Однажды по дороге к пенатам. ч. 1. Нескучный мемуа

                Однажды по дороге к пенатам.

    1.
        Поезд из Москвы прибыл без опоздания, но я этому не радовался, ведь впереди было тягостное ожидание
     следующего. "Как же я опростоволосился, что не оделся потеплей в поезде", - подумал я, ощутив холод
     густого, августовского 1973 года, тумана. Поезд был скорым, поэтому отъехал и скрылся в тумане раньше,
     чем я вошел в здание вокзала.

      От станции пересадки Х-Михайловский, я решил ехать на "рабочем" поезде. Пусть он и останавливается у
   "каждого столба" для высадки рабочих пути, но мне - это не помеха. Наоборот, мне хотелось подольше
   полюбоваться на знакомые места, по которым давно тосковал.
       . . .
       Воспоминания нахлынули едва мы "докатили" до станции Свеса. Еще не забылось путешествие сюда,
   после окончания "восьмилетки".
   Тогда мы, три соседа Николая,  захотели стать токарями и попытались поступить в здешнее училище.
   Но судьба распорядилась по другому. Мы опоздали. Набор учащихся был уже завершен.
      Ну как же мы тогда измучились в ожидании утреннего пассажирского поезда, на скамьях этой станции и не
   стерпев мучений, "рванули" домой на первом же "товарняке".
      Поезд шел быстро, останавливаясь лишь на больших станциях, в ожидании проезда встречных составов.
   В такие тоскливые минуты, мы не уходили далеко от вагонов,  а "болтались" вблизи, выражая к ним полное
   равнодушие.
      . . .
       А вот и станция "Неониловка". За ней - последний перегон нашего путешествия. Подслушанные
   переговоры дежурного по станции с неведомым абонентом, нас не обрадовали, ведь до "Теткино",
   этот состав проследует безостановочно.
      Ждать несколько часов пассажирского поезда, нам не хотелось. Смелости каждому - не занимать. Решили -
   едем. На повороте пути, у "Горок" перед нужным нам "Шечково", где поезда всегда замедляют ход, мы
   спрыгнем.  Опыт "спрыгивания" - мы имели, но только при скорости бегущего человека, а вот в сорок - еще
   не приходилось. 
      И вот, как только "наш поезд", после сильного рывка паровоза, загрохотал перестуком сдернутых с места
   вагонов и начал движение, мы выскочили из своего "укрытия",  локомотива, стоявшего на соседнем пути.
   В последний вагон мы не "сунулись", знали - там сцепщик вагонов. Он может нас не пустить. Суетливо,
   поочереди, мы вскарабкались на приглянувшуюся пустующую площадку вагона в середине поезда и поехали.
       Конечно, организм мандражировал, но виду никто не подавал. Как мы и предполагали, на повороте,
   поезд замедлил ход, но не настолько, чтобы не было страшно. Кусты и столбы мелькали также, как и на
   полном ходу. Мы засуетились на площадке, то и дело высовываясь за габариты вагона. Суета - усилила
   сомнение, спрыгивать или ехать до "Теткино", но решение пришло неожиданно, само собой. Сработал
   "стадный инстинкт" - куда один баран, туда и все.

      Дальнейшее произошло как только справа впереди, показалась "голова" поезда и нас окутали клубы черного
   дыма из трубы паровоза. В дыму показалось, что скорость не такая уж и большая. Страх на недолго исчез.
    Кто оказался первым "бараном" - не вспомнить. Мы спрыгнули - один за другим.  Конечно, никто не смог
   удержаться на ногах.  После нескольких кувырков, каждый оказался распластанным на откосе
   песчано-травяной насыпи.
   Потряхивая головой и сплевывая, пропахший шпальной пропиткой песок, я успел заметить активную
   ругательную жестикуляцию сцепщика из последнего вагона, несомненно адресованную нам.
        Факт удачного приземления, не позволил даже возникнуть мысли о том, что могло бы произойти с нами,
   окажись на откосе, какое-нибудь препятствие.
 
   2.
      Я еще недалеко отъехал от станции отправления, поэтому названия станций, часто меняющиеся в окне, не
   вызывали во мне заметных эмоций. И только при приближении к заветной "малой Родине", какой-то
   неуправляемый источник чувств, стал теребить весь мой организм.
               
       Душевный трепет, с которым я подъезжал к родным местам - не передать никакими словами. Виды на леса,
  перелески, луга,  поля, излучины реки Сейм -  накатывали слезы. Я так плотно прильнул к окну, что даже ощущал
  трение ресниц о стекло, при редком помаргивании глаз.
      Чтобы не привлечь к себе внимание пассажиров, я прикрыл ладонью, готовые в любую секунду брызнуть
  слезами, глаза и быстро вышел в тамбур. Там, я дал волю чувствам. И они тут же стали "выплескиваться".
  Я никогда не замечал, что умею беззвучно плакать, при безостановочных выделениях из глаз и носа.
  Восстановилось спокойствие,  только после короткого упражнения, медленного вдоха- выдоха воздуха. Но для
  полного уравновешивания организма, все же, еще чего-то не хватало и я стал жадно вдыхать, временами даже
  глотать, целебный воздух.
       Он ощущался по особому, как-то, не каждодневно. Ведь в нем были перемешаны запахи лугов: сена и свежих трав,
  благоухания дикорастущих, пусть для кого-то сорных, растений вдоль железнодорожной насыпи.
  Просохшие от слез глаза, переключили мое внимание, на проплывающие мимо окна в тамбуре, обширные золотистые
  поля, спелого урожая зерновых.
      Но мой взгляд, почему-то заострился не на "склонивших голову" колосках,  а на обыкновенных сорняках в полях
  ржи - васильках.
   Ах, васильки! Обыкновенные сорняки, а как смотрятся!.
   Без них бы нива напоминала желтую пустыню, а они придают полям зерновых, колыхающихся от ветра, оттенок моря.
   А присутствие в душе песни, слышной только самому себе: "... воздух Родины, он особенный, не надышишься им..." -
   создавало непередаваемый словами "кайф".

                *  *  *
       А вот и полустанок "Шечково" -  конечная станцией моего путешествия.  Названа она по фамилии известного
  барина, по вотчинным землям которого, пролегли рельсы железнодорожного полотна.   
     Без признаков грусти, я ступил на "родную
   землю". Мне здесь все было знакомо, ведь еще недавно здесь стрелочником работал мой отец. Еще помнится, как я
   рвался к нему на пост, но только иногда удавалось бывать там. Было интересно следить за всеми работами,
   выполняемыми им.  Я наблюдал, как лихо он переводил "стрелку" и по телефону докладывал об этом дежурному по
   станции. Как потянув за длинные рычаги, соединенные тонкими тросиками с семафором, он менял положение его
   "железной руки". То она ложилась "поперек пути", запрещая проезд поезду, то вставала в наклонное приветственное
   положение, разрешая проезд. А еще у него были разноцветные флажки, керосиновые фонари с цветными стеклами и
   дудка с "крякающим" звуком.
      Еще мне было интересно смотреть на процесс обмена "железными петлями" между дежурным в красной фуражке и
   машинистом быстро проносящегося поезда. Как ни старался, я так и не смог уловить момент обмена. "Чирк" и "силок",
   оставленный дежурным на столбе, поезд увозил с собой, оставляя взамен свой.
      Мне казалось, что станция "Шечково" была известна всей стране и являлась, чуть ли не самой важной. Ведь из неё -
   можно доехать до любого пункта мира. Ведь не просто же, через неё проходят поезда в главные города нашей страны:
   из Сум - в Москву; из Мариуполя - в Ленинград; из Донецка и Харькова - в Оршу.

       Сюда я приезжал за хлебом. Его привозили поездом из "Ворожбы" и продавали только работникам железной дороги.
   Особенно популярным был "железнодорожный" хлеб из ржаной муки во времена, когда "магазинный" - пекли из
   чисто-кукурузной. Такой хлеб, едва остыв, превращался в "каменный".
      
      От сюда недалеко было до "Горок", деревни на холме,  вожделенной мечты моего детства. "Ведь там когда-то
   жил Ленин". Это я так думал, когда впервые услышал по радио передачу о Ленине в Горках, не предполагая, что такое
   название может иметь деревня в Подмосковье.

      Еще, от "Шечково" было недалеко до Новой Слободы, всего лишь, за лесом и холмами. На их "млин", мы ездили обозом,
   из нескольких колхозных упряжек. Грузом было различное зерно. Везли мешки с пшеницей, рожью, просом и гречкой.
   Каждому хотелось побыстрей отведать хлеба из муки нового урожая.  Мне же хотелось не хлеба, а блинов из гречневой
   муки.
       Ехал я на возу со своим стареньким дедом Василием. Он то и дело приструнивал меня, чтобы я не ёрзал на мешках.
   Но как тут усидеть на месте, когда вокруг столько страхов. Когда ехали через лес, называемый "волковня", мне
   казалось, что за каждым кустом сидит волк, готовый схватить меня, едва я повернусь к нему спиной.
       Смотреть на Марьяновский пенькозавод тоже было интересно. Там за забором, что-то пыхтело и грохотало. Над ним
   висело облако из костричной пыли и пахло чем-то горьким.

       А когда подъезжали к Слободе, так вообще не передать впечатление от сосредоточения там ветряных мельниц.
  Они все крутились в одну сторону и скрипели. Вся дорожная грязь была покрыта "полОвой" и мучной пылью. Хозяева
  груза, развезли зерно на помол по разным мельницам и потом целый день отдыхали, ожидая получения муки.
  Вернулись мы поздно вечером, с мешками разносортной муки.

