоит недостаток ведьминского ремесла. Перед ней стоял человек, уже одно существование которого однажды вечером натолкнуло Фаню на размышления обо всех этих ритуалах со втыканием булавок в восковую куклу. Она, конечно, этого не сделала, потому что такие вещи не следует делать, ведьмы на это дело очень хмурятся, а ещё потому что это жестоко и опасно, а прежде всего потому, что она тогда не нашла булавок.
Теперь же это разнесчастное создание испытывает душевные страдания – создание настолько смятенное, что вся её благопристойность и достоинство смываются непрестанным потоком слёз, от которых отекает лицо. Разве ж могут они заодно не смыть и ненависть? Да и не было особой ненависти – скорее размолвка. Она всегда знала, что без длинных светлых волос благородной дамой ей не быть. Это совсем не по книжке со сказками. Просто ей не понравилось, когда обстоятельства вынудили её принять эту истину без предисловий.  — Я совсем-совсем не хотела, чтоб так получилось! – давилась слезами Летиция. – Мне правда очень-очень жаль, не знаю, о чём я вообще думала!
Опять слёзы, бегущие по этому глупому кружевному платью и – о нет, на прекрасном носике надулся прекрасный сопляной пузырь.
Замерев в восхищённом ужасе, Фаня наблюдала, как плачущая девушка знатно высморкалась пузырящейся субстанцией и – только не это, неужели она это сделает? Да, сделает. Да. Выжмет сочащийся платок на пол, и так уже мокрый от непрерывного плача.
— Слушай, по мне, не так уж всё и плохо, - сказала Фаня, пытаясь не слушать жуткие пузырящиеся звуки на камне. – Если бы ты только перестала на секунду плакать, уверена, всё можно было бы исправить, в чём бы там ни было дело.
И вот от этих слов раздаётся ещё больше слёз и даже самых что ни на есть подлинных старомодных рыданий, которых никто не слыхал в повседневной жизни – то есть, до сего момента. Фаня в своё время узнала, что когда люди плачут, им положено охать и ахать – по крайней мере, так написано в книжках. В реальной жизни никто не охает и не ахает. Но Летиция и охала, и ахала, а её рыдания разносились по лестнице. Тут было и что-то ещё – Фаня уловила свежепролитые, даже скорее подрасплёсканные слова и, едва они с чваканьем погрузились ей в уши, перевела их на обычный язык.
И подумала: Правда ли? Однако прежде, чем успела она что-то сказать, по лестнице снова загремели чьи-то шаги. Роланд, герцогиня и её страж спешили вниз, за ними следовал Холмогор, которому явно досаждало, что чужие стражники гремят ногами по его родному булыжнику, поэтому он старался принимать в этом процессе полноценное участие.
Роланд проскользил по мокрому месту на каменном полу и выкинул вперёд руки, чтобы защитить своими объятьями Летицию, которая немножко хлюпала и сочилась. Над ними нависла герцогиня, отчего стражам уже не оставалось пространства, где бы они могли эффектно над кем-нибудь нависнуть, так что им только и осталось, что сердито смотреть друг на друга.
— Что ты с ней сделала? – вопросил Роланд. – Как ты её сюда заманила?
Жаба прочистил горло, и Фаня бесцеремонно пихнула его носком ботинка:
— Ни слова, земноводное, - прошипела она.
Может, он и был её адвокатом, но если бы герцогиня увидела, что жаба выступает в качестве её юрисконсульта, всё бы стало только хуже.
Как оно бывает, всё стало только хуже от того, что герцогиня не увидела Жабу, потому что она закричала:
— Ты это слышал? Неужели нет предела её дерзости? Она назвала меня земноводной.
Фаня как раз собиралась сказать ‘я не про тебя, я про другое земноводное’, но во время остановилась.
Она села, одной рукой присыпав Жабу соломой, и повернулась к Роланду:
— На какой вопрос ты бы хотел не получить ответа первым?
— Мои люди знают, как заставить тебя говорить! – сказала герцогиня через плечо Роланда.
