Старый альбом

                СТАРЫЙ АЛЬБОМ

.   Сырые дрова никак не хотели разгораться. Они, то вспыхивали, и робкий огонек пробегал быстрой судорогой по тонким щепочкам то затухал, и тогда дым вырывался из камина, чернил сажей верхнюю часть светлой его отделки и наполнял комнату угаром. Около него в кресле сидела пожилая женщина, отмахивалась от дыма, который мешал дышать и щипал глаза, и терпеливо пыталась растопить, любимый ею очаг. Наконец дрова все-таки вспыхнули, пробив ярким светом полумрак комнаты. Женщина чуть отодвинула свое кресло, ворохнулась, удобно в нем устраиваясь, и открыла старый альбом. На серо-желтых фотографиях были знакомые, но забытые лица мужчин и женщин в одеждах начала прошлого столетия. Выражение их лиц было очень сосредоточенным  и напряженно вглядывающимся в объектив фотоаппарата. В комнату вбежала девочка лет десяти, сходу обхватила голову женщины и прижалась к ней.
- Бабуля, а что ты делаешь?
- Топлю камин, греюсь, рассматриваю фотографии, думаю. Огонь помогает думать.
- А откуда этот альбом?
- Папа разбирал коробки на антресолях и достал старые альбомы.
- А кто эти люди? – Она с удивлением рассматривала серые фотографии на толстом пожелтевшем картоне.
- Это твои предки.
- Ой, как интересно!  Расскажи мне о них.  Пашка мне все время говорит, что мы произошли от обезьян. А я -  так вообще прямая родня макаки, потому что бананы люблю. 
Бабушка рассмеялась.
- Ну, садись рядышком, потомок макаки, и слушай.

*   *   *

     1900 год. Октябрь. Но позднее бабье лето еще согревает короткий день. Около парадного подъезда двухэтажного дома с колоннадой остановилась легкая пролетка. Из нее выскочила молодая женщина в светлом модном платье и красивой шляпке в тон ему. Небольшие каблучки на изящных ботиночках завершали наряд. В руках – светлый кружевной зонтик и ридикюль из тех же  кружев. Это – Верочка. Или Вера Андреевна. Она жена владельца ювелирной лавки и часовой мастерской. Верочка небольшого росточка, очень изящна. Красивой ее назвать было нельзя, но огромные синие глаза, ямочки на щеках и чуть пухловатые губы делали ее лицо настолько привлекательным, что на нее все время обращали внимание. Она была улыбчивая и обладала незлобивым мягким характером. В двенадцать лет Вера осиротела. Тиф унес всю ее семью. Верочка получила в наследство небольшую квартирку и швейную мастерскую. Мадам Капустина, совладелица этой мастерской, немолодая женщина и дальняя родственница матери  все хлопоты по похоронам взяла на себя. С большой теплотой и заботой отнеслась она к осиротевшей девочке.  Оформила опекунство, перевезла ее в свою семью, а в родительскую квартиру впустила жильцов. Мадам Капустина из гимназии Верочку забрала. Она считала, что для женщины науки не нужны. Главное – найти хорошего мужа, благо приданное у Верочки очень приличное. Поэтому Верочка целыми днями находилась в мастерской, и с удовольствием наблюдая за работой мастериц. А вскоре и сама освоила работу на вязальном станке, который выписала мать из Франции перед самой  болезнью.  На этом небольшом станочке Верочка вязала тонкие шелковые чулки, которые пользовались большим спросом.