  3.
      С такими воспоминаниями о детстве, я вошел в лес.
      Птицы ничем не выдавали своего присутствия, вероятно дремали где-то в тени листвы. Ветки густых кустов
  фундука, привлекли моё внимание, коричневатым оттенком своих спелых орехов. Мне захотелось пробраться к
  ним и нарвать их, как в детстве, целый "запазушный" мешок под рубашкой. Но опасность, наступить "плетёнками"
  на какого-нибудь пресмыкающегося, остановила меня.
  И тут я понял, что впервые сожалею об отсутствии сапог.
      Лес кончился раньше, чем мне казалось. То ли ноги подросли, то ли ходить стал быстрее, но в детстве эта дорога
  была значительно длиннее.
      Когда я вышел на опушку леса, называемую "Кочек", предо мной раскинулись обширные колосящиеся поля.
  Но они были не так привлекательны, как при обозрении их с поезда. Теперь васильки просто радовали своим
  цветом, не вызывая никаких ассоциаций и тем более - восторга.
     Однако, мне была видна лишь часть посевов, находящаяся спереди и справа от моего направления, с левой
  стороны - опушка леса плавно уходила под уклон и через полтысячи шагов, переходила в заболоченный луг,
  утыканный кочками с осокой.
      Я не считал шаги, просто шёл в раздумье о дальнейшем пути следования. Ведь впереди, за несколькими
  развесистыми вербами и грушей, была развилка на две дороги, ведущие в разные концы деревни.

      При подходе к деревьям, я услышал:
      - Эй, "Стиляга"! Иди-ка сюда!
 
     Окрик был басового тембра, но не агрессивного характера и явно предназначался мне.   Видимо мой вид:
  черные очки, джинсы и рубашка на выпуск, завязанная узлом на пупе, у них ассоциировался со словом,
  употребленным в обращении.
     Я еще не успел растерять энергии, запасённой на службе, поэтому никого не боялся, тем более
  на своей "малой Родине". Поэтому, смело подойдя к дереву, под которым, на подстилке из свежего сена, 
  полулежали двое мужчин, а между ними была расстелена газета с "горкой" закусок, я произнес:

       - "Здрасьте". Приятного  аппетита.
       - Привет. Ты что тут бродишь? А может ты с поезда? Или с тобою никого нет? - спросил "усатый", на местном
         диалекте.
       - Да, вроде бы, никого. Да мне и одному не очень скучно.
       - А ты "до кого"? - спросил второй, безусый.
       - Домой! Из армии возвращаюсь.
       - Так "дембеля" же, уже давно вернулись. Ты где-тА загулял, или как?
       - Так я же два года офицером служил. У нас свои сроки.
       - А чё ж без погон? Стесняешься их или с "награбленным барахлом" в контейнеры "запихнул"? - хохотнул
         "усатый". - Не в Германии ли служил?
       - Да - нет. На Севере. В погранвойсках.
       - Во-о. Я угадал. Отбирал "барахло" у контрабандистов! - продолжал он глумиться.
       - Так чей же ты? Вроде бы не знакомый.
       - "Дужакив". Знаете? - перейдя на диалект, ответил я.
       - Да мы не "тутошные". По прозвищам тут мало кого знаем.
         По фамилиям, еще куда не шло, можем с ориентироваться.

      Я назвал свою фамилию и рассказал, кто мои отец и брат. Оказалось, что брата они знают, а сами - еще не
  забыли о своей службе в армии. 

        - Так Сашко же, вроде бы, сам недавно из армии пришел. В зелёной фуражке до нас на "табор" приходил, -
           недоверчиво взглянув на меня, спросил усатый.
        - Верно. Он год назад вернулся. Нас свела судьба в армии, точнее в погранвойсках. Представляешь, за тысячу
          километров, в Эстонии, мы оказались в одной части. Я был офицером в роте связи, а он рядовым - на заставе.
          Конечно, виделись не часто, но приходилось.  А через год, меня перевели на Север.
 
        - Во как! Редко бывают такие встречи. Не верю я в такое, но тут не брехня. Братиш то, где-то недалеко пашет.
          Спросим.  Давай-ка выпьем за встречу, - активировался безусый.
        - С радостью бы, но у меня с собой ничего нет, - попытался я "отвильнуть" от выпивки.
        - У него ж все в контейнере, - снова съязвил "усатый".
        - Ладно, мы угощаем. За мешок жита, видишь сколько "хаванья" нам принесено.             
          Сергий, посмотри в сумку,  в ней осталось "что-нибудь"?

       "Усатый" распахнул чёрную кирзовую хозяйственную сумку и "выхватил" их неё "бомбу", заткнутую
   пробкой, сделанной из газеты.

         - А вот стаканов нет. Хоть расстреляй. Придется из "горлА".
         - Вижу цивилизация все еще обходит вас стороной, - усмехнулся я и полез в свою сумку за сувенирными
           складными стаканами, купленными в Москве. 
         - Дарю! - произнес я, вручая им по стаканчику.
         - Вот это "деловой" подарок, - радостно воскликнул "усатый". - А то дарят всякие безделушки, которые не
           знаешь, куда пристроить.

         Подаркам сразу же нашлось применение.

          - Не протечёт? - с сомнением в надежности кольцевых соединений, спросил "усатый". И поигрывая, как
            на гармони, несколько раз собрал-разобрал свой стакан. 
          - Не бойся. Держи за верхнее кольцо и он не соберётся, - дал я "дельный" совет.

       Но он не пригодился. Стакан легко удерживался пятернёй пальцев на ладони. Сменив положение тела
    на "сидячее", "усатый" налил другу, себе и изготовился налить мне, но - было "не во что".  Я ведь не собирался
   с ними пить, поэтому не достал себе стакан. Однако, уловив знакомый сивушный запах самогона, мне, вдруг,
   стало понятно, чего иногда требовал мой организм.
       Мне тут же захотелось осязать вкус той нехитрой пищи, которую я когда-то употреблял на рыбалке, где-то
   недалеко отсюда.
      Это был вкус того самого стакана самогона, закушенного бутербродом, состоявшего из толстой пластины
   белого, мягкого, солёного свиного сала, на ломтике черного хлеба и "загрызенного" толстым стеблем
   зелёного лука.
       Не противясь проснувшемуся желанию, как бы спохватившись, я быстро извлек еще один "сувенир" и
   подставил под горлышко его бутылки.
      Ощутив тяжесть ста пятидесяти грамм в своей руке, я произнес:

       - Ну, за знакомство, что ли! Я - Николай.
       - Он, тоже Николай. Я - Сергей, - произнес "усатый".

       Чекание стаканами, зажатыми в кистях рук, не издало никакого звука и мы молча стали цедить сквозь
   зубы их содержимое.
        По мере опорожнения стакана, я все больше убеждался, что ошибся в своем "физиологическом запросе".
   Организм противился поглощению пахнущего сивухой напитка. Спазмируя  глотательный рефлекс, он не
   пускал в желудок, обжигающее слизистую гортани, неочищенное "пойло". И все же мне удалось пересилить 
   себя и выпить стакан "до дна".

       - Что, плохо идЕт? - спросил тезка, наблюдавший, за моими мучениями.
       - Да. Что-то неважно. Отвык организм. Как в любом деле, тут тоже требуется тренировка, - отшутился я.
       - Ну тогда закусывай.

       Сделанный бутерброд, тоже оказался "не в удовольствие". Казалось бы: обстановка приближенная к той
   давней, такие же хлеб с салом и зеленый лук, а вкус не тот.
       Не выдавая своих мыслей, я доел закуску и замышляя об уходе, сказал:

       - Ну и пойло. Из чего же его "выгнали"?
       - Не из жита же, - хихикнул Сергей.

       Его слова вызвали у меня ухмылку и мне пришлось объясниться.

       - Ну ты изъясняешься прямо-таки "по-хрущёвски". Как в анекдоте про нашего "любимого" земляка.
       - В каком анекдоте? Может - не слышали?

       - Да, когда он приехал на свою родину, в Калиновку, то пошел проведать своих родственников.
         Они были заранее предупреждены о визите и, естественно, каждый приготовил ему угощение.
         Когда земляк вошел в хату к своему глуховатому дяде, тот налил стакан "первака" и на блюдечке
         преподнёс Хрущеву. Тот нюхнул стакан, скривился и, удивившись, спросил:
          "Дед, разве у вас самогоноварение ещё не изжито?
         А дядя не понял, о чём это он и ответил:
          "Ну ты скажешь, Никитка. Кто же сейчас гонит из жита?  Из буряка мы теперечя. Из буряка".

        Усатый Сергей схватился за живот и со смехом, стал кататься по сену.
         
     4.
       - Ну что, по второй? - отсмеявшись, предложил он.
       - Нет. Я не буду! - запротестовал я. - Мне же нужно идти домой.
       - Я буду! - послышался юношеский голос, из-за дерева.
       - Вот ему, я "завещаю" свою дозу. Как тебя звать?
       - Не как! - "хмуро", ответил рослый парень.
       - О! Какое редкое имя, - начал я балагурить. - В нашей деревне жил дед, так его тоже звали Некак.
         Говорили, будто бы в детстве, поп спросил его: "Тебя звать как?"  А он ответил: "Не как".
         Так в документ и записали.

       - ОбойдЕшься, - сказал Некаку Николай. - Молод еще.
      
       - Судя по разговору, вы как-будто не из одной деревни, - осторожно, спросил я.
       - Конечно, не из одной. Я из "Поповки", они - из Бунякино, - ответил Сергей. - Случайно тут встретились.
         Когда-то в Крупце учились на механизатора. В одной группе были, между прочем.
         Я тут исполнял специальное приказание, самого председателя колхоза.
         Представляешь, меня, тракториста-машиниста широкого профиля, посадили на "древнюю" косилку,
         с двигателем в две лошадиные силы.
         Как тебе? С пятидесяти четырех железных - на две, в собственных гнедых шкурах.
       - Допьешься и эти две отберет, - хихикнув, сказал Николай.

