В Мадриде - часть первая - Босх

В МАДРИДЕ



Сад Наслаждений

Булгаковский Чарнота говорил: «Ни газырей, ни денег… В Мадрид меня чего-то кидает… Снился мне всю ночь Мадрид…»
Вот и меня кинуло в Мадрид.
После того, как я приехал из Голландии домой в Берлин и узнал, что оказывается и в Мадриде художественные власти решили отметить 500-летие смерти Босха грандиозной выставкой. В Прадо. На которой будут показаны ВСЕ работы Босха, кроме венского «Страшного суда», знакомого мне по великолепной берлинской копии работы Кранаха. Искушение было слишком велико, и я тут же направился в знакомое туристическое бюро. Гостиницу мы с агентом нашли – в сотне метров от входа в Прадо, билет на самолет поражал своей дешевизной. И вот… рано утром 31-о мая я уже сидел на железном, травмирующем зад и неприятно холодящем почки стуле недалеко от выходных ворот номер 66 во все еще работающем, к вящей досаде берлинцев, аэропорту Тегель.
Сидел я там уже полтора часа, самолет наш должен был взлететь полчаса назад…
Влип… как обычно.
Грозы, терзавшие весь май Германию, прошлись как бригада сварливых уборщиц по школьному коридору и по Берлину. В воздухе висел желтоватый туман… Как я потом выяснил, в то время, когда меня после регистрации отправляли к воротам 66, наш аэробус 320 с красным хвостом еще не вылетел из Мадрида.
Опоздание росло как рак.
Час… два часа… три.
Наконец наша машина приземлилась и ее начали готовить к обратному рейсу. Объявили посадку. Я влез в самолет и занял свое место в третьем ряду. Как и просил регистраторшу – у прохода. Хотя бы одну ногу можно вытянуть…
Вы когда-нибудь летали на аэробусе? Если летали, то комментарий излишен. А если не летали, то вы все равно не поверите, если я начну рассказывать, как в этом алюминиевом гробу узко, неудобно, душно, жутко… Иллюминаторы крохотные. Не кормят. Не дай Бог что случится – все друга друга передавят в панике. Ни террористов, ни бомб не надо.
И все из-за того, что в этот долбаный аэробус инженеры засунули слишком много сидений. Из-за жадности. И презрения к пассажиру. Мол… хочешь за двести евро слетать из Берлина в Мадрид и еще и вернуться – то и корячься… два с половиной часа. Закинь ноги за спину… локти спрячь в грудной клетке… и дыши задницей.
Резко набрав высоту, аэробус наш очутился в каком-то светящемся мареве…
Ни земли, ни облаков, ни синего неба видно не было…
Только белый лоб мертвеца в маленьком круглом окошке. 
В конце мучительного полета белизна в иллюминаторах вдруг стала прозрачной. Показалась земля. Коричнево-фиолетовая, выжженная, как будто ножом изрезанная, гористая испанская земля…
Мы приземлились в аэропорту Барахас.
Самолет прикатил нас к четвертому терминалу. Длиной в километр. С футуристической волнистой крышей. И брутальными косыми опорами.
Огромное здание казалось пустым. Кроме нескольких пассажиров моего рейса вокруг никого не было. Пространство тут не скукожено, как в самолете, наоборот… максимально раздвинуто… но враждебно человеку. Железобетонные конструкции терминала походят на зубы гигантского техно-крокодила, а зала выдачи багажа – на его пасть. Если смотреть на нее изнутри, разумеется.
...
Через четверть часа я уже ехал на такси через новые, добротные районы Мадрида по направлению к Прадо. Высокие многоквартирные дома в этих местах были цвета терракоты, а такси – белые!
На следующий день, в паузу между музеями, я понял, почему. Когда вышел на балкон моего номера на шестом этаже и потрогал пыльные перила. На испепеляющем солнце они были раскалены так, что на них действительно можно было жарить яичницу или пытать партизана. Хотя это и неудобно и неприятно…
Хирургически белые кузова мадридского такси отражают свет как лед. Также как и светлые фасады роскошных отелей и административных зданий в центре города.
В отеле «Лопе де Вега» встретили меня приветливо.
Миловидная узколицая испаночка, сносно говорящая по-немецки, только искоса взглянула на мой аусвайс и сразу же вручила мне магнитную карточку-ключ. Показала закуток, в котором мне придется завтракать следующие четыре дня. Вручила мне карту торговых центров Мадрида, маленькую рекламу близлежащего публичного дома «Девочки Сервантеса» (в котором вас обслужат так, что вы не захотите возвращаться домой) и крохотную шоколадку сердечком. В огненно-красной фольге.
За эту шоколадку, впрочем, при отъезде мне пришлось заплатить два евро.
В номере было божественно прохладно.
Я принял душ и разлегся на широченной постели. Десять минут расслаблялся и блаженствовал, как Одиссей в саду Цирцеи. Шевелил по совету йогов ушами и затекшими в самолете лодыжками. Потом вспомнил, что где-то в чреве Прадо всего в ста метрах от меня находится «Сад земных наслаждений» Босха, посмотреть который мне страстно хотелось с тех далеких советских времен, когда увидел случайно на книжной полке моего школьного приятеля, счастливого обладателя родителей-дипломатов, небольшую книжечку с репродукциями работ хертогенбосского мастера. На ее обложке был изображен нагнувшийся молодой человек, в приподнятый зад которого его сосед вставил два цветка – синий и бордовый. И явно собирался вставить еще один, красный. Еще один юноша, с завитыми волосами, нежно обнимал крупную рыбу, а на золотоволосую голову молодой женщины был надет полупрозрачный конус. Все эти нагие люди явно пребывали в длящемся любовном экстазе, который мне сразу же захотелось испытать. 
Потому вскочил, быстро напялил на себя шорты и свежую льняную рубашку цвета хаки с короткими рукавами, и поскакал кузнечиком к Прадо.
По дороге заметил, что аборигены в шортах не ходят, а парятся в джинсах, рубашках с длинными рукавами и пиджаках… что на улице дивно пахнут цветущие акации… что у многих испанских леди на ногтях жгучий красный лак... что несколько грязных нищенок лежат прямо на асфальте, а люди обходят их как лужи… что многие носят черные очки… что тут и там попадаются полицейские с автоматами… что цены на жареных омаров в соседнем ресторанчике не так уж велики… что не только такси, но и большинство других легковых автомобилей в Мадриде – белые… что в торце огромного здания Прадо стоит небольшая очередь, в которой вероятно и мне придется постоять. Под пиренейским солнышком. Человек сто пятьдесят.
