О моем детстве во время Великой Отечественной войн

         
К 75 –летию с начала Великой Отечественной войны.

На начало войны мне было около трех лет и жили мы тогда в деревне около Елатьмы в Рязанской области. Кое-что мне все же удалось запомнить. Детских садиков тогда в деревне не было, родители работали целыми днями. Мать моя была колхозницей, и все лето работала в поле совместно с бригадой. Поэтому мы - малышня с раннего возраста были предоставлены сами себе, если не считать надзора бабушек, которым порой было не до нас, так как на них держались все работы по уходу за растениями в своем большом огороде. Я и соседский мальчик Витя – зайчик, мой ровесник и родственник, у которого не было бабушки, иногда за околицей  наблюдали, как наши мамы, в первые годы войны, серпами жали в поле рожь, вязали ее в снопы и укладывали в крестцы. К жатве хлебов серпами привлекались и бабушки. Нужно было быстрее сжать ниву и не допустить потерь зерна, которое при затяжных работах, при непогоде вываливалось из колоса. А этого допускать было нельзя: стране нужен был хлеб в достаточном количестве, чтобы кормить солдат воюющей армии и рабочих на заводах. Выставленные на полях снопы, на конных подводах свозились на крытый колхозный зерноток. На зернотоку к жатве сооружалась из подручных средств, дерева и скоб, установка для преобразования лошадиной энергии в крутящие моменты, передаваемые на молотильное устройство. Лошади, обычно пара, или пара быков, ставили на самодельный круг, впрягали их к перекладине, укрепленной поперек круга. Лошади шли на одном месте, а круг под их ногами вращался, передавая с помощью шкивов и ременных передач энергию на молотилку. Колхозники бросали снопы в приемную камеру молотилки и она, обмолачивая снопы, отделяла зерно от соломы. Мы, когда приходили навестить своих мам на зернотоку,  забирались на перила около лошадей и глазели на работающих. Иногда в голове от крутящегося круга так кружилось, что мы падали с перил под ноги лошадей. Вот тут уже нам и нашим мамам доставалось. Нам за то, что падали под ноги животных, которые могли нас покалечить, а мамам, за то, что их малыши здесь, рядом с опасным производством, а не дома. Около тока было небольшое провальное озерцо, называемое «Скрозницей», полностью заполненное водой и пиявками. Нас, ребятишек, это озерцо притягивало как магнитом. Не пугали даже красные, жирные пиявки. И чтоб мы близко не подходили к воде,  взрослые говорили нам, что в «Скрознице» живут страшные косматые, с длинными хвостами русалки. Они только и ждут, когда маленькие мальчики подойдут к воде, тогда они выныривают из глубокого озера и утаскивают мальчиков вглубь, а там щекочут до смерти. Страшилка действовала, и мы боялись подходить к воде, где жили настоящие русалки.
К пяти годам мы, с разрешения родителей, увязывались с детьми постарше купаться на речку Унжу. Речка  была неглубокая, но на ней стояли водяные мельницы, на которых мололи зерно. На краю деревни была и ветряная мельница, но ее мощности для размола зерна было недостаточно. Колхозники перегородили Унжу запрудой, оборудованной  вешняками, через которые можно было спускать вниз по течению излишки воды и сплавлять бревна, заготавливаемые в лесах соседней области и сплавляемые по Унже к Оке до города Горький, где они шли на переработку для строительства самолетов и другие нужды военных заводов. Бревен на Унже было столько, что ребята постарше легко перебегали по ним с одного берега на другой. Кроме этого под бревнами, что стояли, зацепившись за берег, находили убежище маленькие рыбки. И мы дети ложились на такие бревна, охватывали их ручонками и вели ладошки от одного края бревна до другого. Наградой за такую работу нам были рыбки, попавшие в наши ладошки. Часто добычу мы съедали сырой. Ведь шла война, и накормить нас нашим мамам часто просто было нечем. Большим удовольствием для нас было нырять в поток воды, проходящий через вешняки, когда бревна  спускались сплавщиками вниз по течению. А когда бревна по какой-то причине не сплавлялись через вешняки, то в бурлящий поток прыгали мы и он выносил нас подальше от моста вниз по течению на мелководье. Заводилой при прыжках в пенистый поток был мой друг Витя. Он всегда первым, головой вниз нырял в поток и последним показывался среди волн на выходе из потока. Плавать нас обучали взрослые мальчики и через неделю обучения мы уже плавали по-собачьи в прогалах между бревен. Купаясь на Унже, мы часто видели, как парой летели немецкие бомбардировщики высоко у облаков вдоль  Оки, находящейся в километре от устья Унжи. Мы грозили летчикам своими кулачками, ребята постарше пуляли камешками в сторону пролетающих самолетов из рогаток, а взрослые мельник и сплавщики леса, говорили нам, чтоб мы немца не дразнили: «Ведь это же фашисты и могут полоснуть по нам - детям очередью из пулемета». Мы слушались старших, хотя нам этого и не хотелось. У каждого отец или старший брат воевали с фашистами на фронте.