       - Да тогда мне просто не повезло. Кто же мог подумать, что он на своей "линейке" притащится на дальнее
         поле, где я пахал. Не скрываю, я был "под мухой", размером с "овода", но не больше обычного. Представляешь?
         А тут председатель, со "своей модой", не подходить близко к трактору. Станет метрах в десяти и зовет
         водителя к себе. Если тот слезет с трактора или грузовика и не упадет, махнет ему рукой, мол лезь обратно.
         Залез - работай дальше, упал - иди пешком домой.
         Ну а мне, я ж говорю, не повезло. Чувствую, что голова кружится, мотаю ею, мол не слезу. А он свое - манит
         пальцем. В общем, упал я у самой гусеницы и не поднялся. А он, собака, подошел, заглушил мотор, забрал
         "шморгалку" от "пускача" и уехал.

       Не зная, как реагировать на его эмоциональный рассказ, я задал отвлекающий вопрос:      
       - А где же сейчас твоя техника?
       - Где, где? Косит! Поглянь, далеко еще он?

         Я оглянулся и сквозь кусты увидел удаляющуюся пароконку. Две лошади, управляемые человеком,
      тащили за собой агрегат, взмахивающий большими граблями, чем-то напоминающий порхание бабочки. 
         Еще в дошкольном возрасте, я видел работу таких жнеек и думал, что их эра уже прошла. Однако вот -
      еще работают.

        - Уехал уже твой "комбайн", - ухмыльнулся я. - А кто там за рулем? Еще один лишенный прав?
        - Да - нет. Помощник мой, типа - вот его, - кивнул головой Сергей, указывая на Некака.
   
        - А я подумал, чего это за "драндулетчик" машет мне, механизатору, - поспешил отвести нас от
          щекотливой темы, Николай.      
        - Слез с трактора. Сошлись. Уж как удивились, когда узнали друг друга. И вот, теперь отмечаем
          нашу встречу.

       - Интересно. И давно сидите? - спросил я.
       - Да видишь, "малой" успел уже выспаться. Все равно стоять бы. Ремень "полетел".  А когда его привезут,
         так кто ж его знает? Еще даже "переказать" - не через кого.
   
       - А не про вас ли рассказывали, как смешно вы изъяснялись на занятиях, - меняя тему, задал я вопрос.
       - Это ты о чем?
       - Да, про занятия по коробке передач от трактора.
         В Крупце же учились на трактористов жители всей округи. А ведь, чуть ли не в каждой деревне, свой говор.
         У одних - русско-украинский , у  других - русско-белорусский, третьи изъясняются - по старо-русски.
         Так вот, на вопрос: "Как крутятся шестеренки при включении третьей скорости?", "Поповец" ответил:
          "Ця - сюды, та - туды, а оты - на мисьти". Рыльский парень показал пальцем: "Эта - сюда, вон та - туда,
          остальные -  на месте".  Ну, а "Бунякинец" "выдал" так: "Ента - суды, тента - туды,  а теи на  месте".
              У городского инспектора образования, присутствовавшего на занятиях, от вашего суржика, чуть "уши в
          трубочку не свернулись", - закончил я улыбаясь.
 
            Мои собеседники снова захохотали, а молодой - хохоча, даже покатился по траве.
         Отхохотавшись,  Некак заявил:
         - Так мы же гаварим не совсем так, как ты рассказал. Наш язык - почти "гарюнскай", но не "гарюнскай".
            Их бы ты послушал, так совсем бы запутался. Непонятно даже, что они имеют ввиду.   
         - А о ком это вы? Я про них ничёго не слышал, - заинтересовался Сергей.
         - Да они живут чуть дальше нас, поближе к Путивлю. В прошлом году, в школе, нам какой-то музейщик
           про них рассказывал. Откуда они у нас появились и чего так зовутся, никто не знает. Кажут,
           что они жили в лесах и погорели. Перебрались на горки и горюют теперь о прошлой жизни. У их ведь
           нет ни одной весёлой песни. Все - протяжные, горестные.
           Их послушаешь - сам волком завоешь.

         - Да не от того, что ты сказал, они горевали, - стал вносить я поправку. - Еще с 16 века,  ваши и наши
           прадеды, проживали в одной нашей "соловьиной" области.  Вели одинаковый образ жизни.
           Первоначально все были довольны житьем, но со временем образовались сословия богатых и бедных.
           Крестьяне, которые не смогли справиться с обработкой земли, продавали её за бесценок, а сами
           становились батраками. А когда совсем нищими становились - горевали о былом. Их и прозвали за это
           "горюнами". 

         - Да. Примерно это, нам и объясняли. Говорили еще о том, что до смерти Ленина мы были кацапами,
           а после - стали хохлами.   А родичами как были, так и остались. Приглядись, сколько ваших женихов к
           нашим девкам бегают? Скоро, видать, поженятся, - разговорился Некак.

         - А ты малой - грамотей. Чего ж в механизаторы пошел? Ехал бы в Москву или Киёв. Глядишь,
           учёным-историком бы стал. А с нами сопьешься и пропадешь. Не наливай ему! - резюмировал мой тезка.
 
     5.
           Я чувствовал, что мои собеседники уже под "градусом", но "под каким" - ещё не осознавал. У меня самого
     уже "шаяло" в мозгу от выпитого и поэтому, от предложения Серёги "промочить горло", в этот раз -
     не отказался.

          Закусывая, у меня с хлеба свалился кусочек сала.
         - У-у, скользкая гадина! Хоть рельсы смазывай! - выругался я.
         - Какие рельсы? У тебя что, уже "тавой", - покрутив пальцем у виска, сказал Николай.
         - Да это в детстве мы так шутили после одного случая.
         - Какого? Расскажи. У тебя это здорово получается.

         - Это было ещё в дошкольном возрасте, - начал я рассказ.
          - Ранней весной, нас, детвору, старики брали с собой на выпас коров. Трава еще только появлялась, 
            поэтому коровы шастали везде в поисках пропитания. Даже ветки кустов умудрялись обгладывать.
           А мы, как заводные, бегали за ними, сгоняя в стадо.
               Пасли их по опушкам этого и других участков леса, а также по отчуждениям у чугунки(железнодорожного пути).
               Однажды, когда выпас коров был вблизи железной дороги, один наш дядька-юморист, решил пошутить
           над нами.

          - Что вы бестолку беситесь в шлемах и с "автоматами" на груди. Лучше бы "в партизан" сыграли.
          - Конечно,  - загомонили мы. - А как?
          - Ну, например, поезд бы остановили. Все ведь видели в кино, как это делали партизаны.
          - Видели, видели, - наперебой заорали все.
          - Ура! Мы поезд взрывать будем! Но у нас же бомб нет, - засомневался я.

          - Нет, нет. Взрывать - ничего не будем. Мы только остановим его.
          - А как? - умерив пыл, удивились мы.
          - Все же видели на станции, как поезд трогается. У него же колеса пробуксовывают по рельсам и
            машинист, по специальным трубкам, посыпает их песком. А если мы смажем рельсы салом, то колеса
            паровоза забуксуют так,  что он остановится.
          - Согласны?
          - Конечно, согласны, - завопили мы, не чувствуя подвоха.
          - Тогда тайно возьмите из дома по "хорошему" шматку сала и принесите сюда.
          - Только никому не проболтайтесь об этом, иначе, нас арестует милиция, - закончил "слет партизан", дядя.

      Мы тут же поклялись в сохранении тайны, пожевав по горсти земли.

             Заинтригованные, мы не могли думать ни о чём, кроме как о "диверсии".
             Засыпая, каждый мнил себя партизаном, воздвигающим красный флаг на трубу захваченного паровоза.
          
                Назавтра, каждый из пацанов явился на пастбище с салом за пазухой, завернутым в несколько слоев газеты.
            Кое-кто из нас все же не сохранил тайну и открылся ближайшему другу, так что количество "юных партизан"
            возросло, чуть ли не в два раза.
            "Диверсию" - наметили на обеденное время, когда взрослые и коровы лягут отдыхать.
                Перекусив с дедами и дождавшись их храпа, мы, "вооруженные до зубов", собрались в кустах.

                - Значит так, - инструктировал нас дядька. - Поезд проедет через час. Вы должны быстро выскочить
              на пути и измазать рельсы, своими кусками сала. Только посильней сало втирайте, чтобы  скользче
              они стали. Как закончите - сразу обратно в кусты. Иначе, если путевой обходчик заметит вас, мы пропали.
              Командиром - назначаю Ивана.
              А теперь, вперед!

        Мы рассредоточились вдоль насыпи и по сигналу командира, разом бросились на рельсы.
        Сало каждый доставал, скрываясь от взгляда соседа, чтобы тот не заметил скромной величины кусочка,
    стащенного из стола.
        Положив кусочки на рельс и накрыв их ладонью, для разогрева, мы стали "елозить" ими по рельсу. Измазав
    кусочки до шкурки, отряд "шмыгнул" обратно в кусты, оставив на рельсах "след", в виде обрывков просаленных газет.
        Поджидая поезд "в засаде", мы негромко делились впечатлениями о вылазке. Каждый хвастался, что
    намазал на рельс слой сала, не тоньше толщины подошвы сапога и на "его" месте, колеса уж точно забуксуют.
 
        Долгожданный гудок паровоза, неимоверно как обрадовал нас, а когда поезд выехал из леса, сердце каждого,
    было готово выскочить из груди. Особенно оно затрепетало, когда паровоз приблизился к "нашему" участку.
        Мы подняли головы и не моргая выпученными глазами, ждали момента пробуксовки колес. Казалось, что
    вот сейчас: колёса завизжат, из-под них посыпятся искры, как из-под "точила" и поезд забуксует на месте.
    Под впечатлением мыслей, я даже закрыл глаза, а когда открыл их, то увидел, что ничего не происходит.
    Поезд, даже не ощутив скользкого участка, промчался на всех парах.

