Четверть века эмиграции. 7. Работа. Начало

Откровения эмигранта:
№7. Работа. Начало

Начало, как чаще всего и бывает, оказалось намного прозаичней  и рутинней ожидаемого. Секретарша встретила меня, как совершенно незнакомого человека, вопросительной полуулыбкой. Я так растерялся,  что с трудом выдавил из себя дурацкую фразу о том, что хотел бы видеть  Соломона. Она, указав мне на уже обсиженное кресло, затюкала кнопками телефона. Соломон вышел какой-то заспанно-озабоченный, кивнул и протянул руку. Потом развернулся и пошел внутрь помещения.  Мы миновали комнату справа, две комнаты слева, а дальше начиналась ещё не освоенная территория. Поперек коридора до упора, фиксировал я, два уступа влево, стеклянная дверь... И мы оказались в длинном зале с низким, наклоненным в сторону окон потолком. По левой стороне вдоль окон, закрытых легкими пластиковыми жалюзи,  строем стояли четыре кульмана, развернутые не вертикально, как это когда-то было принято у  нас, а горизонтально. Первый был свободен, за вторым стояла, привалившись животом, молодая женщина. Она раздраженно и громко разговаривала по телефону. За ней виднелся стройный светловатого оттенка мужчина «русской» наружности, а в самом конце сидел, не поднимая головы, бородатый брюнет с густой волнистой шевелюрой. И борода, и шевелюра были ухоженные. Темная рубашка, красивые часы и пистолет под левым локтем в кобуре, заткнутой также, как у сохнутовца в Варшаве, за брючный ремень... Взглядом он упирался в расстеленный на кульмане чертеж и не обращал на нас никакого внимания.  С правой стороны стояли отгороженные серыми простенками высотой по грудь длинные и широкие столы. Их тоже было четыре. За предпоследним из них, не удостаивая нас взглядом, сидел Виктор. Соломон указал мне на второй от двери стол и, предложив располагаться, ушел.

Поставив на стол принесенную с собой сумку с книгами, я сел. Виктор, сидевший позади меня,  вскочил, пробежал вдоль всей комнаты к копировальной машине, что-то скопировал, близоруко поднеся к глазам оценил качество,  и на обратном пути поздоровался. Я ответил. Он остановился перед моим пеналом, постоял, а потом повернувшись к сидевшему через проход «русскому» сказал:

- Это вот тот, про кого я тебе рассказывал.

«Русский» подошел, осмотрев меня, протянул руку и представился:

- Михаил.

- Радомир.- скромно отрекомендовался  я.

- У вас тут есть книги по электрическим контактам?- спросил он.

- По моему нет.- ответил я.

- А вы про это что-нибудь знаете?

- Трудно сказать... надо подумать.

- Ну, что ж, располагайтесь.

Женщина закончила разговаривать, положила трубку и повернулась в нашу сторону.

- Это Мирьям.- представил её Виктор.

- Лё Мирьям,  Мира... -  поправила она и, протянув крепенькую   сухую ладошку, улыбнулась. Исчерпав процедуру, повернулась к своему кульману.

Почувствовав, что подошло его время, со своего высокого стула поднялся брюнет, протянул руку, мясистую , но вялую, и представился:

- Офер.

- Радомир.

- Бэ ацлаха! (удачи!)- произнес Офер и вернулся к своим занятиям.

Удовлетворив первое любопытство, обитатели комнаты оставили меня в покое. Я сел и постепенно начал извлекать принесенные вещи. Несколько школьных тетрадок, большую коленкоровую клетчатую тетрадь, амбарную книгу, логарифмическую линейку и готовальню, книги... Поскольку больше я ничего не принес, осталось только сложить все это стопками и достать из нагрудного кармана шариковую ручку. В ожидании возвращения Соломона я стал оглядывать комнату. При входе слева в торцевой стене были видны два дверных проёма, а за ними неглубокие помещения. В противоположном конце, за спиной Офера – закрытая дверь. Над дверью козырьком был прикреплен кондиционер. Ничего более интересного вокруг не было. А то, что из этих двух торцевых закутков при входе через пять лет, будет выстроен кабинет, в котором я буду восседать в должности ответственного за все это хозяйство – невозможно было даже представить. Я сидел безучастно у подножья горы, закутанной в облаках, и, естественно, даже не помышлял о подъёме к её вершине. 

Мира, вновь взявшись за телефон, с кем-то раздраженно говорила, и неожиданно резко бросив трубку на рычаг, в сердцах выругалась:

- Кибенимать!

Поскольку я быстро повернул голову, и мы с ней встретились глазами, она спросила, а что это значит по-русски. Немного смутившись, я шепотом по-английски произнес:

- Fuck your mother!

