Хочу замуж

                Хочу замуж…

До этого мог додуматься разве что евнух или закоренелый женоненавистник. Посёлок ещё не приобрёл статус города.  Проблемы рассматривались по мере их возникновения. Хотя, ревностный временщик от власти, решающий сиюминутную задачу, придумать мог и не такое.
Нам предлагали «войти в положение», «в силу сложившихся обстоятельств» принять к сведению. Ну, понимаю, нехватка жилья, поджимают сроки сдачи компрессорной станции, разорваться на два фронта – строить город и одновременно сотни километров газопровода – трудно, накладно, не по силам. Ресурс у страны ограничен. Нет жилья – нет людей, нет людей – что-то откладывается «на потом».
Базовый посёлок наш был объявлен вахтовым, со всеми вытекающими последствиями: никаких семейных общежитий, никаких детских садов, школ. Раз в посёлке не водятся воробьи, что было правдой, то и детских голосов не должно быть.
В посёлке комендантам общежитий строго настрого предписывалось блюсти дисциплину. Вызова семейным парам не подписывались. Если таковые всё же находились, жену с мужем вместе не селили. Приказ-установка обязывал следить, чтобы после двадцати трёх часов, входные двери были закрыты. Церберы-вахтёры обход делали. Посторонних выдворяли. Фамилии записывались. Отговорки оставались отговорками. Комната – не частная территория, койко-место с тумбочкой не всё равно, что квартира – это не личные хоромы «строителя коммунизма». Жизнь за Родину отдать можно, поощряется, а провести время с женщиной нельзя. Если и отслужил в армии, то, заявления, что хочу, то и делаю на трёх квадратных метрах,- это не принимали во внимание. Государство регламентировало личную жизнь: читать книгу – читай, смотри в окно, вой волком на луну, но не смей женихаться. Не признавались за нами такие права. Списки нарушителей ложились утром на стол. После обеда вывешивались один другого грознее приказы.
Фронтовая обстановка. Всё для победы. «Вот построим, тогда заживём!» В войну тоже пресекались всякие шашни, там под трибунал отдавали. Могли и расстрелять.
Слава Богу, времена расстрелов прошли. Нет, оно, конечно, за углом никто за нами не подглядывал, видеокамер и в помине не было, но уединиться негде было.  Летом мешал гнус: комары и мошка оленей заедали, шесть килограмм этой твари на гектар по подсчётам экологов, зимой - морозы под сорок и за сорок градусов,- какая любовь это выдержит? Шалаш свой заиметь для любви нужно.
Александр Македонский за своей армией возил обоз солдатских утешительниц. Наполеон в походе на Москву чуть ли не половину женского населения Франции за собой увёл. А и то, на российских полях остался весь цвет гренадёрского мужского населения Франции, было за кем женщинам ехать. Рослых мужиков во Франции с той поры по пальцам можно пересчитать.
Хроники отмечали, что в средние века женские монастыри отделялись от мужских обителей высокими кирпичными заборами, так послушники и послушницы копали навстречу друг дружке подземные хода, что удивительно, с женской стороны подземные хода всегда длиннее прокопаны были.
Дурак, с носом спившегося пророка, который, заботясь о моральном облике строителя коммунизма, издал приказ о запрете создавать семьи на комсомольской стройке, по-видимому, имел особое представление о счастье и долге. Коллегиально, на «бюро» это решалось, на пленуме или сессии – нам это было неведомо.
Косточки на счётах долго, наверное, туда – сюда метались. Выгода просчитывалась: однотипные общежития, школ не надо, столовая – обычный «свинокомплекс» мест на шестьсот, с комплексным набором блюд. Никаких роддомов, детских садов, больничных по уходу за ребёнком. Работай, не отвлекайся. Да, по сути, – согласился ехать по комсомольской путёвке на стройку, заключил договор на три года, значит, ты, романтик хренов, продался за возможность получать большие деньги. Глядишь, как передовику, всучат талон на ковёр, запишут в список в очередь на приобретение машины. Всемогущая «тройка», как-то – партком, профсоюз, комсомол - путёвкой «за границу» наделит. Ущерб, брешь в казне, государство за счёт других издержек компенсирует. Тот, кто ударно работает, до пенсии не доживает.
Конечно, где-нибудь на трассе, где жильё – бугульминские вагончики, или как одно время обыкновенный железнодорожный вагон, привезённый на барже для лабораторных целей, был приспособлен под общежитие – там нравы были простыми. Четыре ноги, торчащие из-под одеяла в проход, были не редкостью.
Коридор же в женскую половину поселкового общежития всегда перекрывала железная решётка. На калитке висел пудовый замок. Нарушителей, кто посмел подобрать ключи, такие находились, в течение двадцати четырёх часов выселяли. Хорошо, что не расстреливали.
Мужики иронизировали, что теперь не грех огородить всю стройку колючей проволокой, поставить сторожевые вышки – чем не зона коммунистического строительства. Космонавтов годами готовят к многомесячному житью на орбите, а тут, вручили комсомольскую путёвку, и, гуляй Вася, работай, работай, работай. Никакой личной жизни.
Смех смехом, но было тоскливо. Ладно бы, допустим, отработал месяц, как космонавт на орбите, и на побывку домой дней на дцать. К жене, к детям. Так жену и детей завести ещё нужно. А мы, в погоне за романтикой, сами, не обдумав последствий, голову в петлю засунули.
