Осенний лист

    Летят гонимые ветром жёлтые листья осенней поры, сорвавшись с веток родного дерева, кружась, будто в танце, ведомом лишь  им, и устремляются вниз. И опадают медленно, плавно, словно нехотя, на сырую землю. И покроет их снег зимы, и уйдут они в небытие,  навсегда. Где же лист осени?
   
                1               

    Студенческая пора одна из весёлых, напоенных романтикой и потому лучших времён в биографии, наверное, каждого человека,  испытавшего это, прошедшего через это, и получившего тем самым вот это высшее образование, которое становится самым,  что ни   на есть, главным фундаментом для дальнейшей жизни, ибо школьное среднее образование лишь предпосылка этого. И воспоминания о той поре часто покрыты таким тонким налётом ностальгии, что иногда всколыхнёт сердце, разбередит душу. Как и у меня.
     Той осенью наш курс отправляли то ли в колхоз, то ли в совхоз. Тогда все помогали селу в уборке урожая: работники различных    бюджетных организаций, школьники, студенты и даже солдаты Советской Армии. Все трудились на колхозных, совхозных полях. Смогут ли рассчитывать на такую всенародную помощь современные фермеры. Вряд ли. А тогда, в те советские времена такое было  каждой осенью сплошь и рядом. Но, всё же, несмотря на такую помощь, такая штука, такая вещь, как дефицит магазинных полок в продовольствии ощущался всегда. Такова уж была специфика тогдашнего сельского хозяйства поры так называемого застоя или же развитого социализма в официальном определении.
   
     Нашему курсу предоставили тогда три небольших «пазика», такого популярного, советского автобуса той поры. И мы тогда      довольные, под звук гитары, напевая песни последней моды, ехали, тряслись в том неказистом автобусе. Конечно, это был не роскошный импортный, родом из Венгрии «Икарус», на котором мы едва бы чувствовали тряску от наших знаменитых дорог. Работа на колхозных или совхозных полях не представлялась нам каким-то адским трудом, сопряжённым обильным пролитием пота, а скорее отдыхом, притом весёлым. На курсе насчитывало три группы, потому и выдали вот эти три неказистых «пазика», каждый на группу. Ехали почти полдня, а то и больше. Несмотря на всю эту трясучку, настроение у всех было радужным, весёлым, как раз под стать нашему возрасту, под стать студентам. А что ещё надо молодости? Среди всех остальных я был, наверное, немного грустен, хотя внешне ничем и не отличался от всех остальных. О причине такой грусти мало кто догадывался. А она состояла вот в такой вынужденной разлуке, в том, что в городе оставался предмет моего вожделения, а точнее девушка, к которой я стал с недавних пор неравнодушен, да ещё как. Она и только она стояла перед моим взором, крепко и прочно ворвавшись в моё сердце. И думы мои были только о ней. А она же оставалась в городе потому, как училась курсом помладше и их не удостоили такой чести поработать на колхозных или совхозных полях.      
   
    То ли воля случая, а, скорее всего, решение преподавателей сложилось так, что два «пазика» направились в центральную усадьбу,   в центральное отделение, всё-таки, совхоза, в такое, довольно таки большое село. «Пазик» же с нашей группой проехав через всё   это село, направилось чуть подальше, и через каких-то полчаса, а, может, чуть больше, свернув с шоссе и проехав по довольно тряской грунтовой дороге, наконец, остановилось в конечном пункте назначения. То было село, а точнее можно было назвать это поселение небольшой деревенькой, в которой оказалась всего лишь начальная школа, после окончания которой дети доучивались в основном в школе-интернате центрального отделения, и такой небольшой магазинчик, скорее ларёк, в котором были в продаже продукты первой необходимости, без всяких излишеств, но главное, в продаже были таки сигареты, папиросы и водка. Наличие последней нам приподняла и без того повышенное настроение. Скучать не придётся, и не надо будет ехать, бегать за ней в соседнее село, которое по размеру намного превышало вот эту неприметную деревеньку. Нам даже повезло. В деревне ощущался явно недостаток молодёжи. Хоть не придётся выяснять отношения между нами, студентами, и местными носителями молодой силы, которыми всегда изобилуют вот такие поездки на колхозные и совхозные поля. Уж в этом плане тем двум группам, оставшимся там, в центральном отделении совхоза, в таком большом селе, возникали, представали вот эти самые проблемы такого порядка.
 
    Разместили нас в одном, не сказать что заброшенном, но в ветхом деревянном здании неизвестного предназначения. Но это нас,    студентов, в жилах которых так и закипала кровь молодости, нисколько не расстроило. Мы, парни, мужская половина группы, разместились в одной такой большой комнате, прекрасная половина группы разместилась в такой же комнате по соседству. Веселья, такого радостного настроения, в общем-то, хватало, и даже через край. А что нам, студентам?
 
