Стоит только захотеть -2

 СВОБОДЕН!  СВОБОДЕН?!

        -Я люблю вас! Будьте моей женой!..
        Я вспомнил своё личное прошлое.
        Тогда любимая ответила:
        - Нет!
        Я схватился за сердце и пообещал покончить с  собой.
        Любимая недолюбливала трупы. Она смягчила удар.
        -Мне не хочется огорчать маму. Она обожает меня! А у тебя нет даже «Запорожца»…
        Моя бабка по матери была русской княгиней. Но кроме замшелых царских грамот да инкрустированных шкатулок с табакерками она никакого наследства не оставила. Меня не разыскивала «Инюрколлегия» на предмет исполнения завещания заморского дяди- миллионера. У меня не было значительных соцнакоплений. Даже счастье денежно- вещевых лотерей, обещавших за тридцать копеек всевозможные блага, улыбалось не мне. И к тому же один из  правительственных проходимцев Чубайс кинул всех нас златоносно обещанными ваучерами.
         Но зато я был поэтом!
         Я печатался, скупал в киосках пачки газет, и с автографами раздаривал их знакомым. В такие дни знакомые газет не покупали.
        Но любимую это не интересовало.
        Я не отступал. Я был Юпитером, Колумбом, Ильёй- пророком, разбойником Беналисом, и по совместительству Игорем Кио.
       Я устраивал фокус с яйцом и выдумывал новые земли. Я прыгал с парашютом и, выкрикивая в мегафон родное имя, выписывал ногами в воздухе заветные инициалы любимой. Я научился играть на гитаре и устраивал под её окнами вечера андалузской художественной самодеятельности. Я, наконец, разогнал всех её поклонников обещаниями драться за неё на дуэлях. Я заставил их искренно поверить в это. И покинутая воздыхателями, она всё же сдалась!
      Суворовский завет о победительном натиске оказался глубоко современным. Наперекор маме, сулившей ей в мужья замначальника Генштаба, или, на худой конец, действительного члена Академии наук, она возлюбила меня.
      Мы поженились. И нам не нужен был автомобиль!
      Однако Леокадия Прокопьевна не желала принять поражение. Попросившись погостить у нас недельку, она оккупационно застряла на год, желая реванша и беспощадно вяжа из моих пальмовых веток мира примитивные веники. Свою дочь она также вдохновляла на подвиги.
      В каждой женщине с рождения живёт наследственный матриархат. Любимой нравилось быть главой семьи. Она этим гордилась.
      Поправляя надломленный авторитет, я издал книжку стихов. Затем вторую, третью. Их громили, но тиражи разошлись мгновенно.
      Однако это не удовлетворило пожилую поборницу эффектов. Она брезгливо, точно жабу, брала двумя пальцами очередной мой сборник и подносила его к книжным шкафам с  собраниями сочинений великих. Сравнивая его объём и тираж с внушительными батареями классиков, она скорбела:
      -Да а, вы не Пушкин, не Сименон, не Золя…
      Как ни странно, но жена продолжала меня любить. Она защитила кандидатскую диссертацию, получила степень, и тут же приступила к докторской. Поэтому все домашние заботы перешли на мои плечи.
      Теща заботиться не желала. Она обожала общее руководство. Она учила меня жить, варить (по книге!) манную кашу, и писать стихи. Она даже пару раз ездила по моим путёвкам в Дома творчества Литфонда. Возвращаясь оттуда, она хвасталась высочайшими знакомствами и валила меня наповал убийственными литературоведческими терминами.
      Больше так не могло продолжаться. Меня ждала судьба гоголевского Поприщина. И я сбежал, как Толстой.  Дабы вновь почувствовать себя  ч е л о в е к о м.
      Наступил вечер. За окнами и в кафе загорелись огни. Съеденное и выпитое гнусно бурлило в кишечнике. Я поднялся, спрятал блокнот в карман, и вышел на улицу.
     Был июнь. Всё вокруг цвело и играло. Душа болела и смеялась.
     Сво-о-обо-ден!!! Свободен?!.
     Решив временно домой не возвращаться, я направился к другу.
     Друг ненавидел матриархат. Он достаточно насмотрелся на меня. Поэтому он жил холостяком, и женить его можно было лишь под угрозой расстрела.
     Обвязав буйную голову мокрым полотенцем, он сидел на диване и выстукивал что-то резвое на своей старой «Олимпии».
     Включённый на полную мощь телевизор ревел. Груда окурков в пепельнице и вулканические клубы дыма свидетельствовали о невыносимой работе интеллекта. Справочники и словари, вперемешку с томами Советской энциклопедии, валялись на полу.