*   *   *

    Рядом с мастерской была лавка часовщика. Немолодой вдовый еврей Семен Израилевич столовался у мадам Капустиной вместе со швеями и очень любил поговорить с Верочкой. У него не было детей. Его единственная любовь, его Ривочка умерла, не сумев разродиться. Крупный мальчик, его сын, убил свою мать, тем, что никак не хотел выходить в этот грешный мир, а потом и сам, прожив в нем всего сутки, ушел вслед  за ней. Семен Израилевич с трудом пережил это двойное горе. Он больше не женился не найдя замену своей Ривочке. Единственной его страстью были часы. Он любил эти механизмы, как детей, узнавал по звучанию хода и боя. Когда ему приносили неисправные, он бережно их разбирал, проверяя, каждый винтик и каждую шестерёнку. Не чинил, а лечил. И был счастлив, как ребенок, когда «больной» механизм,  наконец, снова начинал оживать и весело отмерять секунды, минуты и часы.
К пятидесяти годам у Семена Израилевича начало портиться зрение. Даже лупа, мало, чем ему помогала. Горькие слезы обиды подкатывали к самому сердцу, заставляя его биться сильнее и болеть, особенно ночами. Но, как всегда в таких ситуациях,  помог случай. В один из дней в окошко часовой лавки, уже закрытой на обед, постучал мужчина. Рядом с ним стоял молодой человек лет шестнадцати.
- Хозяин, вам работники не нужны?
- А что вы умеете?
- Да, что прикажите. Дрова попилить. В доме что починить. Мы кузнецы из соседнего села. Кузня и дом сгорели. Вот и пришлось податься на заработки.
 Семен Израилевич обратил внимание на парня, который во время разговора внимательно с любопытством разглядывал, разложенный на столе, подготовленный к сборке часовой механизм.
- Сын? – Кивнув в сторону парнишки, спросил он у кузнеца.
- Нет. Сирота. Мать родами, померла. Мы его всей общиной растили. А последний год у меня в подмастерьях был. Наш поп его грамоте обучил, к книжкам приохотил. Да, при нашем деле ему это ни к  чему.
Сердце часовщика вдруг ворохнулось, перехватив дыхание. «Вот и мой сыночек был бы уже такой».
- Как звать тебя? Обратился он к мальчику.
- Михаилом.
- В ученики ко мне пойдешь?
- А драться не будешь? А кормить?
- И накормлю, и одену и драться не буду. – Засмеялся Семен Израилевич.
- Тогда остаюсь. Прощевай, дядя Кузьма. Спасибо тебе. Лихом не поминай.  – Поклонился мальчик в сторону своего спутника.