Смиренно встал в очередь. Недалеко от памятника Гойе. Под ногами мрачного бронзового человека с бронзовым цилиндром в руке лежала обнаженная маха из белого мрамора и соблазнительно глядела на меня, а выше ее расположились ужасные демоны. Один из них стриг огромными кривыми ножницами другому ногти. Еще один дул в лицо старухе. 
Три сотрудницы Прадо следили за порядком. Иногда они по непонятным мне причинам пропускали целые группы жаждущих увидеть Босха без очереди. Ждать пришлось минут сорок. Билет стоил 15 евро.
…
На входе в музей прошел через магнитную арку. Сумочку мою просветили рентгеном. Раскрыли. Но ничего интересного в ней не обнаружили. Две камеры, которыми в Прадо нельзя пользоваться, очки, бумажник и три карамельки на случай, если поплыву.
Прошел досмотр. Уфф…
Передо мной – магазин книг и сувениров, за ним – буфет, переполненный проголодавшимся музейным народцем… Направо – вход в основное здание. Налево – в пристройку, на первом этаже которой выставка Босха, а на втором – де Латура. Это тот, который так ловко изображал задумавшихся вдовушек в свете масляной лампы. Видимо, они его возбуждали.
Пошел налево. При входе в широкий светлый коридор еще одна проверка билетов. Вежливый дядя в униформе посмотрел на мою бумажку, а потом, укоризненно, мне в глаза. Зажестикулировал. Я вежливо попросил его объяснить мне причину его неудовольствия. Дядя побагровел, потом ткнул энергичным большим пальцем в мой билетик, на котором было пропечатано время входа на выставку Босха – 18:15, а потом тем же пальцем указал мне на крупные часы на стене, они показывали 17:05. Понятно.
Глаза у дяди пылали как угли в когтях у Люцифера. Говорить с ним было бесполезно.
Решил побродить по основной экспозиции.
Пошел – куда глаза глядят.
И сразу же наткнулся на четыре работы замечательного пейзажиста Патинира, который вроде бы не умел человеческие фигуры рисовать, современника Босха, явно не избежавшего его влияния. Внимательно рассмотрел только одну – «Пересекая Стикс».
Посередине полотна – водный поток. Это Стикс.
Слева – рай. А справа – ад.
В Стиксе – лодка. В ней стоит голый великан – бородатый Харон, держится то ли за весло, то ли за руль и хмуро смотрит на зрителя: И тебе, мол, придется, со мной проехаться! Никуда ты от меня не денешься! Готовь монету.
У Харона в ногах сидит маленькая фигурка, это оробевшая «душа» умершего человека.
Есть от чего оробеть. По лесу бродит черт в обличье обезьяны. Трехголовый Цербер повернул к ней одну из своих голов. За ним – неприятная коричневая башня с аркой, украшенной фризом из жаб. Это вход в ад. Чуть дальше (и выше!) – геенна огненная.
А на левом берегу – благодать.
Поляны, горы… город синий средневековый на плато…
Ангелы, павлины, единороги…
Фонтан вечной жизни, похожий на любимый бабушкин хрустальный кувшин, который я по неосторожности кокнул лет пятьдесят назад.
Позже я прочитал в путеводителе, что у души, оказывается, есть выбор – куда плыть. Какое странное заблуждение!
Хотя… многие молодые мусульмане отказываются от мирной жизни в благополучной Европе и уезжают на Ближний Восток или в Афганистан – воевать. Добровольно выбирают ад. Жалко, что не все остаются там навсегда. 
...
Рядом с работами Патинира – две большие картины Питера Брейгеля Старшего, хорошо известный мне «Триумф смерти» и (незнакомая мне) «Попойка в День святого Мартина».
Собственно, на этом можно было и закончить мое посещение Прадо. «Триумф смерти» Брейгеля – ни в чем не уступает лучшим работам Босха. Или уступает? Что собственно на этой картине изображено?
Ангелы смерти – все как один скелеты, иногда нагие, иногда одетые в доспехи… один – в епископской шляпе… другой в одежде шута… в саване… убивают живых людей, представителей различных сословий, ловят их сетями и загоняют в огромный гроб. Казнят. Одному по-евангельски на шею жернов повесили, другому перерезают горло ножом… орудуют косами, мечами, клещами, копьями…
Травят адскими псами. Вешают и колесуют несчастных.
На горизонте – зарево, в море – тонущие корабли.
Скелеты звонят в колокола, бьют в барабаны, один играет на шарманке…
В левом нижнем углу картины – лежит король во всем великолепии пурпура и горностаев, в доспехах. Нежно обнимающий его скелет показывает ему песочные часы. Твое время истекло! Пора на цугундер!
А другой скелет – грабитель или адский бухгалтер – уже погрузил костлявые руки в бочку с золотыми монетами, государственную казну.
В правом нижнем углу музицирует влюбленная пара, элегантный кавалер и его дама. Он играет на лютне, она поет. Рядом с ними – сама смерть подыгрывает им на скрипке, явно наслаждаясь своей ролью.
Брошены игральные карты, настольные игры, застолье… пришло время погибели. И художник великолепно эту погибель документирует… как будто наслаждаясь, смакуя жуткие детали… играя позами и энергичными поворотами жертв и их палачей. Любуясь возникающими тут и там драматическими сценками. Главный убийца тут - не время, не ангелы смерти, а именно он, мазила, автор, режиссер бойни.
И наблюдатель – невольно – подыгрывает Брейгелю. Играет в его игру. Ощупывает глазами фигурки… пьет их отчаянье… рисует вместе с автором… снимает кино…
Не утруждая себя сочувствием или скорбью. Убивает, умирает… сотни раз.
Какое изысканное наслаждение!
Поиграть в режиссера мистерии жизни и смерти.
Перед тем, как Костлявая схватит тебя самого.   
...
Разозлили американские туристы – несколько пышущих здоровьем толстомясых девок и громадных парней. Приперлись и начали так громко и агрессивно обсуждать картину, что пришлось закончить зловещую игру и отойти к «Попойке». Изрядная эта вещица неважно сохранилась, но вполне могла бы послужить продолжением для «Стога сена» Босха. 
Что же все-таки Брейгель изобразил на своем «Триумфе»?
Пляску смерти? Мементо мори… Бесспорно.
Апокалипсис? Вряд ли. 
Зверства испанцев?
Датирована картина годами 1562-63. Нидерландская революция уже началась, кальвинисты уже свирепствовали в иконоборческом экстазе. Филипп второй был недоволен. Но до входа герцога Альбы в Брюссель и последующих массовых убийств и всевозможных жестокостей оставалось еще несколько лет.