     -Может, ты послушаешь, что я набросал?- спросил я товарища.
     Друг и ухом не повёл. Он находился в трансе.
     -Тогда ты пожалеешь!
     Я вздохнул и поплёлся на кухню. В холодильнике были коньяк и лимоны. Я налил рюмку, выпил, и вытащил блокнот.
     «Я люблю вас! Будьте моей женой!»- гласила последняя запись. Я вспомнил всё, всхлипнул, и вновь схватился за перо. В мой роман победоносно вливалась  будущая тёща Цыпкина с душой и обликом моей Леокадии Прокопьевны…

*Словарь иностранных терминов.
Персональный аэробус.               
«Только через мой труп!»
Сюжет для «Метро- Голдвин- Меер».
Посол в Никарагуа.
«Ауфвидерзей!»*

         «…Элоквенция Альфредовна обожала иностранные языки. И вообще всё заграничное вызывало в ней безудержный восторг. Она носила немецкие колготки и японские кофты, чешские сапожки и французские пальто, почему-то пошитые и связанные в Китае, но под брендами самых знаменитых фирм. Ей нравились гаванские сигары, иранские ковры, испанские вина, британские зажигалки, так же изготовленные на подпольных предприятиях шустрыми вьетнамцами или узбеками и таджиками,в большинстве своём оказывающихся понаехавшими нелегалами.
       Любая дрянь, любой товар, с пришпиленным к нему поддельным импортным ярлыком вызывал у неё повышенный интерес. Бюджет семьи постоянно страдал. Но Элоквенцию Альфредовну это не волновало.
       -Мон шер,- выговаривала она мужу, скромному менеджеру одного из городских банков.- Ты мечтал иметь красивую жену? Ты её имеешь! Но мне надоели твои вечные упрёки! Я – несчастная женщина! Я ничего не прошу… И если из-за какой-то очередной тряпки ты устраиваешь мне скандал, я могу уйти! Другой меня на руках носить будет! А ты, жалкий, мрачный эгоист… ты ещё пожалеешь!
       В этих непрекращающихся дебатах мадам как-то забывала, что ей уже за сорок и живой вес её приближается к восьмидесяти килограммам.
      Утомлённый постоянными упрёками, Алексей Васильевич несчастно отворачивался и отступал.
      Победительница торжествовала и ещё туже затягивала бывшую талию. Между прочим, настоящее имя её было Евдокия Фёдоровна. Однако в погоне за оригинальностью, она самовольно переименовала себя в Эсмеральду. А через несколько лет, случайно заглянув в «Словарь иностранных слов»,
переквалифицировалась в Элоквенцию. Что означало сие устаревшее понятие, новонаречённая не удосужилась прочитать.
     Одним из постоянных занятий Элоквенции Альфредовны были думы о судьбе дочери. Девочке исполнилось восемнадцать. Женихи увивались вокруг неё. Но разве можно было назвать достойными партиями этих тонконогих пижонов из обычных семей? Нет, единственным заслуживающим в настоящее время внимания был Африкан Илларионович Дуб – владелец двух супермаркетов и ликёро - водочного завода. К сожалению, за ним, по слухам, водились грешки, которыми занималась прокуратура. Но может Африкан Илларионович выкрутится? Как бывало уже не раз.
     -Дура ты!- прямолинейно выразился однажды взбешенный Алексей Васильевич.- Пятидесятилетнего делягу и алиментщика дочери в мужья прочишь! Постыдилась бы, эх…
     С Евдокией Фёдоровной сделалось дурно. Она упала на диван и, закатив глаза, исподтишка наблюдала, что будет делать муж.
     Но Алексей Васильевич свирепо плюнул и ушёл, хлопнув дверью. За последние месяцы подобные спектакли устраивались еженедельно.
     -Ах, так!- вскочив, решила оскорблённая Элоквенция.- Ты у меня запоёшь!..
     Вечером семья легла спать без ужина. На следующее утро не был подан завтрак. Алексей Васильевич и Тамара обедали в кафе. Ужинать они пошли в ресторан.
     Наблюдая за их сытыми довольными физиономия, Элоквенция Альфредовна погибала. В рестораны она не ходила, дома ничего не готовила. Ночью, не выдержав, она вытащила из холодильника котлетный фарш и съела его весь в сыром виде.
     Реакция не замедлила сказаться. Почти до утра достойная женщина просидела в совмещённой ванной комнате, не впуская туда никого. Ей было очень невесело!