*   *   *

    И Михаил поселился в небольшой комнатушке, прямо за стенкой, на которой висели разные ходики. Он засыпал и просыпался под их разноголосицу. Учеником Миша оказался талантливым. Очень быстро постигал науку часового мастерства и вскоре весь ремонт часовых механизмов Семен Израилевич отдал в руки своего помощника. Пожилой человек очень привязался к серьезному, работящему пареньку и относился к нему, как к сыну. Миша тоже привязался к Семену Израилевичу, как к родному человеку и даже стал называть его отцом. Выросший без семьи, он ценил доброту часовщика и старался помогать ему во всем. За эти годы он сильно вытянулся, раздался в плечах, превратился в красивого крепкого парня. У него были большие серые глаза, слегка волнистые белокурые волосы. Его юная красота привлекала молодых покупательниц.  С появлением еще одних умелых рук, дела в мастерской быстро пошли на лад и через два года Семен Израилевич расширил свою торговлю, добавив к часам и ювелирные украшения.
Теперь уже у мадам Капустиной столовались оба часовщика.
    Однажды Верочка, выполняя срочный заказ для богатой клиентки, с ужасом обнаружила, что ее станок стал петлить, делать пропуски. За эти несколько лет бессменной работы детали станка поизносились, и требовался капитальный ремонт или замена. Но клиентка была очень капризная, и заказ нужно было выполнить во что – бы то ни стало. Мадам обратилась за помощью к Семену Израилевичу. Тот покачал головой, просматривая хитросплетения крючков и иголочек умной машины, и развел руками.
- Можно я попробую? – Михаил стоял за спиной Семена Израилевича и внимательно смотрел. Потом молча сел на освободившееся место и начал разбирать станок. Верочка сидела рядом и периодически всхлипывала, вытирая слезы.
- Перестань реветь. Ты мне мешаешь. Лучше возьми эти детальки керосином протри. Да не путай, смотри. Где берешь, туда на место и возвращай.
До позднего вечера возился Михаил, но станок починил. Верочка от счастья подскочила к нему, обхватила его обеими руками и чмокнула в щеку. Оба смутились от этого порыва.
На следующий день Михаил проводил Веру домой. Ему было приятно общение с этой девушкой. Они потянулись друг к другу, и теперь каждый день ходили то в городской парк, то прогуливались вдоль реки, ходили в цирк, кинематограф.
Видя влюбленность Михаила, Семен Израилевич задумался и, наконец, решил серьезно поговорить с ним, о дальнейших планах.
- Миша. Эти четыре года, что мы с тобой живем и работаем под одной крышей, я узнал тебя близко и скажу честно, что полюбил всей душой, как родного сына. Я человек одинокий, на старости лет не к кому голову приклонить. И я предлагаю тебе принять меня, как отца.  Документы я все выправлю, передам тебе свои дела. А пока хочу, чтобы ты купеческое мастерство постиг, научился капиталом владеть и его преумножать. Вижу, что взрослый ты. Девушку хорошую полюбил. Давай все документы справим и женись. Внуков мне нарожаете. При семье, хоть старость счастливую встречу.
Миша ошеломленно молчал. Глаза увлажнились, нежность затапливала сердце. Он наклонился и поцеловал, лежащие на столе руки пожилого человека.
- Спасибо, отец.
Так появился новый купец, владелец ювелирного магазина и часовой мастерской Бондаренко Михаил Семенович. Купцом он оказался хватким. Вдвоем с отцом дело вели прибыльно и изрядно расширились. Купили дом в два этажа, куда Михаил и привел свою невесту – Веру Андреевну.
    Свадьбу сыграли не шумную. Мадам подарила Верочке новый вязальный станочек и по обоюдному согласию выкупила ее долю швейной мастерской и родительский дом.
Молодые не могли нарадоваться друг на друга. Любили нежно и радостно. Оба выросшие без родителей, они очень ценили домашний уют и заботу Семена Израилевича. Он, кажется, даже помолодел, энергично занимался делами и любовался молодыми.
