Все в памяти моей. Гл. 5. Детство. Ч. 2

    И  снова  зима.  Я  дома  одна.  Мама  на  работе,  Лев  в  школе,  бабушка    у  дяди  Васи, - там  пятеро  детей  и  на  зиму,  в  учебное  время,   она  уходит  жить  к  нему.
               
    Я  уже  умею  читать.  Книг  дома  немного,  детских  вообще  нет.

    Перечитав  свои  учебники, - букварь, «Родную  речь»  и  арифметику, по  ходу  чтения   соображая, сколько  деревьев  посадили  пионеры   и  сколько   тракторов  вышли  на  колхозное   поле,  -  я  принимаюсь  за  учебники  брата,  он  уже  в  четвертом  классе.  Добираюсь  и  до  учебников  Гальки,  пятиклассницы.
               
   Больше  всего  люблю  рассматривать  рисунки  в  учебниках  истории,  особенно  те,  где  изображены  храмы  древнего  Египта,  Рима.   Подолгу  всматриваюсь  в  крошечные  фигурки  людей  на  фоне  огромных  колоннад.  Представляю  себя  под  этими  мрачными  сводами, на  каменных ступенях:  вот  я  вхожу  в храм,  гулким  эхом  отдаются  мои  шаги.  Всей  кожей  ощущаю  прохладу  огромного  помещения,  вижу  стены  из  серого  и  розового  камня,  под  ногами  легкий  слой  рыжей  пыли  на  светлом  каменном  полу…  Внутри  у  меня  все  замирает  и  холодеет  от  страха:  что  это?   Мое  воображение  или  я  и  вправду  видела  все  это?                Но  когда,  где?  Во  сне,  наяву?...               
               
               
               
   Часто  вижу  один  и  тот  же  сон:  утро,  я  просыпаюсь  в  просторной,  светлой,  белой  комнате.  Встаю  с  постели,  подхожу  к   высокому,  с  узорчатыми  рамами,  окну.  Оно  приоткрыто.  Теплый    ветер  колышет  легкую  прозрачную  занавесь.  Яркий  солнечный   свет...               
               
               
     От  учебников  перехожу  к  газетам,  их  в  доме  две,  -  «Правда»  и                «Пионерская  правда».  Первая  -   непонятна  и  неинтересна,  а  вот  вторая, -                предмет  моего  страстного  желания  и  интереса,  так   как  Лев  запрещает  мне  даже  прикасаться  к  ней!  Он  каждую  газету  бережно  подшивает  и  прячет  высоко  на  выступе  печки. Но  однажды,  осмелев, я  подтягиваю  к  печке  стол,  забираюсь  на  него  и  достаю  заветную  подшивку.
               
    Как  я  счастлива!  Торопливо  читаю  все  подряд:  стихи, загадки,  рассказы  о  шпионах,  пограничниках,  об  отважных  пионерах... 
 
    Как  они  интересно  живут!
               
    Из убогой комнатки  с портретами  вождей  по  обеим  сторонам  подслеповатого       окна  я  уношусь  в  мир  иной,  необычный   и  совершенно  не  похожий  на  тот,  в  котором  я  живу.  Невозможно  передать  мои  чувства!  Я  верю  всему, о  чем  читаю:  моя  страна  самая  большая  и  самая  справедливая!  Дети  у  нас  самые  счастливые!  И  нет  у  нас  богатых, которые  обижают  бедных,  то  есть, таких,  как  мы.  А  где-то  там,  в  Америке,  где  злой  Трумен   и  какой-то  Маршалл,  очень  плохо  бедным  неграм  и  вообще  всем   рабочим  людям. Как  хорошо,  что  я  не  в  Америке! Как  хорошо,  что  мы  все  здесь  живем!  Хорошо, что  у  нас  есть  Сталин,  самый  мудрый,  самый  добрый,  самый-самый!…  Великий  Сталин!
               
    Сталин… Я представляю  его  большим, как  гипсовая  фигура, что  стоит  перед  райкомом  партии,  как  на  множестве  портретов:  в  детском  саду,  в  школе, в  чайной, в  клубе...   Он  не  мог  быть  просто   человеком,  он  не  должен  был  делать  все  просто-человеческое!  То  есть, - он  мог ходить,  говорить,  стоять  на  трибуне  мавзолея  с  девочкой  на  руках, но  есть,  пить,  чихать,  кашлять  и   т.  д.,  как  просто  человек, -  он  не  мог!  Он  же  Сталин!
               