     Сейчас же она царила на балконе с артиллерийским биноклем в руках, наблюдая за пролетающими с ближнего аэродрома самолетами. Ей мерещилось, что Тамара вышла замуж за главного авиационного генерала. И вот она, драгоценная тёща, летит отдыхать в Дубай на его персональном аэробусе. Она парит, а по обеим сторонам лайнера покачивается эскорт истребителей МиГов. Из истребителей выпрыгивают парашютисты и подносят ей свежесорванные парижские орхидеи…
      В это  время кто-то своим ключом открыл квартирную дверь.
      -Мама-а!- послышался в прихожей ликующий голос дочери.
      Тамара вбежала в комнату, таща за руку упирающегося молодого человека. Молодой человек бледнел от смущения и поочерёдно натыкался на мебель.
      За неимением лорнета, Элоквенция Альфредовна навела бинокль. Этот гражданин был ей знаком. Он работал цветоводом, имел какую-то неприличную фамилию и пытался ухаживать за её дочерью.
      -Здравствуйте,- кефирно улыбнулась Элоквенция Альфредовна.- Проходите, пожалуйста. Сейчас будем пить кофэ!
      -Мамочка!- голос Тамары звучал торжественно и тревожно.- «Кофэ» подождёт. Сегодня Коля… Николай Иванович сделал мне предложение! Мы поженимся!
      -Что-о-о?- потрясённо прошептала Элоквенция Альфредовна,  привычно оглядываясь, куда бы упасть.
      Цыпкин бережно подвёл её к дивану.
      Она тут же опрокинулась и закрыла глаза.
      Цыпкин бросился за водой. Тамара топнула ножкой.
      -Мама, перестань! Мне стыдно…
      Элоквенция Альфредовна приоткрыла левый глаз.
      -Тебе стыдно?! А мне, думаешь… о- ой!
      В комнату вбежал Цыпкин со стаканом воды. От волнения он её расплескал и рванул на кухню вторично.
      -Мама, я прошу тебя!
      -Не-е-ет! Не дождёшься!
      Появившийся Цыпкин вылил на страдалицу уже целый кувшин.
      Элоквенция Альфредовна даже не шевельнулась.
      Тамара, словно дикая кобылица, раздувала точёные ноздри. Стойкость матери изумляла её.
      -Не волнуйся, Коля,- сказала она.- Маме уже лучше. Это у неё от восторга. Она так хотела мне счастья…
      -Не-е-ет!- подскочила Элоквенция Альфредовна.- Я не допущу этого! Только через мой труп!
      Вода стекала с неё на ковёр.
      -Не-е-ет!- повторила она.- Молодой человек, уходите немедленно! И оставьте мою дочь! Она не для вас!
      -Почему же?- искренне удивился Цыпкин.
      -Потому что вы ей не пара! Кто вы такой? Несчастный цветовод с несчастным окладом! Пятнадцать, двадцать… в лучшем случае двадцать пять тысяч рублей! И всё? А у неё запросы! У неё требования…
      -Нет у меня запросов!- выкрикнула Тамара.
      -Есть!- сардонически усмехнулась мятежная женщина.- Мне лучше знать!.. Послушайте, как вас… Курицын?
      -Цыпкин,- вежливо поклонился Николай.
      -Боже, какая лошадиная фамилия!
      -Я бы попросил,- обиделся инженер.
      -Что- о? Вы ещё разговариваете?– Элоквенция Альфредовна возвела очи к небу.- Ворвались в чужой дом, соблазнили чужого ребёнка, да к тому же и хамите? О времена! О нравы! Я – мать! Я желаю знать, как вы будете жить? Моя дочь не привыкла отказывать себе в чём-либо. Нужно одеваться, обуваться… А кормить её вы будете цветочками? Ха-ха! Представляю: Татмира жуёт кактус! Оригиналь! Сюжет для «Метро- Голдвин –Меер», в главной роли Элизабет Тейлор!
      -Причём здесь сюжет?- нахмурился Цыпкин.- Вы сгущаете краски. Ваша дочь не будет питаться кактусами, не беспокойтесь. Мы будем жить как все. Как вы, как ваши соседи…
      -До меня вам далеко,- поджала губы маман.- А жить как соседи, не советую. Они все алкоголики!
      -Мама, ты клевещешь на людей,- возмутилась Тамара.- И больше не называй меня какой-то Татмирой!
      -А это моё дело. И вообще свадьба не состоится!
      -Совсем?- нервно улыбнулся Цыпкин.
      -Не совсем.