— Я уже знаю, как говорить, благодарствую. Я думала, она пришла потешиться над моей запертой фигурой, но скорее тут что-то, связанное с водной процедурой.
— Так она может выбраться наружу? – спросил Роланд старшину.
Старшина отдал честь как положено и отрапортовал:
— Никак нет, сир. Ключи от обеих дверей надёжно укомплектованы в моём кармане, сир.
Он самодовольно посмотрел на стража герцогини, как бы говоря: кое-кому тут задают важные вопросы и получают на них точные и незамедлительные ответы, вот так-то!
Эффект был заметно испорчен герцогиней, которая заметила:
— Роланд, он дважды назвал тебя ‘сир’ вместо ‘мой повелитель’. Ты не должен позволять низшим чинам фамильярничать с тобой. Я тебе это уже говорила.
Фаня так и отвесила бы Роланду пендаля за то, что он не ответил на это резко и жёстко. Она знала, что Холмогор научил его кататься на лошади, держать меч в руках, охотиться. Видимо, и манерам ему стоило научить его тоже.
— Извиняюсь, - резко сказала она, - вы меня тут собираетесь держать вечно? Мне бы не помешала смена носков, пара чистых платьев и, конечно, срамное, коли уж на то пошло.
Наверное, молодой барон почувствовал себя посрамлённым именно упоминанием слова ‘срамное’. Однако он быстро овладел собой и сказал:
— Мы, э… Так сказать, я, э… полагаю, что нам придётся содержать тебя в ограничивающих, но человеческих условиях в месте, находясь в котором ты не сможешь нарушать порядок, до тех пор, пока не будет отыграна свадьба. В последнее время ты оказываешься в центре многих несчастных случаев. Мне жаль.
Фаня не посмела ничего ответить, потому что невежливо расхохотаться после такой торжественной и глупой фразы. Он продолжал с деланной улыбкой:
— Тебе будут предоставлены удобства, и конечно, мы выведем коз, если пожелаешь.
— Мне прельстительнее, чтобы их оставили здесь, если ты не возражаешь. Я начинаю находить удовольствие в их обществе. Можно задать вопрос?
— Да, разумеется.
— Дело же не в прялках? – спросила Фаня.
В конце концов, это глупое умозаключение заставит их подумать только об одном.
— Что-что? – переспросил Роланд.
Герцогиня торжествующе засмеялась:
— Ну да, наглая и чересчур самоуверенная девчонка взялась нас поддразнить и ненароком выдала свои намерения! Сколько у нас прялок в этом замке, Роланд?
Парень вздрогнул. Он постоянно вздрагивал, когда к нему по имени обращалась его будущая тёща.
— Право, не знаю. Думаю, у кастелянши есть одна, и в донжоне всё ещё стоит прядильное колесо моей матери… их всегда хватает вокруг. Моему отцу нравится – нравилось – когда люди работают руками. И… в общем, точно я не знаю.
— Я велю людям обыскать замок и уничтожить каждую из прялок! – сказала герцогиня. – Уж я позабочусь о том, чтобы её слова лишились действительной силы! Конечно, кто не знает о злобных ведьмах и прялках? Стоит разок уколоть пальчик – и мы все на века уснём!
Летиция просопела в заложенный нос:
— Знаешь, мам, ты никогда не разрешала мне и притронуться к прялке.
— И ты никогда к ней не притронешься, Летиция, ни разу за всю свою жизнь. Эта вещь предназначается для класса трудящихся. Ты – дама. Прядение – для слуг.
Роланд побагровел.
— Моя мать пряла, - проговорил он. – Когда она сидела за прялкой в донжоне, я, помнится, сидел рядом. Мать тогда делала перламутровые вставки на платье. Никто не тронет эту прялку.
Глядящей сквозь решётку Фане подумалось, что только человек без сердца, с мизерным запасом доброты и напрочь лишённый простого людского соображения что-то на это скажет. Но у герцогини и не было простого людского соображения, наверное, потому, что оно есть у простолюдинов.