         Конечно, в неудаче дядя обвинил нас, сказав, что мало сала принесли. А мы перестали верить ему.

        Потом, уже будучи школьниками, ему удалось еще раз провести нас. Он был заядлым картёжником, но
    поиграть на  деньги с взрослыми, ему удавалось не часто. Тогда дядя вливался в нашу "детскую лигу".
    Мы играли с ним  по дореформенной копеечке.
       Не помню, во что мы играли тогда, в "секу" или "очко", но его обыграли. Дяде было "западло" расплатиться
    с пацанами деньгами и он предложил нам:
       - Какая вам разница, чем я с вами рассчитаюсь, деньгами или бутылками. Сдадите их в магазин и   
    получите деньги. Могу даже пару бутылок дать сверху. Только приходите с мешком, чтобы жена не увидела.

       Вскоре мы подошли к его дому с мешком и постучали. На лай собаки - дядя вышел на улицу. Увидев нас, он
    жестом указал нам на вишнёвый куст, за которой мы должны подождать его и ушел обратно, "прихватив"
    наш мешок.
    Ждали мы его недолго. Он вернулся с мешком за плечами. Каждый его шаг, сопровождался бутылочным
    позвякиванием.
       - Потихоньку, несите к реке, - сказал дядя, передавая нам мешок. - Они немножко запылились в сарае,
    поэтому, сначала вы их ополосните в реке, а потом сдадите в магазин.
        Мы так и сделали. Только на реке мы поняли, что дядя нас "надул". Все бутылки были целыми, только
    они были из-под олифы, а значит, их ничем не отмыть.
        Со злости, мы тут же перебили их.
        Через некоторое время, мы встретили того дядю и назвали его "обдурилом", а он, как ни в чем не бывало,
         ответил:
       - Да я же в темноте не заметил, что не те бутылки вам отдал. Приносите обратно, я поменяю их на другие.
       - Как же мы их принесём? Мы же их разбили!
       - Ну ребята, вы сами виноваты. Если менять не на что, то и говорить не о чем.

        Мужики снова "залились" смехом,  наподобие лошадиного ржания.

   6.   
       - Ну ты "спец трепаться"!  А в какую школу ходил? Не к нам ли, в "Поповку"? - поинтересовался Сергей.
       - Да я прошёл все здешние школы. Начальную - заканчивал здесь, восьмилетку - в Попово-Лежачах, а вот
         в десятилетку - пришлось "тёпать" аж в Тёткино.
       - А ты, наверное, был прилежным учеником, если добрался до "начальников" в молодом возрасте, -
         продолжил он интересоваться.
       - Ну ты "сказанул". Я был самым отъявленным хулиганом в школе и на улице.
       - Погодь. Не заводись. Как бы язык не околел от брехни. Давай "примем" грамм по сто "сыроватки правды" и
         твой язык будет скользким как линек.

       На этот раз пришлось "уважить" коллектив. Я не отказался от угощения и "хватанул" "раскладушку" самогона.
       "Вторая" - оказалась более приятной. К закуске, моя рука не притронулась, она стала выискивать в примятой
       траве "полежалые" круглые груши. Закуска этими прохладными фруктами, пришлась "по душе" и я,
       с удовольствием сьев несколько штук, присел на охапку сена.
 
       - А табачком или папиросами, ты небогат?
       - Я же не курю, но если бы знал, что с вами встречусь, обязательно бы прихватил.
       - Так говоришь, хулиганом был, а не похоже, - начал "заводить" меня Николай, закручивая самокрутку.
       - Да как помню себя - только хулиганил, дразнился да дрался.

            Помнится случай из детства, когда я еще в школу не ходил. "Васелины", изба которых находилась через
         пару дворов от нашей, построили новую.
                Новую хату "мазали", силами их многочисленных родственников и, конечно, соседей.
         Ну а к вечеру, по окончании работы, как водится, прямо на улице, перед домом, накрыли столы.
         Застолье сопровождалось песнями и танцами под гармошку.
         Мы же, соседская пацанва, там везде "шныряли" и кто-то, добавив в стакан с шипучим ситро самогона,
         предложил мне. Разгоряченный беготней, я даже не почувствовал градусы когда пил.
         Меня тут же "развезло" и я стал "вытворять" такое, чего вряд ли шутник ожидал. "Покрыв" всех
         собравшихся матом и пообещав поджечь все сараи, я исчез. Естественно, несколько человек бросились
         меня искать, чтобы я не осуществил задуманное, но - безрезультатно. Вся улица встала на защиту своих
         сараев, выставив пожарные посты с ведрами воды. "Тревогу" сняли только тогда, когда я появился в полном
         недоумении о происходящем.
         Оказалось, что меня искали везде: и под берегом в лозе, и в садах, и в огородах и никто не заглянул в лопухи,
         где я спал, под большими листьями.

         Этот эпизод снова развеселил механизаторов и они стали захлёбисто хохотать.

       - А похмелиться не попросил? - съехидничал тезка.
       - Да его, наверное, ремнем похмелили, раз до сих пор помнит, - предположил Сергей.
       - Так за што ж яго то? Надо было "отходить" таго, кто споил мальца.
       - Да ладно вам. Дело прошлое. Все давно забыли об этом, - махнув рукой, подытожил я.
       - Все забыли, а ты помнишь. Значит хорошо тогда тебе дома "всыпали", - хохотнув, завершил тему Сергей.

       А еще что помнишь о своем детстве?

        - Так у меня ничего не забылось. Почти все помню, - похвастался я. - Не скажу, что я был хулиганистее
           других, но и от других не отставал. У моих сверстников ведь были старшие братья и сестры,  они и
           наставляли своих младших на праведный путь, а в нашей семье - только я и младший брат. Так что
           приходилось перенимать знания от тех, с кем водился. Больше меня тянуло к "Васелиным" и "Семеновым",
           другие одногодки отстояли чуть подальше. Мы родились на одной неделе, перед праздником Николая,
           поэтому и назвали нас одинаково.

              Когда отец и мать были на работе, мы с братом были предоставлены самим себе. И как тут было не
           напроказничать. Мало того, что несколько раз за день мы дрались с ним, так еще и над котом издевались.
           Привязывали ему к передним лапам гусиные крылья, затаскивали его по "драбыне" на крышу дома и
           сбрасывали вниз. В полете кот терял крылья и безболезненно приземлялся на четыре лапы.
           Он, бедный, не знал куда от нас деваться. Прятался как мог в зарослях кустарников и лопухов. Но мой
           способ, обнаружения "чего угодно", действовал безукоризненно.
           Искал я с помощью "волшебного" ящичка с использованными флакончиками из-под "пенициллина".
           Они-то и помогали  мне в поисках потерянных вещей. Я разбрасывал те пузыречки в месте утери
           чего-нибудь, а затем собирал их. За одно находилась и потерянная вещь. Иногда и взрослые прибегали
           к моим услугам. Среди найденных предметов были деньги, ключи, гвозди и даже иголки, а кота
           обнаружить таким способом, было проще простого.
               -  А что такое "драбына"? Что за штуковина? Что-то я не слыхал такого, - как бы между прочим,
                подзадорил мой тезка.

              - Так это же название лестницы по "старо-курски". Все местные знают шутливую поговорку, мол,
                баба лезла по лестнице, а упала с драбины.
                По-старому у нас называют и качели. Если у вас это "гуталки", то у нас, некоторые по "древне-русски",
                называют - арели.

              Дразнящие прозвища, благодаря моим стараниям, имел чуть-ли не каждый житель деревни. Иногда,
           присвоенные мной клички, "перелипали" на меня.
           Так пасечников, возвращающихся с пасеки, я дразнил "медики", но потом эта кличка "прилипла" ко мне.
           Брата я дразнил - "жлукто". Ещё меня обзывали кличкой деда - "дужачок", видимо, когда-то в молодости,
           он был победителем в борьбе. Иначе, как бы он смог всю жизнь проработать на железной дороге.

              В школе я не был примером для других, так как постоянно что-то "вытворял". Помню случай, когда
           учитель Колыхалин  за ухо выводил меня из класса. Я же, в отместку ему,  запер классную дверь,
           вставив между ручками какую-то палку. Из-за этого ученики не могли выйти на перемену, а я с улицы
           гримасничал им.  Тогда учитель, попробовав открыть дверь руками и поняв, что и ему она не поддается,
           ударом ноги распахнул её. Конечно же, без щепок его действие не обошлось. Увидев их, учитель
           бросился ловить меня, чтобы показать, к чему привело мое хулиганство. Но я убежал и спрятался под
           берегом озера Тыха. Там-то найти меня он уж не смог и вернулся в школу. Естественно, хулиганскими
           способностями обладал не я один. Одноклассники не могли спокойно дожидаться учителя. Им тоже
           хотелось напроказничать и они перевели стрелки часов-ходиков, единственных в школе и висевших у
           самого потолка, на два часа  вперед. Вернувшись, раздосадованный учитель не увидел их подвоха и
           взглянув на часы, отпустил всех по домам.
         
            Учитель не вызывал родителей в школу, а по вечерам сам ходил по домам и разговаривал
            с родителями учеников, отличавшихся неуравновешенным поведением.
            Как только учитель уходил, тут же начинались воспитательные мероприятия не отличающиеся
            разнообразием. Отец - порол ремнем по заднице до первого громкого воя, мать - стегала лозинками
            или крапивой, до достижения такого же  результата. После получения моего заверения, в том что больше
            не буду так  делать, меня отпускали и я принимался усердно помогать родителям по-хозяйству.

