Наше море - Лиля и Родион

Малый Мир может превратиться в нестерпимое однообразие, а может вырасти в большую великую любовь. Можно ли быть счастливым? Вопрос кажется простым, ведь первое, что должен знать человек о самом себе, это то, что дарит ему радость. Но почему же нам так трудно дается осознание, какую дорогу выбрать на пути к этой радости, и как сделать так, чтобы наши действия не убивали тех, кто нас любит?

“Родион,

Ты точно должен знать, что у каждого из нас есть свое “море” - некая пристань, куда безудержно текут мысли и находят свой дом воспоминания, куда всегда хочется возвращаться, такое особое место, связывающее тебя с человеком, который когда-то оставил в твоей жизни особый, несмываемый след, будь то любимый парк, набережная, уютная беседка у озера, или старый разрушенный театр. Для меня этим местом стала та самая крыша: красная башня, откуда все началось.
Сейчас трудно сказать, по кому я скучаю больше - по тебе, или по той себе, какой ты знал и любил меня всем сердцем; тому, кто прощал меня за все прегрешения, такую меня - особенную, которая смогла тебя возродить, разрушить и вновь дать силы жить, но уже после расставания - именно в это мне всегда хотелось верить.
Самая коварная выходка судьбы заключается в том, что я не могу вернуться на эту крышу без твоей помощи, просить о которой уже теперь мне кажется невозможным по сути. У тебя находилось особое решение - грузные жесткие плоскогубцы с длиной рукоятью, мы ломали замки и забирались через ветвистые коридоры недостроенных этажей и чердаков на самый верх - к проводам, талому льду или остаткам дождевой воды. Я помню эту крышу в любое время года, как калейдоскоп. Вот такая несправедливость: теперь ты все еще можешь попасть туда, к самым истокам, а меня эта возможность обходит стороной, дразнит, не дается к рукам, угнетает.
Я пытаюсь вспомнить другие места, связанные с тобой в этом огромном городе, который сузился для меня в эти небольшие, по сравнению с целым мегаполисом, просторы, ограниченные видом с красной многоэтажки, на которую мы когда-то мечтали затащить диван на лето и вместе загорать, а по ночам смотреть на звездное небо. Я так же помню набитые вплотную районные маршрутки, широкие окна твоей квартиры с видом на станцию метро и большой фонтан в центре прилежащей площади. Большой парк у входа в кинотеатр и небольшим киоском с пирожками и шоколадом. Помню чудо-змея, которого мы запускали в облака, и лес, где мы жарили шашлыки с твоими родителями. Я так много помню, что страшно. Поэтому больше не пишу.
Мне трудно отпустить наш балкон с маленькой квартиры в арабском квартале, и то большое окно с выходом на гудящий рынок, и ту узкую лестницу у прохода, на которой мы смело, пусть и сквозь слезы, мечтали о лучшем “завтра” для нас, которое так и не наступило.
Горько оттого, что я вымотала тебе все нервы, но только тогда я была совсем иной - настоящей, живой, горящей в пламени чувств, которые хотелось, до безумия, дарить, и которые целиком ты так и не смог принять. Я была словно огонь - порывистая, несдержанная, но только такой ты и смог бы меня заметить, только такой и смог полюбить. Пусть говорят, что за такие поступки прощать могут лишь дураки, суть была именно в твоем постоянном прощении - за мои станания, за поиски, за боль, за ложь, за предательство, ты меня прощал за все, пока в тебе не осталось этих сил, пока я не выжала тебя до последней капли, словно апельсин.
Мы были детьми, но сколько было в нас веры и силы, которых теперь и у многих взрослых не сыскать с огнем?.. Я стала совсем другой, воспитала в себе чуждую мне философию, приручила ее и приняла, но все еще скучаю по тем дням. Я уже давно, искренне, всем сердцем люблю другого человека, уважение, благодарность и привязанность к которому не дадут мне возможности увидеться с тобой, пусть даже лишь для того, чтобы сказать тебе забытое мною тогда “прощай” или же для того, чтобы попросить тебя в последний раз отвести меня на ту красную крышу под облаками. Он научил меня быть другой, правда к нему я уже была подготовлена чередой невзгод и разочарований. Я стала спокойной, сдержанной, стойкой; но признаться, не смотря на счастье и любовь, которые живут во мне, я все еще скучаю, за мыслями о том, что самой себя у меня почти уже не осталось - такой, которую я узнавала, которая жила мгновением и смешила любить. И нахожусь я в этом положении на переправе уже давно, с самой первой главы. Я ищу нечто, что потеряла в стремлении сохранить то, что у меня есть.
