Собачья свадьба глава двадцатая

20.
Хорошо, что Джон был так скурпулезен – ни одна дверь не скрипнула, когда Джули кралась по коридору. Чего – чего, а скрипучих дверей Джон не терпел, считал признаком разгильдяйства и нехозяйственности.

Она не задавалась вопросом – зачем она это делает. Да и если бы кто её спросил – ответить не сумела бы. Просто – шла. Туда. К нему. Вот она, эта дверь – в его комнату. На минуту она задержала дыхание и оглядела себя, нервно теребя тесемки на ночной коротенькой рубашке , одернула зачем-то подол, и, набрав в легкие побольше воздуху( для храбрости) толкнула дверь. Та тихо отворилась, она стремительно шагнула вперед, боясь, что передумает, и остановилась посередине комнаты. На столе горел ночник, оконная занавеска нежно трепетала от уличного ветерка, кровать была разобрана, но в ней никого не было – комната оказалась пуста.
 Раздосадованная Джулия повернулась кругом, чтобы вернуться к себе в дом, как вдруг услышала чьи-то шаги.. испуганно она юркнула в полуоткрытую дверцу клозета и замерла там, зарывшись в кучу неглаженных рубашек Люка, кое-как развешанных на плечиках. В щель между стеною и косяком двери она увидела мужскую фигуру, уверенно прошагавшую все по тому же коридору. В человеке том она узнала Джона – он шел в питомник.
У Джона в последнее время были проблемы со сном. Он засыпал рано, но через два-три часа просыпался и никак не мог заснуть опять, изредка как бы проваливаясь в утомительное небытие. Вставал разбитый. Каково же было его изумление, когда жена его в коротенькой ночной рубашке, едва прикрывающей колени, как фурия, вдруг неагрянула на него из-за угла. Щеки её пылали, и несмотря на её разъяренный вид, она была одна огнедышащая прелесть, по мнению Джона.
- Где бродит этот мерзавец? – Накинулась она на Джона. – Ты для чего его нанял – за моими собаками смотреть, или шляться неизвестно где? -
 Опять мой любимец скулил, мне пришлось спуститься, а у него совсем воды не налито, - продолжала она, продолжая наступать на мужа, и тем самым вынуждая его ретироваться и не давая ему возможности даже раскрыть рта. – И что это за вазу ты прячешь за спиной?
Джон замялся, и неохотно сказал:

- Урну. Урну с прахом моей первой жены. Никакую не вазу.
- Ты и с моим прахом будешь так же носиться? – Поинтересовалась она, нарочито-сердито прищурив свои жутко-зеленые глаза.

Джон, растерявшийся было он внезапного её появления и натиска, уже взял себя в руки. И, хотя и выглядел он несколько смешно, в пижаме и в шлепанцах на босую ногу, все же сумел приосаниться и , откашлившись, решил нанести ответный удар:

- Вам не пристало появляться здесь в таком.. таком… - Он никак не мог подобрать правильного слова, потому что выглядела она, мягко говоря, очень даже соблазнительно и привлекательно.

- В таком.. Каком? – Насмешливо переспросила Джули, уже понимая, что если и не сама она, то её плоть, уже одержала победу над мятущимся умом мужчины.
Джон гордо развернулся и вышагал из помещения, сунув урну под мышку.
Джули вернулась к себе, раздосадованная и неудовлетворенная.

У Люка на удивление хорошо было развито обоняние. Вернувшись из душа и войдя в комнату, он сразу почувствовал запах сухих духов , которыми пользовалась Джули – « Французская сирень». Он любил этот запах и узнал бы его из тысячи других – по странному совпадению, это были любимые духи его матери.  Но этот, слегка сладковатый дурманящий запах теперь перебивал другой - горьковато- терпкий, мускусно-соленый запах Джули, её подмышек и вспотевшего от волнения тела.
 Ломая себе голову, зачем  она приходила, он так же не мог отделаться и от мысли, что на ней было одето – в такой поздний час. Он гнал их от себя , но молодая кровь уже быстро побежала по жилам, мешая заснуть. Он догадывался, как восхитительно она сложена -опытный глаз циркача, привыкший бессознательно оценивать пропорции тел, одетых в трико,  без труда подметил все недостатки и достоинства её фигуры, даже под той , несколько свободной и мешковатой одеждой, которую она предпочитала носить из соображений удобства. Тяжеловатость бедер и линии груди, особо «повзрослевших» после родов, не отталкивали, а наобород придавали ей особую чувственную притягательность, этакую весомую грацию, и медлительность её движений, особенно когда она разворачивалась к собеседнику как-то сразу всем телом, вызывала в том ответную реакцию , по сенсации напоминающую эрекцию. Люк зажал подушку между колен , а угол другой прикусил зубами. Ничего не помогало. Сон не шел, и, так и не одевшись, только накинув на плечи одеяло  - от москитов, он вышел наружу  покурить.