— Я настаиваю… - начала она.
— Нет, - сказал Роланд.
Сказано было не громко, но так тихо, что прозвучало оглушительней крика, с палитрой полутонов и ноток, остановивших бы даже стадо слонов на бегу. В данном случае одну-единственную герцогиню. Но её взгляд, кинутый на будущего зятя, сулил ему неприятности в один прекрасный день, когда у неё будет время таковые придумать.
Из сочувствия к нему Фаня сказала:
— Слушайте, я помянула прялки только чтоб поязвить. Такого теперь не бывает. Не уверена, что и бывало. То бишь, чтобы люди уснули на века, а деревья и растения продолжали расползаться по дворцу. Как такое может быть? Тогда бы и растения уснули. А то ежевика прорастёт в носопырки, а от такого кто угодно проснётся. А что будет, когда пойдёт снег?
Говоря это, она сосредоточила внимание на Летиции, которая разве что не кричала одно преинтересное пролитое слово, которое Фаня взяла на заметку, чтобы позже обдумать.
— Вижу, ведьма привносит разлад всюду, куда ступает её нога, - сказала герцогиня, - а посему ты останешься здесь в куда более достойных условиях, нежели те, коих ты заслуживаешь, пока мы не повелим иначе.
— А что ты скажешь моему отцу, Роланд? – нежно пропела Фаня.
Его словно ударили, хотя могли бы, если бы до Болящего дошёл бы слух о происходящем. Ему понадобится ужасно много стражей, если Болящий прознает, что его младшая дочь заперта с козами.
— Вот что я тебе скажу, - подсказала Фаня. – Почему бы нам не сказать, что я осталась в замке разобраться с важными делами? Уверена, старшина сумеет передать отцу весточку так, что его не расстроить?
Она произнесла это в вопросительной интонации и увидела, как Роланд кивнул в ответ, но герцогиня не удержалась:
— Твой отец – арендатор у барона и будет делать, что ему велено!
Теперь Роланд старался не заёрзать. Когда Болящий работал на старика барона, они, как тёртые калачи, пришли к разумному соглашению, состоявшему в том, что Болящий будет делать всё, что барон его попросит. При условии, что барон будет просить Болящего делать то, что Болящий делать захочет и что делать будет надо.
Вот что значит лояльность, объяснил ей однажды отец. Это значит, что хорошие люди всех сословий работают как следует, когда понимают свои права, обязанности и достоинство простого люда. А простой люд ценит своё достоинство ещё и оттого, что, плюс минус постельное бельё, кастрюли и сковородки, кое-какие инструменты да ножи, это более-менее всё, что у него есть. Это негласная договорённость, её и оглашать без надобности, потому что каждый разумный человек знает, как она работает: пока ты хороший хозяин, я буду хорошим работником. Буду лоялен тебе, пока ты лоялен мне, и пока цепь не нарушена, всё так и есть.
А Роланд эту цепь нарушает, по крайней мере, позволяет герцогине делать это за него. Его род правит Мелом несколько веков и имеет подтверждающие это документы. А вот когда нога первого из рода Болящих ступила на Мел, нечего было и доказывать: тогда ещё не изобрели бумаги.
Народ сейчас не в восторге от ведьм – народ огорчён и запутан – но последнее, с чем мог бы справиться Роланд, так это с мистером Болящим, который ищет ответа на свой вопрос. Даже с проглядывающей сединой в волосах Болящий может задать пару вопросов, на которые очень трудно ответить. А мне приходится здесь торчать, подумала Фаня. Я нащупала нить, а с нитью известно что надо делать – тянуть за неё.
Вслух:
— Я не против здесь остаться. Уверена, нам не надо неприятностей.
Роланда это успокоило, но герцогиня повернулась к Холмогору и спросила:
— Ты уверен, что она заперта?
Холмогор вытянулся по струнке; он и так уже стоял по стойке смирно, а теперь чуть не на носочки встал.