Мы сидим в кафе, поздно, вечер. Я хотела взять тебя за руку, но ты не давался, а потом сам резко встал и передвинулся на мою сторону дивана, крепко сжимая мою ладонь. В тот момент ты будто бы и говорил мне то самое последнее “прощай”, только без слов, когда мы оба осознавали, что это конец, и что жизнь всего навсего одна, и что мы с тобой не увидимся - ни через год, пять или десять лет, никогда - вот в чем была суть всего вопроса - ни-ко-гда. Ведь ни у одного из нас не хватит смелости, уверенности и сил, теперь, когда мы стали старше, лучше для самих себя, когда уже все и так понятно, когда и ты и я прочувствовали все, что так долго случалось с нами - мы лишь навсегда похороним это в себе, как данность.
Но для этого теперь и нужно это письмо. Если у меня не было этого моего моря, чтобы прийти к нему и выплеснуть в него все остатки этой боли, сожаления и грусти, которые все же, не смотря на новую, уже другую жизнь, давали знать о себе, мне нужно было самой создать себе это море, в котором между страниц я бы оставила, буквами, запятыми, эту память, лишь бы вынуть ее из себя. И когда это письмо будет написано, все что мне останется - это принять решение, что же с этим, теперь уже сформированным, утрамбованным, цельным делать дальше?..
Ты стоишь на крыше, рядом со мной, у самого края. Ты смотришь на меня взглядом, полным грусти, сожалея, что мы не одни, вынимая за раз из себя все - куда же мы шли, и как нам удалось с легкой руки все испортить.
И в этом взгляде, на той самой крыше, которую ты принял решение подарить чужим для нас людям, ты говоришь мне молчаливое “прощай” - уже последнее в моей памяти, потому что в тот вечер в том же месте, где все это когда-то началось, пройдя долгий и тернистый путь через тьму и свет, который мы окрестили “The Stances”, этому всему предстояло и закончиться.
И пусть это письмо сохранит в себе этот лучистый свет приближающихся сумерек, с того самого вечера, когда мои колени промокли от талого снега, а ты согревал меня, еще даже не зная, куда приведет нас этот путь.
Я и сама еще пока не знаю - ведь завтра новый день, и я не осмелюсь предположить, что он принесет в своих объятиях, но я точно знаю, что я об этом вскоре обязательно тебе напишу.

Лиля”

Как научится любить самого себя сегодня? Так много было сказано, так много было написано, и так много хотелось сохранить в душе. Ведь нам всегда казалось, что к этому скрытому, сокровенному всегда будет можно и должно возвратиться, один раз в неделю, потом в месяц, потом лишь в год. Провалы в памяти затягивались, влачили за собой скрытую нелюбовь к старым рассказам, повестям, обозначенным заглавными буквами, - чтобы не называть имен, чтобы даже самим этого не запоминать.
- Люди, - сказала Лиля, - странные существа. Ты даешь им полный простор для выражения себя, ты даешь им бумагу и карандаш, даже этот чертов ластик, чтобы можно было стереть самое грешное воспоминание. Но никто не хочет рисовать, никто не берется писать о собственном прошлом, как будто это нечто грязное, мерзкое, как будто мы забыли, что сами были частью тех историй, которых сейчас мы особенно стыдимся. Это ведь как письмо старому другу, его нельзя подделать, в нем нельзя изменить деталей. Ведь именно те, что были ближе всего, захотят прочесть эти письма в первую очередь.
