Гадалка Нюра. Семейная быль

Ее хатка стояла  в самом центре рабочего поселка, за углом замызганного сельмага, в котором главенствующим товаром было  дешевое плодово-ягодное вино, называемое в народе «бормотуха». Все местные алкаши, «затарившись» огнетушителем, спешили за угол, к  калитке с деревянной вертушкой  в форме ромбика. В этой хатке всегда рада была принять собутыльников  старуха с синюшным носом, являющая собой классический образ спившейся алкоголички. Визитеров нисколько не смущал ее неопрятный вид, да они его просто не замечали – куда важнее для этих утративших   гендерные  признаки  спившихся особей  было узреть на столе двухсотграммовый, « с поясочком»,  граненый стакан, вернее два: один хозяйке, другой – гостю. В те давние советские времена даже самые распоследние забулдыги   старались прямо здесь же, за магазином, найти себе компаньонов, а за неимением оных бабка Нюра подходила для этого,  собственно, из-за одного только выгодного места жительства.
Она была местной знаменитостью. Никто не знал ее фамилии и отчества, но спроси первого встречного, где живет гадалка Нюра,  и  человек, не по- доброму ухмыльнувшись, подскажет, как отыскать ее неказистую хатку.
Выложенные когда-то из самана, стены вросли в землю просевшим фундаментом и издавали затхлый запах застарелого непроветриваемого жилья, с примесью постоянно орошаемого воздух винного перегара. Решиться зайти сюда нормальному человеку непросто. Надо иметь для этого непростого решения более чем вескую причину. У каждого, кто хоть однажды нажал своей рукой на холодную металлическую щеколду входной двери, обитой рваной мешковиной, причина была своя: разлюбивший жених или оставивший семью муж, сын-солдат, от которого долго не было весточки, болезнь родного человека или затянувшееся девичество невесты-«вековухи»…
Это сейчас такой саманный домишко – раритет, который можно увидеть только в хуторках под Вешенской, где снимают фильмы по мотивам произведений нашего великого земляка Михаила Александровича Шолохова или  в стилизованной кубанской «Атамани» у Черного моря. А всего лишь полвека назад  такие хатки еще стояли на улицах каждой казачьей станицы, и  в них, представьте, еще жили такие же древние старушки, как  чернышевская Нюра. «Чернышевская»- не фамилия и не кличка -  определение по топонимике, то есть по названию поселка.
Говорят, что Нюра раньше не выпивала. Некогда было. Надо было как-то выживать. Привычный уклад жизни разрушила революция, отнявшая у ее родителей нажитое добро. В тридцатые годы всю ее «кулацкую» семью сослали в Северный край, откуда уже никто из них не вернулся. О том, как удалось спастись от ссылки 16-летней Нюре,  никто толком не знал, хотя на этот счет высказывалось несколько версий.  По одной из них грудастая  черноокая девица  приглянулась милицейскому начальнику, и он на ней женился,  по другой - стал ее любовником. Говорили, что  у Нюры есть сын, но он, как уехал после школы в столицу, так больше к матери и не показывался и писем ей не слал. Отказался от нее, стыдясь ее «промысла».
Нюра зарабатывала себе на жизнь гаданием на картах, и делала это так профессионально, что сегодняшние ее «коллеги по цеху», которых  показывают в телевизионных «Битвах экстрасенсов», как говорится, «мелко плавают» по сравнению  с ней.
Раскидывать на картах  в общем-то умеет каждая девушка, из желания погадать на суженого себе, сестре или подружке. Казалось бы, особого умения не требуется, главное, выучить значение каждой карты каждой масти: «шестерка»-дорога, «десятка»-известие и т.д. Вполне возможно, что  и Нюра начинала когда-то так же, сугубо из девичьего   интереса и чрезмерного любопытства. Но постепенно открыла в себе «талант» гадалки!  К ней пошли, нет!  не пошли, а повалили люди, толпы людей! В основном женщины. Поселковые бабы  передавали из уст в уста, что предсказания  Нюрки сбываются, что она говорит правду не только о прошлом, но и «видит будущее»…
Слава гадалки шагнула далеко за пределы пристанционного   поселка и покатилась по казачьим  хуторам и  станицам. Особого пика она достигла во время войны. Матери, жены, девицы,  проводив на фронт своих мужей и  любимых парней, искали утешения в этом гадании. Приходили к дому Нюры с узелками, в которых были яйца, живая или ощипанная курочка, утка, а то и гусь, кусок сальца, несколько луковиц, оклунок картошки, свежеиспеченный кругляк хлеба -  натурплата за то, чтобы узнать «правду»: жив ли мужик, не ранен ли…
Поводов хватало через край: многие получали похоронки, но не верили этим помятым бумажкам, зачитанным до дыр, политым слезами. А если верили, то хотели знать,  где, когда и при каких обстоятельствах  погиб родной человек, и в каком месте нашли последнее свое пристанище  его косточки. А уж тем из баб,  кто получил извещение о без вести  пропавшем, и вовсе «все карты в руки»: разве можно было  угасить в них надежду увидеть его живым, ведь не указано  же в официальном бланке, что он убит и похоронен.