На трассе, хоть на строительстве газопроводов, хоть на монтаже компрессорных станций, коллективы сугубо мужские. Двенадцать часов отпахал, поел – и в опостылевший вагончик, в люлю. Отсыпаться, сил набираться для новых трудовых свершений. О свершениях регулярно узнавали по вывешиваемым сводкам с мест сражений. У нас шли бои местного значения: отбалластировать столько-то метров газопровода, вывезти столько-то плетей труб, смонтировать то-то и то-то. Выкопать, зарыть, погрузить, разгрузить.
Вывозили, монтировали, возводили, но не жили.
Когда начиналось предпусковое время, требовалось приводить в божеский вид установки: покрасить, что-то там изолировать, убрать грязь – наступало разнообразие, привлекались женские бригады. Здесь какие-то связи налаживались. Хотя и женщинам приходилось те же двенадцать часов работать.
Конечно, человек хоть и относится к животным-приматам, но потерял он способность рыть норы или обживать пещеры. Норы в круче, пещеры – это всё к горной местности относится. А мы в тундре живём – простору хоть объешься им, много, а укромных уголков мало.
Голь на выдумку хитра. По-тихому посёлок обрастал самостроем –  «Нахаловками», «Гороховками», «Шанхаями» - колотились «балки» и всевозможные хибары. И мне удалось свой угол заполучить. Для воссоединения семьи жене вызов отослать нужно было.
С начальником управления договорился. Запрос управление оформило. Этот запрос требовалось подписать в исполкоме. Строительство велось в приграничной зоне, так билет на самолёт продавали только по предъявлению вызова. 
Сижу, значит, в коридоре на приём. Передо мной в очереди молодая женщина. Симпатичная. Она перебросилась несколькими фразами с секретаршей, я понял - хохлушка. Север осваивали все национальности. Женщина - кровь с молоком. Сидит, мнёт пальцами платочек. Чувствуется, волнуется. Волнуется не из-за того, что она пришла ругаться, требовать недосягаемого, а как-то по-особому.
В предбаннике к начальнику, голова забита своим: подпишет заявление или ещё приходить придётся? Предварительной записи тогда никто не вёл.
Пошла женщина в кабинет, и дверь плотно не закрыла. Я как раз сидел возле двери. Слышу:
- Я хочу поговорить один на один.
- О чём?
Мне не видно, кто говорит, сколько там народу. Понятно, приём вёл не один председатель исполкома.
- О личном,- чуть помолчав, как бы замявшись, настаивает женщина.
- Здесь чужих нет. И редактор, и начальник милиции они помогут, если что…
- Нет, я хочу говорить с вами.
- Ну, товарищи, не обессудьте, выйдите в комнату отдыха на минутку. Я поговорю с посетительницей.
Слышу стук отодвигаемых стульев, шаги, скрип двери.
- Так о чём вы хотите поговорить?
- Я хочу замуж!
Молчание. Представил, как после этих слов у председателя глаза на лоб полезли.
- М-да! А я причём? Странная, необычная просьба для этого кабинета. Я ведь женат. Стены много чего слышали, но такого…
- Ничего необычного. Желание – человеческое. Я маляр. Работаю в женской бригаде. Одни и те же люди. Работаем сутками. Общежитие. Командировки. Я не хочу быть просто чьей-то утешительницей, разменивать себя по мелочам. Сбежались – разбежались, как собаки. Я хочу иметь семью, хочу детей, хочу свой дом…
Молчание.
- Извините. Я не одна такая. Негде познакомиться с настоящим мужчиной, чтобы создать семью. Какая-то инквизиция.  Мне не восемнадцать лет. У вас же есть жена…
-  Интересно. 
- Я ехала сюда с мыслью, что устрою личную жизнь.
- Так устраивайте. Двенадцать тысяч населения. Неужели, никто не приглянулся?
- Приняли дурацкое постановление…Открывайте тогда Дом свиданий.
- Дом свиданий, а меня туда швейцаром…
Почему-то подумал, что женщина усмехнулась. Кто-кто, но она почувствовала игривость в тоне.
На какое-то время в кабинете установилась тишина.
- Не думал, что так всё серьёзно. Решать будем.
- Так решайте.
- Минуточку…
Слышу разговор по телефону:
- Иван Иванович? Агапов…Такое вот дело: тебе маляры нужны? Женщина, симпатичная, работящая… Да понимаю, что у тебя одни мужики…Ну, это ты загибаешь, какие дрязги могут начаться из-за одной женщины? До стрельбы дело не дойдёт. Да ладно тебе, какой ещё милицейский пост? Что она у тебя делать будет? Так дверь подкрасит, трубу какую-нибудь…Не нужна тебе женщина? А если подумать? Да не режу я тебя, не приставляю нож к горлу. Конечно, я отвечу за последствия. Да, с жильём туго. Что-нибудь придумаем. Пусть приходит?
Как-то враз доходит, что и молчание бывает разным. То напряжение в кабинете чувствовалось, воздух тяжёлым был, а тут вроде как ветерком из-за двери пахнуло, звон послышался.
- С вами я решил вопрос…Но это, чувствую, полдела.  Проблему подняли. Серьёзную. А ну как с вашей лёгкой руки в сваху превращусь? Не дай бог.
Шум отодвигаемых стульев.
- Желаю удачи. С такой просьбой никто ещё не приходил. Приглашайте на свадьбу. Молодец.
Из кабинета, смущённо улыбаясь, вышла женщина.