Лиля отодвинула чашку с кофе и заерзала на стуле. Ее взгляд устремился куда-то далеко за горные холмы, которые торчали, словно спички на горизонте. Дверь в кафе была приоткрыта, и за небольшим перелеском был хорошо слышен шум морского прибоя. Наступало лето.
Лиля похоронила себя с большим удовольствием, и даже купила сама себе цветы в этот знаменательный день. Какая радость была для нее представлять себя саму совершенно новым человеком, перечеркнув все, что так долго не давало ей дышать в темной запертой комнате своих чувств и переживаний. Ей очень нравилось критиковать собственные старые стихи, насмехаться над идеями, которые грызли ее в течение многих лет. Ей очень хотелось быть такой уверенной, счастливой и довольной самой собой: в ее жизненный ритм пришло новое слово - стабильность, и Лиля носилась с ним словно ребенок, будто бы это был ее первый в жизни велосипед. Но разве так весело прощаться с человеком, которого ты знал с самого рождения? Разве это так легко отпустить нечто близкое и родное, - самого себя, каким ты знал себя всю жизнь? Лиля пыталась сделать именно это.
Я остался внутри нее, словно искра выскочившая из камина, выжженными кусками кожи, шрамами, которые не заживали и напоминали себе время от времени. В магазине шоколадных конфет Лиля встречала много приезжих туристов, многие из них помнили ее маленькой девочкой, которая держалась за мамину юбку и приносила из подсобки картонные коробочки для упаковки. Могли ли они теперь узнать бледную, посеревшую Лилю, - загадка. Ведь себе в зеркале она казалось такой красивой, пышной, задорной, но Лиля не видела отражения собственных глаз, и вряд ли знала, какой мощный огонь потух в них.
Мне предстояла долгая дорога за рулем, и я предложил Лиле прогуляться пешком по берегу.
- Пойдем, что тебе стоит! Свежий воздух, морская гладь!
Лиля улыбнулась, и стала стягивать со стула свой жакет. Я, по привычке, кинулся ей помочь, и подойдя к ней со спины, накрыл ее плечи жакетом. Лиля обернулась ко мне лицом. Ей было так неловко, что я невольно отодвинулся, и отошел на пару шагов. По полу со скрипом задвигался стул, порыв ветра зазвонил в дверной колокольчик. Мы вышли на улицу.
Морской ветер трепал Лилины волосы, она засмеялась, и мне самому, признаться, стало легче в этот момент. Уже без страха быть неправильно понятым, я крепко взял ее руку в свою, и повел в сторону берега. Это было прикосновение старого друга, которого она по доброй воле решила вновь ненадолго пустить в собственную жизнь, ни грамма нежности, я знал это, но для уверенности еще крепче сжал ее ладонь.
- Ты меня пополам поломаешь, - усмехнулась Лиля. Мы остановились у самой кромки воды, Лиля стояла босиком, удерживая сандалии указательным пальцем свободной руки. Лиля устремила на меня свой взгляд, и я впервые за годы отсутствия понял, как сильно я действительно “поломал” ее. Можно было винить ее саму, упрекать в поспешности выбора, который она сделала, пока я продолжал играться ее и собственной жизнями, когда для меня не существовало ничего ценного, и когда любая искренность вызывала у меня бурный протест. Я ждал от нее откровений, признаний, полного послушания, и в то же время порочности, я мечтал сделать из нее своего последователя, в то время, когда ей больше всего в жизни нужен был просто друг.
Из нее выросла умная и мудрая женщина, которая понимала, что ей необходимо, умела четко ставить перед собой цели и добавилась их. Это была женщина, которая в любом возрасте оставалась спокойной, следила за модой и читала книги, и ничто не узнавалось в ее взгляде - не было там ни горя, ни волнения, ни пережитых утрат. В ней было все, что обычно свойственно не женскому, но мужскому уму. Ее жизнь складывалась в плотную цепь событий - дорогу, по которой она шагала уверенно и смело. А все потому, что разум ее, и мысли, и душа были освобождены от нервных, колких переживаний любви, всех тех чувств, которые терзали нас раньше: когда она впервые увидела мое лицо, когда мои губы впервые касались ее губ, это неловкое мгновение в пустой комнате с приглушенным светом и задернутыми занавесками. В самый первый раз.