         - Ха-ха-ха, - засмеялся Сергей. - А в школе за партой, как же ты сидел? Наверное, стоял все уроки.
         - Так у меня же в табеле за четверть, по-поведению не все время стояли "трояки", иногда были и другие
           оценки.
         - "Колы" да двойки, что ли? - за зубоскалил тезка.
         - Нет. Хорошие. Четверки.

     7.
           Как-то, само-собой, во мне проснулась тяга к чтению. Читал все подряд. И сказки, и про путешествия.
           В газетах выискивал, что-нибудь интересное, потом рассказывал другим.
           Электричества тогда у нас еще не было, так я ночью тайно зажигал на печи самодельную свечку из
           воска и при её освещении читал книжки.
           Так мною познавался внешний мир. Из книг я узнал, что такое радио и живут ли в нём малюсенькие
           человечки, которые говорят, поют и играют музыку. Такое объяснение давал мне отец, после моего
           "приставания" о разъяснении, когда он купил  радиоприемник "Родина", питающийся от трех тяжелых
           сухих батарей. Но они быстро разряжались, поэтому надолго включать радио, отец не разрешал.
           "Чудом" для всех пацанов, была большая керосиновая лампа в доме учителя, которая вырабатывала
           электричество. Его приемник работал от той лампы. Я просил отца, купить такую же, но он сказал,
           что она стоит очень дорого.

           А когда провели в каждую хату радио, то для меня проблемы освещения - не стало. Во все свои укромные
           места, я провел "радиоточку", протянув тонкие провода из катушек от радиоприемника. Слушал я
           радиопередачи не так как все, через динамик, а подключал к проводам вело-генератор и он негромко
           звучал. Так, читая книжки, я одновременно слушал все, что передают по радио. Получалось совмещение
           приятного с полезным, а именно,  радиослушания с книгочтением.
           Как только начинало темнеть , я подсоединял к радиоцепи еще и велосипедную фару. Она, мигая в такт речи,
           освещала страницы книг. Ну а когда передавали оперу или футбол, освещение было почти беспрерывным.
           Так я пристрастился к прослушиванию классической музыки. Когда другие "затыкали уши" при "завывании"
           народных артисток, я спокойно улавливал содержание текстов.

        - Я тоже "терпеть ненавижу" эти оперы. Вот когда играют на баянах или на балалайках, да еще бубенцы
          позвякивают, тогда я готов кидаться в пляс. Играть на гармошке сам выучился, по слуху, - отозвался Сергей.
          А ты, наверное, теперь на всех инструментах умеешь?
        - Нет. Я научился только слушать, а играть - не умею. Слуха нет. В мореходке даже в хор не взяли, хотя и
          выучился в ней на радиста.
        - Так ты еще и в мореходке учился? - удивился он.
        - А где же мне дали звание офицера? Не в школе же.
        - А ты в мореходке не на подводника ли учился? У нас с улицы есть хлопцы, которые учатся на подводника.
        - Нет. Мне, желание быть подводником, еще после четвертого класса, мать "дрыном" отбила.

        - Как-то, пошарив по домашним закромам, я нашел красивую курительную трубку,  противогаз со смешным
          вздернутым клювом  и мешочек с зеленоватой крупой, оказавшейся артиллерийским порохом.  Все найденное,
          было привезено дедом еще с "германской войны" и я его перепрятал.

              Первая мысль о применении противогаза, была -  плавание под водой. Она - отбросила все "на потом".
              Однако, все же пришлось наспех выполнить приказание матери - нарвать два ведерка вишен. Агитационный
          пример соседа-одноклассника "Кременька", сидевшего часами на вишнях, и призывавшего всегда
          перевыполнять материнские задания, я игнорировал. Не оставив в себе и капли стыда от вранья брату, что
          приехал дед с пасеки и привез свежего мёда, я отослал его к крестной, проживавшей в  середине деревни.
 
              Так что испытание трофея проходило тайно, в большой кадке с водой. Конечно же, первый опыт
          оказался неудачным. Вода заполнила маску и я, закашлявшись, сорвал её с себя. Разобравшись в чем дело,
          мне удалось плотно заткнуть просмоленными пробками её клапанные отверстия.
              Испробовав снаряжение несколько раз, я добился нужного результата. Мне было в удовольствие
          погружение с головой в бочку воды, не затаивая дыхание. Я в ней дышал, через гофрированный шланг,
          выставленный наружу бочки.
              После этого, я уверился, что готов для более серьезного погружения. "На дно озера - не мельче и
          не просто так, а в "подводной лодке", - забесились мысли в голову.

              Мне тут же представилось, как это можно сделать. Я вспомнил о большой бочке, которую недавно видел на
          рыбалке в небольшом озерке, "отсохшем" от большего, с названием "Ужоры".  В притопленном состоянии, она
          лежала на боку в камышах. Её я обнаружил, когда бродил с там "кимлей". Озеро располагалось недалеко от
          дома, за нешироким лугом и молодым лесным массивом, называемым "грядками".

          - С кем ты бродил? - спросил, внимательный, Николай.
          - Да не с кем, а с чем? - поправил я. - Вам, живущим вдали от реки, вероятно, неизвестны наши орудия лова.
            "Кимля", это большой рыболовный сак, натянутый на полу конусный каркас. Тихонько подводишь его
            к зарослям со стороны глубины и начинаешь барахтаться ногами. Испуганная рыба, устремляясь на глубину,
            оказывается в снасти.  Щука - так сразу, а карася или линька, приходится подгонять "пинками под хвост".
          - Как просто у вас ловить рыбу. Теперь на рыбалку буду приезжать до вас.
          - Да, просто. Остается только сначала заманить щук к берегу, - съехидничал Сергей.
          - Ну ладно. Так что там было у тебя с бочкой? - поинтересовался тезка.   

               
        - "Творческая" мысль, засевшая в голове, незамедлительно  подтолкнула меня к активным
          действиям, - продолжил я. - Собрав "подводное снаряжение", с оглядками по сторонам, я ринулся туда.
         Бочка оказалась на месте. Люк в её боковой части, оказался недостаточно широким и мне пришлось
         "сбегать" домой за ножовкой. Расширив в бочке проем люка до ширины плеч,  я бесстрашно влез внутрь.

            Какого-то необычного состояния организма, ожидаемого мной от погружения в воду в маске, я не ощутил.
         Все было также, как и во дворе дома, только объемы побольше. Бочка оставалась бочкой и в озерной воде.
         Что-то мне подсказывало, что для настоящих ощущений  требуется глубина, которая была метрах в
         пяти от берега, тут же, за камышами.

            Преодолев сопротивление камышовой растительности, мне удалось выкатить бочку на чистую воду и
         затопить её там.
           Когда илистая муть воды осела на дно, я увидел предмет своего вожделения. Однако эйфория от успеха
         быстро сменилась на трусливый мандраж. Что-то мне подсказывало, что опасное деяние я затеял, однако не
         прислушался к нему.
            Мне, ведь, тогда казалось, что смелость - это когда идешь наперекор всем страхам. Однажды, я даже в
         двенадцать часов ночи подходил к кладбищу, чтобы посмотреть, как в полночь улетает в небо,
         душа захороненного днем человека.
            И тут, уверенный, что все преодолимо, я забрался в бочку, предусмотрительно привязав шланг
        противогаза к палке и воткнул её в грунт.
            Стояние в бочке, в напяленном противогазе, длилось недолго. Мне казалось, что я должен делать так,
        как при купании в реке, когда вода кажется холодной. Разом окунулся и все, вода кажется теплой.
            Я так и поступил. По привычке, набрав полные легкие воздуха, инстинктивно закрыв глаза, я резко
        присел в бочку.
            То, что произошло потом, не пожелаю даже врагу.
            Внезапно все потемнело. Вода тут же заполнила маску и я потерял ориентацию. Захлебываясь, стал
        шарить руками по стенкам бочки, в поиске выхода из неё. Инстинктивно сорвав с себя маску и увидев
        над собой свет, я ринулся к нему. По мере приближения к "окну", я уже изнемогал от отсутствия воздуха и в
        любую секунду мог "вдохнуть" воду. Однако мне удалось превозмочь это желание. Больно тернувшись
        головой и плечом об острые края распиленного лаза, я вынырнул. Мое сердце клокотало в бешенном темпе.
        Снова встав на ноги в бочке, истекая смесью воды, слез, соплей и крови, я разразился громким ревом.
        Плакал я не от боли в ранах, а от обиды за неудачу.  Мне стало все равно, услышит кто-нибудь это или нет.
   
        - А в штаны не наложил, когда тонул? - снова съязвил тезка.
        - Не до того было, - отшутился я.
        - И что же, тебе за бочку не "влетело"?
        - За бочку - нет, а за "рыбалку" получил. Старушка-соседка видела, как я, мокрый и окровавленный,
          бежал домой из "грядок". Вечером, она поведала матери об этом. Конечно, мне тут же был устроен допрос
          с "розговым пристрастием", но я не сознался. На все вопросы твердил одно: наступил на доску,
          поскользнулся и упал.

        - Ты бы еще добавил "закрытый перелом", - намекая на фильм, хихикнул Некак.
       
           Все дружно рассмеялись, а Сергей потянулся к бутылке.