 Тишина ночи оглушила его. Небо было низкое и чистое. Он никогда раньше не загадывал желание при виде падающих звезд. А теперь вот – загадал. Глупое и невыполнимое. Он понимал это, и все же, когда упала вторая звезда, загадал, то же самое желание – еще раз.И вздрогнул, увидив фигуру женщины совсем близко от себя. « Похоже, желания иногда сбываются» … - подумал он, и подвинулся, освобождая место на скамейке для Джули.
 Они по очереди затягивались сигаретой, передавая её друг другу, и молчали. На ней тоже было легкое покрывало, под которым угадывалась легкая, как из кисеи, ночная рубашка. Но, как не странно, оба они не чувствовали неловкости, не было и чувства принужденности , обычно пристствующего в таких ситуациях. Совсем наоборот, спокойствие и естественность исходили от него и передавались ей. Если признаться честно, Люку нравилось видеть её смущение, когда румянец мгновенно покрывал её лицо и даже шею, это было так по-детски мило, и так шло ей! Но сейчас он был даже рад, что можно вот так, тихо сидеть на седой от времени скамейке , бок о бок, курить, и наслаждаться близостью женщины, почти обнаженной, и не сходить с ума от нетерпения и зверинного какого-то желания обладать ею. Неужели он наконец –то научился обуздывать себя? Или, может, как гурман, осознал, что прелесть хорошего вина намного ощутимей не когда его выпиваешь залпом, а, наоборот, когда растягиваешь наслаждение, втягивая ноздрями сначала аромат его, и только потом, маленькими глотками, смакуя, нЁбом и языком, впитывая каждую каплю,весь этот сгусток солнца и лета.
 
 Докурив, они одновременно посмотрели друг на друга. Она первая потянулась к нему и покрывало упало на траву. Обнаженные плечи её были округлы и упруги, и на ощупь оказались несколько влажными, когда пальцы его дотронулись до её кожи – самыми кончиками подушечек -  испарина покрыла её тело. И – вот он, этот узнаваемый аромат! Он, много лет имевший дело с животными, замечал такой же аромат и у зверей, приглашаюших партнера к случке. Несмотря на кажующуюся, и режущую ухо, грубоватость слова, он не видел в этом ничего отталкивающего. Только желание близости, здоровый инстинкт и естественность происходящего. Казалось, все тело её уже источает этот аромат, каждой своей порой, каждой клеточкой, а волосы, которые вдруг свалялись в кольца от разом выступившего пота, пахли уже и  совсем по особенному, горько, остро, как полынь, и кружили ему голову. Пальцы его спускались ниже, исследуя впадинку между ключиц, затем, спустив лямку сорочки, дотронулись до выпуклости груди, нашли твердую пуговку соска и обвели вокруг вокруг неё, как бы дразня, а на самом же деле, изучая её тщательно, словно проделывая весомую работу. Она сама прижала его руку к себе плотнее. Ей хотелось ощутить прикосновение сполна, а не чуть-чуть, и она не понимала, почему он медлит? Она смотрела ему прямо в глаза, она тянулась к нему лицом – вон он, этот её маленький язычек, взволнованно облизывающий слегка растрескавшиеся губы – жадный, острый на вид, как было бы хорошо ответить тем же и забрать его в свой рот, горячий, как пустыня. Вот он, этот язычок, уже оставил влажную дорожку на его щеке, поднимаясь выше – к раковине его уха. Он чувствовал как капельки пота выступили на его лице, и как жадно слизывает она их, казалось, смакуя, каждую, одну за другой.. Руки её тоже не теряли время даром и проникли под покров одеяла, туда где шел уже потайной прцесс подготовки к тому важному, что вот-вот должно было совершиться. Он рывком притянул её к себе и посадил на колени.