Поэтом ты не можешь быть...

 
 


 
 


 
 


 
Елена СИБИРЕНКО-СТАВРОЯНИ
 
Елена СИБИРЕНКО-СТАВРОЯНИ
«ПОЭТОМ ТЫ
НЕ МОЖЕШЬ БЫТЬ...»
Рассказ

   Был апрельский день, такой тихий и неназойливо солнечный, такой нежный и прозрачный, что хотелось рассказать кому-то обо всем. Но никого рядом не было, и оставалось только прижаться спиной к шершавому, нагретому солнцем стволу, закрыть глаза и в который раз рассказать все самому себе. О том, что я несчастный человек. Хотя многие мне завидуют. У меня красивая, умная жена, хорошие воспитанные дети, друзья и работа, на которой я кое-чего добился. Но мне иногда хочется бросить все — жену, детей, друзей и работу — и куда-то уехать. В глухую деревню, в сторожку лесника, на необитаемый остров. Куда угодно. И там писать — писать не то, что приходится писать на работе, не поздравительные sms-ки, не сообщения по электронной почте, не список покупок в техсалонах или в «Юности» и даже не любовное письмо какой-нибудь фее, которая вдохновляет меня в свободные часы и которой у меня никогда не было (если не считать дней далекой молодости). Мне хочется писать стихи.
   Это звучит смешно для человека, которому почти сорок, который нигде не публиковался, не имеет знакомств, чтобы опубликоваться, и не имеет специального литературного образования. Никто не знает, что в глубине моего письменного стола покоятся две тетрадки, исписанные мелким бисером — мои «пробы пера». Я писал их ночью, тайком, с опаской поглядывая на спящую жену, словно воровал что-то. Я никому не показывал своих стихов, не посылал их в редакции. Почему? Наверно, обычная, хотя и не знакомая мне в других случаях, стеснительность. То, что в двадцать лет называется юношеским увлечением, в сорок — уже графомания. Так я думаю, хотя графоманом себя не считаю. Я все
 
"Поэтом ты не можешь быть...»

время говорю, что на той неделе что-то предприму, наберу стихи на компьютере, пойду в какой-нибудь журнал или, на худой конец, газету, найду в справочнике или в Интернете адрес поэта или писателя и попытаюсь показать ему мои стихи. Но проходит неделя, другая, набегают какие-то дела, накапливается работа, и приходится брать доделывать ее домой, потом назревает отчет или комиссия, потом заболевают дети, ломается машина, приезжают гости, начинает нервничать жена, и каждый раз все летит прахом. Когда выздоравливают дети, сдан отчет, машина на полном ходу, уехали гости и попрощались с удовлетворенной комиссией, и я снова могу писать, жена с улыбкой, от которой она молодеет на двадцать лет, диктует мне список покупок, которые я должен сделать на этой неделе. А когда они сделаны, у меня начинается застой мысли, и я мучительно пытаюсь подобрать рифму, глядя на безмятежно спящую жену, и думаю, что уж на следующей-то неделе... В такие минуты мне хочется все бросить и уехать.
   Пока я думал, солнце зашло. Я это понял, когда открыл глаза и увидел серое небо и серые деревья. Я был не один. Рядом со мной на траве сидел мужчина, одетый в черное.
   — А если никуда не уезжать? — спросил он.
   Наверно, последнюю фразу я произнес вслух. У меня это бывает. Я пожал плечами. Не люблю, когда в мои дела вмешиваются посторонние.
   — А я не посторонний, — сказал мужчина. — Я твой талант.
   Он сидел на траве, в костюме и галстуке, держал папку под мышкой и небрежно покусывал стебелек. Я принял его за идиота.
   -  Ну, я пойду, — я поднялся и хотел идти.
   — Останься, — сказал он. Он не настаивал, сказал, как будто ему не было
никакого дела до того, останусь я или нет.
   Почему-то я остался.
   — Ты сам виноват, — сказал он. — Зарыл меня в землю. Таскаюсь теперь в
такую жару в костюме и при галстуке.
   Наверняка у него были не все дома. Но он все же заинтриговал меня. Я сел рядом.
   — Занимаешься ерундой вместо того, чтобы писать стихи.
   Тут случилось совсем непредвиденное — я стал оправдываться.
   — У меня работа, дом, жена, дети...
   — Скажи еще — гараж, машина, знакомые... — передразнил он. — Кто тебя за уши тянул в твой институт, кроме твоих родителей. Ты же собирался на гуманитарный.
   Он был прекрасно осведомлен.
   — Чего испугался — конкурса? Устроили по блату, теперь пожинай плоды
своей трудовой деятельности, то бишь трусости.
   Он бросил стебелек, сорвал новый и начал крутить его в руках.
   — Но у меня семья... — попытался я защититься.
   — Знаю, что семья, — нахмурился он. — Мы тебе самую лучшую Музу послали. А ты обменял ее на трехкомнатную квартиру. С машиной в придачу. Пеняй теперь на себя.
 
