Запоздавшая тревога

     Грязь была ужасающая. Пол в комнатах не мыт, наверное, много недель, под столом, у печки – кучи мусора, остатки пищи.  Белье на постелях почернело. На столе гора неубранной посуды. На шестке нетопленной  печи – небрежно сложенные, обросшие грязью кастрюли.

     Дверь хлопнула – в кухню вошла рослая девочка-подросток, в аккуратной пионерской форме, с нашивками председателя совета отряда на рукаве. Я ждала: смутится, заспешит поскорее навести возможный порядок в доме. Но девочка равнодушно прошла мимо кучи посуды, перешагнула мусор на полу. Не заметила.  Привыкла.

     А мне стало страшно – как можно жить в такой грязи? Некому убирать? А три дочери в семье: две школьницы и взрослая девушка, продавщица? Вот здесь, в узкой щели за печкой, спал (если пускали в дом) нелюбимый сын, который сейчас находится в психиатрической больнице. Тяжелая болезнь побеждала его неторопливо, упорно и вот несколько лет назад затуманила его рассудок, иссушила тело. Многие видели, как подкрадывался недуг… 

                ***

     Дома, как грибы, под мохнатыми белоснежными шапками. Вдоль улицы кокетливая цепочка стройных молоденьких топольков. Здесь, по этой тропинке, проходил Володя, из оборванного, забитого подростка превращаясь в сутулого худого юношу. Из-за этих заборов следили за ним десятки глаз, десятки ушей ловили отголоски чужой жизни по соседству. Потом соседки-кумушки перевешивались друг к другу через заборы, шептали: опять скандал, опять не кормили… Мужчины, собравшись на завалинке, мрачно смотрели в землю: хуже собачонки живет мальчишка…

     Многое видят из-за забора соседские глаза. Вот Володя, еще мальчишка, пасет стадо коз. Погода холодная, дождливая. Домой возвращается продрогший, грязный. А дверь закрыта – ночуй, сын, в сарае, на охапке сена.

     Из-за тонкой перегородки все слышно, что на другой половине дома делается. Сидит Володя на печке. Семья обедает. Плачет навзрыд подросток: сами едите, а мне не даете.

     Часто наблюдали люди, как, взяв десяток картошин,  уходил парнишка в лес. Разжигал костер, пек картошку, ночевал в кустах. Кое-кто встречал Володю заплаканного и жалкого у лесной тепленки, спрашивал, отчего не идет домой. Холодно и опасно, мол, в лесу. Но никто не взял мальчика за руку, не вывел из леса, не увел подальше от злого родного дома.

     Правда, вспоминают теперь, помогали, помогали. Один накормил, другой дал несколько копеек на хлеб, третий поймал воришку в огороде, не побил, а сказал: бери даром.

     Да и воришкой стал Володя на глазах у соседей. Коза тогда была у них. Вот мать и пошлет иногда сына за сеном. Принеси – это значит, укради. Клочок – с земли на рынке, клочок – с воза. Иногда приносил мешок, иногда подзатыльники. Подзатыльники  получал и дома, если не удавалось набрать сена.

     Потом стал парнишка заглядывать на чужие огороды, на колхозный птичник.

     Рос парень. Гулять бы ему с ровесниками теплыми летними вечерами. Да где там. С годами все сумрачнее становился Володя. На долговязом, грязном теле, как на вешалке, болтались рваные, грязные штаны, сквозь дыры на рубашке просвечивались худенькие, еще мальчишечьи ключицы. Это не совсем подходящий наряд, чтобы шагать по середине улицы. Вот и крался парень, прижимаясь к забору, опустив глаза. А потом и совсем перестал здороваться со встречными, видели люди, что  смотрит он сквозь них чужими равнодушными глазами.

     А в доме у Володиных родителей идет по давнишнему закону: сегодня густо, завтра пусто. Десять лет подряд не работал отец. Шабашил, пилил тес. Шабашечные деньги – шальные. Вот кончился подряд – кучу денег несет домой отец. От изобильной еды и вина у стола ножки подгибаются. День идет праздник, два, три. А там, глядишь, идет мать по соседям занять немного денег на хлеб. Мать в жизни никогда не работала. Не работала, так хоть в доме порядок и в огороде полная чаша. Удивлялись соседи – велик ли огород, а у семьи, где взрослые дочери и мать, еще не старая женщина, не хватало сил, чтобы как следует вскопать гряды. Все приходилось на рынке покупать.

     Зол и нехорош во хмелю отец Владимира, злопамятен. Поэтому и предпочитали люди подальше обходить этот дом. Качали головами друг перед другом – погубят парнишку. И погубили, погубили общими силами, заодно с родителями.

     Живут на улице достойные, уважаемые люди. И что же сделали они?

     Перестала вся улица давать в долг деньги Володиной матери.

     Года полтора назад ходили в горсобес и просили не выплачивать родителям Володину пенсию. Сейчас пенсию снова каким-то образом стала получать мать.  Деньги, конечно, нужны не Володе. Он уже несколько месяцев лежит в больнице,  а семья даже не поинтересовалась, что с ним.

     И вот письмо с Володиной улицы, подписанное множеством фамилий: «Помогите Володе! Мы просим…».  Авторы письма просят принять меры,  чтобы Володина пенсия не попала в чужие руки, чтобы Володю в периоды  ослабления болезни больше не отпускали домой: там так плохо.

     Видимо, финансовые органы примут меры, вынесут решение врачи-психиатры. И все же письмо пришло слишком поздно. Если бы пять, десять лет назад также энергично вмешались в Володину жизнь, наверное, не пришлось бы юноше свою молодость провести в больничной палате. Слишком долго наблюдали из-за заборов соседи, как погибал человек.

     г. Данилов.

     Юность, 3 января 1965 г.