Верочка сразу забеременела. Ребенок был желанный. Крепенького горластого малыша назвали Андрюшей. Родители души в нем не чаяли. Дед все свободное время проводил с ребенком. Везде таскал его с собой и гордился внуком.  Так продолжалось три года. Именно в свой день рождения Андрюша отказался есть любимый пирог с вишнями, на котором горели три свечки, не захотел играть со щенком, которого ему подарил дед,  закапризничал и уснул у матери на руках.  К ночи у него поднялась температура. Он весь пылал. Пришедший утром врач, констатировал дифтерию в тяжелой форме и ушел, никак не обнадежив взволнованных взрослых. Через три дня Андрюша скончался, так и не придя в сознание.  В день похорон погода с самого утра расквасилась. Мелкий холодный дождь хлестал похоронную процессию, наполнил водой все неровности дороги, залил могильную яму.  Гробик, украшенный белой розой на длинном шипастом стебле, опустили прямо в воду. Верочка дрожала всем телом. Дождь струйками стекал с зонта, намочил одежду, захлюпал в промокших туфлях. Лицо было мокрым то ли от дождя, то ли от слез, на которые она не обращала внимания. Они текли и текли из широко открытых глаз. Верочке казалось, что нестерпимо холодно ее сыночку под тонким саваном, и она еще сильнее дрожала от этого сознания, не в силах что-либо изменить. На всю жизнь у нее осталось ощущение всепоглощающего холода в сырую осеннюю непогодь. Дождь она ненавидела.
    Миша еле увел ее с кладбища. Вера сильно простыла и долго  тяжело болела. Семен Израилевич терпеливо ухаживал за ней. Выполнял любое ее желание. Баловал разнообразными подарками. Через два месяца у нее случился выкидыш, потом еще и еще. Врачи поставили ей холодный и однозначный диагноз – детей она больше родить не сможет. Она очень тяжело переживала свой недуг, но все равно надеялась, что судьба сжалится над ней. Постепенно молодость и жизнерадостный характер сделали свое дело. Верочка вернулась к работе. Теперь она стала помогать Семену Израилевичу в магазине. Ее улыбка, внимание к запросам покупателей, привлекали людей. И ювелирная торговля стала увеличиваться. Постепенно Семен Израилевич совсем отошел от дел. Он плохо себя чувствовал. Больное сердце не позволяло ему много двигаться. Он целыми днями сидел в своем любимом кресле-качалке у камина или в, заросшей плетистыми растениями, беседке в их небольшом дворике, перечитывая кипы газет и журналов. Однажды утром Верочка, не дождавшись к завтраку, нашла его мертвым в своей постели.  Он умер во сне тихо, как и жил, никого не потревожив. Михаил и Вера похоронили его рядом с Андрюшей. По завещанию Семена Израилевича Михаил стал хозяином всего, чем владел его названный отец. Вязальный станок стоял без дела. Лишь изредка Вера включала его, когда мадам Капустина обращалась к ней с просьбой выполнить срочный заказ. Вот и сегодня она раньше прибежала из лавки, передав все дела приказчику, чтобы связать  ажурные чулки одной из ее давних богатых заказчиц. Сняв шляпку она опустилась на банкету, чтобы расшнуровать ботиночки, и в этот момент сильно задергался и зазвенел колокольчик у двери. Вера вздрогнула и испугалась. Звонок еще раз нетерпеливо дернулся и зазвонил набатом.  Вера поспешила к двери. С силой толкнув ее, она чуть не сбила, стоящую на крыльце, маленькую девочку. Малышке было годика два. Она плакала, размазывая грязным кулачком по лицу слезы и сопельки. Платье ей было явно велико и перекашивалось на одну сторону, обнажая тоненькую бело-голубую шейку.  Редкие светлые волосы слегка волнились, прикрывая сзади плечики. На ногах были туфельки, тоже явно не ее размера и держались только благодаря перемычкам, застёгнутым на пуговку.
    - Боже мой! Откуда ты, солнышко? Чья ты? Где твоя мама?
Девочка судорожно всхлипнула, протянула к ней руку. В кулачке была зажата бумага.
 Вера взяла бумагу, развернула и не поверила своим глазам.
    «Августа 24 рождена 1898 году. Зовут Клавдия. Возьмите ради Христа. Век бога буду за вас молить. Знаю доброту вашу. Не погубите невинную сиротскую душу».
    Трясущимися руками Верочка  аккуратно свернула бумагу и заложила за край корсета на груди, в извечную женскую кладовую, дабы не потерять этот странный документ. Она осторожно подняла девочку и прижала к себе, ощутив ее теплую легкость. Сердце заныло нежностью. Еще раз, внимательно оглядываясь, Вера сказала:
- Ну, не плачь, моя хорошая. Пойдем домой.