Ходила гадать к чернышевской Нюрке и моя бабушка, потерявшая в  начале войны своего Васю, молодого, здорового,    косая сажень в плечах, богатыря, отца шестерых ребятишек, мал мала меньше. Уходя, он обнял троих старших сыновей:  14-тинадцатилетнего Ваню,12-тилетнего Германа,  10-тилетнего Колю.   А 2-х летнего Володьку    и четырехлетнюю белокурую дочку Зою поднял на руки  и, погладив по головке, опустил на землю. Растерянно стоящей рядом в слезах, худенькой, 33-летней супруге с выпирающим  из платья округлым холмом,  в котором носила шестого ребенка, сказал:  «Береги деток, Куля!» Это было его последние слова,  обретшие с годами  в сознании вдовы пророческий смысл: знал-де Вася, что не вернется, что-то ему подсказало!
Пойти к гадалке Акулину надоумила товарка по ферме, с которой  вместе ухаживали за колхозными телятами -  она тоже получила бумажку о без вести пропавшем муже. Наполнив  узелок продуктами, которые  «Бог послал» со своего база и огорода,   отправились в неближний путь: напрямик  по степи километров 12.
Извещение о том, что ее муж пропал без вести в боях под украинским городом Белая Церковь, вручили Акулине в октябре, и это спровоцировало ускоренные роды. На свет появился мальчик, пятый их сынишка, которому не суждено было уже на этом свете увидеть своего папку. Куля нарекла его Васей. Как же иначе: пусть останется живым в имени сына  и  навсегда с ней единственный мужчина в ее жизни!
Но думки не давали покоя ей ни днем, ни ночью, когда она, уложив детишек, дежурила в промерзшем плетневом сарае,  где принимала новорожденных телят. «Вася живой!»- стучало в висках. – «Просто он ранен и сейчас лежит в каком-нибудь госпитале на лечении». Таких случаев в военной хронике было множество: о них пересказывали друг дружке не терявшие надежды обрести мужей живыми женщины, чей статус завис в хуторском пространстве между солдаткой и вдовой.
Осень была уже прохладной, шли дожди, грязь прилипала к подошвам, идти было тяжело. И думки,  эти неотступные спутницы, вертелись  в голове нескончаемой каруселью: «Вася жив!», «Жив!», «Разве мог он  мог оставить меня одну с шестью детьми?» Путь пролегал мимо соседнего хутора,  в котором жила семья золовки Анютки, родной Васиной сестры. Зашли с товаркой  к ним, погрелись  у печки, поговорили.  Золовка одобрила Кулино решение обратиться  к гадалке, тоже  отказываясь верить в смерть брата.
Наконец, пришли.  У дома Нюры - гадалки толпилось несколько  женщин. Заходили по очереди, оставаясь один на один с гадалкой, и казалось, с самой Судьбой! Разложив карты на выскобленном ножом дощатом  обеденном столе, Нюра огорошила: «Жив твой милок! Жив!!! Только болен».
 От сердца отлегло, радостно заблестели глаза, отдавая  чистой синевой, какая бывает в безоблачном мартовском небе. Заиграли веселые ямочки на прилипших к скулам впалых щеках. Выбившись из-под платка, нелепо закудрявился локон у виска, за который завистливые бабы нападали на Кулю, что-де сама крутит волосы на гвоздь, чтобы казаться краше. Поэтому она тщательно прятала свои кучеряшки под платок. Но сейчас  ей было явно не до кудрей, она ничего не замечала, не слышала и не видела. Машинально выложила из узелка на стол продукты, которые принесла Нюре в оплату за гадание, вышла, отворив скрипучую дверь, на свежий воздух и, не оглядываясь, быстро зашагала в сторону дома, где ждали дети. Хотелось обнять каждого, прижав к себе, расцеловать, хотя  этого она никогда не делала, поскольку сама не знала материнской ласки и не нежила ни сыновей, ни дочку. А тут почувствовала в себе такой прилив  нежности, который срочно нужно было излить из переполненной любовью души.
Как потом оказалось, гадалка оказалась права, но этой ее  правде не суждено  долго жить: дед Вася попал в плен, и  в то самое время, когда Нюра раскидывала на него карты, был действительно еще жив, но очень болен. В  лагере смерти, расположенном в  белорусской  деревне Масюковщина, близ  Минска,  от холода и голода заболевали и  умирали ежедневно сотни, тысячи советских  солдат. Не минула эта участь и моего деда: уже  в 2010 году стал доступен военный архив, и из рапорта лагерного врача шталага №352 выяснилось, что  Василий Германович  умер от ран и истощения 16 ноября  1941 года.
Но  бабушка об этом так и не узнала. Она дожила до 80 лет, воспитала всех своих шестерых детей, вынянчила  13 внуков и дождалась  трех правнуков.
Я знаю, что она еще не раз ходила к этой гадалке в надежде, что та ей что-то скажет о судьбе мужа. Но Нюра почему-то отказывалась уточнить предсказанное ранее. Бабы поговаривали, что она стала терять свой дар гадалки. То ли ей надоело «пророчить» несчастья»,  то ли она не хотела терять клиентов: ведь держа бабу в неведении, в полуправде, не отнимая у нее  надежду на возвращение мужа, можно было еще долгие годы кормиться. В конце концов,  Нюра спилась, и это была ее личная плата за вторжение в чужую судьбу, ведь гадание – это большой грех!