— Так точно, ма… твоя светлота, как я и сказал, есть только один набор ключей, подходящих к обеим дверям, и они у меня в кармане вот здесь.
Он хлопнул себя по правому карману, издавшему звяканье. Похоже, звяканья для герцогини хватило, так как она сказала:
— Тогда думаю, что этой ночью мы можем спать спокойнее, старшина. Пойдём, Роланд, и, главное, позаботься о Летиции. Боюсь, ей снова нужно лекарство – кто знает, что поганая девка ей наговорила.
Фаня смотрела, как они все уходят, кроме Холмогора, у которого хватило приличия выглядеть смущённым.
— Не мог бы ты, пожалуйста, подойти сюда, старшина?
Холмогор вздохнул и подошёл поближе к решётке.
— Фань, ты ж мне не доставишь неприятностей.
— Что ты, нет, конечно, Холмогорушка, и надеюсь и верю, что и ты мне их не доставишь.
Старшина закрыл глаза и застонал.
— Ты ведь что-то задумала? Так я и знал!
— Скажем так, - Фаня нагнулась вперёд. – На твой взгляд, насколько вероятно, что я останусь в этой камере на ночь?
Холмогор поспешил ощупать карман.
— А ты не забывай, что у мене… - На него жалко было смотреть – лицо его приуныло как мордочка отруганного щеночка. – Ты обчистила мой карман!
Он поглядел на неё жалобно, как щенок, которому теперь светит кое-что пострашнее выговора.
К потрясенному благоговению старшины, Фаня опять с улыбкой отдала ему ключ:
— Ты же не думаешь, что ведьме треба ключи? Обещаю воротиться сюда к семи утра. Думаю, ты согласишься при данных обстоятельствах, что это очень хорошая сделка, особенно учитывая, что я выкрою время переменить бинты на ноге твоей матери.
Выражения его лица было достаточно. Он благодарно схватил ключи. С робкыя надеждой вопросил:
— Видимо, мне лучше не спрашивать, как ты собираешься выйти?
— Не думаю, что в данных обстоятельствах этот вопрос уместен, старшина, согласен?
Он помялся, затем улыбнулся:
— Благодарствую, что подумала о ноге моей матери. Сейчас она у неё немного фиолетовая.
Фаня глубоко вздохнула.
— Беда в том, Холмогор, что ты да я – единственные, кто думают о больной ноге твоей матери. Есть старики, коим треба помощь, чтоб в ванну залезть да обратно вылезти. Есть пилюли и зелья, которые треба изготовить и доставить людям, живущим в труднодоступных местностях. Есть старик Поскакаль, который почти не способен ходить, пока я не вотру ему жидких мазей.
Она вытащила свой дневник, взяла, держа вместе с верёвками и резинкой, и помахала всем этим перед ним.
— У меня полно дел, поскольку я ведьма. Ежли я их не сделаю, то кто? У молодой Тролльдолюхи скоро двойня – я в том уверена, мне слыхать отдельные удары их сердец. В первой раз рожать. Она ужо крепко напугана, а ближайшая повивалка в пятнадцати вёрстах да при том, надоть сказать, близорука и забывчива. Ты офицер, Холмогор. Офицерам положено проявлять находчивость, так что если бедная молодая мать придёт до тебе за помощью, уверена, ты найдёшься, что сделать.
Она имела удовольствие наблюдать, как тот побелел словно полотно. Прежде, чем он мог заикнуться в ответ, она продолжила:
— Но я-то ничем помочь не могу, понимаешь, потому что поганая ведьма должна сидеть запертой на тот случай, ежель ей в руки вдруг попадёт полностью укомплектованная и готовая к работе прялка! Должна сидеть запертой из-за сказки! Да только, сдаётся мне, кто-то тем временем рискует умереть. А ежели я позволю им умереть, значит, я плохая ведьма. Да только я и так, и так плохая ведьма. Выходит, что плохая – ведь ты же меня запер.