*   *   *

- Ну а ты что  носом  хлюпаешь? – спросила бабушка.
- Жалко.
- Кого?
- И Андрюшку, и дедушку и девочку. Всех жалко.
- Добрая ты, моя родная. Но жизнь такая, что рождение и смерть это звенья одной цепи. Никто не живет вечно. Идет смена поколений. Одни уходят, оставив потомство, другие проживают свое время и опять покидают этот мир, дав жизнь своим последователям. Природа пустоты не терпит. Одни погибают, другие нарождаются.
- Ой, бабушка, ты прямо как наша училка - математичка. Ну, просто зануда. Ты лучше дальше рассказывай.
Бабушка с улыбкой шутливо шлепнула внучку по оголенному плечику.
- Фу, какая грубиянка! Ладно, слушай дальше.

* * *

    А в это время, на противоположной стороне улицы, укрывшись за выступом высокого забора, стояла молодая женщина и наблюдала за тем, что происходило на крыльце купеческого дома. Она часто-часто осеняла себя крестом и шептала:
- Слава богу, в хорошие руки дитя пристроила. Слава богу! Прости меня, доченька.
Это была мать Клавы – Ксения Филипповна Грицай.
 Ксения Филипповна была старше  Веры Андреевны на пять лет. Но судьба у нее совсем иная. Мамой Ксении была то ли турчанка, то ли гречанка, пленённая казаками в очередном военном походе. Девушка обладала изумительной красотой и поэтому оказалась добычей. Атаман сделал ее своей наложницей и привез в станицу. По-русски  она не говорила, понимала тоже очень плохо. Да и не старалась. Казачки над ней подшучивали, а зачастую и откровенно смеялись над тем, как неумело она пытается нести ведра с водой на коромысле. Атаман жалел ее, но иногда бил нещадно по пьяному угару, пытаясь научить казачьему жизненному укладу. Спустя год она родила девочку, которую назвали Ксенией и записали дочкой атамана Филиппа Карповича  Хорошко.
    Когда Ксении было уже четыре года, ее отец обвенчался со своей пленницей, предварительно заставив ее принять христианство. При крещении ей дали имя Мария. Дочь свою Мария не любила. Просто не обращала на нее никакого внимания. Девочка росла, как сорняк в огороде, никому не нужная и не ухоженная. Сама Мария тосковала, часто плакала. Казалось, что живет она только мечтой о возвращении на потерянную родину. Постепенно она высохла, потеряла былую красоту и умерла, не дожив до тридцати лет.
    Филип Карпович тужил недолго. Скоро он привел в дом молодую хозяйку. А Ксению поспешил сбыть с рук, выдав замуж за Петра Григорьевича Грицай, вдового казака с дальнего хутора, хотя ей исполнилось только тринадцать лет.  Мужа своего она боялась, но почти каждый год рожала ему по ребенку. Кого-то бог прибирал сразу после рождения, кто-то умирал позже от болезней. Но семеро детей разного пола были при ней, когда хозяин богатого хутора и их отец скончался от сердечного приступа.
    Ксения хозяйство вести не умела. Она была игрушкой для своего мужа. Все дела вел он сам, не посвящая молодую жену в финансовые проблемы. Более того, он стремился создать из своего дома некое подобие светского салона, для чего нанял для Ксении педагогов, обучая пению, танцам, игре на клавесине, светским манерам. Одежду  покупал дорогую, выписывая из модных торговых домов. Каждое воскресенье в их доме собирались гости. Ели, пили и посмеивались над чудачеством казака. А он сиял и любовался своей молодой женой, которая, несмотря на частые роды, не потеряла изящества и красоты, наоборот, с годами расцвела и притягивала к себе мужские взгляды.
Но сыновей Петр Семенович не баловал, а воспитывал как настоящих козаков. С трехлетнего возраста приучал к верховой езде и рукопашному бою.  Обучение было тяжелым и постоянным. В семь лет отец научил старшего Константина стрелять, а чуть позже и рубить шашкой. Сначала «ставил руку» то есть, чтобы клинок под определенным углом резал тонкую струйку воды. Потом учил «рубить лозу», сидя на коновязи, на бревне, и только потом - на боевом коне, по-боевому, по-строевому оседланном. Сыновей Петр Семенович держал в строгости и в труде. На детские игры времени оставалось мало, да и игры в основном походили на обучение. Отец определил Костю в боевую сотню и брал с собой на службу. Младшего Володю успел только научить боевому владению шашкой. Мальчишка с нетерпением ждал, когда же он сможет, как Костя встать рядом с отцом в казачий строй. Но случилось непредвиденное.  Одним ранним утром Петр Семенович вернувшись со своего лугового надела, где нанятые косцы уже метали в стога скошенное сено, он проверил его сухость, чтобы не запрело в зиму от излишней влаги, он почувствовал себя плохо. Привязал коня на коновязь и упал рядом.  Конь заржал, заметался. На его зов выбежали сыновья и Ксения, подбежали  к упавшему. Но уже было все кончено. Петр Семенович был мертв.
    После его скоропостижной смерти хозяйство быстро пришло в упадок. Привычный уклад требовал больших денег, а откуда их черпал муж, Ксения никогда не интересовалась, сама работать не умела и вскоре осталась в бедственном положении. Наемные скотники, хлебопашцы и прислуга разбежалась, прихватив с собой все то, что попадалось под руку.  Бывшие друзья мужа больше не появлялись, ни проявляя никакого интереса к горькому положению вдовы и ее детей.  Старший сын ушел на военную службу.
   В это время у Ксении Филипповны случился бурный роман с приезжим телеграфистом. Она влюбилась без памяти, вложив всю нерастраченность сердца в свою первую любовь. Для нее имя возлюбленного звучало, как музыка. Она вздрагивала от каждого шума на улице, выскакивала на крыльцо, в надежде увидеть идущего к ней милого. Ксения строила планы на совместную жизнь. Отдаваясь ночами своему любимому, она с жаром шептала о любви, о желании подарить ему счастье до конца своей жизни. Но молодой фарт совсем не собирался на ней жениться и взваливать на свои плечи груз большой семьи. Однажды среди бурных ласк и объяснений он сказал: 
    - Дорогая моя! Я бы был счастлив называть тебя своей женой, но пойми меня правильно, такое количество чужих детей мне будет не под силу воспитать и прокормить. Это может лишить меня возможности иметь своих.
    После этого разговора Ксения Филипповна, недолго думая, решила освободить себя от мешающих ее любви детских ртов и начала пристраивать детей.
    Костя ушел на военную службу и войсковым атаманом был зачислен в один из сформированных полков. Володю который был младше Константина на три года, мать отвезла в Черкасск и отдала в Народное училище, где детей казаков обучали грамоте, арифметике, немецкому, французскому языку, рисованию. Младших девочек отдала в услужение и няньки.  А самую младшую двухлетнюю Клаву отвезла в город и оставила на крыльце у Бондаренко, разузнав, что у них умер сын. В доме осталась только двенадцатилетняя Анна, которая была для матери и помощницей и прислугой одновременно.
    Расправившись, таким образом, с тяготившей ее обузой, она вздохнула с облегчением и стала ждать решительного шага от возлюбленного. Однако, узнав о содеянном, телеграфист, обругав Ксению кукушкой и отвратительной матерью, ушел, хлопнув дверью и  не попрощавшись. А вскоре женился в городе на дочери богатого купца.