    Деревня эта, до села как-то она не дотягивала, была, быть может, большой, но какой-то, всё-таки невзрачной, или так нам    показалось после города. Во всяком случае, каких-то броских новых домов взором своим мы не обнаруживали. Всё так, старьё в преобладании. Небольшие улицы были разбросаны хаотично, без всякого на то плана. Но ведь и деревня-то обосновалась в те времена, когда, наверное, мало кто задумывался не то, что о планировке, а вообще о перспективах будущего, о том, что будет, допустим лет через пятьдесят, а уж о веке не говорю. Обоснована была деревня точно в те времена, когда о каких-либо машинах, тем более о самолётах здесь не то что помышляли, но и не догадывались. Одним словом захолустье, настоящая дыра. Но люди всё же жили, и не просто жили, но и шагали в ногу со временем, о чём свидетельствовали гаражи у некоторых домов и наружные телевизионные антенны на крыше каждого дома. Так что проблемы с новостями о делах всего внешнего мира не существовало. Несмотря на ветхость, старость многих домов, на этакую унылость, захолустье, кажущуюся отдалённость от цивилизации, деревня эта имела несомненное преимущество. И оно, это преимущество, отражалось, прежде всего, в его расположении, в изумительной природе. Она так и окружала её, готовая заключить в свои крепкие объятия её, эту, казалось бы, невзрачную деревню. Расположенные невдалеке невысокие сопки отливали синевой, и протянулась от них полоса, шириной в несколько сотен метров, а длиной и в несколько километров. Полоса эта характерная сплошными своей густотой, порой и непроходимыми, деревьями, состоящими из елей, пихт, берёз, осин, боярышников, дикой смородины и других кустарников доходила почти до деревни. Сосен в таком расположении обычно не бывает.   Оттуда в сторону деревни протекал чистый ручей от родника, сродни звонкому хрусталю. Характерная черта сибирского ландшафта. Шибир. Так и называют такую полосу.
   
    Наш учёный, переводчик, великий телеведущий Дроздов Николай Николаевич вёл в конце девяностых  двадцатого века три передачи подряд о мире животных Бурятии. Вот в одной из тех передач он и привёл пример того, что название огромного географического региона «Сибирь» произошло от этого обозначения «Шибир». Виднейшему учёному, работавшему в одно время советником по экологии при ООН, которому экологическая ассоциация женщин «Юнона роз» присвоила почётное звание «Рыцарь планеты» и потому ставшему третьим его обладателем после Жака Ива Кусто и Тура Хейердала, и просто добрейшему человеку можно в этом вопросе доверять в полной мере. Но это к слову при характеристике такого уникального природного явления. В дополнение к сказанному простиралась широкая долина, как продолжение сопок, превращённая в сельскохозяйственные угодья, совхозные поля. Возможно, творения рук человеческих в соседстве с первозданной природой придавали свой колорит, свою определённую, но красоту местного края.
    Уж если мне, деревенскому парню, понравилась природа, окружающая деревню, то, каково было городским ребятам, парням и    девчонкам, которых было в преобладающем количестве в нашей группе? Одни восторженные восклицания: «Каждый год бы приезжать сюда!» Но знали мы, что другого раза не будет потому, как на следующий год пойдём мы на последний курс и потому никаких совхозных или колхозных полей не будет. 
   
    Продовольствием нас местное руководство обеспечило в должном порядке, и мы после хорошего, плотного завтрака отправлялись  на совхозные поля. Картофель, турнепс, местами морковь, свекла становились уделом наших работ. Но в основном картофель. Сам   процесс протекал также весело, как и сама жизнь посреди этой изумительной природы. И я был весел как все, но всё же грустил тайком от всех. Перед мысленным взором моим представала она. И несмотря, всё-таки, на её некоторые капризы, на её некоторое завышенное самомнение, она представала в мыслях моих самой прекрасной и, конечно же, самой блистательно красивой девушкой на свете. А отчего бы и почему бы не быть такой признанной красавице? Я понимал, откуда у неё такие проявления капризности. Она была, даже по тем советским временам, где политически, идеологически насаждался вроде бы принцип равноправия, принцип равности по социальному признаку, из аристократического круга. Конечно, в те времена развитого социализма вот такое неравенство по так называемой социальной лестнице ощущалось всеми внутренне, и бросалось в глаза внешне.

    Отец её был такой шишкой, видным работником, скорее начальником по партийной линии, по линии КПСС, что по тем временам значило, чуть ли не всё. Мать же её была преподавателем в вузе и потому легко входила в этот круг не только как жена видного политического работника, начальника, но и в силу своей престижной профессии. И, может быть, кое-какие огрехи в воспитании или же обилие в природе вещей, самих возможностей, исходящих из всего этого, из самого окружения, придавали вот такие черты в картину её характера. Я же на это почти не обращал внимания, ибо всё это затмевал яркий блеск её красоты. Не заметить это нельзя было. Замечали это, да ещё как, замечали многие и не только. Но она предпочла меня, именно меня, простого деревенского паренька. И хотя я в старших классах переехал в районный центр, в такой очень большой посёлок со всеми атрибутами такого цивилизованного мира, где и окончил    среднюю школу, в душе своей всё же продолжал оставаться вот таким деревенским парнем. И мои родители по профессии своей, по принадлежности к социальной нише своей, никак не могли входить в этот круг избранных, называться этакими аристократами.
    А такое жизненное определение существовало прочно, несмотря на политические и идеологические составляющие социалистического общества того времени. Быть может, думал я, когда построят коммунизм, бывшее всё-таки задачей, целью страны, общества, то всё это, пусть политически, идеологически не декларируемое, но обусловленное самой жизнью такое распределение по социальной лестнице, исчезнет. Но само вот это построение коммунизма всё также оставалось на бумаге, в самой идеологии, и оставалось всё же таким притягательным светом, таким толкающим вперёд фактором советского социалистического общества второй половины двадцатого века,  что вселяло какую-то надежду, хотя уже редко проявлялась её идеологическая составляющая в телевидении,  разве иногда в новостях.

    Уже устоявшаяся, мерная, потому тихая, спокойная жизнь при развитом социализме устраивала многих. И никаких зачатков фермерства, присущего капитализму. Совхозные, колхозные фермы, пастбища, поля. И маленькая по тем временам и меркам зарплата, намного уступающая зарплатам рабочих фабрик и заводов города. Вот оттого во второй половине двадцатого века и случился небывалый отток молодёжи из села в город. Какая там гармония села и города, о котором так и пестрели учебники по истории, особенно по истории КПСС, которую изучали в обязательном порядке на всех факультетах любого вуза. Вот такая грусть временами, несмотря на всю изумительность природы, на всю атмосферу непринуждённой весёлости, гармонии отношений, всей дружности, царившей тогда, да и потом, в нашей группе, посещала меня, и которую я старался внешне не выдавать, не выказывать.
   