Вообще-то ей было его жаль. Он вырос до старшины не для того, чтобы решать такие вопросы; большая часть его тактического опыта лежала в сфере ловли сбежавших свиней. Винить ли мне его за то, что ему приказали сделать? размышляла она. В конце концов, нельзя винить молоток за то, что с ним делает плотник. Однако, у Холмогора есть мозги, а у молотка нет. Наверное, не мешает пользоваться мозгами.
Фаня подождала, пока звуки шагов старшины не убедили её, что тот принял совершенно верное решение держаться сегодня от её камеры на благоразумном расстоянии и, может, подумать немного о своём собственном будущем. Фиглы повылазили изо всех щелей у неё за спиной, а у них отличный нюх на то, как оставаться незамеченными.
— Не треба было вам выуживать у него из кармана ключи, - сказала она, когда Роб в Гроб отхаркнул соломинку.
— Ой ле? Он желает тебе сидеть взаперти!
— Да, но он достойный человек. – Она понимала, что это звучит глупо, и Роб, должно быть, тоже это понимал.
— Ах вестимо, годный людына, як запер тебе чрез веление мразной мопсихи? – проворчал он. – А что про ту большую малую капающую жердёвку? Да пред ею, як я смекаю, треба було построить канаву.
— Она, кубыть, наяда? – предположил Вакула Дурень.
Однако большинство мнений склонилось в пользу того, что девушку изготовили изо льда, и теперь она тает. Ступенями ниже уверенно купалась мышь.
Почти неосознанно Фанина левая рука проскользнула в карман и вытащила верёвку, сразу брошенную до поры до времени на голову Роба. Рука вернулась в карман и изъяла на свет Божий любопытный ключик, который она подобрала на обочине дороги недели три назад, пустой пакет из-под цветочных семян и камушек с дырочкой. Фаня всегда подбирала камушки с дырочками, потому что они на счастье; она носила их в кармане, пока те не протирали ткань, вываливаясь и оставляя по себе лишь дырку. Этого достаточно для конструирования аварийного бардака, разве что обычно надо ещё что-нибудь живое. Обед Жабы, состоявший из жуков, уже исчез – преимущественно в Жабе, так что она подняла его самого и аккуратненько присобачила в узор конструкции, не обращая внимания на его угрозы подать в суд.
— Не понимаю, почему ты не воспользуешься фиглами, - попробовал он последнее средство. – Им такое по нраву!
— Верно, одначе в половине случаев собранный мною бардак в итоге указывает на ближайшую корчму. А теперь просто повиси там, ладно?
Козы продолжали жевать, пока она двигала бардак то туда, то сюда, выискивая зацепку.
Летиции было очень жаль, очень мокро и жаль. А последний ряд пролитых слов был тем рядом слов, которых ей не хватило смелости произнести, но и не хватило сноровки прервать. Это были слова ‘Я не хотела!’
Никто не знает, как работает бардак. Все знают, что работает. Может, вся его функция сводится к тому, чтоб заставить сборщицу думать. Может, его функция – дать пищу взору, пока думаешь, Фаня и подумала: В этом здании кто-то ещё владеет магией. Бардак перекособочился, Жаба пожаловался. Вывод серебряной нитью проплыл через её Второе-Что-В-Голову-Придёт. Она возвела глаза к потолку. Серебряная нить блестит, она думает: в этом здании кто-то пользуется магией. Кто-то, кому очень жаль.
Возможно ли, что постоянно бледная, постоянно сырая и безвозвратно акварельная Летиция на самом деле ведьма? Немыслимо. Ну да чего гадать, когда можно просто пойти и проверить. Хорошо, что бароны Мела ладили с людьми столько поколений, что забыли, как их запирать. Темница превратилась в сарай для коз, а разница между темницей и козлиным сараем в том, что в козлином сарае не надо разводить огонь, потому что козы сами умеют держать тепло. А вот в темнице надо, если хочешь, чтоб твоим узниками было уютно и тепло, а если твои узники тебе действительно не нравятся – то чтобы им было неуютно и тепло. В конечном счёте жарко. Бабушка Болящая сказала Фане в детстве, что в темнице полно жутких штуковин из металла, в основном, чтобы отделять от людей по кусочку, но как оказалось, в ней никогда не сидело настолько плохого узника, чтоб их на нём использовать. И если уж на то пошло, в замке никому и не хотелось использовать эти штуковины, в которые то и дело попадают пальцы, если неаккуратно с ними обращаться, так что всё это отправили кузнецу на переплавку в более практичные инструменты вроде лопат и ножей, кроме Железной Девы, которую употребляли как зажим для репы, пока не отвалилась верхушка.