      Элоквенция Альфредовна подошла к серванту и достала из него пузырёк с лекарством. В комнате резко запахло валокордином. Элоквенция Альфредовна капнула полторы капли в стакан, выпила и продолжала:
      -Татмирочка выйдет замуж. Но только за выдающегося человека. За космонавта… хотя они, кажется, больше не котируются. Ведь совсем недавно одному из них даже не хотели присвоить звание Героя. За киноактёра? Здесь тоже много нюансов. Сегодня он снимается, а назавтра уже забыт… Нет! Я выдам её за сверхобеспеченного депутата Госдумы или одного из директоров Газпрома. Я найду к ним подход, я возьму их на измор. Остальное исключено! И у нашей Татмирочки будут дети. Я назову их Орион и Венера! Или Цирцея и Антиной! В общем, как-то классически…
      «Ох, мадам, мадам,- скорбно подумал Николай.- Ваши бедные внуки проклянут вас за это…»
      -А не пожалеете ли вы, уважаемая Евдокия Фёдоровна…
      -Я – Элоквенция Альфредовна!
      -Извиняюсь, пусть будет так. А не пожалеете ли вы, уважаемая… Элоквенция Альфредовна, что сегодня так грубо и некрасиво говорили со мной? Ведь, как говорится: «Не плюй в колодец…»
      -Я плюю во все колодцы и – ничего. Не пугайте меня! Что вы можете? Стать олигархом? Героем России? Послом в Никарагуа?
      -А почему бы и нет? В нашей стране всё возможно. Стоит только захотеть.
      -Вы говорите и не верите себе.
      -Наоборот, очень верю.
      -Не верите!
      -Верю!
      -Нет, не верите!
      -Хорошо.- Цыпкин медленно и верно наливался румянцем.- Я вам докажу!
      -Не докажете!
      -До-ка-жу!
      -Чем?
      -Чем хотите!
      -Ну, доказывайте. Слушаю вас. Ну?
      -Мама, прекрати, наконец!- вспылила Тамара.- Коля не будет ничего доказывать. У него есть идея, он её воплотит. И тогда ты поймёшь, как была не права. Может, скоро о нём заговорит вся страна!
      -Да? И что же это за фокус, могу я узнать?
      -Конечно. Он мечтает собрать народных ходоков из представителей разных слоёв населения. Они поедут в Москву, поднимать самые наболевшие народные вопросы. В Госдуме, в правительстве, перед самим  президентом!
      -Да их же арестуют, едва они сделают первый шаг!
      -Не арестуют!- подал голос Цыпкин.
      -Тогда посадят в сумасшедший дом!
      -Не посадят. Конечно, дело весьма необычное, но на этом настаивает автор нашего романа.
      -Вы оба – прожектёры!
      Элоквенция Альфредовна всё настойчивей оттесняла визитёра  в прихожую.
      -Может быть. Но вы ещё попросите, чтобы я стал вашим зятем,- пригрозил на прощание Цыпкин.
      -Зря надеетесь! Ауфвидерзей!
      И Элоквенция Альфредовна широко распахнула перед женишком входную дверь…»

         
 *Пух и прах. «Давайте не будем!»*
 * Председатель товарищеского суда.
 Ещё один делегат.*

      « Всю последующую неделю Цыпкин изучал литературу. Он ознакомился с Уголовным кодексом, заглянул в юридическую энциклопедию, проштудировал несколько томов государственного, административного и хозяйственного права. Дважды он заходил в городскую коллегию адвокатов, беседовал с юристами. Однако специальные консультации не принесли желаемого результата.
     Адвокаты берегли свою репутацию и должности. Идею Цыпкина они разнесли в пух и прах.
     «Перестраховщики!- определил их Цыпкин.
     И приступил к набору делегатов. Кандидатуры он наметил заранее. Все они были уважаемыми в городе людьми. Цыпкин приходил к ним в свободное от работы время и предлагал заключить соглашение.
     Кандидаты отказывались. Им было не по себе.
     -Я не могу,- отнекивался один.
     -За кого вы меня принимаете?- раздражался другой.-Нас же Ельцин с Коржаковым сожрут с потрохами!Проверять их! Да вы что?
     -Давайте, не будем!- веселился третий.
     Цыпкин вычёркивал их из списка и шёл дальше.
     Элоквенция Альфредовна откровенно презирала его.
     -Прожектёр твой Уткин,- внушала она дочери.- Аферист и болтун!
     -Неправда. Коля хороший!- опровергала Тамара.- И я его люблю!
      Между тем необычные слухи поползли по городу. О Цыпкине рассказывали небылицы и анекдоты. Сослуживцы при виде его прыскали в кулак. Потерпевший фиаско Буздуган мстительно звонил начальнику полиции.
     -Слушай, арестуй ты его! Это же анархист, авантюрист, террорист! Воду мутит!  Незаконные делегации создаёт! А возможно, и партию!!! Не понимаю, куда вы смотрите?