Это все было. Но растворилась в привычке, в удовлетворении, которое заменило любовь и волнение, но даровало свободу от терзаний, переживаний и того самого ожидания момента, которое так присуще тем, кто влюблен. Ведь любовь не знает удовлетворения, а лишь наслаждение - дорогу, по которой можно идти вместе, но не конечный пункт, в котором вы сможете остаться.
Что это? - спросила Лиля. - Может такая и есть любовь? Когда ты владеешь всем, что тебе необходимо, но запала нет, и фитиль не горит.
Может быть так оно и должно быть, ведь я обязательно любил ее, я столько пережил с ней, столько ей простил.
Но как же рассказать о том, что творилось внутри ее души? Одна лишь мысль разрушала покой - мысль о том, что все, что она могла, она отдала бы за другую судьбу, в которой пусть было бы больше горестей и переживаний, волнений и обид, - только бы избежать этой скупости, этой сухости, этой тишины внутри собственного сердца и дать пламени чувств гореть, разрывая ее изнутри, переживая каждый миг то самое колкое сердцебиение в тот вечер, когда в темной комнате с задернутыми занавесками мы сидели друг напротив друга.
- Мне иногда кажется, - сказал я, - что я уже не знаю тебя так хорошо. Я вижу, что тебе хочется бежать прочь, и в то же время остаться. Вырвать свою руку из моей, и в то же время никогда не отпускать моей руки.
Лиля обернулась ко мне.
- Ты так мало знаешь, - она медленно освободила свою руку из моей и отошла ближе к воде. Она делала это медленно, расчетливо, желая сделать каждый свой шаг прочь от меня долгим и запоминающимся. - Да, я хочу взлететь, или же поднять паруса, чтобы наконец пуститься в долгое путешествие к чему-то далекому и невозможному, - сказала она с надрывом в голосе, - уместить все вещи в один рюкзак за спиной и пройти тысячи миль в поисках чего-то неизвестного. В поисках… человека внутри себя?.. Это все звучит очень романтично, но ты забываешь о реальности - у каждого из нас есть этот железный якорь, который держит нас у берега, и не дает ни взлететь, ни выйти в открытое море. Это море, в котором нам обещают множество возможностей, свершений, исполнения желаний, потаенный клад, в котором должно уместиться счастье, успех, радость, ответы на вопросы, которые не дают спокойно наслаждаться тем, что мы имеем. Только в этом море нет ничего похожего на привязанность, нет ничего похожего на постоянство, в этом море нельзя выбрать один любимый город, одного человека, которому захочешь посвятить жизнь, нельзя будет растить детей, потому что море это - море постоянных перемен, в котором каждый день ты вынужден прощаться с тем, что у тебя есть, чтобы сказать новое “здравствуй” чему-то совершенно незнакомому. А этот якорь, этот буек - он держит тебя, он тебя привязывает раз и навсегда, и перерезать эти оковы нельзя, как нельзя и отказаться от собственного имени, родины и дома, это всегда в тебе, всегда с тобой, и как только ты отказываешься от того, что есть внутри тебя, то и самим собой ты больше быть не можешь. И мой якорь - это он. Если бы я решилась собрать чемоданы и уехать прочь от этой серости, то я уехала бы вместе с ним.
Лиля подняла взгляд на кротко перекатывающиеся волны, и что-то внутри ее души, кроткой, но буйной в поисках любой возможности убежать от повседневности, на секунду прервало ее.
- Но у нас дом, дети, и его любимая работа. И я не в коем случае не из тех женщин, кто оправдывает покорность своего выбора жертвенной натурой, это просто то, что у меня есть, и от чего я и сама добровольно не могу отказаться, хорошо это или плохо, я не знаю, знаю лишь что так оно есть, без прикрас и выдумок, как оголенная правда, с которой нельзя бороться, от которой нельзя уйти. Ему хорошо в этой серости, среди многочисленных высоток и кирпичных крыш. И я ни за что бы его не оставила, не предала. Ты думаешь что знаешь меня, и это отчасти правда, но знаешь ли ты, что такое мы вместе с ним, как единое целое? Это ведь совсем не одно и то же.