    8.
           От предложенного им, "ещё по чуть-чуть", я не отказался. И закусив грушей, продолжил свой "треп".
      - От роли "воспитателя младшего брата", мать меня отстранила и направила работать на сенокос. Там
       одноклассники и ребята постарше, уже трудились. Мы помогали женщинам ворошить подсыхающую
       траву, скошенную мужчинами. Затем сено сгребали в валки, из валков делали копны, а из них -
       "метали" стога.
       Конечно, мой труд, как и сверстников, был самым малозначительным в общем процессе, но он оценивался
       в пол-трудодня.
       Самым интересным был процесс стогометания. В пользование пацанов выделялись лошади, на которых из
       узды были только уздечка и веревка-волокуша. Сидя верхом на лошадях, мы подъезжали к копнам.
       Кто-нибудь из старших обводил волокушей копну и отправлял нас к стогу. Сначала мы
       осторожничали, а потом, осмелев, начали гонять на перегонки.  Каждому хотелось, чтобы его конь
       прискакал к стогу первым. Однако, это к добру не приводило. Гонки, как правило,  приводили к
       опрокидыванию копн и раскидыванию сена по лугу. Нас за это приструнили, пригрозив изгнанием.
        Нам нравилось смотреть на работу самодельного крана-рычага, называемого "водилом", сделанного
        наподобие колодезного журавля. Он изготавливался из двух длинных бревен, одно которого вкапывалось
        в землю вблизи стога. 
          В обеденный час, мы развлекались на этом "водиле", под присмотром кого-нибудь из взрослых. Нас, по
       два-три юнца, обхвативших длинный конец крана, он поднимал на вершину стога, а потом, таким
       же образом, спускал на землю. Было страшно, но никто не смел отказаться от такого удовольствия.

       - Да вам то игра, а если бы кто сорвался и покалечился? Что родители бы сказали тому дядьке?
         На, смочи язык, - протянул мне налитый стаканчик Сергей.
       - Ты зачем мне в стакан с муравьями налил, - завозмущался Николай, принявший подношение после меня.
       - Да выловы их травинкой или съешь, они же целебные, - порекомендовал коллега.
       - А чего муравьями брезговать? Хрущев с клопами пил и ничего, - заметил я.
       - Когда же это он пил? Не слыхал. Расскажи.
    
       - Ну это было в тот или другой его приезд в родное село Калиновку. 
         Зашел он в избу к своей тетке. У той знатное угощение и выпивка - не чета дедовой.
         Преподнесла ему стакан коньяка на блюдечке.
         "Однако, хорошо же вы зажили землячки - коньяк пьёте", - сказал Хрущев и выпил до дна.
         После последнего глотка, он ощутил что-то во рту и сплюнул "мусор" на свой палец.
         Увидев в слюне мелкие чёрные шарики, гость недовольно произнёс:
         "Бабка! У тебя, что ли, нет чистых стаканов? Зачем подсовываешь не отмытый от мака"?
         "Так то ж не мак, Никита. Наверное, мелкие клопики "прошли" сквозь цедилку".
         "Какие ещё клопики?" - вскричал он.
         "Так сосед же мне говорил, что коньяк - это самогон, настоянный на клопах.
         Вот я и "настояла" их для тебя".
   
       Последние мои слова утонули во вновь разразившемся  мужицком хохоте.
        . . .
      - Ну и што, труд перевоспитал тебя? - насмеявшись, спросил Николай.
      - Да, не очень. За шкодливое поведение меня перевели в водовозы. Там я был постоянно занят.
        Лошадь старая, тащилась еле-еле. Пока везешь бочку, вода согревается. Люди, такой водой, были
        недовольны. Приходилось сразу же возвращаться за новой, холодненькой. Набирал воду я не
        из колодца, а из озера. Заезжал задним ходом в воду, чуть ли не до середины бочки, лежащей боком
        на возу и ведром на ремне наполнял её.

           Времени на мечты было много и я строил разные планы. Постоянное соприкосновение с водой,
        ускорило их реализацию. Я мечтал не о ракетах или самолетах, как другие, а об "обыкновенных"
        водных лыжах. О них мне часто приходилось слышать по радио, но видеть их - не приходилось.
        Мысль о создании лыж, казалась вполне разумной, а их изготовление - несложным процессом.
        Всего-то, к обыкновенным лыжам, приладить поплавки из камер от мотоциклетных колес.
           Стоило мне, хотя бы ненадолго, сомкнуть веки глаз и я представлял себя катающимся на них.

     9.   Моё сновидение.
          
            Весна. Речки и озера повыходили из берегов и позаливали все луга в округе. Я был единственным, кому это
        не доставляло беспокойства и было преградой. Какое мне дело до того, что вода стоит у ворот и заглядывает
        во двор, а река Сейм перестала существовать, "пожертвовав" свои берега, образовавшемуся "морю". Конечно,
        селеньям Теткино и Попово-Лежачам, расположенным на его крутом левом берегу, такой разлив был тоже не по
        чем, но жителей нашей деревни, он лишал прямого наземного сообщения с ними. Ведь в школу мы ходили к ним.
           Благо, что у каждого школьника имелись родственники в "Поповке". Ведь почти каждый Отрубской двор,
        это выходцы оттуда. Во времена столыпинской реформы, на хутор переселились зажиточные семьи, из
        многих близлежащих деревень. Так почему бы, хоть на время половодья, не пожить у них? Другое дело -
        старшеклассники. Они, не желая обременять родню своим присутствием,  ходили домой,  делая ежедневный
        десятикилометровый крюк. Их путь пролегал либо по "узкоколейке" через "Тереховычев" мост, либо через большой 
        Теткинский железнодорожный мост, "двадцатую" и "марьяновское" поле.
          - Ну и пусть себе "стёбают", - думалось мне. -  Их заботы меня не волнуют.
         Едва выйдя из калитки своего дома, я становлюсь на лыжи и еду в школу по водной глади. Лыжи скользят отменно,
       лучше чем по снегу. Оттолкнувшись палками от берега у двора, я к их помощи больше не прибегал.
       В один "пик" из серии сигналов точного времени, я "прошмыгнул" мимо дворов "Пашихи" и "Назаровых". Только на
       "Горелом" мой взор на недолго устремился в даль, чтобы убедиться в правильности курса на "Поповку", а все
       остальное время  глаза только и пялились в воду на косяки крупных рыб.

          Это только вначале половодья, большие щуки были доступны всем, когда они "приходили" на нерест,  на мелководье
       у косогоров от "Жуихи" до "Котовщины". Мы "охотились" на них, с плавающих небольших ледовых "крыг", либо
       прыгая с кочки на "купку", несмотря на родительские угрозы:
           -  "Утопися"(замочишься) - домой не приходи!
          Рыбаки, пользуясь моментом, убивали щук многозубчатыми острогами, называемыми "остями", а сейчас такая
       рыба была доступна только мне.
          Ну почему я не прихватил с собой "ости"? Ведь рыбы подо мной - несметное количество.
          Еще такое можно было увидеть, разве что в "Чернощине", во время вымачивания в озере снопов конопли для
       Бунякинского пенько-трепального завода.
          Там рыба кишела в "дурной воде". Словно змеи с большими треугольными головами, щуки
       плавали по поверхности озера, жадно вдыхая воздух. Тут-то их люди и подстерегали. Ловили кто чем мог.
       Протыкали острогами, подхватывали сачками с длинными рукоятками, а некоторым удавалось ловить руками.
       Все равно ведь вся рыба была обречена на гибель. У выловленных рыб отрезали головы и выбрасывали,
       а остальное варили и жарили.
       . . .
          Ни с того, ни с сего, меня обволок густой туман. Я стал вертеть головой, пытаясь сориентироваться, но ничего
       не было видно. Сколько времени я проблуждал - не знаю. Вдруг предо мной появился солнечный диск и я пошел
       на него.

            Неожиданно я оказался в "Выгорьской" и оттуда, не мешкая, неведомые силы понесли меня по первому "ровцу"
        в  "Тыху".  Ничто не пыталось меня свалить в воду, мое состояние было такое же устойчивое, как на земле.
            Конечно, изначально у меня и в мыслях не было, что мое катание кто-нибудь заметит, но произошло
        невообразимое - я оказался в центре внимания. И как тут не могла возникнуть мысль, пройтись по середине
        озера аж до "Билого". Не знаю почему, но меня "понесло", и не только по воде, но и в мыслях. А к
        демонстративности и "выпендриванию", перед сборищами детей и взрослых, меня долго уговаривать
        никогда  не приходилось.
             Ну как же завистливо все пялились на меня, своими "вылупленными" от удивления глазами.
        Ведь где еще они могли увидеть одетого человека, "расхаживающего" по воде.
           Одноклассники - перестали нырять в воду с "крутоярчика" и вербы, на простив "Свисткового" двора, и не
        моргая, уставились на меня. Малышня, гревшаяся на листе железа на пристани у кузницы, тоже повскакивала
        с мест и стала указывать на меня, своими протянутыми рученьками. Старшеклассники - также приостановили
        игру "в мяч" (лапта), на лугу в "Обытоке" и обступили  берег "Тыхи", напротив "колхоза".
           У маленького магазина,  выглядевшего как "избушка на курьих ножках", очередь за хлебом быстро разошлась и
        старики со старухами, засеменили к берегу. Увидев нестройную колонну людей, идущих к реке, кузнец прекратил
        что-то ковать и присоединился к ним, взгромоздив на плечо, свой тяжелый молот.
       Один конюх дед Гарбуз, неразлучный с "пугой", остался стоять у конюшни, не поддавшись общему искушению.