Поскольку никто в замке не пылал особым интересом в темнице, все забыли, что в ней есть дымоход. Вот почему Фаня посмотрела вверх и увидела высоко над собой ту голубую заплатку, которую узники зовут небом и которую она сама, стоит заплатке достаточно потемнеть, станет звать выходом.
Воспользоваться дымоходом оказалось чутка мудрёней, чем она надеялась; он был слишком узок для девушки верхом на помеле, так что ей пришлось повиснуть на прутьях помела и позволить ему протащить её тело сквозь дымоход, а она помогала себе, отталкиваясь изнутри ногами.
По крайней мере сориентироваться наверху для неё не составило труда. На это способен каждый ребёнок. Наверное, нет мальчика из Мела, который не нацарапал бы своё имя на кровле, причём скорее всего неподалёку от имён своего папы, дедушек, прадедушек и даже прапрадедушек, чьё дальнейшее генеалогическое древо затёрлось от времени. Смысл замка в том, что никто не должен проникнуть внутрь, если те, кто внутри, этого не хотят, так что вы не увидите в стенах окон, пока не заберётесь под самую крышу, где расположены лучшие покои. Роланд давно уже переехал в покои своего отца – она знает, потому что помогала ему перетащить туда его вещи, когда старик барон наконец признал себя слишком больным, чтобы подниматься по лестнице. Герцогиня, стало быть, в большой гостевой комнате на полпути между покоями и Башней Девы – так и называется башенка – где спит Летиция. На следующее обстоятельство никто не обращает специального внимания, но подразумевается, что мать невесты спит в комнате между женихом и невестой с ушками на макушке на предмет шелеста женского платочка или, чего там, женской сорочки, такой-то ночкой.
Фаня тихо прокралась через полумрак и аккуратно ступила в альков, когда услышала шаги от лестницы. Они принадлежали горничной, несущей кувшин на подносе, который она чуть было не разлила, когда распахнулась дверь в комнату герцогини и герцогиня собственной персоной уставилась на неё, просто чтобы убедиться, что ничего не происходит. Когда горничная продолжила путь, Фаня последовала за ней, бесшумно и, раз уж умела, в невидимом режиме. Сидящий у двери страж с надеждой поднял глаза, когда прибыл поднос, но ему в резких тонах было сказано идтить вниз и взять себе ужин самому; когда горничная вступила в комнату, поднос был оставлен возле большой кровати, и горничная ушла, секунду подумав, не померещилось ли ей.
Летиция, казалось, спала под едва выпавшим снегом, но это впечатление было подмочено, стоило понять, что в основном это скомканные салфетки. Причём использованные. Их крайне редко можно встретить на Мелу, ведь они весьма дорогие, а если уж кому и перепадут, то считается незазорным высушить их перед очагом для повторного использования. Фанин отец рассказывал, что в детстве ему приходилось высмаркиваться в мышь, но скорее всего это было сказано, чтоб она взвизгнула.
Летиция высмаркнулась с неподобающим девушке благородного происхождения звуком гудка и вдруг, к удивлению Фани, подозрительно оглядела комнату.
— Тут кто-нибудь есть? – вопрос, который, если задуматься, никогда ни к чему конструктивному не приводит.
Фаня забралась ещё глубже в тень. Когда выдавались особо хорошие деньки, Фане иной раз удавалось одурачить бабу Яроштормицу, а сопливая принцесска ну никак не могла ощутить её присутствие.