    Была в этой деревне одна какая-то, может быть, на первый взгляд неприметная, незаметная вовсе, но черта, которая бросилась  нам в глаза не сразу, не в первый день, но всё же не преминула не стать замеченной. И что-то показалось во всём этом не то, что таким уж зловещим, но ненормальным точно. И заключалось вот это наше примечание вот такой незаметной достопримечательности этой захолустной     деревни в одном неказистом на вид доме, отстоящем как-то в стороне от всей деревни. Он как бы сторонился от всего поселения такой маленькой горкой, что делал его неприметным от всех и оттого каким-то обиженным на что-то что ли. По крайней мере, так казалось нам. И формой своей, так называемой архитектурой своей, он напоминал букву Т, что делало его как-то непохожим на  другие дома. Кто построил такой дом? Зачем, для чего и почему в стороне от всех? И потому повеяло зловещим от него. По крайней мере, так и показалось нам, приезжим студентам. Скорее всего, это известно им, местным жителям. Спросить надо было у них.
   
    Однажды нам такой случай представился. Вместе с нами на поле работали несколько женщин, одна из которых приходилась нам    своего рода бригадиром, и один пожилой мужчина предпенсионного возраста. Вот мы-то и спросили у них про этот странный дом, что повеял чем-то зловещим.   
  - Плохое там место. И сам дом плохой… – тут же бойко ответила нам одна из женщин, видимо, не испытывавшая какой-либо симпатии к  этому дому и, может, к их обитателям.
  - А кто живёт в этом доме? – спрашивал один из нас.
  - Да одна пожилая женщина с дочерью, – отвечала другая женщина, но не так бойко, при этом не выказывая какой-либо симпатии или антипатии, что можно было определить по интонации её голоса.
  - А сколько лет её дочери? – живо поинтересовались парни нашей группы у второй женщины, не выказывавшей такой ярко   выраженной эмоции, как первая.
   - В прошлом году окончила школу. Поступать никуда не стала. Работает в соседнем селе на ферме дояркой, – так же отвечала она.
  - А почему не стала учиться? Что? Умом туговата? – также продолжали интересоваться ребята, подключая и своё остроумие, и свой   хлёсткий язык.
  - Не знаю, не знаю. Но если говорить насчёт ума, то в этом деле она многим из вас утрёт нос, хотя вы и студенты, как будто получаете высшее образование. Да хоть три диплома будет у вас в кармане, но если нет природного ума, то образование это ваше, к тому же высшее, что собаке пятая нога, что телеге пятое колесо, – вдруг вставил слово пожилой мужчина предпенсионного возраста, в голосе которого звучали далеко не дружелюбные нотки, заставившие некоторых говорунов нашей группы попридержать язык.
  - Говорят, что у неё одежды такой модной, что носят в городе студентки, нет. И на самом деле она никогда так ярко, что ли, с таким   шиком что ли, не одевалась. С самых детских лет всегда так  скромно. А вот насчёт её ума он правду говорит. Она окончила школу на отлично. Все, есть ум, нет ума, тут же после школы подались в город. Кто в техникум, кто в институт, лишь бы в город, подальше отсюда, от нашего захолустья. Она же пошла работать, помогать матери. А ведь училась лучше всех, – говорила эта женщина, при том уже с нескрываемой симпатией именно к этой, незнакомой для нас, девушке.
  - Не красится ни черта, никакой косметики, а красавица. Природная красота, она и в Африке красота, – тут же не преминул добавить   пожилой мужчина, скрыто ли, явно ли, но в очередной раз бросая камень в наш огород, а точнее в огород наших девушек, чем нарушил немного, а может и больше, их душевное равновесие.
   
    Я понимал хорошо, что парни нашей группы своим язвительным языком вывели этого, в общем-то, по большей части молчаливого  пожилого мужчину. Что ж, не он первым свернул на такой поворот разговора. Понимали это теперь и все остальные. Вступать в перепалку с ним, годящимся нам в отцы, никто не хотел. Наверное, сам статус студента, получающего высшее образование, статус городского, а значит, цивилизованного человека, не позволял парням нашей группы  не то, что вступать в такой конфликт, но и  ещё раз проявлять  остроумие, острословие. Чувствовали, всё-таки, что сболтнули немного лишнего, тем более, не зная человека.

    Я же занятый мыслями о ней, о своей девушке, оставшейся в городе, даже и не помышлял говорить что-либо о незнакомке, про которую    не то, что видеть, но слышать не приходилось. А вот то, что, закончив школу на отлично, она не поехала учиться куда-либо, уже удивляло нас всех. Хотя одно примечание насчёт этого уже привела эта женщина. Как-то понимали мы вот это примечание про одежду. Одевались, конечно, девушки что надо, возможно, в этом направлении у них было кое-какое соревнование, про которое мы, парни, мало что подозревали, но вот то, что из-за этого можно не учиться, никогда не задумывались. А для деревенских, тем более пожилых женщин, особенно у тех, где росли дочери, тем более повзрослевшие дочери, такое явление не могло быть тайной за семью печатями.