     Вот  он  сидит  там,  в  Кремле,  и  заботится  о  нас,   (я  все  пыталась   представить  себе,  как  это:  сидеть  и  заботиться?),  и  потому   нам  ничего  не  страшно,  и  так  всем  хорошо. Его  знают  и любят  все  на  земле,  у  всех  бедняков  есть  его  портрет, даже  у  чукчей   в  чуме,  и  в  кибитке, - я  уже  читала  в  учебниках  песни  акына  Джамбула  Джабаева, (кто  их  только за  него  писал?).  И  я  живо  представляла:   везде  такие  комнатки,   как  наша,  а  то  и  похуже,  или    юрты  из  шкур,  как  на  картинках,  и  на  стене  висит  его  портрет.  Как  у  нас!...               
               
    Уже будучи  постарше  и  кое-что  понимая, я не  могла слушать  радио,  когда               передавали «Пионерскую  зорьку»,- чувствовала неясное раздражение  и  неловкость,  которую  испытывает  человек,  когда  заведомо  знает,  что  ему  лгут  в  глаза,  а  он  не  может ничего  сделать, чтобы  разоблачить  лгуна,  и  вынужден  кивать  в  ответ,  стыдясь  самого  себя…               
               
    Я  опять  болею.  Грипп.  Бабушка  говорит  – инфлюэнца  и  вспоминает,  как  когда-то  много  людей  умерло  от  этой  болезни.
               
   Целыми  днями  лежу  дома  одна  под  одеялами  и  пальто.  Левка  теперь  сам   дает  мне  читать  газеты  и  даже  приносит  книжки   из  школьной   библиотеки.  Я  их,  как  говорят  взрослые, -  проглатываю. Мама  дарит  мне  толстую  книгу,  в  красивом  переплете, с  великолепными  картинками, - «Сказки»  Братьев  Гримм.  Это  моя  первая  собственная  книга.  Я  днями  не  отрываюсь  от  нее,   многие  сказки  буквально  запоминаю  наизусть,  слово  в  слово.  Вечером,  перед  сном,  закрыв  глаза,  представляю  все,  как  в  кино...               
               
    Мне  лучше. Я уже  встаю,  хожу  сама  по  дому. Все  сильнее  ощущаю  голод.  И  однажды,  не  дождавшись  маму,  с  наслаждением  съедаю  большую  луковицу  с  подсолнечным  маслом  и   хлебом.  Затем,  укутавшись,  укладываюсь  читать.
               
    Прихожу  в  себя  от  громких  голосов, открываю  глаза: возле  моей  постели                мама,  Лев,  тетя  Нила  и  наш  доктор,  Моисей  Израилевич.   Все  взволнованы,  тетя  Нила  плачет, мама  и  Моисей  Израилевич  торопливо растирают  мне  грудь,  руки,  ноги,  обкладывают   грелками  и  бутылками  с  теплой  водой...
               
    Я  так   толком  и  не  знаю,  что   произошло,  помню   только,  что   мама,                вернувшись  с  работы, - Лев  был  еще  в  школе, - нашла  меня   в  постели  без  сознания,  с  холодными  руками  и  ногами.   Моисей   Израилевич  потом  сказал,  что  все  могло  закончиться  очень  печально,  задержись  она  на  работе.  А  я  с  той  поры  очень  люблю   нарезанный  кольцами  лук  с  подсолнечным   маслом,  с  солью  и  черным  хлебом...               
               
   Сестра  Галька,  дочь  тети  Нилы, играет со  мной  в школу. Я решаю  примеры,  задачи,  пишу  под  ее  диктовку.  Порой  задача   не  получается  и  я  пристаю  к  Левке:  ну,  помоги! Но  тот  никогда,  ни  за  что  не  поможет: решай  сама!  Так  я  привыкаю  делать   все  сама,  без  подсказки.  Конечно,  он  это  делает  не  в  воспитательных  целях,   просто  ему  не  охота  тратить  на  меня  время,   лучше  поиграть  в  футбол, - но  результат  очень  даже  положительный. 
               
   Галька  дает  мне  задания  и я  должна  их  выполнить,  пока  она  придет  из                школы.  Мне  интересно, занимаюсь  с  удовольствием, и  так,  играючи, уже  решаю  задачки  по  учебникам  второго  и  третьего  классов. Учебники  эти  находим  на  чердаке  со  всяким  прочим  хламом.
               