*   *   *

    Дрова в камине прогорели. Голубоватое пламя иногда прорывалось сквозь пепел, но в основном, уже мерцали оставшиеся угольки. Бабушка прервала свой рассказ. В комнате было очень тихо и тепло. Говорить не хотелось. Образы давно ушедших людей еще витали в детском воображении.
 - Спокойной ночи, родная. На сегодня хватит рассказов.
 Бабушка тяжело встала со своего любимого кресла.
 - До завтра. Вечерком опять посидим у камина, и я расскажу, что было  дальше с этими людьми. Но только через несколько дней удалось вернуться к прерванному рассказу.

* * *

    Прижимая бережно малышку к своей груди, Верочка  шептала:
- Спасибо, спасибо тебе, господи, что услышал мои молитвы.
    Поздним вечером Клавочка, вымытая, сытно накормленная, сладко спала на большой кровати, обложенная подушками. А около кровати сидели супруги радостные и немного растерянные и решали, что же делать с этим неожиданным подарком судьбы. На завтра Михаил уже с утра пошел оформлять нужные бумаги для удочерения. И вскоре на свет появилась Клавдия Михайловна Бондаренко. Она была любима родителями и балована. Отказа ни в чем не имела. Время шло .Худенькая, длинноногая, очень живая и озорная девочка хороводила  среди сверстниц, с которыми месте ходила в гимназию. Учеба давалась ей легко. Особенно она любила историю, литературу. Много читала. Постепенно из остроносого гадкого утенка она превратилась в очень хорошенькую, даже красивую девушку. Тоненькая с высокой грудью с гордо поднятой головой в нарядном украинском костюме - такой она осталась на старой слегка пожелтевшей фотографии.
    Когда Клава училась в последнем классе гимназии, она вдруг обратила внимание, что за ней следит какая - то женщина.  Она, то провожает её до самого порога школы, то ждет после занятий. Близко не подходит, а тенью следует за ней, внимательно рассматривая. Девушка пожаловалась дома, что ее преследует какая - то особа. Отец решил завтра же выяснить, кто это и зачем она ходит за их дочерью, но не успел, так как на следующее утро директриса гимназии пригласила Клаву в кабинет. Здесь уже сидела эта незнакомка. Она явно нервничала, теребила платок, ерзала на стуле, то и дело роняла с колен перчатки и сумочку.
    - Клава Бондаренко, познакомься. Это Ксения Филипповна. Она твоя родная мама. А ты живешь у приемных родителей. Мама ждет тебя на каникулах у себя дома. Ксения Филипповна что же вы молчите?
Но Клава не стала дожидаться, что скажет эта женщина. Она выбежала из кабинета и побежала домой.
    - Домой! К Маме! К Папе! Врет, врет все эта противная директриса! 
Она влетела в дом и с порога, задыхаясь слезами, бросилась в объятия перепуганной Веры Андреевны.
 - Что случилось, дочка? Кто тебя обидел?
 - Мама, скажи мне честно, я ваша дочка или нет?
Разговор был очень трудный. После того, как Вера Андреевна рассказала историю подкидыша, она показала записку, с которой малышка стояла на крыльце, а Михаил Семенович устроил громкий скандал в кабинете директрисы. Вернувшись домой, он сел рядом с дочкой и сказал:
  - Поезжай, Клавочка, познакомишься со своими сестрами и братьями, поживи в своем родном доме. А мы  мамой будем ждать твоего решения. 
 Он обнял притихших женщин, целуя то одну, то другую склоненные головки.
Клава уехала. У Михаила все валилось из рук. Работа только на время отвлекала от тяжелых мыслей. У Верочки глаза опухли от слез. Однако через неделю Клава вернулась с хутора.
  - У меня только одна семья - это вы, мои дорогие мамочка и папа. И больше я ничего не хочу слышать! А семья Ксении Филипповны - просто случайные знакомые.
 Счастливые родители, сидя вечером у самовара, слушали Клавочкин рассказ о ее пребывании на хуторе и о его обитателях. Она восхищалась красотой окружающей природы, огорчалась, что не умеет плавать, как дети Ксении Филипповны, которые выросли на берегу Дона. Смеясь, поведала о своем знакомстве  коровой "Ласточкой", жеребенком "Огоньком" и собакой Алисой. По утрам с сестрой Нюсей она кормила кур, уток и гусей.
 - Все это интересно, конечно, но все время мысли были здесь дома, рядом с вами. Когда я сказала, что хочу уехать, Ксения Филипповна задерживать не стала. Подошла, обняла и сказала "Прости меня, девочка. Будь счастлива".
    Вера Андреевна все время вытирала платочком слезы, теперь уже от радости. Через несколько дней Михаил Семенович сделал дочери царски подарок.  Он оформил ей отдельный вид на жительство, то есть паспорт
.
* * *
    Шел 1915 год. Клаве минуло семнадцать лет. Вот уже три года, как отец стал совладельцем угольных шахт, а мама полностью взяла всю торговлю часами и ювелирными украшениями в свои руки и прекрасно справлялась. Но шла война. Казалось, что в воздухе висело напряжение. То там, то тут возникали бунты, погромы, забастовки. Михаил Семенович со своими компаньонами все время пропадал на шахтах. Домой заезжал редко усталый, взвинченный. Из одной поездки он вернулся совсем больной. Тяжелое воспаление легких скосило этого еще молодого человека за несколько дней. После похорон выяснилось, что завещания он не оставил. Компаньоны поделили его долю угледобычи между собой, не дав вдове ни рубля. Торговля в лавке падала с каждым месяцем. Грянула революция. Лавку экспроприировали. Дом тоже. Вера Андреевна сумела кое-что припрятать из золотых украшений, чтобы потом обменять на хлеб.