Или Брейгель их предвидел и изобразил?
За четырехугольной «адской печью» (с пастью и двумя глазами), из которой вырывается пламя, в своего рода ущелье большую вооруженную группу людей атакуют с двух сторон эскадроны смерти. Поэтому картину правильнее было бы назвать «Сражением живых с ангелами смерти». Вроде брейгелевской же «Битвы карнавала и поста» или босховской «Битвы птиц и млекопитающих»…
Батальное развлечение. Экшен. Мрачная забава.
Не без злорадства. 
Кстати, ангелы смерти или скелеты уничтожают не только живых людей – они уничтожают на этой картине вообще все живое, в частности – яростно рубят деревья (на обрыве слева).
Жутко…
И все же… по сравнением с тем, что человеческая история нарисовала и продолжает рисовать «в реале» – эта картина Брейгеля только милый материал для пазла.
Кстати, такой пазл, с «Триумфом смерти», я нашел в магазине сувениров музея Прадо на следующий же день. 23 евро. Прекрасное развлечение для успокоения нервов и развития наблюдательности. 12+   
...
В следующем зале я натолкнулся на почти трехметровое в ширину «Снятие с креста» Рогира ван дер Вейдена. Которое тут же меня в себя втянуло (и заморозило педантизмом), несмотря на то, что на полу перед ним расположилась большая группа щебечущих детишек, а рядом с картиной стояла и вещала, тыкая и тыкая в нее наманикюренным пальцем, арт-воспитательница.   
В следующих залах меня ждали: Мой любимый Петрус Кристус, Мемлинг, Боутс, Герард Давид, Массейс… Несколько имен мне были незнакомы, но убедили сразу же. Педро Берругете (Расправа над альбигойцами), Хуан Фландес (Распятие с предстоящими), Луис де Моралес (томная Мадонна)… 
Время летело незаметно.
Я уже потерял счет шедеврам…
Рядом с работой Рембрандта «Юдифь на пиру у Олоферна» (кажется, та же Саския, но умопомрачительно хорошо написана!) я опомнился, с трудом сориентировался и побрел в сторону Босха. Даже не взглянул на глядящих на меня из соседних залов – Рафаэля и Эль Греко… Хотел сохранить хоть немного энергии для «Сада наслаждений». Потому что – о господи! – после такого Рембрандта смотреть на что-то другое почти невозможно.
Сунулся было в буфет, хотел выпить стакан холодной минеральной воды. Очередища! Стоять не стал. Пососал карамельку. Посидел несколько минут на скамейке в коридоре, помассировал колени, собрал последние силы, встал и пошел к Босху.
Часы на стене показывали 18:45.
Меня пропустили.
Погулял между влекущих к себе изображений. Как дичь между капканов.
Поздоровался со старыми знакомыми. Кивнул незнакомцам.
Как только появилась возможность, встал истуканом перед «Садом наслаждений» и смотрел, не отрываясь, из фокуса триптиха на все три его части минут двадцать пять.
Уходить не собирался. Слишком нежен был взгляд Бога - молодого человека с завитыми волосам, только что сотворившего красавицу Еву и, по крайней мере на этой картине, вовсе не собиравшегося выгонять из рая инфантильных прародителей...
Вот и я - рай покидать не собирался.
Вокруг меня уже недобро шептались другие почитатели Босха.
Назревал заговор или жалоба. Пришлось уступить место. Но я уже все понял, что надо было понять, все ощутил, что можно было ощутить.
Побывал в раю и в аду.
Пережил все возможные экстазы.
Слился с Абсолютом и насладился Относительностью. 
Искупался в источнике жизни.
Вкусил сладкие плоды с Дерева познания добра и зла и еще с дюжины райских деревьев.
Посетил с ознакомительными целями адский бордель в заду у человеко-дерева.
Поплясал на голове у синего дьявола.
Был им сожран и выброшен в озеро огненное.
Был поднят оттуда… преображен… получил новое, молодое тело и посажен на единорога, кататься по кругу с другими женихами и высматривать в круглой купальне нежную подругу для любовных игр. С волшебным шаром на золотистоволосой головке.
Наигрался в райские игры.
Налетался как стрекоза.
Наплавался как русалка в святой воде.
Побывал вместе с другими юношами внутри клубники и огромного яйца.
Там мы…
...
Кто, какой ученый ханжа сказал, а потом за ним все начали повторять, что на средней части триптиха Босх изобразил что-то недозволенное?
Якобы для того, чтобы показать опасности и соблазны земной любви...
Нет конечно. Тут изображена - чудесная греза человечества. То, к чему тайно стремится каждый - радость. В вечно длящемся остановленном мгновении.
Поэтому не случайно то, что на правой, адской створке мучают не блаженных инфантов из средней части, а игроков, музыкантов, рыцарей...
Мучают тех, из другой, взрослой, жестокой, кровавой и лживой жизни.
А эти - дети Божьи - так и блаженствуют в сладком раю.    
...
Почти без памяти, обессиленный, но вдохновленный покинул Прадо…
Поискал лениво продуктовый магазин… в ресторане сидеть не хотелось, там пахнет луком, чесноком, уксусом, копченостями-перченостями. А у меня в ноздрях еще трепетало благоухание  рая. Так и не нашел магазин. Ни тогда, ни после.
Купил в палатке три пузатых бутылки минеральной воды и ушел в свой отель, в прохладный номер. Даже по Мадриду не прошелся. 
Лежал перед сном и гадал… что же так напоминает эта первая встреча – с «Садом земных наслаждений». Долго перебирал метафоры… а потом сформулировал: Телепортацию.
Телепортацию в другую галактику, в ту звездную систему, откуда пришла жизнь, на ту самую планету, где еще живет Бог, на которой все еще шелестят листьями райские деревья и текут четыре реки.
Не придуманные, не иносказательные, настоящие.
И триптих Босха – это портал, который эту телепортацию осуществляет.
Или то самое, заветное пространство зеро.
И прекраснее тех биологических конструкций-башен, которые Босх нарисовал в левой и средней части триптиха – нет ничего на свете.
И я хочу и до и после смерти между ними прогуливаться.
Или как-то иначе – быть там. Среди них.
Если не человеком или птицей, то хоть травинкой.
Капелькой.
Воспоминанием.
Эхом.
Дуновением ветерка.
Уже много лет я не испытывал такого душевного подъема.
Еще бы – я, все потерявший эмигрант, всему миру чужой, наконец-то обрел свою метафизическую родину, единственное место, где хотел бы быть.
Поездка моя удалась, я был счастлив.