    Та же женщина, не проявлявшая какой-либо эмоции, продолжала просвещать нас об обитателях этого странного дома, укрывшегося в сторонке от всех:
  - Её муж, отец её дочери умер года два назад. Может и поэтому она не пошла пока учиться, хотя насчёт одежды я не ошибаюсь. Это   уж точно. Никогда никто не видел её такой нарядной. Отец её долго болел, много лет. Как приехал сюда, на малую родину, так и не выходил никуда. Отец его, дедушка этой девушки был конокрадом. Раньше у бурят любой вор становился изгоем, а конокрад ещё больше. Дурная слава шла впереди него на всю округу. То ли он сидел, то ли сослали его, точно не могу сказать. Но больше всего говорят, что в те далёкие времена всей деревней прогнали его. Так он со своей семьёй и уехал отсюда. Где жил, что делал, где и как умер, никто не знает. Отец этой девочки, а для меня она всё ещё остаётся такой девочкой, когда они уезжали, был ещё мальчиком, примерно семи лет. Говорили, что он, отец это девочки, тяжело заболев, захотел умереть на своей малой родине. А ведь когда уезжали они отсюда, был он ещё несмышлёным мальчиком. Но вряд ли несмышлёным, если он помнил всегда, носил всегда в своём сердце, в своей памяти картины своего раннего детства, такую тоску о малой родине. Так говорили. Конечно, пришлось ему нести вину за отца. Хотя, чем виноват-то он? А девочка тем более. Почему она должна нести вину за дедушку. Но у людей, особенно у старшего поколения, предубеждение как-то осталось. Я лично не понимаю этого. Пусть её дед сам несёт вину за свои деяния. Сын, внучка ничем и ни перед кем не виноваты. Понимают, конечно, это люди, понимают, но вот предубеждение-то остаётся. А они так и живут в стороне от всех. Отец её, мать её наняли плотников, но почему-то построили дом именно в этом месте. Наверное, вот это всё так и висело над ними, особенно над ним, потому, решив умереть в родных краях, он так и продолжал сторониться всех. А почему дом такой формы,  так это никто не знает. Но форма, как форма. Что ещё сказать-то? Не знаю.    
 
    За каких-то несколько минут мы получили, кажется, полную информацию об обитателях этого странного дома. Но всё же ощущение   какой-то зловещей особенности оставалось в наших душах, тем более эта бойкая женщина, остававшаяся теперь в молчании, успела таки своим замечанием о плохом доме, о плохом месте, проронить в души наши зёрна недоверия, зёрна предубеждения. И вот эти зёрна давали свой рост при дальнейшем нашем знакомстве с местными жителями, особенно с молодёжью, да и не только. Надо сказать, что молодёжь, которая здесь осталась в малом количестве, какой-либо агрессивностью не отличалась, а наоборот дружелюбием, ибо мы, одним уже своим присутствием, вливали как бы свежую струю в их мерную, но скучную, по их же словам, деревенскую жизнь. Далеко не так, обстояли дела у остальных двух групп, оставшихся в центральном отделении, где сложились у них   с местной молодёжью довольно таки натянутые отношения. Такие слухи доходили до нас. А у нас всё было спокойно, безмятежно.

    Так вот эти зёрна недоверия, предубеждения насчёт этого странного дома и его обитателях давали свои всходы после общения с местными жителями. Оказывается, многие из них, но особенно из старшего поколения, разделяли то мнение, то предубеждение бойкой женщины насчёт плохого дома, плохого места и такой же участи удостаивались и её обитатели, особенно мать этой вчерашней школьницы. «Чёрная душа у неё. Тёмной магией владеет она. Однако и свою дочку научила всякому. Все поехали учиться, а она нет. Совсем взрослой станет, тоже будет заниматься этим. Однако уже идёт по её стопам». – говорили местные жители, каждый по-своему добавляя кое-какие детали, при этом сопутствовал нехороший тон язвительности, предубеждения, а то и предупреждения касательно нас. «Ну и чёрт с ней, с этой девчонкой. Подумаешь, нашлась какая-то доярка-передовик. Вся, наверное, в мать. Глядишь, наколдует чего-нибудь». – говорили парни нашей группы.
   
    Возможно, их сильно задело то замечание пожилого мужчины. Да и вот эти замечания  местных жителей также не способствовали такому вполне адекватному восприятию. Меня это как-то не касалось потому, что я не  говорил что-то такое про неё. Мысли мои были заняты только ею, а значит и городом, где она находилась сейчас, училась, тогда, как   я продолжал работать на этом совхозном поле. А до этих обитателей странного дома мне было как до лампочки на потолке, как до жёлтых листьев осени. Для меня всё это было так же далеко, как луна для пешехода. Тем временем веселье, такое приподнятое настроение царило в нашей группе. Я как-то внутренне не разделял всё это и уже считал тайком оставшиеся дни нашего пребывания   в этом, действительно, захолустье.
               
                2
               
    Когда выдавались свободные часы, парни и девчонки вовсю общались с местной молодёжью, а вечерами выдавали такую   дискотеку, что, наверное, запомнится местным надолго. Я же в такие минуты, часы совершал иногда прогулку по окрестностям, всё  так же вздыхая, вспоминая, мечтая о предстоящей встрече. Вот так было и на этот раз. Прогуливался недалеко от шибири, любуясь осенним пейзажем, ибо пожелтевшие листья давали об этом знать, не забывать. Нагулявшись вдоволь, я засобирался было обратно в расположение, как заметил в поросшем поле, ещё вдалеке силуэт, фигуру явно человека. Он шёл в мою сторону, кажется, из соседнего села, шёл быстро, будто спешил куда-то. «Кто бы мог это быть?» - просто так подумал, понимая, что откуда знать мне всех местных жителей. Но почему-то я немного приостановил своё движение обратно. Просто так. Что двигало мной? Так и осталось загадкой. По мере приближения, по мере того, как рос силуэт человека, он обретал черты, форму женщины, даже не женщины в возрастном порядке, а девушки точно. Я же так и оставался стоять неподвижно, будто ждал. Но почему? Просто так. А может от скуки, какой-то хандры, посещавшей меня довольно таки часто в последнее время.
   