          Женщины, услышавшие детское восхищение, правшие самотканные дорожки внедалеке от детей, не обращая
       внимания на свои опрокинувшиеся жлукта, раскрыв рты и не скрывая удивления, глазели на меня.
         "Настенькин" Иван, услышав воздыхательные вскрикивания женщин, послал к ним на помощь дежурных
       тимуровцев, дежуривших в штабе-землянке, у сделанного мной штурвала, из колеса от прялки.
       "Поповский" киномеханик, недавно привезший кино "Чапаев" и налаживавший аппаратуру, заглушил  мотор
       своей "передвижки". Это я понял по прекратившемуся стрёкоту, разносившемуся на всю округу.
       И теперь они все  "высыпали" на кручу над Тыхой, напротив клуба и школы. Конечно, я не мог их разглядеть
       сквозь развесистые ветви верб на берегу, но чувствовал, что они там и ощущал их завистливое ротозейство.
          Конечно, мне этого стало мало. Меня уже не прельщал этот "триумфальный" путь по широкой водной глади,
     устланный с обеих сторон плавающими "коврами" из зеленых листьев-блинов, в орнаменте из белых и
     желтых водяных лилий.
          Не оглядываясь назад, я как сквозь туман, прошел заросли рогозы и очутился на Сейму. Тут было значительно
     интересней. Хотя течение реки заметно относило купающихся, но на мои лыжи оно никак не воздействовало.
     Старшеклассники, сидевшие "серьгой" вблизи обрывистого берега, застыли с протянутыми в руках стаканами,
     а наливающий - с только что откупоренной бутылкой вина. Я, на их удивление, смотрел лишь краем глаза, мол,
     что удивительного в человеке, едущем на лыжах.
          Мимо "Писок", я проходил с каким-то маленьким интересом. Там на песке развалились гости из Москвы. Они,    
     в ожидании парного коровьего молочка от бабушек, то и дело совали руки в свои чемоданы, набитые сушками
     и баранками. Однако увидев меня - перестали жевать и застыли с "вылупленными" глазами. К их чемоданам,
     я проявил полное равнодушие и проехал мимо них более демонстративней, чем перед своими. Мол пусть подивятся.
     В Москве такого не увидят. 
         Своего деда Андрея, я догнал почти у "Просянья". Он на легкой лодке-плоскодонке, ловил щук на "дорожку",
     то и дело поддёргивая жилку с блесной. Его легко было опознать по ноге-колодянке, торчащей в носу лодки.
     Я хотел было помочь ему потаскать блесну, но он не обратил на меня внимания, будто бы не узнал.
        "Бырдовцы" тоже остались ко мне равнодушными. Они плескались на своей "малюсенькой" отмели, не обращая
     на меня внимания.
     .
     Но мне уже было все равно. За изгибом реки, уже виднелся белый песок "Лубней".
        Приблизившись к излучине реки, где со стороны леса была большая песчаная отмель, я был удивлен отсутствием
     там купающихся из села "Коровяковка". Куда все подевались? Еще совсем недавно я был здесь. А народу было тут!
        Им то что, они приходили прямо на пляж, а нам приходилось переплывать Сейм. Зато с нашей стороны был
     обрывистый берег - крутояры высотой белее трех метров.
        Попрыгать с крутояра за "Терещуковыми",  сбегались пацаны со всей деревни. Разбежавшись во весь дух, каждый
     демонстрировал свою смелость.  Кто был побоязливей, тот прыгал "солдатиком", а мы, смелые, ныряли головой вниз.

        Мне не понравилось, что здесь не перед кем "повыпендриваться" и я решил возвращаться к родному
     дому, на улицу "Колодизи".
        Вместе с этой мыслью возникла и другая. Если мои лыжи без проблем едут по воде, то может быть они смогут
     это и по траве? Переехав реку, я остановился под крутояром. Поднатужился, как для прыжка с трамплина,
     оттолкнулся палками и оказался в траве на лугу. Лыжи и здесь везли меня, но не так быстро как по реке.
     Там я "летел" чуть ли не со скоростью "моторки", а здесь - со скоростью уставшего коня.

         Переехав луговой перешеек, я оказался в озере "Чернощина". Её берега были схожи с "Тыхиными",
    только на них не было высоких верб и везде было безлюдно.
         У песчаной пристани озера, где обычно купается детвора,  теперь ютились несколько плоскодонок. Пришлось
    остановиться и подумать, куда дальше?  Ехать напрямую, через луг и "малую Тыху", к двору деда Андрея или
    забраться в сад к "Терещуковым", чтобы нарвать там сладких "дуль".
         Пока я размышлял, лыжи сами подняли меня на кручу, к двору "Терещуковых". А заметить это мне удалось,
    лишь когда дворы "Прокошиных" и "Зебловых" были уже позади. На улице не было ни души, вероятно, все копались
    в своих "горОдах". А жаль, что на этом краю деревни, никто не сможет засвидетельствовать мой диковинный
    проезд по "Медведовке". Теперь этот край может не поверить тем, кто видел меня на "колхозе".
        Мне даже показалось, что лыжи специально "плетутся" еле-еле, чтобы я успел заглянуть в окна каждого дома....

        По высокой круче "Медведовки" ехать было страшней, чем по берегу Сейма. Вместо того, чтобы везти меня по
     дороге или ближе к дворам, лыжи выбрали маршрут движения по самому краю кручи. У меня даже "дух
     захватило", когда я оказался над вершинами верб, растущих на болотистом берегу. На мое желание, свернуть в
     "Бобохин" переулок, лыжи не прореагировали и продолжили "катание". Мне стало страшно. Голову "точила"
     одна и та же мысль: "А если сила лыж внезапно исчезнет? Что тогда?"  Держаться в воздухе я не смогу и, конечно
     же, грохнусь на пеньки. И это может произойти здесь, напротив двора "Лаканчуковых", где я уже находился.
        Но страх оказался напрасным. Вот уже остался позади двор одного из братьев "Музилей" - Федора. Не успели мои
     глаза моргнуть, как круча кончилась и я оказался у колодца, напротив двора моего деда Андрея. Мысль об остановке
     здесь, чтобы похвастаться перед дедом с бабой своим чудом, лыжами, тоже была не услышана. Непонятно почему,
     но скорость вдруг заметно возросла. Теперь я едва успевал угадывать, чьи подворья проезжаю.   
       Вот промелькнул дом "Маркового" Петра, вот осталась позади "Мыкилкина" хата, вот крутой поворот у
     Салдачуковых и их уже не видно. Дворы Андрейки, Гребенюка, "Гринчихи" и "Матутевичей" - лишь промелькнули
     перед глазами.
          У "Городка", деревенского погоста, скорость стала такой маленькой, что даже появилось желание соскочить
    с лыж и подтолкнуть их. Но этого не потребовалось. Они только для выполнения ритуала притормаживали, а
     миновав невидимую черту, снова понеслись по неширокой дороге перед подворьями на серповидном косогоре.
      
         Подъехав снова к "Музилевой" круче - лыжи изменили маршрут. Они не стали спускаться к "Тыхе", а повезли
     меня по круче, "по над её берегом",  к клубу.
         Собравшаяся там детвора, больше не обращала на меня внимания, теперь она была увлечена репетицией
    художественной самодеятельности.
     Парни, недавно вернувшиеся из армии, готовились к выступлению перед земляками. Бывшие моряки и солдаты,
    одетые в военное обмундирование, пели песни, выученные на службе.
        Задорные мелодии гармошки дополняли трели балалайки и мандолины,
     а также ритмичные "бухания" бубна с перезвоном бубенцов.
        Эх, сюда бы еще отца с шестиструнной балалайкой да продавщицу Галю с гитарой. Они бы показали класс игры.
  Моряки - соревновались в исполнении танца "Яблочко".
        Мне очень хотелось тут остаться, но я был подчинен чьей-то неведомой мне воле и лыжи повезли меня дальше.
        Миновав школу, двор "Митяевых"... и "амбар", я оказался в "колхозном" дворе.
     Но и досюда доносилось пение моего двоюродного родственника Ивана:
         "... но ты и дома будучи, на случай сбереги.
           Не старые, не новые, в любой поход готовые,
           солдатские кирзовые простые сапоги".
         
      Двери конюшни и воловни были распахнуты, но никого не было видно. Вдруг, откуда-то донёсся чей-то голос,
      заглушивший пение. Кто-то громко выкрикивал:
     "Цоб - цобе", "Цоб - цобе", а вот  матерные слова, сопровождавшие эти команды, сливались со скрипом колес телеги.

         К двору "Свистка" лыжи не поехали, а напротив "Данилыхи",  повернули направо. Здесь снова замелькали
     знакомые подворья.
      Не успев сказать даже "раз", я оставил позади дворы: "Петушка", "Пэтуха", "Талалая" и "Гарбуза".
      Притормозились "мои несуны", только миновав "Пекин" двор.
         Теперь у меня уже не было вопроса, почему они так делают. Здесь ведь второе деревенское кладбище.
         Выполнив церемонию медленного проезда, лыжи снова набрали скорость и понесли меня к родному дому.
      Не доехав до "улочки", я ощутил экстренное торможение у своего сада и по инерции, пролетев без лыж
       десяток метров, уткнулся головой в стог сена. 


    10.
         - Не захмелел ли ты, парень? Ты что нам тут "наплел"?  - услышал я голос Николая. - Ни с того, ни с сего стал в
           сено зарываться.
         - Да это я немного размечтался, - ощущая небольшое головокружение, с улыбкой, выразился я.
         - А-а. Ну смотри. А то показалось, что тебя "развезло" на жаре. Может кемарнешь немного?
           Постель вот рядом - душистое сено.
         - Ды ты что? Я ведь выпил всего-ничего.
         - Ну когда ничёго, так давай промочим гырла и продолжай свои сказки, - внес предложение Сергей,
           используя свой крутейший суржик.