Искушение святого Антония

Следующий день в Мадриде я посвятил второй великой картине Босха, которую всю жизнь мечтал увидеть, – лиссабонскому триптиху «Искушение святого Антония», этому удивительному собранию всяческой нечисти, мастерски воспроизведенной художником-изобретателем. Посмотрите хотя бы на летящий корабль на средней части триптиха (наверху, справа). Он и корабль и птица, у него есть и птичьи лапы, и ванты, и мачта, и флаг на ней, и даже палуба. Из корабля-аиста идет дым – внутри него или адское пламя или какой-то особый колдовской двигатель. Есть и команда… и что-то вроде маленького кружевного паруса или украшения полукругом. Изящный этот воздушный кораблик – не видение, а изобретение. Как говорил наш покойный завлаб – «конструктивно разработанная вещица».
А навстречу ему летит боевой корабль, сработанный еще детальнее…
Он и рыцарь, и птица (крылья), и гребное судно. Это чудо инженерии абсурда, магического конструктивизма… У него есть и вооруженная команда, и сложная система вант, и специальный таран, и нечто вроде длинного шипа, на конце которого – что-то горит. Для удара по кораблю противника и его поджога…
Так же «конструктивны» на этой картине и собранные в группы (по интересам) демоны…
…
К «Саду наслаждений» даже не подошел, а только по новой традиции – кивнул ему и стал ждать, когда освободиться место у «Искушения». Минут через пять встал перед ним соляным столбом и удивлялся, и восхищался, и сканировал в память все-все детальки… простоял чуть не сорок минут, пока другие зрители не зашептались и не заволновались и не пожаловались служителю музея. Он попросил меня освободить место. Я подчинился.
Потому что мне было приятно, что есть еще на свете люди, интересующиеся не модным барахлом, на тапасами и не футболом, а гротескными мирами Босха. К которому мы, почему-то, вопреки логике исторического развития и теории прогресса, приближаемся…
Обошел триптих и еще долго смотрел на две почти монохромные композиции его обратной стороны – «Взятие Христа под стражу» (беднягу еще и под стражу толком не взяли, но уже начали над ним весьма экспрессивно издеваться, Петр замахнулся мечом) и «Несение Креста» (с прекрасным ландшафтом, Вероникой и разбойниками).
…
Живопись «Искушения» показалась мне не такой звонкой, как на «Саде», фигуры – не такими ясными, уверенно выписанными… что возможно объясняется их бесовским, нечистым происхождением.
Фигура обнаженной дамы или ведьмы, или суккуба, на правой части триптиха, стоящей в расщепленном дереве по щиколотку в воде и искушающей сидящего перед ней старца нарисована далеко не так плотно, как многочисленные женские фигурки на средней части «Сада». Как будто другой художник рисовал. Или поздний ремесленник-поновитель прошелся по ней своей неумелой кистью? Или – наоборот, «Сад» перереставрировали маги из мастерских Прадо?
Таких ведьм – в расщепленных деревьях, которые они иногда носят на голове, как капюшоны, – на триптихе «Искушение святого Антония» три; «расщепленность» этих ведьминских деревьев напрямую связана с «раз-вратом», «расщепленностью» судьбы человека, вставшего на путь греха, с «расщепленностью» тела праматери, возникшей по Библии, из-за проклятия ее и Адама Богом… (а до этого у Евы между ног было, по-видимому, только гладкое место).
Даже непонятно, как же эта бесовка надеется искусить старца – при ее-то неуклюжем, явно неухоженном теле… безгрудая… неприятная какая-то… лысая певица… явно испугавшаяся ощерившегося на нее леопардоподобного дьявола, который поймал рыбешку с застрявшей в жабрах стрелой.
На венецианском триптихе Босха «Святые отшельники» – обнаженная дама тоже искушает Антония. Она стоит рядом с расщепленным деревом, на котором сидит рогатый демон. Этот суккуб нарисован поживее и почувственнее, чем на «Искушении». Но мрачный Антоний на него и не смотрит… он зачерпнул кувшином в ручейке воды и сейчас встанет и понесет кувшин в свою келью-гробницу. Лицемер. Не будут нагие женщины столь часто являться тому, у кого нет к ним очень сильного интереса. 
…
Ведьма, она и есть ведьма… прикрывает прозрачной кисеей свой лобок, а кисею эту – держит своей правой, трехпалой лапой пузатый демон-лягушка или обезьяна с гадкими рогатыми крыльями, которому другая ведьма, видимо сводница или содержательница притона, наливает в черную чашу из подозрительно синего кувшина демонского винца. Бес этот, как утверждают некоторые искусствоведы, олицетворяет сладострастие.
Почему олицетворением одного из самых чудесных даров природы служит у Босха такой мерзкий бес? У мудрых древних любовь олицетворяли купидоны-амурчики…  Венеры-Афродиты…
Лицемеры-христиане расколотили их прекрасные статуи… но во времена Ренессанса начали опять их рисовать… тянуло… все эти нежные ботичелли-джорджоне…
Босх не был мастером Ренессанса. Я не знаю и не хочу гадать, как он относился к телесной любви. Не к детско-юношеским эротическим играм, которыми заняты андрогины на средней части его «Сада наслаждений», а к обычному, взрослому половому акту…