   Моя  «учительница» – большая  выдумщица. Так, она – королева, которая  обучает  принцессу, то есть, меня, грамоте и хорошим  манерам  (последнему  нас  постоянно  учит  бабушка:  сиди  прямо, не  болтай  ногами,  не  чавкай)...               

               
    С  Галей  мы  играем  в  «сказку». Большая  русская  печь  с  лежанкой  в  их  комнате  -  это  наш  « королевский  замок »,  мы  украшаем  его   картинками  из  газет  и  журналов,  застилаем  старыми   одеялами.   Главное  в  игре  – наряды.  В  ход  идут  старые  кружевные  занавески,  покрывала, мамины  платья и  платки.  Подолгу  сооружаем  друг  дружке  «королевские»  прически.
               
   Часто  во  время  игры  в  дверь тихонько проскальзывает  Левка.  Подкравшись,           он  срывает  с  Гальки  кружевную  занавеску,  - шлейф  ее  королевского  платья, -  и,  дико   хохоча,  скачет  на  кровати,   размахивая  ею,  словно  флагом  на  баррикадах,  и  орет:
            
                Ламца -  дрица!               
                Драная  царица!...               
               
               
    Вечер.  На  столе  горит  керосиновая  лампа.  Я  сижу  на   коленях  у  тети              Нилы. Идет  обычный  разговор  между  взрослыми,- обо  всем  и  ни  о  чем. Вдруг  тетя  Нила  начинает  принюхиваться  ко  мне  и  произносит: 
               
 - Светка,  ты  пудрилась?  От  тебя  пудрой  пахнет!
               
    Я  отчаянно  отнекиваюсь, пытаюсь доказать, что не  делала этого, не  трогала  мамину  пудру,  но  мама  и  бабушка,  тоже   обнюхав   меня,  убеждены,   что  я  говорю  неправду.  Мне  горько,  обидно, я  действительно  не  трогала  коробочку  с  пудрой,  (во всяком  случае,  сегодня!).


   Тетя  Нила  строго  поясняет, как  пудра  попадает  в  поры  и  на  коже  лица                появляются  прыщи.
               
   Мне  никто  не  верит.   Расстроенная  и  напуганная,  я  ухожу  спать.  Долго               не  могу  уснуть,  глажу  ладошкой  щеки:  не  появились  прыщи?...               
               
   Лето.  К  нам  привезли  погостить  Надю.   Это  моя  двоюродная  сестра,  как          и  Лида.   Надя – дочь  дяди  Миши  и  младше  меня  на  два  года.   Мы  втроем:  я,  Надя  и  Лида ночуем  у нас. Укладываемся  спать  все  вместе, на  бабушкиной  кровати:  сегодня  она  уступает  ее  нам, - сама  уходит  спать  к  тете  Ниле. Долго шепчемся,  пугаем  Надю, как  самую  младшую, страшилками. И  она,  вместо  того,  чтобы  дрожать  от  страха, смеется  в подушку  и показывает   нам  кулак.  Засыпаем  далеко  за  полночь,  после  того,  как  бабушка,  прикрикнув  на  нас,  пригрозила  завтра  не  пустить   на  речку  с  Левкой.
               
   А утром  я просыпаюсь  от  визга  и  вижу:  Надя  сидит в  постели  с  зажатой  в  руке   маленькой  серой  мышью,  которая   пытается  вырваться   и  изо   всех  сил  царапает  ей  руку  крохотными  коготками.  Черные  глаза  мыши  смотрят  на  нас  неподвижными бусинками. Лида застыла в  ужасе  и визжит, тонко  и  противно.  Я  вскакиваю  и  вмиг  оказываюсь  на  высоком  сундуке, что  стоит  в  изголовье  бабушкиной  кровати. А  Надя,  не  обращая  на  нас  внимания,  садит  мышь  себе  на  плечо  и  ласково  приговаривает:
               
 -  Ой,  мышка-мышка!  Маленькая,  хорошенькая!  Что  тебе  дать? - быстро  ловит           ее  на  шее  и  снова  зажимает  в  ладони.
               
    Мы  с  Лидой  уже   визжим  в  два  голоса,  парализованные   страхом,  не  в  состоянии  двинуться  с  места.
               
    С  улицы  на  наш  крик  заходит  бабушка,   она  уже  давно  встала  и  была  в  огороде. Молча забирает  у Нади  мышь  и, шлепнув  меня  и Лиду  по  трусикам,  уходит  снова  во  двор...