     -Материала не хватает,- туманно отвечал начальник на другом конце провода.- Кроме того, партии создавать сейчас не возбраняется. Вон даже Жириновский со своей уже процветает! Оппозиционер! А этот пока никому не оппозиционирует! А уж когда начнёт, тогда и посмотрим. В общем, извини. Привет жене!
     Разъярённый  Буздуган швырнул на рычаг трубку. И  тут же написал самому себе анонимку на цветовода.
     А Цыпкин не сдавался. Наивный консерватизм ближних возмущал его.
     «Люди не верят романтике!- думал он.- Они не желают дерзать…»
     Мечтая переубедить сомневающихся , он с ещё большей настойчивостью продолжал проводить в жизнь свою отважную идею.
     И союзники находились. Они предлагали ему дружбу и кошелёк. Отказываясь от денег, Цыпкин с благодарностью пожимал протягиваемые ему руки.
    Первым подписал «договор» ветеран Великой Отечественной Георгий Куртяну. Однажды вечером он зашёл к Николаю, опираясь на тяжёлую резную трость. На его пиджаке сияли два ордена Славы и боевые медали. Он считался знатоком международных отношений, любил потолковать о политике и современной молодёжи.
    -Я согласен,- сказал он.- Если даже у нас ничего не получится,и чубайсов не прижмём, то хоть погляжу на Москву, вспомню год сорок первый…
    Вторым стал заслуженный работник народного хозяйства Никифор Кириллович Охрименко. Он давно был на пенсии, но продолжал активно нести посильные нагрузки – от общественного контролёра до председателя домового товарищеского суда.
     Третьим пришёл бывший воин-интернационалист, а ныне тренер детско-юношеской школы по волейболу Чингиз Буратаев. Вслед за ним явились его друзья Егор Тиммонен и Алексей Чуб, первый автослесарь, второй строитель. Затем воспитательница детского сада миниатюрная Зоинька Арсеньева с подругой школьной учительницей литературы Серафимой Гурвич.
     И наконец, о своём согласии войти в делегацию заявила и Тамара. Которую Цыпкин тут же назначил ответственным секретарём.
     Предложив ей этот пост, он застенчиво предупредил, что на время поездки личные отношения между ними будут законсервированы. На что,  уверенная в обратном , девушка радостно согласилась.
     И вот уже были заказаны билеты, уже Цыпкин и его подруга с боем вырвали у Буздугана отпуск за свой счёт, уже Куртяну до блеска начистил свои заслуженные награды, а Охрименко позвонил дочери-москвичке, что на днях прибудет в столицу, как вдруг объявился ещё один делегат…»

     -Эге, да ты, кажется, заснул?
     Я нехотя приоткрыл глаза.
     Друг стоял передо мной, неодобрительно разглядывая полупустую бутылку.
     -Я думаю,- пробормотал я.- Мыслю образами.
     -Оно и видно!
     Он взял бутылку и стал хлестать коньяк прямо из горлышка.
     -Это не гигиенично!- запротестовал я, пытаясь отобрать у него сосуд.
     Друг не реагировал.
     -С тебя хватит,- нахально заявил он, запихивая в рот половину лимона.- Сообщи, как двигается твой романсеро?
     -Как трактор,- сообщил я.- Всё идёт по железным законам жанра. И даже более того…
     -У меня тоже,- заметил друг.- За день семь печатных листов. Хочешь, удивлю?
     -Удиви,- нехотя согласился я.
     Мы вернулись в комнату. Друг шелестел исписанными листами. Всё шло по проторённому плану. Вились русые кудри. Голубые очи смотрели вдаль.
     В первом варианте хитроумный предколхоза, за бесценок скупив у односельчан два чемодана ваучеров, в одночасье сделался олигархом и владельцем всех окрестных земель.
     Во втором, не менее лихой директор огромного комбината, ловко приватизировал его, оставив весь огромный трудовой коллектив, как говорится, с носом.
     -Из этого материала я потом сварганю пьесу, оперное либретто и телесериал!- пообещал друг.-  Любой телеканал с руками отхватит!
     Веря в пробивные способности друга, я в них не сомневался. Его герои ясно видели приближение светлого будущего.
    Неожиданно зазвонил телефон. Друг поднял трубку. Вдохновенный коньячный румянец сбежал с его лица.
    -Это Майя!- прошептал он.- Что делать?
    -Скажи, что я не вернусь! Скажи, что меня у тебя нет! И вообще, мне всё надоело!
    -Он сказал, что его у меня нет,- сообщил в трубку друг.- И он не вернётся. Ему надоело…
    На противоположном конце провода что-то взорвалось.