Но, слава Богу, сохранился свидетель, точнее – два, которые могут компетентно охарактеризовать это отношение. Если и не индивидуально босховское, то, скажем осторожно, тогдашнее, католическое. А хертогенбосский мастер был верным католиком (другого не приняли бы в Братство Богоматери).
Эти свидетели – почтенные инквизиторы-доминиканцы Генрих Крамер и Якоб Шпренгер, опубликовавшие в 1487 году свой «Молот ведьм» и лично отправившие на костер не одну женщину. Глупое и скучное это произведение, от которого вдобавок разит не только мертвящим духом схоластики, но и горелым человеческим мясом, было наверняка Босху в той или иной форме знакомо.
Так вот, они утверждают, что любое половое сношение – отвратительно.
Физиологически отвратительно. Даже «законное», между мужем и женой, состоявшими в церковном браке, с целью не наслаждения – упаси Бог! – а исключительно для продолжения рода. Отвратительно не только им, монахам, но и самому Богу. За что он и «попускает» дьявола кусать человека.
Вот как.
И олицетворением такого отвратительного акта, может служить только гнусный, распущенный, пузатый, опивающийся «вином блуда» демон. Жаба или обезьяна. Да еще и с крыльями бабочки. Босховский купидон.
…
И вокруг него нечистая сила образует нечто вроде группы или «корабля».
Расщепленное дерево с голой ведьмой служит тут корпусом и мачтой. На суку сидит зловещая птица. Демон в круглой шапке с хвостом – установил лестницу, сейчас полезет наверх. Что он будет там делать? Из-за ствола, слева, выглядывает демоница, у корней преет чертовская крыса, колоссальная красная драпировка (выныривающая и на средней части триптиха) объединяет все это в единую композицию…
Забыл упомянуть – все это чертовское гнездо находится в реке. Как всегда у Босха – противоположные элементы, разноплановые начала слеплены в «фунциональный ком»…
Мастер создает что-то вроде «образно-смысловой машины». Со спецзаданием. В данном случае – машина предназначена для эротического наезда на основателя отшельнического монашества. Колет и бьет она Антония, формулируя метафорически, не одной иголкой сладострастия, а сразу несколькими орудиями.
С разных сторон.
Из разных миров.
Из различных времен.
Для усиления ее действия под ней расположено еще одно бесовское гнездо, еще одна  «машина» издевки. Это стол, наполовину покрытый скатертью, из под которой выглядывает чертовская мышка. На столе кувшин… только не с водой или церковным вином, а с поросячьей ножкой. На столе (или престоле) – хлеб.
Пародия на Евхаристию?
На стол положил свои черные когти чернявый демон. Под столом живут бесы. Один из них только что пронзил кинжалом горло обнаженного мужчины с кривым зазубренным мечом в руке. Другой обнаженный, в характерной накидке, вовсю трубит в гадкую, составную трубу, из которой выбивается дым. На трубе подвешено что-то, напоминающее сардельку. Третий обнаженный стоит рядом со столом, опираясь на костыль. Одна нога его – в пузатом кувшине… с другой… до колена содрана кожа… фррр…
По его болезненной гримасе можно заключить, что и с ноги, которая в кувшине, тоже или сдирается кожа какой-нибудь адской зверюгой, или в кувшине – огонь и кожа сгорает… Кто эти трое обнаженных мужчин – бесы, мученики, символы того или сего – я не знаю. Возможно, Босх, рисуя их «имел что-то в виду», «что-то глубокомысленное и таинственное», а может и не имел. Для меня, современного зрителя, это не так уж и важно. Мне интересно не то, что мне может рассказать тот, реальный мастер из Хертогенбосса, мне интересно послушать рассказ и посмотреть картинки того Босха, который уже поселился в моем сознании.
Такой же стол-престол можно наблюдать на небольшом «Искушении святого Антония» из Канзас-Сити, которое кажется только недавно причислили к босховским шедеврам. Стол этот плавает в ручейке, из которого Антоний черпает воду кувшином. На нем – кувшин, ножка свиньи, и хлеб (просфора). За этим столом сидит бес-утконос. Он положил свою трехпалую когтистую лапу на стол.
Это особое искушение Антония и тут и на нашем триптихе – изощренное издевательство нечистой силы над таинством «пресуществления», над «телом и кровью Спасителя» (ее роль выполняет на Руси Кагор). Есть, кстати, над чем издеваться. Миллионы христиан верили и верят в этот наглый поповский обман. Уверен, узнай тот, настоящий Иисус, который умер на кресте, которому потом павлы, римские попы и маркионы и их юроды-последователи приписали столько всякой лжи, об этом обмане – был бы возмущен, опечален и уехал бы в Индию. Есть фрукты и купаться в океане.   
Возможно, тут следует добавить, что черти победили, христианство умирает.
Слишком много в него внесли – за два тысячелетия истории – разнообразные крамеры–шпренгеры лицемерия, предрассудков и жестокости.         
…
Тем не менее, перед тем, как продолжить обсуждение «Искушения» хочу привести тут еще несколько цитат из общедоступного перевода «Молота ведьм» на русский язык (я позволил себе немного сократить и поправить слог, иначе читать невозможно). Для того, чтобы помочь читателю представить себе, какого рода менталитет разделял – скорее всего – и добрый католик Иерон ван Акен.