    По прошествии каких-то минут я уже различал кое-какие черты лица. Сомнений не было в том, что это девушка и при том юных лет.    А я стоял просто так. И мысли какие-либо не посещали меня. Вполне возможно, что мог напоминать этим какое-то сходство с безмолвным, неподвижным идолом посреди поля, недалеко от шибири.
    Время подошло к тому моменту, когда она, приблизившись, должна была разминуться со мной и пройти своей дорогой мимо меня   дальше.
  - Здравствуйте... – приветствовала она меня, как и все местные жители, включая вплоть до самых малых детей чуть ли не ясельного  возраста.
 
    Вот это дружелюбие, приветливость, жителей этой деревни, даже кое-где выражавшееся уважение к нам, удивляло, поражало нас,   особенно городских ребят. После такого, может быть, должного, чуть ли не обязательного этикета, присущего всем местным, она     как бы уже проходила мимо. Но что-то заставило её замедлить чуть шаг и присмотреться ко мне вроде чуть пристальнее, с такой долей чуть повышенного внимания. Скорее всего, сам вид мой, такого страдающего молодого Вертера из знаменитого романа в письмах Гёте заставил её вот так замедлить свой устоявшийся темп. И она даже остановилась.
  - Что? Плохо? Что-то случилось? – спросила она с сочувствием, в котором выражалась только искренность.
    Я не ответил, продолжая стоять всё в такой же форме. Вот уж где я напоминал подобие натурального идола, вырезанного из   дерева. Вид, в общем-то, дурацкий. О чём думал я? Да вроде бы ни о чём таком, сверхъестественном.
   - Может, тебе надо к врачу? – забеспокоилась незнакомка.
  - Да, нет. Всё нормально. Спасибо, – отвечал я уважительно, как бы растроганный её участием, её искренним отношением к моему   здоровью.
   
    Тогда она уже предприняла такое лёгкое усилие встать на прежний темп и удалиться в своём направлении. Но мысль моя   опередила её намерения в том, что осенила вдруг так быстро, словно огненная вспышка молнии: «Эта девушка из странного дома».   И последовавшее действие за внезапно возникшей догадкой также отличалось быстротой молнии, и было как-то вне досягаемости моего сознания, скорее было уделом моего подсознания. 
  - Ты хорошо знаешь свой край? – спросил я неожиданно не только для неё, для самого себя.
   
    Что послужило этому? И откуда вырвался вопрос этот? Скорее шел он не из головы моей, а откуда-то изнутри, из самой глубины   души моей. Такое предположение также были сродни быстроте, невероятной быстроте. А девушка тем временем остановилась, повременив  намерением продолжать свой ход, свой темп. Быть может, нелепый, глупый, но в чём-то интересный по своей неординарности вопрос заставил таки остановиться её и подумать над ним, над вопросом, и ответить. И взметнулись вместе с тем глаза её, в которых так и заблистали искорки неподдельного удивления. Но не только. Прочитал я сразу и быстро в глазах этих    острый разум и какую-то глубокую философию. Неужели это глаза вот такой юной девушки, можно сказать, вчерашней девчонки?
  - Я хорошо знаю край, но я не родилась здесь, – отвечала она не тихо, не громко, но с уверенным тоном какого-то убеждения.
 
    Тем временем я успевал изучать её, подмечать присущие ей штрихи касательно её внешности. Присуще это было мужскому разуму.   На лице её не присутствовали какие-либо следы косметики, которыми так изобиловали лица девушек нашей группы, студенток, да и вообще девушек этого возрастного периода, как равно и всех женщин цивилизованного мира. Но это отнюдь не делало её     какой-то дикаркой или ещё кем-то из ряда вон выходящего. Нет, совсем наоборот.

    Я увидел в ней не яркую, не броскую красоту, на которую сразу обратят внимание на оживлённых проспектах города или шумных вечеринках и роскошных балах. То была природная красота в силу своей скромной истины. Глубокая, задумчивая. И сейчас слегка нахмуренные брови, лоб, прямой линией нос и немного припухлые губы совершенно правильной формы явственно указывали на это. Да, всё было симметрично и потому, наверное, имело истинно природное начало такого явления, как красота. Мгновенно и невольно память воспроизвела слова того молчаливого пожилого мужика предпенсионного возраста: «Не красится ни черта, никакой косметики, а красавица. Природная красота, она и в Африке красота». Но вместе с тем память всколыхнулась и от другого высказывания в её адрес, не несшего в себе также какого-либо отрицательного суждения, но сочувствия точно, которую высказала та женщина, которая подробно рассказала нам про обитателей этого странного дома: «Она на отлично окончила школу, без единой четвёрки. А вот золотую медаль ей не дали. Дочке директора совхоза дали, а ей нет. Потому что предубеждение.

    Кто она? Не какая-нибудь директорская дочка или ещё в этом роде, а какого-то странного происхождения. И блата по жизни у неё никакого. И конечно, вот эта одежда». И при мгновенном  воспоминании этого высказывания я как-то обратил внимание на этот аспект её внешности. Но одета она была в какой-то рабочий комбинезон, что, между прочим, уже ярко и броско отображал её, действительно, красивую стройную фигуру. Уж что-что, а это непременно стало бы достойным пристального внимания в шумном городе, в бурной жизни института. И представил также быстро то, что было бы, если бы на лице её был какой-то налёт косметики, не только присущей, как оно и есть, но и гармоничной, служившей дополнением стройной, спортивной, в чём не сомневался теперь, фигуре. И мысленно содрогнулся я в немом восхищении: «Да она была бы истинной королевой самого роскошного бала!»      
 