    Друг взвыл и, схватившись за ухо, отшвырнул трубку. Кинуть её на рычаг у него не хватило мужества.
    Взрывы продолжались около часа. Затем раздались гулкие короткие гудки.
    Мы посмотрели друг на друга.
    -Герой!- искренне восхитился товарищ.- Я думал, ты не выдержишь.
    -Ещё чего!- бодро усмехнулся я.- Плохо ты меня знаешь!
    -Но… но она заявила… что вскоре прибудет к нам! И что мы будем делать?
     Я как-то не думал о таком варианте. Но этого можно было ожидать. Оставлять приятеля в беде не хотелось. В критическую минуту он не смог бы спуститься с пятого этажа по водосточной трубе.
     -Надо бежать!- поднялся я.- Немедленно!
     Схватив в охапку пиджаки, мы бросились к выходу.
     В тот же миг у подъезда раздался пронзительный визг тормозов.
     -Возьмите сдачу!- донёсся до нас возглас таксиста.
     Ответа не последовало. Бешеный стук каблучков неукротимо приближался к крыльцу.
     Мы кубарем скатились в подвал, наблюдая из темноты за парадной дверью.
     Жена и тёща появились в вестибюле. Лифт, как всегда, не работал.
     -Тем лучше!- сказала Майя.- Теперь они от нас не уйдут!
     Каблуки уносились к звёздам. В поднебесье послышались нетерпеливые звонки. Затем яростные удары в дверь сотрясли весь дом. Почва содрогалась у нас под ногами. Затем послышался треск выламываемой двери и всё затихло.
     На цыпочках мы выбрались из подвала. Паутина густыми клочьями свисала с нас.
     Луна хохотала, как клоун.
     Мы осторожно взглянули вверх.
     Жена расхаживала по лоджии, командирским голосом отдавая приказы. Тёща охапками выбрасывала из окон ценную бумажную макулатуру. Один листок опустился мне на плечо. Это было начало олигархической эпопеи друга…

     …Ночь мы провели в зале ожидания Северного вокзала. Наш неприглаженный скорбный вид вызывал законное подозрение дежурного стража порядка. Притаившись в углу за лавкой, бдительный страж терпеливо ждал, когда мы начнём красть чемоданы у дремавших пассажиров.
     -Высокое братство мужчин!- неожиданно патетически воскликнул друг.- Независимая мужская коммуна!
     Он положил голову мне на колени, свернулся калачиком и захрапел. Я последовал его примеру.
     Разбудили нас уборщицы. С криком и грохотом они убирали зал. Мы освободили бесплацкартные диваны и, позёвывая, выбрались на улицу.
     Давно я не видел такого очаровательного утра. Пташки чирикали и оживлённо ловили мошек. Бабочки, как лепестки цветов, порхали над газонами. Пчёлы сосредоточенно искали нектар. Пастушескую тишину нарушали лишь лязг вагонных буферов, свистки стрелочников да гудки маневровых. Автобусы не ходили. В чистый воздух ещё не ворвались отравляющие бензиновые пары.
    Я чувствовал себя Дафнисом. Я был чист и невинен. Но нахлынувшие воспоминания о Хлое выбили меня из колеи.
    Друг понял моё состояние.
    -Необходимо отвлечься,- сказал он.
    Буфеты не работали. Поэтому мы напились сырой воды из ближайшей колонки. Вода переливалась в пустых желудках, как в бурдюках. Держась за животы, мы мужественно  устремились вперёд…

    …В доме было тихо. Враг отступил, сняв осаду и разрушив всё, что можно было разрушить. Входная дверь была снята с петель и поставлена у стены. Продутая сквозняками дыра коридора дышала настороженной непредсказуемостью.
    Приготовившись к худшему, мы ступили на порог.
    Огромный лист картона свисал с электросчётчика. На нём был нарисован оскаленный череп с двумя скрещёнными берцовыми костями. Надпись под этим выдающимся произведением гласила:
          «ВЫ ЕЩЁ ПОЖАЛЕЕТЕ!!!»
     В комнате царил разгром. Я невольно восхитился старанием, с каким он был произведён. Я узнал умелую руку Леокадии Прокопьевны.
     Друг стонал. Его отлично воспитали в детстве. Он уважал женский труд. Трогательная забота Майиной мамы потрясла его.
     -Боже мой!- причитал он.- Бо-о-оже мой! Кто-то же должен за это ответить. И произвести капитальный ремонт! Да, да, не отворачивайся и не делай вид, что не имеешь к этому отношения! Ты выплатишь мне компенсацию в трехкратном размере! Я не говорю уже о моральном ущербе! Кто теперь восстановит мой начатый роман? Хочешь, не хочешь, но это придётся сделать тебе!