    Растерянных  и бездомных женщин, к счастью встретила Ксения Филипповна, приехавшая в город на базар. Она не поверила глазам, когда увидела, как неумело и боязливо стоят обе с настенными часами в руках и, молча, провожают глазами, спешивших мимо людей.
   - Вера Андреевна, вы ли это? Что случилось?
Нехотя с еле сдерживаемыми рыданиями, Верочка рассказала, что они теперь ютятся в кладовке в мастерской мадам Капустиной. Но и там видно долго не продержаться, потому что заказов нет. Галина Станиславовна сама делится с ними последним куском. Что будет дальше, трудно представить.
  - Ну, вот что, - немного подумав, сказала Ксения Филипповна. - Собирайтесь. Едем ко мне на хутор. И крыша над головой своя, и голодными не будете. Мне лишние руки не помешают. Одни мы с Нюсей остались. Сгинули на войне все мои мужчины, дочерей замуж повыдавала.
    Вера Андреевна и Клава с радостью приняли это предложение. Клава быстро подружилась с Нюсей, недавно овдовевшей, прожившей с мужем всего одну неделю.
    Ее Степа ушел с пешим батальоном на фронт и погиб. А Нюся вскоре поняла, что носит под сердцем его ребенка. Беременность протекла тяжело. От запаха скотного двора и конюшни ее выворачивало так, что бедная женщина сильно ослабела, ноги стали отекать и только старые мужнины сапоги она могла обуть.  Но родившаяся девочка, так трудно доставшаяся матери, оказалась на удивление здоровой, крепенькой и спокойной. После родов Нюся долго болела. Приехавшие женщины дали ей возможность отлежаться и прийти в себя. Вера Андреевна взяла на себя заботы о ребенке. А Клаве пришлось учиться хозяйствовать. Вскоре она уже сама доила корову, кормила скотину и лошадь и даже научилась носить ведра с водой на коромысле. Когда Нюся окрепла Ксения Филипповна запрягла свою старенькую лошадь Любаву в бричку и все женщины, принарядившись, поехали в станицу Кондиковскую крестить новорожденную. Имя ей дали Елизавета. Совместная жизнь и нелегкий  труд рядом с Ксенией Филипповной заставили Клаву пересмотреть свое отношения к ней. Уже повзрослевшим сердцем, она простила мать, чувствовала раскаяние женщины, которая сделала бездумные шаги в стремлении обрести счастье. Попытка не удалась. А потеря семьи оказалась тяжелым уроком. Но назвать мамой Ксению Филипповну Клава так и не смогла. После того как Ксения Филипповна убедилась в несостоятельности своей любви она было упала духом, но помощь вдове пришла неожиданно в лице Григория. Григорий был потомственным казаком. Все мужчины из его семьи  - и дед, и отец и двое его старших братьев служили царю - батюшке верой и правдой. Гриша с детства мечтал о казачьей службе. Он прекрасно, играючи владел шашкой, не раз побеждал в скачках. Жеребенка ему подарил отец на седьмой день рождения. И с тех пор Гриша не расставался со своим «Горячим». Они росли вместе. Нрава конь был веселого, озорного.  Гриша очень любил его. И конь отвечал тем же. На войну в 1914 он пошел вместе со своими станичниками. Рядом с ним в конном полку были братья и отец. В одном из наступательных боев рядом с Григорием разорвалась немецкая мина, убившая коня. «Горячий» упал, придавив собой хозяина. Гриша тоже был ранен осколками этой мины в ногу. И поэтому самостоятельно выбраться из-под коня не смог. Когда в госпитале врачи осмотрели рану, приговор был однозначный, спасти ногу уже нельзя. Ампутация к счастью ниже колена. В госпитале ему вручили деревянную чурку вместо ноги, сделанную местным умельцем и сказали: "Владей, учись ходить с ней и скажи спасибо, что жив".
   В этом же бою погибли оба его брата и отец. Возвращаться калекой в станицу  было муторно, да и не к кому. Мать померла еще перед войной. Жениться Григорий не успел по  молодости. Сердобольный дедок, привозивший воду в госпиталь, предложил подвезти его до ближайшего селения. Григорий поблагодарил и сошел с брички недалеко от хутора Ксении. Хозяйка красотой ему приглянулась.  А увидев, как бьется бедная женщина с разрушенным хозяйством,  вызвался наладить ее хозяйство за крышу над головой и небольшое содержание. Его умелые руки вскоре поправили дела на столько, что опять появились и лошади и наполнился мычанием и блеянием скотный двор, закудахтали несушки, в поле стояли стога, запасенного на зиму сена и, скирды соломы на скошенной ниве. А вскоре молодые сердца стали сбиваться с ритма вблизи друг от друга, тела тянулись к ласке, и  Ксения с Григорием стали жить вместе в любви и согласии. Девочек всех вернули в дом, кроме Клавы. Совместных детишек бог не дал. Однако годы революции, гражданской войны опять оставили хутор без мужских рук.
 Костю Ксения Филипповна больше никогда не увидела. Его сослуживец из соседней станицы привез ей шашку сына и георгиевский крест, которым он был награжден за храбрость. А Володя вернулся из Черкасска, но вскоре попрощался с матерью и ушел с проходившим мимо конным разъездом  белой гвардии. Где он и какова его судьба Ксения не знала.
     А Григорий запряг утром коня в возок и, поцеловав Ксению, поехал за сеном на дальний луг. Время близилось к полудню, а он не возвращается. Ксения заволновалась. К вечеру уже сердце забилось тревогой, и она пошла искать мужа. На самом берегу Дона стоял возок с сеном, коня не было, а Гриша лежал, глядя мертвыми глазами в небо. Из его тела торчали вилы. Видимо лихой люд убил его из-за коня. Поплакала Ксеня на груди своего любимого и похоронила его здесь же на берегу.
 