  - У тебя проходит грусть? – вопрос её оказался более неожиданным, чем мой.
    Но откуда знать ей моё такое состояние, усиливавшееся в течение последних дней? Я держал всё это в тайне от всех, и не то, что одногруппники, даже друзья не подозревали о моих внутренних переживаниях, а она вот так и сразу в лоб. Меня удивило не то, что   какое-то отсутствие у неё, может быть, элементарной культуры, уж ладно с этим, я не такой уж сентиментальный, сахарный меланхолик, а вот это знание моего внутреннего состояния, такое видение что ли.
  - Но почему так утверждаешь? – спросил я, стараясь всё же скрыть своё удивление.
  - Глаза твои обозначают твою душу, – ответила она непринуждённо, как будто только и делала, что смотрела в глаза мои, в душу мою.
  - А что глаза?
  - Глаза – окно души.
  - Но…
 
    Что мог я сказать? Что-то не приходилось мне разговаривать с кем-то на такую неординарную тему. Я замолчал в раздумье, и она   молчала, как бы выжидая. Возможно, она понимала, какой эффект произвёл на меня вот этот её вопрос сразу в лоб и потому вот так ожидала моей реакции на это. И я так же решил задать в свою очередь такой же вопрос в лоб, хотя я и  так собирался спросить её, возникни эта встреча, хотя бы в другом месте, в другое время.
  - Ты живёшь в том доме? – при этом я явственно указал на ту сторону, где притаился этот странный дом, и была видна только   верхушка самой крыши.
    Но, кажется, вопрос мой не удивил, не поколебал её состояние души, по сравнению с моей. Во всяком случае, она ничем не   проявила, не выказала какой-либо реакции.
  - Да, в том доме, – отвечала она, кивком указывая на странный дом, притаившийся в стороне от деревни.
   
    У меня на самом деле проходила грусть. А почему она должна постоянно сопровождать меня? О такой постановке вопроса я как-то прежде и не задумывался. Но почему именно сейчас? Вот это так же входило в сферу удивления. И получалось так, что я и эта девушка всё так же продолжали стоять, как бы забыв о своей дальнейшей цели. И хотя со мной было ясно, потому, как я прохаживался просто так, как бы отгоняя грусть, то она шла, даже спешила домой. Так и стояли мы недалеко от шибири, от полосы густых деревьев и кустарников, всё более покрывавшихся жёлтым цветом, создающих то самое впечатление золотой осени. Холодный ручей от чистого родника, что покроется льдом звонкого хрусталя, как неизменный атрибут таких прекрасных мест. Но нежданно обрушился на нас резкий порыв холодного осеннего ветра и так же стих. Сорвался под его натиском первый лист, закружился под этот вихрь плавно, медленно, мимо. Но не успел, как был уже на ладони её этот первый опавший лист осени, пожелтевший, потерявший силу.

  - Он упал с того дерева, на самом краю, – указала она на берёзу, что выделялась от всех своим особым местоположением.
  - Я тоже заметил это, – соглашался я с ней.
  - А как ты думаешь, сколько листьев на этой берёзе? – спросила вот так же неожиданно, опять же удивив неординарностью.
  - Да, знаешь, никогда не думал об этом, – отвечал я в том же духе, что и на первый вопрос, но всё же не преминул и сам спросить. –  Но почему? И что хочешь этим сказать?
  - Интересно было бы посчитать все листья на этом дереве. Но нет. Никто не будет делать этого, потому что это бесполезное, никому  не нужное дело. Оно не стоит здорового любопытства, оно ничего не стоит. Пройдёт зима, и вырастут на этой берёзе новые листья. И так из года в год.  Никому не придёт в голову посчитать их, кроме меня. И я не посчитаю, потому что это не стоит моего здорового любопытства, потому что нет от этого пользы никому, ни мне, ни тебе. А сколько таких бесполезных дел на свете?
  - Каких? И к чему всё это? – продолжал недоумевать я.
  - Может, поймёшь со временем. Но я пойду. Меня дома ждут полезные дела. А этот лист, если хочешь, можешь взять с собой. Всё-таки он первый опавший лист.

    Она сунула в мою ладонь вот этот лист, повернулась и пошла в направлении странного дома. Шла она, не спеша, не как до нашей   встречи, когда она действительно спешила. По всей видимости, нежданная, неожиданная встреча наша стала причиной такой неспешности. О чём же думала она? Но вот я думал сейчас о ней точно. И о словах её, покрытых таким налётом таинственности тоже. Знать точное число листьев на дереве. И этот лист, холодный, теряющий силу свою, накопленную за лето, но зато первый из всех, которые опадут обязательно, непременно. Но зачем? Для чего? А этот вопрос: «А сколько таких бесполезных дел на свете?» И что хотела сказать она всей этой метафорой мысли. «Может, поймёшь со временем». Но я не хотел понимать со временем. Мне нужно было это сейчас. Но что? И как понять? И мысли забегали сначала в хаотичном порядке, но, всё же, пристраиваясь в     стройный ряд, и потекли по ровному течению логики.

    Да, конечно так! А как же могло быть иначе? Всё так и есть. Все эти суждения про  странный дом, про обитателей этого дома, сопоставимых с теми, кого принято считать как не от мира сего. И мы, студенты,      которые через какой-то год, как станем дипломированными специалистами с высшим образованием, всё туда же, как и местные жители, которым, что касательно абсолютного большинства, до этого высшего образования, как до Луны пешком. И надо же, что   меня надоумила вот эта девушка, недавняя ещё девчонка. Недаром говорят, что хоть три диплома заимей, но если нет природного ума, то нет. Но что поделаешь в этом мире, где правит сила бумаг. И догадка эта, попавшая ровно в точку, заставила меня как-то по-иному  посмотреть на нас, студентов и, прежде всего, на самого себя. Вот уж поистине сама кладезь мудрости, которой так и не  дали   золотую медаль из-за предубеждения и не только. Глупость, как отражение бытия, возобладала в них над мудростью, над житейской мудростью. Но как высоко поднялась над ними эта девушка, вчерашняя девчонка?!