Когда на покос, заготовку сена для коров и лошадей, уезжало все трудоспособное население деревни, мы малыши оставались в деревне главными действующими лицами. Главный наказ взрослых нам был, не играть с огнем, все очень боялись пожара. Мы же оставшись без мам, были предоставлены сами себе. Луга, где заготавливалось сено на всю зиму для колхозного скота, находились в заливной вешними водами пойме Оки в 20 километрах от нашей деревни. Взрослые уезжали туда на всю неделю, а нашим мамам давали по очереди выходной только на один день в неделе и при непогоде, когда работа в лугах приостанавливалась. Заботы по дому и по уходу за нами ложились на бабушек и соседей. И вот мы трое пятилетних мальчиков, жившие в соседях, соскучившись по мамам,  решили их навестить. Один из нас уже был однажды в лугах и дорогу знал, тем более она вела в луга по высокому берегу Оки. Ничего не сказав бабушке, мы с утра отправились по берегу Оки в луга. Часам к шести вечера мы добрались до лугов. По пути заходили в орешники, растущие вдоль реки. Мы собирали там вкусные недозрелые орехи. Когда добрались до лугов, взрослые из другой бригады, заметив маленьких помощников, заохали, заахали и тут же сообщили бригадиру и нашим мамам, что к ним пришли «помощники». Все: и бригадир, и тем более наши мамы, в восторге не были от нашего появления в лугах, далеко от дома. Отправить назад в деревню у бригадира возможности не было. И хотя подвода шла в деревню за продуктами, бригадир сказал мамам, что детей назад отправить, на вечер глядя, не может, но бабушке извозчик сообщит, где беглецы, чтоб не беспокоилась и не поднимала шума. А нас бригадир, как следует, поругал, но на довольствие поставил и по шалашам, в которых во время покоса спали колхозники, распределил. Мы были в восторге. Нас накормили и разрешили отдыхать, пока в одном из шалашей. Пшенная каша, сваренная на костре в котле, была намного вкуснее, чем в печи дома, да еще с молоком! Мы были очень довольны путешествием, но на другой день нас отправили опять в деревню на попутной подводе. Нас это устраивало и на следующий день мы уже хвалились сверстникам: какая вкусная каша в лугах и как хорошо ночевать в шалашах, из которых на ночь комаров выгоняют тлеющей на горячей сковородке сырой травой.
В конце лета бабушка брала нас за грибами в близлежащий лес, находящийся в километре от деревни. Сама она за плечами несла большую корзину под грибы, а у нас ребятишек, с собой были только самодельные перочинные ножи, сделанные из старой косы моим дядей. При входе в лес бабушка инструктировала нас, чтоб от нее не уходили и всегда были в пределах видимости, так как в лесу были волки. Про волков мы уже знали, в деревне ходили слухи о нападении волков на одиноких путников. Мы ходили группой по лесу, находили сыроежки, а около старых куч хвороста - рыжики, которых в то время довольно много встречалось в лесу. Несколько дальше от опушки, среди сосен по краю ям, росли маслята, а часто попадались и белые грибы. Бабушка иногда нарушала свой же запрет: не удаляться от опушки. Но сладкие маслята и деликатесы - белые грибы, заставляли и бабушку нарушать свой запрет, и она вела нас подальше от опушки в лес к грибным местам. Она запрещала нам спускаться в ямы, и грибы сообща мы искали только по краям этих ям. Какая же радость была у нас, когда мы находили колонию белых. Мы звали бабушку, которой почему-то попадались больше маслята, срезали эти красивые толстенькие грибы и клали их в поставленную на землю бабушкой корзину. К нашему сожалению, корзина быстро наполнялась доверху отменными грибами, и бабушка останавливала наше рвение искать еще белые грибы. Она говорила, что больше ей грибов не донести и корзина уже полная. Видя наше разочарование, она обещала нам и завтра взять всех нас опять за вкусными грибками, и что мы очень хорошо сегодня искали первосортные грибы. Мы были довольны похвалой бабушки и возбужденные бежали впереди бабушки в свою деревню, чтоб похвастаться перед другими мальчишками о наших успехах в лесу по сбору грибов. Бабушка, придя домой сортировала, перебирала грибы, затем раскладывала на жаровни, растопляла русскую печь и сушила маслята и белые, чтобы не голодать в зимнее время. Грибы были в то время существенным дополнением в питании. С ними варились супы, а пластинчатые, засоленные в бочке, поедались с вареной картошкой.  Еще нас бабушка в сентябре брала с собой в лес к Черной речке за калганом. Калган - это растение, лапчатка прямостоящая была основной чайной заваркой в то время. Наше острое зрение, по сравнению со зрением престарелой бабушки, помогало найти желтые цветочки на стебельках растений, а бабушка уже своими заскорузлыми руками доставала корневища, раскапывая землю. Корневища калгана после промывки и сушки служили заваркой и заправлялись в заварочный чайник. Получался полезный для здоровья чай.
