Октябрь. Сам себе на уме

     Он без сил опустился на пол, руки его безвольно легли рядом,  в воздух поднялся столб пыли.

     «От меня ничего не скрывается, пусть я сумасшедший, но сумасшедший недостаточно, чтобы перестать понимать их. А как хочется, как ужасно хочется перестать. Чтобы лица, дышащее мне в подбородок, шипели на языке, знакомом мне с детства, а я слышал только какое-нибудь: Ne le dis a personne! И ничерта не понимал. А лучше и вовсе не видеть того, что вижу, лица, а вместо него угловатую фигуру с глазами, как у Пикассо. Мари говорила мне, что я на него похож…»

     Мужчина медленно поднял большую грязную ладонь к лицу и начал тереть крепкие складки на лбу, пытаясь разгладить их, как большое старое покрывало.

     Вокруг валялись лоскуты ткани, грязная бумага и газеты, щепки и осколки стекла, опрокинутый горшок с засохшим цветком лежал под разбитым окном. Пол глядел множеством чёрных пустых глазниц от пробитых половиц. Раньше у окна стояло разбитое и перекошенное пианино, в дальнем углу лежал на боку большой шифоньер с  открытой дверцей и было много другой разрушенной мебели и вещей. С каждой неделей их становилось всё меньше: хозяин пропал, и народ, обнаглев и ничего не боясь, растащил оставшийся от чужой жизни скарб. Сейчас это было просто заброшенное жилище, но тогда казалось, что по нему прошёл Мамай. Все считали, что хозяин ополоумел и в приступе ярости разнёс весь дом к чертям собачьим. Но это было не так.

     Даже у сумасшедших есть своя философия жизни, вероятно, от неё они и кажутся ненормальными окружающим. Хозяин дома делил всех людей на Строителей и Разрушителей, первых он уважал, а вторых опасался и обходил стороной. Он считал, что люди обязаны воспроизводить что-то на свет, оттого и любил работать с деревом, и не переваривал тех, чьей единственной работой было трепать языком. И в этом он был, пожалуй, даже нормальнее, чем большинство.

     С людьми его общение шло туго, они слишком любили болтать о чепухе, обожали отвечать и не умели слушать. Но если уж он поладил с кем-то, такие отношения никогда не распадались по его вине. Когда-то он был ненавязчив и прост, его не называли сумасшедшим, а говорили, что он себе на уме, но непременно с улыбкой.

     С Разрушителями он не мог ужиться. Такой была его мать, которая пила, постоянно виляла хвостом и исчезала на месяцы в неизвестном направлении, а сломав жизнь отцу, в конце концов, разрушила и свою собственную. Такой со временем стала и его жена, его прекрасная Мара…

     Спустя пару недель после их расставания он вернулся в их дом и уничтожил то, что от неё осталось. С завидным усердием разрушил мебель, разбил посуду, выбил окна и даже добрался до полов и стен. Мужчина верил, что ничего в своей жизни больше не сможет построить, пока не разрушит своё прошлое. Закончив, он аккуратно сложил инструменты в рюкзак и вышел из дома, запретив себе оглянуться и забрать хоть что-нибудь, что было связано с ней. Он впервые в жизни стал Разрушителем. И после этого больше ничего не смог построить...

     Сегодня он в первый раз вернулся сюда, и голые стены, пыль и разрушение отражались в его пустой и голодной груди. Он просидел так целый день, пока в мире не наступила ночь. Дом скрипел от порывов ветра, и в комнате стало зябко. Мужчина собрался с силами и открыл глаза. Тёмная комната отразилась в нём болью, и его лицо стало в несколько раз мрачней самой глубокой и чёрной ночи. Он медленно обводил помещение глазами, растягивая боль до предела. В противоположном углу тьма была особенно густой и почти объемной. В уцелевшее окно билась ветка старой яблони.

     «Ломать – не строить. Так они говорят. Да что они в этом смыслят? Кто из них способен разрушить своими руками то, что так дорого сердцу?»