Лиля засмеялась. Это был такой горький, желчный смех, который бывает у людей, когда они сталкиваются лицом к лицу сами с собой, слово смотрят в зеркало, и они сами себя оправдывают, и над собой же смеются, потому что все внутри них любит то, что у них есть, и сами они так же яростно это ненавидят.
- Я без него никуда, ни вплавь, ни пешим. Всю жизнь я провела в стремлении уехать, убежать из города, одного, второго, третьего, отовсюду, где задерживалась больше, чем на месяц, и теперь это уже вопрос не откуда мне бежать, а куда. И куда мне можно, если без него?..
Она замолчала, нервно поправляя руками волосы.
- Я тебя не люблю, понимаешь? Могу ли я высказать мою тебе огромную благодарность без всех этих усложняющих стереотипов “мужчина-женщина”? Ведь ты должен знать, что если бы я уезжала от семьи, от моего настоящего, от всего, что мне так дорого, то делала бы это в одиночку. Но что я заберу с собой, если оставлю его здесь? Что же мне потом, вечно собирать себя, как из пластилина - по городам, снова по городам, зная что есть место, где я добровольно сама все оставила, но куда я вряд ли смогу вернуться? Нет. Я останусь на пристани, на этом якоре, не дающим мне выбраться на поверхность водной глади. За всю свою жизнь я узнала точно лишь одно: долгие, без конца и края поиски, лучше чем конечная остановка - после нее идти некуда, это не привал и не смена курса - это конец пути. И не лучше ли жить этой дорогой, пуститься в которую нет сил, но которая вечно будет светить ярким светом маяка, и что самое прекрасное: смотреть на эту точку с пристани можно с кем-то, не будучи одиноким на пути к нам самим неизвестному, неопределенному, такому далекому и вряд ли существующему городу исполненных надежд.
Лиля остановила свой монолог, и громко выдохнула, прижав ладонь к груди.
- Родион, ты ведь всегда так легко улавливал мои мысли, пусть даже лишь на бумаге. Не так важно, какой ты. Белый, черный, смешанной расы, пусть даже отчего дома ты своего не знаешь, и кто родил тебя - тоже. Язык, привычки, поведение, даже твоя чертова стрижка, Родион, это все - наживное, не то, из чего тебя слепили. Откуда ты есть, и где ты найдешь свой дом - два разных места, понимаешь о чем я? - Лиля замолчала, и снова устремила взгляд за горизонт.- Самое главное, знаешь, чтобы вы с человеком были на одной волне. Тебе совсем не нужно с ним разговаривать, тебе даже смотреть на него необязательно. Ты только сидишь рядом с ним, обнимаешь его, можно даже пальцы в волосы запустить, и у вас на одной волне, так едва слышно: выдох-вдох, вдох-выдох... Потом ты привыкаешь, что пахнет этот человек как-то по-особенному, и что запах этот не связан ни с какими воспоминаниями или ассоциациями. И начинаешь относится к этому, как к чуду, потому что все в мире уже давно кажется тебе таким простым, глупым, неинтересным, люди стали какие-то расчетливые, зависимые от самих себя. А это же так круто, когда жизнь твоя зависит от кого-то еще, Родион, когда ты не бродишь-ходишь вокруг самого себя, словно ты и есть памятник самой жизни! А когда еще кто-то есть, вот самую малость - а хорошо...
Она уселась к самой кромке воды и закрыла глаза рукавом ситцевого платья, и я представил как перед ней, в ее собственном воображении крутятся картинки, словно в калейдоскопе. Мне очень хотелось ее обнять, но я сдержал в себе этот порыв, и сел к ней поближе, чтобы слышать - как она дышит. Вдох-выдох... Вдох-выдох…”

ОСТАВИТЬ СВОЙ ОТЗЫВ (ДЛЯ НЕЗАРЕГИСТРИРОВАННЫХ ЧИТАТЕЛЕЙ) МОЖНО И НУЖНО ЗДЕСЬ: https://vk.com/anastasiaprose