Лет в шесть, семь старшие мальчики учили нас ловить рыбу удочкой. Рыболовные крючки они где-то для нас доставали. Лески мы делали сами из конского волоса. Мы выпрашивали у конюхов, пожилых мужчин, понимающих интересы малышей, пучочек конских волосков, затем отделяли по три волоска и сплетали из них отрезки лески и так, связывая их потом, получалась леска нужной длины и довольно прочная. Поплавок делали, как правило, из гусиных перьев. Гусей в некоторых домах держали, и перо гусиное было не проблемным. За удельником ходили в лес, где на опушке росли ореховые рощи. Под руководством старших мальчиков, знающих толк в рыбной ловле удочками, выбирали длинный тонкий гибкий орешниковый ствол, срезали его, сушили и одновременно выпрямляли его подвешенным грузом. Здесь без помощи старших нам обойтись было нельзя. Червей для насадки копали у коровников. Там в перепревшем навозе их было более чем достаточно. Ловили на Унже, как правило, пескарей, ершей и маленьких плотвичек. Старшие ребята ходили ловить более серьезную рыбу на Оку.
Среди моих сверстников особенно отличался мой двоюродный брат, наши деды были братья. Звали его Витя - зайчик. В то время у каждого из нас кроме имени было еще свое прозвище. Он, невысокого роста мальчик, до того был ловок и силен, что мы все ему завидовали. Его отец -  пулеметчик погиб в 1942 году, где - то под Сталинградом и его мать, тетя Нюра, одна воспитывала дочь и сына. Витя любил взбираться на высокие тополя, которые росли тогда почти у каждого дома. Взобравшись на самую макушку, там, где на тонкие ветви высаживались покаркать только грачи, он кричал нам с высоты как там, наверху, хорошо и как далеко видно. Взобраться, как он, на тополь мы не могли, силенок и ловкости не хватало, а мать его, тетя Нюра, подходя из колхоза на обед к дому, где рос тополь, и завидя  сына на тонких ветках верхушки тополя, кричала ему с тревогой в голосе: «Куда забрался Ирод, слезай немедленно,  ужо выпорю». Витя любил мать и в одно мгновение целый и не поцарапанный был уже на земле, обласканный матерью. Она гордилась своим сыном, а он этого заслуживал.
Играли мы, кроме как в прятки и в войну, еще и в бабки. Такую игру для нас организовывал дед. Он вбивал на лужайке кол, затесанный сверху с одной стороны. На затесанную сторону кола,  вешалась  специально изготовленная палочка, называемая бабкой. Мы отходили от забитого кола, на котором висела бабка за черту и специальными, гладкими палками бросали, стараясь попасть по стволу кола, на котором висела бабка. В игру играли две команды. Одна, по очереди кидала палки по  колу, стараясь попасть в кол так, чтобы бабка улетела как можно дальше, чтоб команда успела добежать за своими, ранее брошенными палками.  Водящий  должен была найти упавшую бабку, повесить ее на кол и прибежать за черту, от которой бросали тяжелые палки, раньше чем те, которые до того бросали палки по колу. Старшие ребята играли в лапту. Это, когда одна команда била по мячу специальными палками, а другая пыталась поймать мяч и попасть им  по бегущим до черты и назад. Если попадали, то команды менялись местами: кто подавал мяч, теперь должны были ловить его и попадать в бегущих до черты членов другой команды. В лапту из нас маленьких, старшие ребята и девочки брали Витю, а нас, только изредка, когда не набиралась команда сильных.  Витя кидал мячик дальше даже старших мальчиков и ловко ловил подачи, поэтому его охотно принимали играть в лапту. В футбол мы играли уже после войны, гоняя по лужайке, набитую сухой травой и от того неповоротливую, футбольную покрышку.
Играя в войну, мы также как на фронте солдаты бегая «в атаки», кричали: «За Родину, за Сталина». Это мы усвоили из рассказа вернувшихся с фронта мужчин, получивших на войне ранения и инвалидность.