     Елена СИБИРЕНКО-СТАВРОЯНИ

   Его наглость была беспредельна. Следовало ответить должным образом...
   — Только не говори, пожалуйста, о своих друзьях. Один друг — сын твоего начальника, другой — запчасти тебе достает, третий — дешевую «фирму», или как это там у вас называется, для всей семьи, — он неодобрительно покосился на ярлык моих новеньких джинсов. — Какие уж тут стихи?..
   — Ну, знаешь!.. В конце концов не обязательно иметь гуманитарное образование, чтобы...
   — Разумеется, — язвительно сказал он. — Сейчас будешь приводить в пример Чехова или Шевченко. Дело не в образовании, дело в тебе. Как ты будешь писать о любви, если уже не помнишь, что это такое? В лучшем случае это будет объявление по обмену жилой площади. Как обменять музу на трехкомнатную квартиру в центре, — и он хохотнул, довольный своим плоским остроумием.
   — Пишут не только о любви.

   — Ну да. Например, о дружбе. Ты напишешь поэму, как знакомиться и входить в связи с нужными людьми. И плевать на тех, кто тебе уже не нужен.
   — Иногда можно почувствовать большую симпатию к людям, как ты выражаешься, нужным, а иногда и подружишься...
   — Ты уверен, что к тебе это имеет какое-то отношение? Или ты напишешь о своем великом деле — о своей восьмичасовой каторге ежедневно, — кроме выходных, когда приглашаешь нужных тебе людей, которые тебе осточертели, или один или с женой посещаешь их фуршеты, банкеты, фондю, барбекю... Ты не любил, не умирал, не страдал и не боролся. И не вздумай мне говорить, что ты боролся за гараж, подмазывая всех по очереди!.. — он презрительно фыркнул.
   Да, язык у нею подвешен, конечно, хорошо, однако откуда он все пронюхал?
   — Или, может, ты напишешь о родимой земле? — Он уже резвился вовсю. — Есть такие поэты — пишет о родной деревеньке, в которой не был лет эдак двадцать, да и в юности приезжал только забрать продукты; пишет о родной маме, которую никак нет времени навестить, тем более, что давно живет за границей.
   — Ну разошелся!.. Я знаю, о чем писать.
   — Почему же не пишешь?
   — Да времени все как-то...
   — Ну, конечно, а льготный круиз по Средиземному два года канючил, все
пороги обил — нашлось время.
   Мне надоело его хамство, и я встал.
   — Ну ладно, — он махнул рукой. — Я упросил их дать тебе шанс.
   — Их — это редакционный совет на Парнасе? — решил съязвить я.
   — Ну, примерно, что-то в этом роде. — Он посерьезнел. — Будешь записывать в этот блокнот все, что ты не сделал. С сегодняшнего дня. То есть, от чего отказался, чтобы заняться стихами. Чего не достал по меньшей цене, куда не пошел, не поехал и так далее. Через неделю приходи сюда, отдашь мне блокнот. Если они решат, что достаточно, то... Словом, у тебя есть шанс.
 

 "Поэтом ты не можешь быть...»

   Он достал из папки и дал мне блокнот. Обыкновенный, в черной клеенчатой обложке. Бумага плохая, сероватая. Даже без алфавита.
   — Пока. До встречи.
   Он поднялся, отряхнул свой черный костюм и пошел какой-то резвящейся — другого слова не могу подобрать — походочкой. Я сунул блокнот в карман в отправился домой.
   Дома меня ждала жена. Она была в новом платье, прошитом серебряной ниткой, точь-в-точь как занавески в гостиной, и я понял, что к нам скоро придут гости. Она улыбалась своей молодящей улыбкой, и было ясно, что надо ехать за покупками.
   Вечером, глядя на улыбающуюся вовсю жену, я воровски достал тетрадь, но выпитое после виски шампанское клонило ко сну, да к тому же завтра утром мы договорились поехать на дачу делать шашлыки, и следовало не очень поздно встать...
   На этой неделе мне опять ничего не удалось, потому что работы было по горло и по телевизору показывали премьеру четырехсерийного детектива, а после — футбольные матчи, которые заканчивались после двенадцати. Блокнот я выбросил — у меня дети в таких блокнотах не рисуют. Но когда неделя прошла, мне захотелось увидеть этого чудака. И еще я подумал, что давно никого не разыгрывал.
   Я купил в соседнем киоске точно такой же блокнот, какой выкинул, поставил на первой страничке дату недельной давности и написал: «Не ездил на дачу, не принимал гостей, не приглашал на шашлыки, не договаривался о бесплатном пропуске в бассейн для жены, не... не... не...» И так расписал каждый день.   
   А потом пошел смотреть на чудака.
   На старом месте никого не было. Я подождал немного и хотел уже уходить, но тут заметил наколотый на сучок листок бумаги. На нем было написано: "Поэтом ты не можешь быть». Я порвал бумажку и выбросил обрывки.
   Хотел бы я знать, кто это надо мной так подшутил?
   Ничего, я еще напишу назло всем. И опубликую. Другие вон в какие годы писали... Вот сразу после ремонта и начну...