                3

    Недолго держал я в ладони этот первый опавший лист. Так и отпустил его дальше, и закружился он, обдуваемый порывами всех   ветров на этом чистом поле. И упал где-то на сырую землю. Кто вспомнит?
    С той встречи прошло несколько дней. И странное дело, грусть, хандра, тоска и всё такое присущее им, что так скрываемые мной,   ушли, исчезли, словно так испарились в никуда. Но вместе с тем наступило какое-то непонятное ощущение того, что я задумываюсь частенько о той встрече. Перед глазами моими нет, нет, да и вставал её образ, и главное её глаза, что как-то выказывали именно её душу, и, конечно её слова. Хотя бы про глаза. «Глаза – окно души». А ведь правильно. И если так, то какова же душа её? По мере  моих воспоминаний, а на память мне никогда не приходилось жаловаться,  были в них, в глазах её, какая-то бездонность глубины, отражавшая не то, что познания какие-то, а само то воплощение какой-то неведомой мне мудрости, данной чуть ли не с рождения.     Но не только. Глаза её выражали также чувства какие-то, тоже неведомые мне, но души, которую так и не понял я. Но ведь и видел я её в первый раз, всего один раз, и встреча та была не такой уж долгой, вернее скоротечной.
 
    Я, как и было прежде, не участвовал в каких-либо обсуждениях, в которых затрагивалась прямо ли, косвенно ли тема относительно  странного дома и их обитателях. Но предубеждение, носимое в душах местных жителей, коснулась студентов нашей группы. И однажды я не преминул как-то высказаться по этому поводу:
  - Но, ребята. А какое нам дело до них. Мы что, здесь родились, здесь выросли. Пусть местные и плетут свои сплетни. Мы приехали,   мы уехали. Нам-то зачем походить на них. 
    И было удивление у парней и девушек нашей группы, но и было согласие со мной, с моей позицией, идущее у них не только от   сознания, от разума, но изнутри. Всё было так, как есть. Но говорил я эти слова именно после встречи с одной из обитательниц, действительно, какого-то необычного дома, стоящего на таком же необычном месте. Но сказал бы я это, не будь той случайной встречи? Не знаю. Наверное, нет.
   
    Всё же не раз ловил я себя на мысли о том, что есть во мне какое-то стремление к новой встрече с ней. Но как? Ответ так и зависал в воздухе.
    В одной из тех двух групп, что находились в центральном отделении, учился мой земляк, парень из нашего посёлка. Мы как-то договаривались встретиться, но всё как-то не получалось. И вот однажды, предупредив своих ребят, я попросил у одного местного   паренька, потому как мы уже успели сдружиться с гостеприимной местной молодёжью, коня, чтобы ехать туда, в центральное отделение совхоза. Местный парень согласился, даже не раздумывая. Уж на коне, в отличие от наших городских ребят, я был с раннего детства. И рысью, и галопом, и как угодно.
    Я отправился туда с ночёвкой. Конь подо мной скакал галопом, и осенний ветер обдавал мне лицо, освежая, радуя, и чувствовал  я  широту, простор родной земли. А она, пусть я и был приезжим студентом, была для меня всё равно родной. Как птица, как парящий полёт! Как зов неумолимый, непреклонный зов предков. Что может быть лучше этого? Всегда необыкновенно, несравненно.
 
    Конь резко, даже неестественно, но остановился резко и так же встал на дыбы. Но как же долго не был я верхом на коне, с того   самого раннего детства, когда ходил ещё в школу, в младшие классы. Какой же долгий перерыв! И куда же подевалась та реакция, та кровь, что так отозвалась на зов предков. Я не удержался в седле, и падал быстро, кое-как успев сгруппироваться, но не настолько успешно. Но что же случилось с безмятежным конём, так тонко чувствующим каждое движение узды? Всё было как-то не так. Что стало причиной этому? Удар об землю пришёлся таки на голову, потом уж на плечи. Сознание не потерял, но мгновенное головокружение дало сразу знать. Всё закружилось, и сам я закружился, как тот первый опавший лист на ветру. Мы были сейчас, в этот миг сродни, сродни в своей беспомощности, в своей утрате былого могущества, былого расцвета. И был не в силах я приподняться, что-либо предпринять. Но старался, старался как-то удержать сознание, ибо земля осенняя уже обдавала холодом. Перелома какого-либо не было, что хоть доставило малейшую радость, да и только. Но что же делать мне, всё же скованному в движениях своих,   попавшему в объятия самой безысходности?
 
    А вот и сама причина, ясно и точно указывающая вот это необъяснимое поведение коня. Теперь-то уж становилось ясно, понятно. Гадюка, явившаяся причиной этого неприятного события, извивалась, как можно дальше уползая от меня. А вот рядом и вторая, в такой близи от меня. Но и она предприняла отчаянные усилия, чтобы извилистым движением своим так же оказаться как можно дальше от меня. И я понимал их намерения, знал это с раннего детства. Две прямые противоположности природы, самого животного мира. И отползали они от меня, прежде всего, не как от человека, а как от всадника, ибо исходил от меня сам запах коня, и вот этот запах изгонял их как можно быстрее от места события. Конь же, только ему выраженным чутьём определив этих тварей, вздыбился неожиданно, резко и рванулся в сторону, как можно дальше, что, теперь лёжа на холодной земле, я потерял его из виду.