Цитаты из «Молота ведьм»:

«В Бернском округе тринадцать детей были съедены ведьмами… Одна ведьма призналась: Мы подстерегаем детей некрещеных, но также и крещеных. Мы убиваем их, согласно нашим обрядам, когда они лежат в колыбели. После их смерти мы украдкой похищаем их из могил и варим их в кастрюле до тех пор, пока не размякнут кости и все тело не сделается жидким и годным для питья; из более густой массы мы делаем мазь, применяя ее для волшебства и полетов; более же жидкой массой мы наполняем пузатую бутыль; тот, кто из нее выпьет, соблюдая наши обряды, становится одним из нас.
…
Когда ведьмы не убивают новорожденных, они посвящают их демону. Повивальная бабка выносит его под каким-либо предлогом из родильной комнаты и, поднимая на руках, посвящает новорожденного князю демонов, Люциферу.
…
Ведьмы приготовляют мазь из сваренных частей детского тела, особенно тех детей, которых они убивают до крещения; по указанию демона намазывают ею какое-либо седалище или палку, после чего тотчас же поднимаются на воздух; это бывает и днем, и ночью, видимо и невидимо. Иногда ведьмы летают без всякой внешней помощи, невидимо действующей силой демонов.
…
Некая женщина, впоследствии пойманная и сожженная, в течение шести лет сожительствовала с инкубом под боком своего спящего мужа; это бывало три раза в неделю: субботу, среду и пятницу, или же в другие праздничные ночи. Она дала дьяволу клятву, что по истечении семи лет она посвятит себя ему телом и душою. Однако на шестой год она была схвачена и предана огню.
…
Священник Фрейзингской епархии рассказывал, как он однажды телесно был поднят демоном на воздух и перенесен в отдаленную местность. Другой священник из селения Обердорф, возле Ландсгута, собственными глазами видел этот полет.
…
В городе Вальдсгут на Рейне, в Констанцской епархии, некая ведьма, сильно ненавидимая всеми горожанами, не была приглашена на празднование одной свадьбы, тогда как почти все горожане присутствовали на ней. Возмущенная ведьма решила отомстить; призвала демона и рассказала ему причину своего горя, прося его, чтобы он наслал град и таким путем рассеял всех участников свадебного поезда. Демон согласился и поднял ее на воздух; она полетела по воздуху к горе, находившейся вблизи города; ее полет видели пастухи. Вырыв яму, она налила туда собственной мочи вместо воды и размешала пальцем. Демон бросил эту влажную массу в воздух и наслал град необычайной силы, но только на празднующих свадьбу горожан. Горожане были рассеяны, а ведьма возвратилась в город. Она была схвачена и сожжена.
…
Многие видели на полях и в лесах, как ведьмы лежали на спине, оголенные ниже пупка и, придав членам соответствующее непотребству положение, двигали бедрами и голенями, в то время как демоны-инкубы действовали невидимо для окружающих. В конце акта от ведьмы поднимался в воздух черный пар, высотой в человеческий рост…
…
В одном городе, ведьма приняла тело Христово и вдруг, по отвратительной женской привычке, нагнулась и захватила в рот подол, затем вынула изо рта тело Христово, завернула его в платок и по указанию дьявола положила его в горшок, в котором находилась жаба, и спрятала его в землю в конюшне, рядом с амбаром, недалеко от своего дома, присоединив к нему несколько других вещей, посредством которых она совершала свои ведовские деяния. По милости божией ее преступление открылось. На следующий день мимо конюшни проходил один поденщик и услышал голос как бы плачущего ребенка… Ведьма, будучи схвачена и допрошена, созналась в преступлении, сказав, что она спрятала тело Христово в горшок с жабой, чтобы посредством полученного из жабы порошка можно было, по желанию, насылать вред людям и животным.
…
Известный колдун по имени Стадлин в Лозаннской епархии, будучи захвачен, признался, что в одном известном доме, где жили муж с женой, он посредством своего колдовства убил семь младенцев в утробе матери, так что женщина несколько лет имела выкидыши. То же он проделал в этом доме с мелким и крупным скотом, среди которого в течение нескольких лет не было ни одного живого приплода.
…
Одна девица была превращена в кобылу, как то думала она сама и многие другие, видевшие ее, за исключением св. Макария, которого дьявол не мог обмануть. Когда ее привели к нему, с целью излечения, святой силою своих молитв освободил ее от наваждения, прибавив, что это с ней приключилось потому, что она пренебрегала исповедью и причастием. Превращение это произошло так. Один юноша сильно желал совратить ее к непристойности, а так как она из-за целомудрия сопротивлялась, то один еврейский колдун, к которому обратился юноша, околдовал девицу и силою демона превратил ее в кобылу.
…
Некоторые ведьмы, скрывают мужские половые органы (до двадцати или тридцати зараз) в птичьем гнезде или ящике, где они движутся, как живые, и принимают пищу, что многие видели и что повсеместно известно… все это делается дьявольским наваждением. Некто рассказывал, что когда он потерял член и обратился за восстановлением своего здоровья к ведьме, та приказала ему подняться на дерево и из находившегося там гнезда, в котором лежало большое количество членов, взять себе один. Когда тот хотел взять из них один побольше, ведьма сказала: «Нет, этот не тронь, он принадлежит одному попу».
…
Некий бес принял образ святого Сильвана, епископа из Назарета. Этот бес начал ночью побуждать к прелюбодеянию одну знатную женщину, лежавшую в постели. Когда она закричала, бес спрятался под ее постель. Найденный там, он стал лгать, называя себя епископом Сильваном. О святом муже пошла дурная слава. Бес же исчез.
…
Падучая болезнь, или эпилепсия, передается людям с помощью яиц, которые кладутся с телами умерших в могилы, и главным образом, с телами таких, которые занимались чародеяниями. Такие яйца, вынутые спустя некоторое время из гроба, давались [жертве] в пищу. Вкусивший становился эпилептиком.
…
Кассиан рассказывает о двух языческих волшебниках, которые будучи различны в своем лиходействе, последовательно насылали посредством своего волшебства демонов в келью блаженного Антония, чтобы через их искушения изгнать его из нее, потому что они были полны ненависти против святого человека… И хотя бесы поражали его дух мучительными уколами, он изгонял их знамением креста, которое он запечатлевал на лбу и груди, а также усердною непрестанною молитвою».
…
…
Вот мы и вернулись к Антонию Великому.
Узнали, что неверные жены и мастурбирующие женщины на самом деле совокупляются с невидимыми мужьями и церковниками инкубами, что некоторые лошади – это на самом деле девицы, что ведьмы и колдуны не только вызывают выкидыши, но и насылают град и порчу на добрых христиан, едят новорожденных младенцев и могут летать – и сами и при помощи демонов (на триптихе Босха можно найти тому множество примеров). Что украденные у владельцев ведьмами мужские члены могут есть и живут в гнездах или ящиках… 
Неужели Босх верил во всю эту галиматью?
Как ответил бы Иван Бездомный – «на все сто». Иначе он не создал бы свое «Искушение святого Антония». Выглядит этот триптих не как «фантазия на тему», а как достоверное свидетельство, как обвинительный документ, как призыв к борьбе с нечистыми духами, которые заполнили собой весь мир!
Пафос этой картины – инквизиторский, в прямом смысле – мракобесный.
…
Хочу тут процитировать еще одно произведение, тоже наверняка хорошо известное Босху. Полное его название звучит так: «Житие преподобного отца нашего Антония, описанное святым Афанасием в послании к инокам, пребывающим в чужих странах».
Это – основной источник информации о жизни Антония. И тут я позволил себе кое-где сократить текст.

«Однажды, пред вкушением пищи около девятого часа встав помолиться, Антоний ощущает в себе, что он восхищен умом, а что всего удивительнее, видит сам себя, будто бы он вне себя, и кто-то как бы возводит его по воздуху; в воздухе же стоят какие-то угрюмые и страшные лица, которые хотят преградить ему путь к восхождению».

С некоторой натяжкой можно утверждать, что это «парение на высоте» Босх изобразил на левой створке триптиха. Антоний как бы лежит на демоне-лягушке, расставившем в разные стороны перепончатые крылья. Демон с волчьим лицом показывает отшельнику зубы.
Рискну предположить, что именно это описание Афанасия метафизического события, произошедшего с Антонием вдохновило строителей собора святого Иоанна в Хертогенбоссе посадить на ребра (аркбутаны) собора сотню-другую карабкающихся наверх соискателей небес... и «преграждающих им путь к восхождению» гаргулий, стражей Царства Божия, «с угрюмыми и страшными лицами».       
…

«Диавол, видя такое расположение в юном Антонии, не потерпел этого, но как привык действовать, так намеревается поступить и с ним. Сперва покушается он отвлечь Антония от подвижнической жизни, приводя ему на мысль то воспоминание об имуществе, то заботливость о сестре, то родственные связи, то сребролюбие, славолюбие, услаждение разными яствами и другие удобства жизни, и наконец жестокий путь добродетели и ее многотрудность, представляет ему мысленно и немощь тела, и продолжительность времени, и вообще, возбуждает в уме его сильную бурю помыслов, желая отвратить его от правого произволения…  наступает на юного Антония, смущая его ночью, и тревожа днем.
Не ослабевал окаянный диавол, ночью принимал на себя женский образ, во всем подражал женщине, только бы обольстить Антония; Антоний же, помышляя о Христе, и высоко ценя дарованное Им благородство и разумность души, угашал угль его обольщения. ... Поелику змий этот не возмог низложить этим Антония, то, по написанному, скрежеща зубы своими, является в образе черного отрока. И говорит: Я — друг блуда; обязан уловлять юных в блуд, производить в них блудные разжжения. Многих, желавших жить целомудренно, обольстил я; великое число воздержных довел до падения своими разжжениями».