— Знаешь, я могу и закричать, - сказала Летиция, продолжая озираться. – Прямо за моей дверью стоит страж!
— Вообще-то он пошёл за ужином, - сказала Фаня, - что по мне, откровенно говоря, очень непрофессионально. Ему следовало дождаться, пока его сменит другой страж. Лично я думаю, что твою мать больше заботит, как её стражи выглядят, чем то, как они думают. Даже молодой Волховец несёт стражу лучше них. Порой люди даже не догадываются, что он рядом, пока не похлопает их сзади по плечу. Ты знала, что люди очень редко начинают кричать, пока с ними разговаривают? Не знаю, почему. Думаю, потому что нас воспитали быть вежливыми. А коли думаешь, что сейчас закричишь, я на то замечу, что если я намеревалась бы сделать что-то плохое, то уже сделала бы это.
Пауза затянулась на дольше, чем Фане хотелось бы. Потом Летиция сказала:
— У тебя есть все права злиться. Ты же ведь злишься?
— В настоящий момент – нет. Кстати, не хочешь выпить своё молоко, пока оно не остыло?
— Вообще-то, я всегда сливаю его в уборную. Знаю, так пищу не переводят и есть множество бедных детей, которые с удовольствием выпили бы кружку парного молока перед сном, но моего они не заслуживают, потому что мать велит кухаркам класть в него лекарство, чтобы помочь мне заснуть.
— Почему? – недоверчиво спросила Фаня.
— Она думает, что оно мне нужно. Даже и не знаю. Ты не представляешь, каково это. Словно находишься в тюрьме.
— Ну теперь-то я знаю, - возразила Фаня.
Девушка в кровати снова начала плакать, и Фаня зашикала на неё, пока та не смолкла.
— Я не хотела, чтобы до этого дошло, - Летиция высморкалась, будто в охотничий горн протрубила. – Я просто хотела, чтобы ты перестала так сильно нравиться Роланду. Ты представить себе не можешь, каково это – быть мной! Большее, что мне дозволяется делать – это рисовать картины, и только акварелью. Даже рашкулем набросков делать нельзя!
— Мне приходило это в голову, - Фаня задумалась. – В своё время Роланд писал письма дочери лорда Гагары — Йодине, так та тоже всё время рисовала акварелью. Я-то всё гадала, может, это такое наказание.
Летиция её не слушала:
— Тебе не приходится только и делать, что сидеть и рисовать картины. Ты можешь летать повсюду, когда заблагорассудится, - продолжала она. – Приказывать людям, заниматься интересными вещами. Ха-ха, я хотела стать ведьмой, когда была маленькой. Но судьба даровала мне длинные белокурые волосы, бледное чело и очень богатого папу. И что же в этом хорошего? Такие девушки не могут быть ведьмами!
Фаня улыбалась. Они приближаются к правде, и тут важно оставаться любезной и дружелюбной, пока плотину снова не прорвёт и их всех не затопит.
— У тебе в детстве была книжка со сказками?
Летиция снова высморкалась:
— Ах, да.
— Это случаем не та, в которой очень страшная картинка гоблина на странице седьмой? Я зажмуривалась, когда доходила до этой страницы.
— Я его заштриховала чёрным мелком, - тихим голосом сказала Летиция, как если бы для неё было облегчением рассказать это кому-то.
— Я тебе не нравилась. Так что ты решила употребить против мене магию, - сказала Фаня очень тихо, потому что в Летиции опять намечался душевный надлом. И в самом деле, девушка снова потянулась за салфетками, но внезапно оказалось, что у неё на миг иссяк запас слёз – правда, только на миг.