 Ближе к осени, когда на колхозных полях поспевала брюква и горох, мы устраивали походы за этими вкусными продуктами. Брюкву ели, обдирая с неё кожуру, на месте, с собой для меньших братьев и сестер тоже брали по одной, больше было не донести. Брюква вырастала большой и тяжелой. Другое дело горох. Его мы сначала наедались на поле, съедая вместе со стручками, о потом набивали ими карманы и расстегнутые рубашки и старались убраться с поля, пока нас не засек конный сторож. Тогда, кроме растерянного гороха, кое-кому попадало и плеткой, а если сторож узнавал: чей мальчик воровал горох, то были неприятные беседы в правлении колхоза с матерями неудачников. Но ничто нас не останавливало: ведь так  есть-то хотелось, ведь на трудодни колхозникам выдавали так мало продуктов!  Тогда неукоснительно действовало понятное для всех правило: прежде все для фронта, для победы над фашистской Германией.
   Зимой мы чаще всего играли в войну. Снега было много, и мы делали  траншеи, норы в снегу, бросали друг в друга гранаты - это снежки и кричали, срывая голос: »Тры, ты, ты». А когда совсем темнело, в насквозь промоченной одежде бежали по своим домам, где мамы нас чем-то кормили, в основном это было молоко с вареным остывшим картофелем или клеклым хлебом. Все это мы съедали уже раздетые на теплой русской печке, где уже сушилась наша мокрая от снега одежда, заботливо разложенная на теплые кирпичи нашими мамами. Свет мы получали от керосиновых ламп, а на печи  от самодельного «гасика», светильника типа лампады, поставленного на боров русской печи. Любили мы, и кататься с горки. Для этого на проезжей дороге с уклоном делали ледяную дорожку. Ведь транспорта-то почти на дороге не было. Катались на этой ледяной дорожке в старых, вышедших из употребления корзинах, на днище которого наши мамы или, набившие руку в этом деле старшие мальчики, намораживали соломистый навоз. И вот эти корзины очень легко скользили по обледенелой дорожке, сталкиваясь, к нашей радости друг с другом. Детского писку и визгу было достаточно на всю прилегающую к дороге улицу.
Но вот закончилась война. Наши мамы и бабушки в последний раз отплакались: кто горючими слезами по погибшим мужьям и сыновьям, кто слезами счастья при встречи с вернувшимися живыми своими близкими и родными. Начались годы восстановления разоренной войной страны. Жизнь наша была не лучше чем в военные годы. Первые два года были не урожайными, и голод был еще более серьезный, чем в войну. Пережив его, мы пошли в школу. Сначала учились в начальной четырех летней школе, обязательной для всех обучающихся. Потом абсолютное большинство заканчивали семь классов, а далее или ремесленное училище, где учащиеся получали специальность и шли работать на производство,  а те, кто проявлял способности в учении, и кому позволяли средства шли в платную десятилетку. Правда плату за обучение вскоре отменили, и я уже с девятого класса учился в десятилетке бесплатно. С четвертого класса, по окончании учебного года, мы сдавали экзамены по основным предметам. Таких предметов в старших классах было по семь - девять и мы, чтобы перейти в следующий класс перед экзаменом добросовестно зубрили пройденный за год материал. Дороги в техникумы и институты после окончания десятилетки для учащихся были открыты. Нужно было только сдать приемные экзамены и выдержать конкурс. Обучение было бесплатным, студентам платили стипендии, на которые можно было прожить.  Так в сельскохозяйственном институте на первом курсе платили по 290 рублей в месяц,  в педагогическом - по 240. Студентам, сдавшим семестровые экзамены без троек, на пятерки или  только с одной четверкой, стипендия повышалась на 25 процентов.  В студенческих столовых на наши стипендии прокормиться было можно и мы с сестрой, учась одновременно, почти не получали помощи от родителей, кроме того, что им приходилось нас кое как одевать. Деньги от стипендии выкраивались и на мороженое, и для посещения кино и театров. На летние каникулы мы добирались домой и потом до института  на пароходе по Оке, зимой на самолете У-2. Автомобильных дорог в то время до областного центра с окраин просто не было. В продуктовых магазинах в наши студенческие годы было изобилие всевозможных продуктов, но купить их значительной части населения просто было не на что. Зарплаты  у рабочих, не говоря уж о колхозниках, были не высокие,  а наши стипендии, тем более, не шли ни в какое   сравнение.  Многие из нас были вынуждены иногда подрабатывать. Как правило, мы зарабатывали на разгрузке вагонов с лесом, и на земляных работах, для этого не требовалось спецодежды. После окончания института, техникума мы получали направление на работу по специальности; нас ставили в льготную очередь на получение квартиры и обеспечивали рост в должностях соответственно знаний и способностей. Благодаря заботам государства о нас,  все мои сокурсники прожили достойную жизнь, а некоторые еще продолжают передавать свой опыт подрастающему поколению.
Абрамов Шура