Хотя тут описано искушение молодого Антония, можно утверждать, что описанная нами выше сцена – на правой части триптиха – это и есть попытка «блудного разжжения» Антония демонами. Ничего у них не получилось.
Внимательно прочитав эту цитату, я пришел к выводу, что «диавол» в принципе желал Антонию только хорошего. Пытался отвлечь его от никому не нужной мазохистской аскезы – во имя фальшивой идеи. Пытался вернуть его в обычную человеческую жизнь.
Но нет, Антоний предпочел духовную самокастрацию, захлебнулся в чудовищном изуверстве, прожил долгую и абсолютно бессмысленную жизнь и совратил на ложный путь множество последователей, которых по сути лишил человеческого бытия и человеческих радостей и превратил в фанатиков, в идиотов.
Дьявол и дьяволы Антония не были чем-то внешним, это были голоса его собственного подсознания, голоса здравого смысла, голоса молодости, сигналы здорового тела, жаждущего любви… Антоний всю свою долгую жизнь с ними боролся. Поборол. Поборол самого себя. Великий человек, конечно, но придурок.
А Босх силой своего особенного таланта материализовал бесов Антония. Придал им ни с чем не сравнимую по оригинальности форму. Вдохнул в них жизнь... И они разбежались с его картин – миллионами копий по всему миру… Слава Богу, сменив по дороге свою природу…
Превратившись в развлечение.
Но суровый средневековый оригинал все еще прыскает ядом…
Не смотрите на него слишком долго, мальчики и девочки, это опасно для ваших неокрепших душ.
…

«Враг, боясь, что Антоний в короткое время наполнит пустыню подвижничеством, приходит к нему в одну ночь со множеством демонов и наносит ему столько ударов, что от боли остается он безгласно лежащим на земле; и, как сам Антоний уверял, весьма жестоки были его страдания, и удары, нанесенные людьми, не могли бы, по словам его, причинить такой боли. Но по Божию Промыслу на следующий день приходить тот знакомый, который приносил ему хлеб. Отворив дверь и видя, что Антоний лежит на земле, как мертвый, берет и переносит его в храм, бывший в селении, и полагает там на земле. ... Ненавидящий же добро враг сзывает псов своих и, разрываясь с досады, говорит: «Смотрите, ни духом блуда, ни ударами не усмирили мы его; напротив того, отваживается он противиться нам. Нападем же на него иным образом»…  Ночью демоны производят такой гром, что, по-видимому, все то место пришло в колебание, и как бы разорив четыре стены Антониева жилища, вторгаются, преобразившись в зверей и пресмыкающихся. Все место мгновенно наполнилось призраками львов, медведей, леопардов, волов, змей, аспидов, скорпионов, волков. Каждый из этих призраков действует соответственно наружному своему виду. Лев, готовясь напасть, рыкает; вол хочет, по-видимому, бодать; змея не перестает извиваться: волк напрягает силы броситься. И все эти привидения производят страшный шум, обнаруживают лютую ярость. Антоний, поражаемый и уязвляемый ими, чувствует ужасную телесную боль. Господь же не забыл Антониева подвига, и пришел на помощь к подвижнику. Возведя взор, видит Антоний, что кровля над ним как бы раскрылась, и нисходит к нему луч света. Демоны внезапно стали невидимы; телесная боль мгновенно прекратилась».

И это искушение Босх иллюстрирует, разумеется не буквально, не «близко к тексту». Изнемогшего от боли отшельника несут или переводят через мостик его друзья – на левой части триптиха, ниже середины. Один из них – с открытым лицом и коленом – идентифицируется некоторыми как скрытый автопортрет художника. Проверить это невозможно. Мне его лицо напомнило лицо Босховского «странника» с обратной стороны «Воза сена».
«Множество демонов» – на средней части триптиха. Там же можно найти и раскрытую кровлю, и Христа и спасительный луч, посланный им Антонию в утешение.
Смешно... дьявол опасался, что Антоний – «наполнит пустыню подвижничеством». Давным давно в пустынях Египта нет никаких «подвижников-отшельников». Как ветром сдуло. И немногочисленные христиане-копты (Антоний был коптом) влачат в Египте жалкое существование. И гонят их не бесы, а воинственные мусульмане.   
…

«Антоний, немедля, уходит один в гору. Но враг, видя опять его ревностное намерение и желая воспрепятствовать этому, в мечтании представляет ему лежащее на пути большое серебряное блюдо. Антоний, уразумев хитрость ненавистника добра, останавливается, и смотря на блюдо, обличает кроющегося в призраке диавола».

Дьявол в блюде. Как романтично!
Серебряное блюдо можно найти на триптихе Босха. На средней его части. Его держит в руке бесспинная соседка Антония в шлеме, чепце или платке поверх шлема и в шикарном платье, заканчивающемся чем-то вроде хвоста.
…

«Так в одну ночь, когда Антоний проводил время во бдении, враг посылает на него зверей. Все почти гиены, бывшие в этой пустыне, вышедши из нор, окружают его; Антоний стоял посреди них, и каждая зияла на него и угрожала ему угрызением. Уразумев в этом хитрость врага, он сказал гиенам: «Если имеете власть надо мною, то я готов быть пожран вами. А если посланы вы демонами, то не медлите и удалитесь; потому что я — раб Христов». Едва Антоний сказал это, гиены бежали, как бы гонимые бичем слова».

Хорошо, что гиены понимали по-коптски! Вот что значит образование!
Вообще-то на триптихе Босха демонов-зверей не так уж много. За «гиену» может сойти гибридное существо, которого держит стальными рукавицами за крыло и за рог ведьма с расщепленным деревом на голове – на центральной части триптиха, в группе демонов слева от коленопреклоненного Антония. Эта высунувшая язак (и какой!) «зияющая» зверюга выглядит так, как будто она действительно готова нашего мужественного отшельника «угрызть и пожрать». Кроме нее в «пугалку» входят: две неприятные адские собачки в кафтанчиках, вышеупомянутая ведьма, вооруженная еще и луком и стрелами, туша мертвого животного (то ли птицы, то ли свиньи), бес с разбитым кувшином на голове вместо шапки (в кувшине цветы)… еще один бесенок влез в рыцарские доспехи, которые ему явно не по размеру и воинственно высунул из них лапу с коротким мечом. Кроме того, эта машина страха и соблазна снабжена шестом с колесом, на котором видны остатки казненного, а на ведьминском дереве висит змея и черная шапка колдуна.
Выше этой группы – пейзаж с горящим городком. Удивительно хорошо нарисованный. Над горящей церковью летают крылатые дьяволы.       
…