— Мне так жаль! О, если бы я только знала, то я бы ни за что и никогда…
— Наверное, мне треба поведать тебе, - продолжила Фаня, - что Роланд и я были… можно сказать, друзьями. Более-менее единственными друзьями друг для друга. Одначе по-своему это была неправильная дружба. Мы не сошлись; нас столкнуло. А мы этого не осознавали. Он – сын барона, а как только узнаёшь, что ты сын барона, и всем детям растолковано, как себя с сыном барона вести, тогда у тебе остаётся не густо друзей, с коими можно поговорить. Тогда-то таким вот другом оказалась я. Я была девчонкой достатышно умной, чтобы стать ведьмой, а при таком ремесле, доложу я тебе, не шибко кто с тобой водится. Если угодно, двое предоставленных самим себе детей подумали, что одинаковы. Теперича я знаю, как всё обстоит. К сожалению, Роланд первым это понял. Вот и вся правда. Я ведьма, он барон. А ты будешь баронессой, и тебе не треба волноваться, ежели ведьма и барон – ко всеобщей выгоде – ладят меж собой. Вот те и всё, что есть рассказать об этом всём, да и то давно и не правда.
Она увидела облегчение Летиции, словно лучи восходящего солнца в долине.
— Вот тебе и вся моя правда, панночка, да только и я хочу правды от тебя. Почему бы нам не выбраться отсюда? Боюсь, какой-нибудь страж ворвётся и засунет мене туда, откедова я не сдюжу выбраться.
Фане удалось усадить Летицию на помело рядом с собой. Девушка поёрзала, но лишь ахнула, когда помело поплыло по ветру от бойниц замка, проплыло вниз и приземлилось в поле.
— Ты сейчас видела этих летучих мышей?! – спросила Летиция.
— А, они часто летают вокруг помела, ежели не шибко мчишься. Думается, им бы от него бежать, ан нет. А теперь, госпожа, когда мы вдалеке и никто не придёт на помощь, скажи мне, что ты такого сделала, что народ мене возненавидел.
Паника охватила лик Летиции.
— Нет, я тебе ничего не сделаю, - сказала Феофания. – Если б хотела, уже давно б сделала. Но я желаю привести свою жизнь в порядок. Скажи мне, что ты сделала.
— Я использовала приём страуса, - живо ответила Летиция. – Знаешь, это называется антипатической магией: делается модель человека и втыкается головой вниз в ведро с песком. Мне правда очень-очень жаль…
— Да-да, это ты уже говорила, - сказала Фаня, - однако ж я ни в жисть не слыхала ни о каком таком приёме. Даже не понимаю, как это может работать. Послушать – чушь чушью.
Но на мне однако сработало, подумала она. Эта девушка даже не ведьма, и то, что она попыталась сделать, не было настоящим заклинанием – и всё же, это сработало на мне.
— Иначе оно и не должно звучать, ведь это магия, - робко предположила Летиция.
— Но должен же быть смысл, - Фаня уставилась на звёзды, которые появлялись на небе.
— Что ж, - сказала Летиция, - я нашла этот приём в ‘Книге Любовных Заклинаний’ Анафемы Бруннеры, если тебе это о чём-то говорит.
— Это там, где на обложке авторша сидит на помеле? Сидит, причём, задом наперёд. Там даже ремня безопасности нет. И ни одна ведьма, которую я когда-либо встречала, не носит защитных очков. А уж брать с собой на метлу кошку – об этом даже и думать не след. И имя фальшивое. Я видела книгу в товарном каталоге Престижа. Мусор. Для сопливых девок, кои думают, что для магии только и треба, что купить дорогущее помело с приклеенным на конце самоцветом, не в обиду будет сказано. Можно с тем же успехом вытащить палку из изгороди и назвать её волшебной палочкой.
Ничего не говоря, Летиция идёт к изгороди, разделяющей поле и дорогу. Под изгородью всегда найдётся удобная палка, если как следует поковыряться. Девушка как попало машет найденной палкой, и та оставляет после себя в воздухе голубоватый след.
— Как-то так? – спрашивает она.
Продолжительное время не слышно ни звука, кроме редкого уханья совы и, для обладателей самого острого слуха, шелеста летучих мышей.
— Сдаётся мне, пришло нам время хорошенько поболтать, - говорит Феофания.




Полночной тканью облекусь
Перевод романа Терри Пратчетта I Shall Wear Midnight