     Я сидел на письменном столе, мрачно глядя  в одну точку и
оценивая развитую другом перспективу. Я понял, что такое – разъярённые женщины! Если бы мне на выбор предложили сразиться с тёщей или с танком, я бы выбрал последнее.
     Изнемогая от усилий, мы взялись за уборку. С трудом навесив неподдающуюся дверь, принялись мыть пол. Пот лил с нас градом. Мы размазывали его паркету, экономя воду. Посидеть в  ванной у нас уже не хватило сил.
     Наскоро перекусив тем, что осталось в холодильнике, мы решили отдохнуть. Друг растянулся на диване. Я в кресле-кровати. Сон мгновенно сморил нас…
     Проснулся я от лёгкого прикосновения. Некий юный субъект с ударными глазами энтузиаста стоял неподалеку.
     -Я насчёт романа,- потупился он.- Хочу поступить  в герои. Можно не в основные…
     «Что за чёрт?!»
     Я протёр глаза. Однако это был не сон.
     Абитуриент смотрел на меня глазами нервного кролика. Он был вполне реален.
     Я покосился на диван. Друг спал без задних ног.
     -Са-адитесь,- зевнул я.- И расскажите о себе. Только негромко, чтобы не разбудить хозяина.
     -Я родился седьмого июля тысяча девятьсот восьмидесятого года,- заученно заявил кандидат в герои.- По национальности…
     -Короче,- оборвал его я.
     -В одном горном селении на юге Краснодарского края…
     -Ещё короче! У нас мало времени.
     -Пожалуйста… Родился. Рос. Жил,- протелеграфировал собеседник. - Пытался. Надеялся. Пробовал.
     -Это уже конкретнее,- ободрил его я.- Понял вас. продолжайте в том же духе…

* «Как делать стихи». Оасовский берет.*
Бюст Льва Толстого. Жаркий ветер сомнения.
* Борьба за власть. Доброкачественный бюллетень. *

       «…Представитель небольшой народности Миша Гаргалык свято верил в свою высокую звезду. Внук и сын крестьян, он отрёкся от земли и связанных с нею забот и попытался иначе утвердить себя в памяти нации.
      Литература призвала его. Окончив десятилетку, Миша приобрёл « Поэтический словарь», и прочитал Маяковского «Как делать стихи». Где-то сплетался для него лавровый венок, где-то ковался пьедестал.
      Миша сочинял поэмы, написал несколько пьес и роман, похоронивший испытанного рецензента. Театры и редакции захлёстывала организованная паника. Миша не умел наступать на горло собственной песне. Заслышав его голос, главрежи запирались в уборных. Литсотрудники попадали в  вытрезвитель.
      Миша страдал. Неблагодарность соотечественников приводила его в ступор. Поэтому, презрев литературу, он сжёг все рукописи и решил освоить кино.
      Уговорив старого своего отца, Миша вывез на базар пару жирных кабанчиков. За вырученные деньги он приобрёл в комиссионке уценённую кинокамеру и набор сомнительной киноплёнки. Зарядив  аппарат и  надвинув на лоб  чёрный оасовский берет , Миша принялся творить.
      Несколько дней он бегал по селу, окружённый мальчишками и тайной. Наконец грандиозный фильм «Мои мечты» был отснят. К сожалению, в момент проявки плёнка оказалась засвеченной, и Миша плюнул на кинематограф. С большим убытком он всучил камеру кинолюбителю из ближайшей станицы и отправился наниматься в местное отделение Худфонда.
      По селу распространился слух, что Миша устроился. Теперь в разговоре с односельчанами он рассуждал о Ван-Гоге и Модильяни, Рубенсе и Пикассо, Глазунове и Кукрыниксах. Комната его была завалена репродукциями из старых подшивок «Огонька» и самодельными подрамниками.  Миша выходил на природу, приглашал натурщиков к себе.
      Молодая доярка Лёля Великогло, нарисованная Мишей, подала на него в суд за умышленное оскорбление личности.
      Миша растерялся. Некрасивое прозвище «халтурщик» обижало его. Он объявил себя абстракционистом. На суде он показывал копии произведений поп-арта, говорил, что ищет новые пути в живописи. Вызванный для консультации художник из райцентра обозвал творчество Миши грубой и неумелой мазнёй .
      Торжествовала Лёля. Смеялся зал.
      А Миша мучался. Ему предлагали идти работать на ферму.
      «Пусть будет так,- оскорблёно думал он.- Консультант из райцентра просто подлый завистник. А судьи – невежи. Но я им всем докажу!..»