«И когда не могут обольстить сердце явным и нечистым сластолюбием, тогда снова нападают иным образом, и стараются уже устрашить мечтательными привидениями, претворяясь в разные виды и принимая на себя подобие женщин, зверей, пресмыкающихся, великанов, множества воинов. Но и в таком случай не должно приходить в боязнь от этих пpивидений; потому что они суть ничто, и скоро исчезают, особливо, если кто оградит себя верою и крестным знамением. Впрочем, демоны дерзки и крайне бесстыдны. Если и в этом бывают они побеждены, то нападают иным еще способом: принимают на себя вид прорицателей, предсказывают, что будет чрез несколько времени; представляются или высокорослыми, достающими головою до кровли, или имеющими чрезмерную толстоту, чтобы тех, кого не могли обольстить помыслами, уловить такими призраками. Если же и в этом случае найдут, что душа ограждена сердечною верою и упованием; то приводят уже с собою князя своего.
Не убоимся его привидений; потому что и они лживы. Видимый в них свет не есть свет действительный; вернее же сказать, что демоны носят в себе начаток и образ уготованного им огня. В чем будут они гореть, тем и покушаются устрашать людей. Внезапно являются, но немедленно также и исчезают, не причиняя вреда никому из верующих, нося же с собою подобие того огня, который приимет их в себя. 
Какими они нас находят, приходя к нам, такими и сами делаются в отношении к нам; и какие мысли в нас находят, такие и привидения представляют нам…»

В последнем предложении этой маленькой подборки поучений Антония, которые приводит в своем тексте Афанасий, на мой взгляд, заключена разгадка не только многих тайн Босха, но и наших с вами тайн, дорогой читатель.
Больше открыться, чем на «Искушении святого Антония», Босх просто не мог. Это не только живопись, это его живое, конструктивно воплощенное подсознание. Тут и пожар родного города, который он пережил мальчиком, тут и первая его девушка… тут и существа, которые породили его собственные комплексы… тут и их причины...   
...
Существа, окружающие Антония на центральной части триптиха – как нельзя лучше подходят под общее описание нечистой силы, данное им в этом поучении.
Это мечты… привидения… подобия… разные виды.
Они суть ничто. Могут причинять боль, могут наверно и убить, если им (по Антонию) это позволит высшая сила, но запугать праведника им не под силу, как бы изощренно они ни были «сконструированы».
Все эти демоны – с ущербом. Они действительно несут в себе «начаток и образ уготованного им огня». Возможно, именно этот огонь мы так часто видим на головах босховских бесов, в частности и на голове самого, на мой взгляд, загадочного из них - стоящего рядом со святым Иоанном («Святой Иоанн на Патмосе»).
... 
То, что происходит за спиной Антония часто называют «черной мессой». Я не так хорошо разбираюсь в подобных ритуалах, чтобы утверждать обратное. Кажется, это опять, как и на правой стороне триптиха, «подобие» или «пародия» на Евхаристию (тут надо заметить, что изобретатель Босх часто повторяется, что мы ему конечно прощаем). Справа, на остатке колонны с фризом изображены сцены поклонения евреев золотому тельцу и еще какому-то прожорливому демону, сидящему на «барабане»… а слева от Антония один из участников «черной мессы» – негритянка (или бес в виде «черного отрока») – держит в руках блюдо (еще одно «серебряное блюдо»), а на блюде – гадкий голый божок, чем-то напоминающий «купидона» с правой части. Божок держит в руках яйцо (смыслов – куча, толку - нуль). Одна из двух интересно одетых дам справа подает стаканчик (наверняка с чем-то весьма и весьма многозначительным) свиномордому типу в черном слева. Типу с кинжалом, собачкой на поводке, лютней под мышкой (ох, не любил Босх музыкантов), и каким-то важным значком на груди. И самое главное – с совой на голове. Не тип, а отдельная, прекрасно разработанная конструкция… кошмар Антония, кошмар Босха… греза… привидение… ничто… пшик.
Тип в черном принимает стаканчик левой рукой. Сейчас он его выпьет… и…
И ничего не произойдет.         
…

«Труды его многочисленны и велики: непрестанно постился он; одежду нижнюю — волосяную и верхнюю — кожаную соблюдал до самой кончины; не смывал водою нечистот с тела; никогда не обмывал себе ног, даже и просто не погружал их в воду, кроме крайней необходимости. Никто не видел его раздетым; никто не мог видеть обнаженного Антониева тела до того времени, как Антоний скончался, и стали предавать его погребению».

Вонял наверно старичок, хоть святых выноси! Но, видимо, ему это нравилось. Как Мао Цзэдуну (тот тоже не мылся годами).
Какая же у христиан (и у мусульмане, и у евреев) патологическая боязнь наготы!
Или, что тоже самое – боязнь правды.   
…

«Однажды пришли к нему два языческих философа, думая, что могут искусить Антония. … Философы удалились с удивлением. Они увидели, что и демоны боятся Антония».

Два философа – уж не они ли изображены Босхом правее Антония на центральной части триптиха.. Или правее и ниже?
Хотя их тут трое… пардон…
Один – с длинным клювом, другой – с висячими ушами, кошачьей мордой и открытой пастью (тоже, видимо, хочет «угрызть») и с воронкой на голове. Третий – с обритой по-монашески головой, в очках, со звериной мордой, книжку читает, а вместо тела у него – человеческие останки… Настоящий философ.
Правее философов – самая, на мой взгляд, интересная группа демонов.
Тут и ведьма-дриада на огромной крысе, с ведьменышем (бесовская богородица), и птицо-человек верхом на лошади-кувшине в доспехах ниже пояса с органическим «ежом» вместо головы (вот уж пугало, так пугало! Позже его воспроизвел Макс Эрнст), и маг, и рыцарь-сорока, и мальчик-русалка с тарелкой каши на голове…
Выше их – адская купальня, достойная отдельной статьи, а чуть пониже – заточённый в половину утки «схоласт». Рядом с ним – рыба, она же рыболовецкая шхуна с командой из двух чернявых бесов… Левее нее – огромная райская ягода, из которой выступают бесы в зверином обличье, лошадиный череп, играющий на арфе, сидящий на черепахе без панцыря, но в деревянных туфельках. В висящей корзине сидит голая ведьма в капюшоне монашенки и с кривым мечом.
Искусство абсурдного адского конструирования Босха достигло тут своего апогея.
Комментировать его бесполезно.