         - Ты все-таки уточни. Сделал себе лыжи или это ты так...? - спросил Николай, жестикулируя руками,
           с зажатыми меж пальцев, кусками хлеба и сала.
         - К сожалению, не успел. Отец обнаружил отсутствие шалевок на чердаке и учинил мне допрос.
           Пришлось сознаться и вернуть их на место.
         - Без порки обошлось?
         - Без. Но что было бы, если бы он обнаружил отсутствие досок чуть позже и представить боюсь. Они же
           были предназначены для обивки подзора крыши.
         - И ты отступился? На учебу переключился, что ли?
         - Если бы. Я же планировал не только рыбу ловить с лыж, но и охотиться. Подбираться бесшумно к
           дичи и стрелять в них из пятизарядной берданки.
         - У тебя и винтовка была? Где ты её взял?
         - Не винтовка, а берданка. Гладкоствольное ружьё 32-го калибра, с затвором, как у винтовки.
         - И пятизарядное? - не унимал любопытство Николай.
         - Ну пока однозарядное, но уже были планы, как подсоединить к ней магазин.
         - А где же ты её взял, все таки?
         - У своего деда Андрея. У него их было две. Вторую, неисправную, я и "выцыганил" у него, якобы для
           ремонта. У неё в стволе намертво сидел патрон с осечкой, а в затворе не было бойка и выбрасывателя.
         - И ты сделал?
         - Сделал. Из закалённой в кузнице проволоки. Напильниками выточил обе детали. Патрон тоже удалось
           выковырять, испортив дефицитную гильзу. Самодельные бойки получались то короткие, то длинные.
           Пока подбирал, испортил еще несколько хороших гильз. Ведь выбрасыватель вытягивал только хороший
           патрон, а с чуть разбухшего срывался и приходилось выбивать его болванкой, сделанной из толстого
           железного прутка. Опускал его в ствол со стороны мушки и она "делала свое дело".
 
              Первое испытание ружья, я проводил в конце озера "Долгая", подальше от хутора. Подстрелить утку я не
           надеялся,  а куликов там шныряло достаточно.
           И надо же, пока я целился в разгуливающего в пяти метрах от меня кулика и думал, что сейчас от него
           только перья полетят, во мне возникла жалость к птице и я с малодушничал. Поднял ствол ружья
           вверх и нажал на спусковой крючок. Но выстрела не произошло. Судьба дважды благотворила кулику.
           Он спокойно продолжил ловлю насекомых, разгуливая по плавающим листьям кувшинок.
           Я же - вспылил. Несколько раз передернул затвор и нажал на спуск. Осечка была - "стабильной".
           У меня возникла ненависть к "помилованному", но ему было "хоть бы хны", на моё душевное состояние.
           Вероятно и другие птицы восприняли меня, как "горе-охотника" и безбоязненно повылезали из зарослей.
           Выплывшая на середину озерца, пара крупных крыжаков - подтверждение этому. 

             - Хи-хи-хи-хи, - закатывался в смехе Николай. - Ты бы в них хоть своим "выбрасывателем" запустил,
               чтоб не дразнились.
             - Тебе смешно, а я стал перезаряжать ружье. Вынул затвор и давай выбивать патрон. А он же с дробью.
                Каждый запуск "выбрасывателя", еще сильней распирал патрон в стволе.
                В общем, охота оказалась неудачной и я без трофея вернулся домой, по дороге, спрятав ружье в кустах.
              - И все? Больше не охотился? - с ноткой удивления в голосе, снова спросил Николай.
              - А что делать? Припрятал берданку, в надежде найти "хороший" затвор. Но он не находился и
                я переделал ружье в "кулацкий" обрез, отпилив полствола и приклад. 
                Но вероятно, кто-то высмотрел его у меня и сообщил батьке.
                Пришлось "разоружиться" и забросить обрез аж на середину озера.
              - Ну и хорошо, что хорошо все кончилось. А то мог бы таких дел натворить, о коих и думать не хочется.

             - Может еще что-нибудь припомнишь? Твои "балачки", лучше любой закуски. Давай, еще по сто грамм, и
               продолжай.

             - Я же не из "агитбригады", чтобы вас веселить на уборочной, а простой прохожий. Так что, мужики,
               пожелаю вам стопудового урожая и пока. Может, когда-нибудь и встретимся.

        Пожав руки механизаторам, я подхватил свою сумку и направился в сторону хутора.

          Выйдя в широкое поле, я снял с себя босоножки и радостный, вскачь, побежал по тропинке во ржи. 
      Но пробежав с десяток метров, "за Ойкав", и при попытке присесть, повалился на спину, подмяв под себя
      нескошенные стебли ржи.  Ходьба по обычной сухой растрескавшейся земле, была сравнима с истязанием,
      хождением по гороху. Подошвы ног ощущали каждый камушек и каждую сломленную травинку. Вот какими
      нежными стали мои ступни,  "всхоленные" в сапогах.

          Поднявшись и обувшись, я вернулся на пыльную грунтовую дорогу, простирающуюся между "гектарами"
      различных сельхознасаждений.
          Поле слева - не нуждалось в "представлении", оно было мне знакомо с детства . Крупно-листовая зелёная
      ботва, красочно выделявшаяся на фоне мелких желто-белых  цветков каких-то сорняков, торчала из
      запыленных "темян" корнеплодов сахарной свеклы.
          По периметру плантации, на ширину и глубину штыка лопаты, была прокопана канавка. Мне захотелось тут 
      же заглянуть в неё и посмотреть, есть ли что-нибудь там на дне. Ведь когда-то, ещё в начальных классах
      школы, мы помогали колхозу в уничтожении жуков-вредителей. Ползая по посевным площадям, они
      сваливались в такие канавки, а мы их вылавливали оттуда руками и помещали в бутылки. За каждую
      бутылку жучков мы получали деньги и наперегонки бежали в магазин за конфетами. Их хватало лишь на
      небольшой газетный кулёк "карамелек".

           Но вскоре мысли о прошлом перестали меня теребить. Проходя мимо развалин бывшего курятника, я не
      ощутил никакого душевного трепета. Будто с ним меня ничего не связывало. А ведь когда-то мы бродили по
      сосновым посадкам, ограждающих птичник и искали там яйца от "нерадивых" куриц, чтобы потом сдать их в
      магазин, в зачет уплаты натурального налога.
           Пройдя всего сотню шагов, я поравнялся с бывшей овчарней. Там тоже все изменилось. Велось какое-то
      большое строительство.

        Но меня и эти перемены не тронули. Я на них смотрел лишь краем глаза, основной же взор был направлен на
        открывшийся вид наших "Колодезей". Мне опять взгрустнулось и я полез в карман за платком. Протерев
        от слез глаза, я вдруг заметил фигуру в голубом, она четко оттенялась на фоне зеленой растительности.
          - Да это же моя мать. Она наверняка ждала меня с утреннего поезда, а теперь вот "выглядывает" с дневного.
       Как мне оправдаться перед ней? Стоит ли ей рассказывать о том, что я три часа балагурил за стаканом
        самогона, вместо того чтобы спешить к ней домой? - думалось мне, до самой нашей встречи.

            После праздничного застолья, я все же поинтересовался у собравшихся, что за строительство ведется на месте
        "овчарника". Оказалось, перспективы - радужные. Вскоре здесь должны вырасти стены комбината по откорму
        бычков для московских мясокомбинатов. По деревне проведут водопровод. Откроют санаторий для работников
        откормсовхоза. Колхозной бригаде незачем будет здесь существовать, все перейдут на работу в совхоз.
        Не нужно будет перетруждаться, обрабатывая свой огород до и после полеводческих работ. А то, что от огорода
        останутся всего лишь двадцать пять соток, не беда. Овощи, для совхозных столовых, будут выращивать на
        больших огородах и обрабатываться они будут только тракторами. Речная рыба - будет нам ни к чему. На всех
        хватит - морской. Вон сколько стоит рефрижераторных вагонов с замороженным хеком. Не слопают же бычки всю!
        Говорят, даже есть план, пустить по деревне трамвай. Чем "бить ноги" добираясь до "откормошного" или
        санатория, лучше уж в вагоне прокатиться за 3 копейки.
           Последние слова я слышал уже находясь в глубокой дреме. Так что сомневаюсь, слышал я их наяву или они мне
        приснились.


           P.S. 2016
   
           Часто бывая на малой Родине, я стал "свидетелем" забвения "своей" деревни. Жители покинули хутор, конечно,
       не разом. Сначала разъехалась молодежь, за ними - пожилое население. О том, что здесь жили люди, теперь
       напоминают только два кладбища.

          Все, былые добротные, подворья - разграблены и разрушены.
       Дороги - сплошной ковер из переплетенных трав. Не встретилось ни одно животное.
       Кошки и собаки покинули деревню вслед за людьми.
       Сплошь - непролазные заросли американского клена и каких-то "вьюнковых".
       Огороды позарастали бурьяном в человеческий рост. Озера превратились в болота и даже непонятно, есть ли там
       теперь, хоть какая-нибудь, рыба?  Ведь "Сейм" уже десятилетия не выходит из берегов.
        К берегу "воспетой" Тыхи не подойти - сплошные заросли.
       Когда-то лишь поникшие "грустные" ивы - лежат в бобровых запрудах.
       "Грядки",  когда-то бывшие кустарником чуть выше человеческого роста, теперь превратились в настоящий лес,
       с едва обхватываемыми дубами и осинами.
       Не слышно ни паровозных гудков, ни стука колес. Железная дорога, навеявшая столько воспоминаний, бездействует.
           Граница, над которой мы столько лет иронизировали, перешагивая воображаемую линию за "Жуихой",
       стала реальностью.

         Покидая "хутор-призрак",  я припомнил, что во время нахождения в деревне, во мне ни разу не прозвучала песня
       молодости,  об особенном воздухе Родины. Теперь приглушенно, с эхом, на фоне жаворонкового пения, звучала
       совсем другая песня, из-за которой, я не рискнул отдалиться от погостов:
         "Граница, граница, граница... Повсюду иная земля.
          Быть может там недруг таится. А может и пуля моя"... 

       ++++