Витя

                Витя.

Он и в семь лет был Витя, и в сорок лет по-другому его не звали. Произнесёшь про себя «Витя», и, смутное воспоминание, воспоминание об ощущении воспоминания о прошлом, покоробит губы. Витю, конечно, было жалко. И когда он был маленьким, бегал как та собачонка за матерью, и когда вырос. Витя родился нормальным. Его величество – случай проделал над ним эксперимент. Родители переезжали зимой на санях речку. Лёд не выдержал. Лошадь вместе с санями провалилась. Витю вытащили из ледяной воды. Менингит. Лечить в медвежьем углу в те годы нечем было.
Посмотришь на Витю – высокий, статный, парень – загляденье, никакой не полудурок, не умственно отсталый. Пока Витя не начинал говорить, детская писклявость голоса сразу же заставляла присматриваться, ничем от нас не отличался.  Он просто остановился в своём развитии – трёхлетний, любопытный, доброжелательный взрослый ребёнок.
Как и все ребятишки, Витя обожал всё военное. Значки, фуражка, ремень, китель, что-то, из вышеперечисленного, всегда было на нём. Он лихо козырял, если с ним здоровались, и тут же  начинал выкладывать свои просьбы.
- Мне надо капкан. Зайцев ловить собираюсь. У тебя нет?
- Нет, Витя.
- На шофёра пойду учиться. Начальника возить буду.
- Это хорошо. На чём возить будешь? На «Урагане»?
- На «Урагане»,- соглашался Витя.
- Леска у меня порвалась. Рыбу нечем ловить.
- Нитку привяжи…
- Ты – дурак. Рыба нитку порвёт.
Слово «дурак» у Вити было самым страшным ругательством.
Витя не придумывал и не отбирал слов, загодя у него ничего припасено не было, он выдавал, как говорят шахтёры «на гора» слово, которое в тот или иной момент вертелось у него на языке. Мать за слово «дурак» ругала, Витя только щурился.
Человека, ниже себя по рангу, хочется в чём-то ущипнуть, «поставить на место», показать перед ним свою значимость. Разговаривая с Витей, ровней, конечно, не был, но и чрезмерной снисходительности ни разу за собой не замечал.
Витя лез во всё. Таскал за собой по песку тяжёлую тележку, пытался мастерить самокаты. Был заядлым рыболовом. Там, где ничего кроме лягушек не водилось, он ухитрялся надёргать пескарей. Гордо вышагивал с удочками и куканом из мелких рыбёшек в руке. Ни разу не видел его плачущим. Для него не существовало неприятностей.
Он мог часами стоять и смотреть, как ремонтируют трактор или машину. Просили что-то подать, он подавал. Всё, что оказывалось в его руках, Витя разбирал. Старый приёмник, часы, какой-нибудь редуктор. Он мог сбить любую шестерёнку с оси.   
Витя, съедая яблоко, все зёрнышки собирал и сажал в бадейку с землёй, и все они всходили. «Лёгкая рука», говорили про него.
Сгущёнку Витя обожал. Проделав гвоздём две дырки в крышке, он высасывал содержимое.
В милиции Вите подарили фуражку и жезл.
С середины сентября и до самого ледостава шёл «северный завоз», одна за другой к берегу подходили баржи с картофелем, капустой, другими овощами, за две-три недели нужно было обеспечить необходимый запас, разгрузка шла сутками. На вывозку занаряжали все машины. Машины сновали с берега к овощехранилищу, тут уж для Вити наступал рай. Сомневаюсь, что  он в эти дни бывал дома. Он жил на берегу: ловил удочкой рыбу, помогал варить уху, сопровождал  грузы. Где-нибудь на полпути дороги он жезлом останавливал машину, молча залезал в кабину.
Водитель один рассказывал:
- Еду в ночную смену. Сумерки. Стоит на обочине милиционер, в фуражке, с жезлом. Может, думаю, общественник. Никого не знаю, только-только устроился на работу. На разнарядке накачали, что хронометраж проводить будут, мол, шофера волынят, вместо того, чтобы разгружаться, отсыпаются в закутках.
Сел этот милиционер. Молчит. Он молчит, и я молчу. Один рейс сделал, второй. Правила не нарушаю, стараюсь. А тот хоть бы слово произнёс. Отлучиться совестно. Поглядываю на пассажира. Что-то мне показалось не так. У человека в форме, с жезлом не будешь выспрашивать. Хоть бы раз рот открыл. И вдруг этот милиционер заявляет, что у него сломался крючок на удочке, что мамка банку сгущёнки купит. Тут только вспомнил, что шофера часто про Витю упоминали, мол, с ним веселее ездить. А меня злость взяла, я Витю высадил.
Жалостливый Витя был. Мать рассказывала, стоит ей заболеть, так Витя часами сидит возле кровати, умоляет: «Ты, мамка, только не умирай». И воды подаст, и отнесёт, что нужно, и принесёт.
Два курьёзных случая с Витей произошли в аэропорту. Первый аэродром в городе располагался на окраине парка. Был песчаным. Никакой ограды вокруг. Через взлётное поле ходили все, кому не лень. Летали АН-2 и ЛИ-2, садились зимой самолёты большей грузоподъёмности. На отшибе вертолётная площадка располагалась. В распутицу, в межсезонье в вахтовые посёлки вертолёты пассажиров доставляли.
Так называемый аэровокзал был из трёх сблокированных вагончиков под общей крышей. Низкий потолок, в зале ожидания печка. Комаров внутрь набивалось – тьма! Грызли они поедом.
Конец августа. Люди из отпусков возвращались. Народу полно. Кто прилетел, дожидается багаж, кто сообщения о вылете вертолёта ждёт. Я то ли встречал кого-то, то ли провожал.
Так вот, заходит в зал Витя. В летчицкой фуражке, в куртке, и сходу заявляет, кто в Хетту летит, чтобы шли за ним. Народ подхватил свои узлы и чемоданы, ринулся к дверям. А путь-то неблизкий, метров двести по песку тащиться. Зальчик как-то мигом опустел. Диспетчер распахнула дверь, спрашивает у меня: «Куда народ пошёл?» Так Витя, говорю, повёл на посадку, в Хетту полетели.
- Я этому Вите такую Хетту покажу. Нет вертолёта.
Побежала возвращать пассажиров.
Другой курьёз был серьёзнее. После него милиционер стал дежурить на аэровокзале. Кого-то с должности сняли. Витю на территорию аэропорта перестали подпускать на пушечный выстрел.
Прилетел как-то АН-2. Высадил пассажиров. Самолёт нужно было отогнать на стоянку. Выскакивает откуда-то Витя и начинает подавать сигналы. Бог его знает, чего он намахал руками, только самолёт стал торчком, винт зарылся в песок. Витя, конечно, сбежал. Самолёт дня два с задранным хвостом красовался как раз напротив аэровокзала. Комиссия на разбор происшествия прилетала. Потом привезли новый винт, самолёт отремонтировали. Он улетел.