      На дворе под шелковицей он построил станок. Привёз грузовик глины и начал ваять. Материал почему-то оказался неподатливым. Из него ничего не получалось.
      Тогда в «Культмаге» Миша приобрёл настольный бюст Льва Толстого. Лев был как живой. Миша развёл жидкий раствор глины и погрузил в него бюст.
      Село узрело настоящее искусство!
      «Культмаг» опустел.
      Изваяния великих людей просыхали на полках под шелковицей.
      Недоброжелатели прикусили языки. Миша восстанавливал авторитет. Краевой Департамент культуры прислал представителя для ознакомления с гением и рекомендовал Мишу на выставку
народных умельцев.
     Вскоре после этого, глава сельской администрации лично посетил талантливого земляка. Осмотрев галерею писателей и музыкантов, он воспылал желанием увековечить себя.
     Миша получил задаток. Вечером начался первый сеанс. А через три дня глава разбил собственное изображение на крепкой Мишиной голове.
     Испытывать дальше судьбу было небезопасно. И Миша, под охи матери и суровые порицания отца, решил временно эмигрировать.
     Огромный город  его встретил туманно. Работы не было. Прописки тоже. Пользуясь прежними связями, Миша ночевал у знакомых земляков. Иногда он подумывал о сцене. У него обнаружился дар имитации. По старой памяти можно было припугнуть режиссёров, получить роль. Но чем всё это закончится, Миша представлял.
     Однажды он сидел в библиотеке, разглядывая всевозможные ведомственные журналы. Он любил эти издания! Не в пример заносчивым глянцевым фаворитам, они иногда предоставляли свои страницы не знаменитым людям. Здесь под рубрикой «Творчество наших читателей» печатались комбайнёры и скорняки, механизаторы и виноделы, токари и строители.
     Однако сейчас большинство этих рубрик было забито продукцией поэта Цицеронского. Преградив путь широким народным массам, столичный пиит писал буквально обо всём.
     Миша с отвращением отбрасывал журналы. Стихи Цицеронского были не лучше его собственных.
     «Личные контакты – основа жизни!- уныло думал Миша.- Блат – превыше всего…»
     За соседним столиком сидел молодой человек с университетским значком на лацкане пиджака. Звали человека Цыпкиным…
     В тот же вечер Миша сел в автобус и поехал на новое место жительства.
     К величайшему изумлению, Цыпкин не обманул его. Он устроил приезжего декоратором в трест озеленения. Он помог ему с общежитием. Он даже выхлопотал для него у Буздугана двухнедельный аванс.
     И Миша превзошёл самого себя. Миша стал работать!
     Он изучал справочники, просматривал альбомы с макетами цветников и газонов, сам пытался делать эскизы. В течение месяца он разработал несколько декоративных композиций для строящегося микрорайона. Композиции были одобрены в мэрии и благожелательно отмечены местной прессой.
     Миша вырезал заметку и послал её в родное село.
     Родители рыдали от счастья. Заметка гуляла по рукам. Однажды её недоверчиво прочёл глава сельской администрации.
     -Ну, что же,- сказал он.- Дай ему Бог…
     Жизнь улыбалась. И Миша отвечал ей взаимностью.
     Но рискованная затея Цыпкина нарушила налаживающийся быт.  Жаркий ветер сомнения ударил в лицо. Миша отложил альбомы. Он понял, что без политики не сможет существовать. Давние мечты о создании национального трактора и подводного ружья отошли на второй план. Теперь Миша мечтал о государственном суверенитете. Его маленький народ нуждается в независимости, и Миша- таки  вырвет её для него!
     «Демократическая республика с двухпалатным парламентом,- диссидентски  грезил он.- Посольства в Москве, представительства в дружественных государствах. Война с империализмом по примеру Уго Чавеса. Мир народам, хлеб голодным! Самолёт… Красный дом… Михаил Гаргалык – президент и премьер- министр. Цыпкин – министр-администратор. Руководителя сельской администрации в тюрьму или в эмиграцию…»
     Однако хорошо поразмыслив, Миша понял, что его гордым независимым мечтам осуществиться не суждено.
     «Если земляки узнают про суверенитет, то можно не сдобровать. Возможны эксцессы. Наши крестьяне дерутся здорово. Поди, докажи потом, что это не борьба за власть… Останусь я лучше декоратором. В армию скоро пойду. Затем, может, в институт…»
     Миша от политики отходил. И лишь желание увидеть Москву его не покидало. Работа не отпускала тоже.
     Сосредоточив все свои способности, Миша побежал в поликлинику. К вечеру он вышел оттуда, потрясая доброкачественным бюллетенем.
     Билет для него достали. Поезд отходил в 17-45.
     Цветов и оваций не было…»