* * *

      Уже несколько ночей подряд Клаве снился один и тот же сон, будто бы она идет по мосту. Ветер. Дождь. Тротуар обледенел. Клава поскальзывается и никак не может ухватиться за перила моста, потому, что замерзшие руки она засунула в муфточку. И она понимает, что сейчас упадет. Но вдруг крепкая мужская рука подхватывает ее под локоть и не дает упасть на мокрую землю. Клава оборачивается и видит высоко поднятый воротник пальто, очки, блеснувшие из-под козырька  форменной фуражки. Клава все пытается рассмотреть лицо, но сон каждый раз обрывается именно на этом месте.
    Вот уже почти год, как Клава работает секретарем в заводоуправлении. НЭП помог немного вздохнуть. Появилась возможность зарабатывать. Грамотных людей с удовольствием брали на работу. Поэтому Клава и Нюся перебрались с хутора в город, где снимали угол в частном секторе, почти на самой окраине. Нюся работала телефонисткой и часто дежурила ночами, а в выходные ездила к дочери на хутор, поэтому они виделись редко. Нюся возвращалась утром, когда Клава уже убегала на работу. Но если выпадала возможность побыть им вместе, они ехали в городской парк, слушали там духовой оркестр, гуляли по аллеям, ели мороженное и делились событиями, происходившими с ними за это время.
    В один из осенних дней Клаве пришлось задержаться на работе и отпечатать материалы, которые срочно понадобились директору. Закончив работу, Клава вышла из заводоуправления. Погода была никудышная. С утра моросил мелкий холодный дождь, а к вечеру ударил мороз. Идти было сложно. Подошвы у ботиночек совсем, стерлись и ноги то и дело норовили разъехаться в разные стороны. Клава замерзла и спрятала руки в меховую муфточку, благо, догадалась взять ее с собой. На мосту ветер был такой, что пришлось согнуться в три погибели, чтобы преодолеть это открытое пространство. Вдруг Клава поскользнулась и, не успев опереться на  перила, начала падать. Крепкие мужские руки схватили ее и не дали упасть на землю. Клава обернулась. Высоко поднятый бобровый воротник закрывал нижнюю часть лица. Стекла очков поблескивали из-под козырька форменной фуражки.
   - Добрый вечер! Разрешите представиться. Иван Никифорович Засядько. Инженер. Разве можно гулять в такую погоду?
   - Спасибо большое. Вы меня буквально спасли. Я возвращаюсь с работы и очень спешу домой. Меня зовут Клавдия Михайловна Бондаренко.
Она не верила своим глазам. Ее сон ожил! 
 - Очень приятно. Позвольте вас проводить?
   Иван Никифорович отвернул воротник. Красивое мужское лицо светилось широкой улыбкой и добротой. Над верхней губой топорщились пышные небольшие усики.
 Это была судьба. Иван Никифорович – Ваня – Ванечка.… Самый нужный и любимый на земле человек! Через месяц они обвенчались и, забрав с хутора Веру Андреевну, уехали в Москву, где Иван Никифорович работал на крупном заводе главным инженером. В морозную и метельную ночь 1922 года Клава родила девочку, которую назвали Ольгой. Но это уже другая история.

* * *

   Бабушка замолчала. Тихо. За окном шумит дождь.
 - Я рассказала тебе не просто историю жизни каких-то незнакомых людей, это наши с тобой предки. Клавдия Михайловна – моя бабушка, а девочка Оля – это моя мама, и твоя прабабушка. Да, девочка моя, как ни прекрасно твоё настоящее, и сколько бы ни сулило тебе будущее – прошлое не отпускает. Оно как балласт на судне, помогает держаться ровно на жизненных волнах. А жизнь зачастую завязывает такие узлы, что разобраться в их хитросплетении невозможно. Человек бывает и врагом сам себе и кузнецом своего счастья. Великая мудрость веков в словах: " Не судите, и не судимы будите". Никогда не забывай эту истину, внученька. Ох, что-то я зафилософствовалась. Пора и честь знать. Опять мы с тобой засиделись. Ночь уже на дворе.
    Бабушка перевернула последнюю страницу и захлопнула альбом.