    И теперь лёжа, ибо времени как бы хватало с избытком, задумался над такой коллизией природы. Конечно, не виноваты были эти   гадюки, вставшие не вовремя и для них, и для коня, и для меня на пути следования. Но в чём же истина такого природного явления? Двенадцать разных представителей животного мира в восточном календаре, олицетворяющих очередной двенадцатигодичный цикл. И рядом стоят змея и конь, вот эта коллизия самой природы. Змея по очередности следования цикла впереди коня. Говорят, что   брак мужчины и женщины, родившихся в год этих представителей животного мира, бывает несчастным, недолговечным, кратким, и ведёт часто к разводу. Но я знаю одну пару, они мои родственники, которые прожили и живут сейчас в счастливом браке более сорока лет, и стали давно уже дедушкой и бабушкой. Он родился в год змеи, она в год коня. Всё дело в человеке, всё дело в людях. Хотя знаю я примеры, и довольно частые примеры обратного, противоположного порядка, где, действительно, несчастливый брак становился причиной разводов. И говорили тогда про даты их рождения, про год их рождения, и вспоминали при этом вот эту коллизию природы, что так распространяется и в человеческом отношении, особенно касательно брака.
   
    Вот такие раздумья вдруг пришли мне на ум в таком безысходном состоянии. Но ведь и причина всего этого предстала передо мной очень ясно. Холодная земля давала знать о себе, и попытался как-то встать. Но попытка моя увенчалась лишь тем, что я только привстал всего-то. Вновь закружилась с новой силой голова, что я прилёг, хотя бы временно. Нужно перебороть. Но всё дело в том, что была травма головы, части тела, отвечающей за наши осознанные пожелания. Но сколько же находиться мне в этих объятиях безысходности? Я был как тот опавший лист на моей ладони, которого волей своего желания, как властелин его судьбы, отправил дальше кружиться по ветру на чистом поле. А кто же отправил меня в такой полёт? Его величество случай! И вот теперь по его капризной воле я в таком нелепом положении, в таком, донельзя, ослабленном состоянии. Но лишь бы сейчас не утерять присутствие сознания. И постепенно, при невольном сравнении таком, подступало постепенно, но верно отчаяние. Но сколько же длится это?
    На обозримом горизонте, так доступном лишь лежащему, показался силуэт, в котором я, несмотря на присутствие головокружения,   распознал таки человека.

                4

    То я видел когда-то, то как-то было знакомо мне. И сам силуэт, и сама походка. Та самая фигура, стройности которой я восхищался   несколько дней назад. И та же спешность. Невообразимый порыв радости овеял мою душу и вселил надежду, переросшую в полную уверенность. То была она, которой, не знаю почему, но удалось как-то изгнать ту грусть, что так изъедавшую меня изнутри, то была она, о которой, не знаю почему, нет, нет, да и задумывался. А стройная фигура её всё вырастала и вырастала. Она становилась всё ближе и ближе. И, наконец, она предстала передо мной, пытающимся всё так же беспомощно привстать. Но головокружение усилилось как никогда, и я на миг потерял сознание.

    Когда очнулся, то я полулежал и опорой служили её руки и она сама. С трудом, но всё же с помощью ослабевших рук, присел, чтобы   как-то облегчить её усилия.
  - Я видела. Но я была далеко, – говорила она, но в голосе её даже не было намёка на что-либо такое, что могло как-то унизить моё   самолюбие, лишь только сочувствие.
    И это придало мне дополнительные силы. Я сделал попытку встать, на что получил её поддержку, и нам общими усилиями удалось   всё же это. Она тут же обхватила правую руку, тем самым, накинув её на плечо. Первый же шаг оказался также успешным. И я, опираясь на её хрупкое плечо, хрупкое ли, начал своё нелёгкое продвижение, свой нелёгкий путь. И я повиновался, и шёл теперь только по заданному, известному её направлению. Но куда же было это направление? Я не спрашивал, доверившись ей полностью.

  - Там были змеи. Две гадюки, – как бы оправдывался я, почему-то уверенно зная, что этой деревенской девушке точно известна вот   эта коллизия природы.
  - Я понимаю, я знаю. Не разговаривай. Только иди, – говорила она необъяснимо ласковым тоном, как будто был я её младшим   братом, а то и сыном.

    Прилив небывалой радости обрушился на меня, что как-то прибавило силы. Так мы и шли. Опирался я на её плечо и всё же, чтобы как-то облегчить её усилия, старался быть бодрее, что не совсем получалось. Порой терял я ощущение времени, но знал, что день  уже клонится к вечеру. Но вот тёмная туча накрыла и без того уходящее за горизонт солнце. Стемнело, но не так, чтобы можно было идти впотьмах. Это были пока вечерние сумерки. Всё вокруг облачалось как бы в чёрно-фиолетовый цвет. Различались всё ещё отчётливо контуры местности. Прошло ещё какое-то время, и заявил о себе осенний снег. Первый осенний снег. Крупные снежинки закружились вокруг, как тогда осенний лист. И была в этом своя особенная красота, что ввергала нас в какой-то мир волшебной сказки. Путь вдвоём под первым крупным снегом осени. О, мир! Как счастлив я, что упал с коня! Смешно, но отнюдь  не грустно. И как бы долгим не казался мне этот путь, он был для меня приятен, радостен, несмотря на трудности в силу самого обстоятельства, вызванного наплывающим иногда головокружением, болью, тошнотой, слабостью всего организма. Я пытался что-то говорить, но она тут же останавливала меня, чтобы я не тратил на болтовню остатки сил. Сколько же мы так прошли, и сколько времени ушло с тех пор? Но вот ощущение того, что начинаются знакомые места, подступило, а затем и нашло своё подтверждение. Мы медленно, но верно подходили туда, где уже за пригорком показался объект, указывающий явно на странный дом.

                5

    Продолжение следует...