Притворно ужаснувшись, прикрыв рот сложенной лодочкой рукой, она оглянулась на остальных, ухмыльнулась и заговорщицки подмигнула. Потом вскочила и стремительно вылетела из комнаты. Вскоре она вернулась вместе с Соломоном, которому что-то весело рассказывала. Соломон улыбался, слушая её, а когда подошел ко мне, спросил по-русски:

- Ты чему девушку учишь?... – и окликнул Офера. – Офер! Ты можешь показать нам с Радомиром силовые двигатели, про которые мы говорили  в четверг у Филипа?

Жестом он пригласил меня к кульману Офера, который, повернувшись к стоявшему позади него невысокому стеллажу, взял с полки и положил перед нами три небольшие картонные коробки и пакет с чертежами и текстовыми бумагами на английском. Соломон взял коробки и чертежи, перенес их на мой стол, принес в мой пенал еще один стул, сел и открыл первую из них.

- Это специальные силовые двигатели,-  начал Соломон,- которые наш наиболее крупный заказчик покупает в Европе, но поскольку они фигурируют в неких ограничительных перечнях, покупает в количествах, явно недостаточных.  Они   хотели бы иметь их в "белого-лубой" расцветке. Ты понимаешь, что это   означает? Бекицер, нужна точная копия трёх этих двигателей, но в нашем   исполнении. Посиди, поразглядывай их и постарайся понять,   что у них там   внутри, и как они устроены. На вид технология явно непростая.   Будем   считать, по неделе на каждый из них тебе будет достаточно, и в середине августа мы уже сможем обсуждать конкретные результаты. К  тому,   что здесь имеется – техзадание, чертежи внешнего вида и сами двигатели, мы успели сделать рентгеновские снимки наиболее сложных их частей. Подумай и скажи, что тебе ещё требуется для работы и... вперед!

- Хорошо, подумаю...- промолвил я, недоуменно глядя на предметы, лежащие передо мной.

- Ну, и ладушки! – обрадовался Соломон.- Желаю удачи. Показать тебе где   тут туалет?

- Спасибо. Я сам найду.

Он вскочил и, стремительно шагая, вышел из комнаты. Ростом он был повыше меня, но какой-то полновато-широкий. Приятное лицо было чуточку искажено крючковатым носом. Контрастом ко всему этому звучал высокий и воркующий голос. Но походка у него была твердая. Он вышел , хлопнув подпружиненной дверью, а я остался наедине со всем этим хозяйством за своим столом. Сказать, что я много понял из его введения, так не скажешь, но поначалу уже было больше, чем достаточно, пищи для размышлений.

- Где здесь можно покурить?- спросил я.

- На улице.- подсказал Михаил.

Я  направился к выходу и уже у двери боковым зрением увидел, что Офер, до того сидевший на своем высоком стуле и, подняв руки, тянущий их вверх, встает и берет с полки сигареты и зажигалку. Он догнал меня при выходе наружу. Придержав дверь, я подождал его, и вместе мы вышли на улицу. Пока я доставал сигарету, он прикурил и протянул мне дрожа-щий на ветерке огонек.

- Ты откуда?- начал он.

- Из России.

- Я вижу, что из России.- Офер засмеялся. – А в России-то ты из какого места?

- Из Москвы.

- Кто ты по специальности?

- Инженер-электромеханик.

- У тебя вторая степень?- продолжал расспрашивать он, периодически  неглубоко затягиваясь.

- Третья.- односложно отвечал я.

- У-у-у. Доктор... - протянул он, впервые проявив заинтересованность.-   И чем ты там занимался?

- Электрическими машинами.

- Тогда ты попал в точности на то место, какое надо...

- Пока не знаю... Посмотрим. - докурив, я поискал глазами, куда кинуть окурок. Офер показал рукой на стоящую  рядом жестяную 10-ти литровую банку и открыл передо мною дверь. Мы вернулись в комнату, на входе в которую было на иврите написано «Инженерная» и разошлись, каждый на свое место.


                *    *    *

Я раскрыл первую из трех коробок. Сверху лежало кольцо, представлявшее собой непривычный глазу конгломерат из стали, меди и полупрозрачного эпоксидного компаунда, сквозь который просвечивали относительно тонкие эмалированные обмоточные провода. Медные пластинки, расположенные на оконечности цилиндрической поверхности по виду напоминали коллектор. По самой этой поверхности просматривались зашлифованные зубцы магнитопровода.

- Машина постоянного тока.- определил я.- Это надо думать – якорь. Пошли дальше.

Коробка была послойно разделена прокладками из жесткого пористого материала. Ниже под прокладкой обнаружился индуктор – тоже кольцевой, с вмороженными по внутренней поверхности магнитами. Магниты были серебристо-стального цвета, а сам корпус имел какое-то желтовато-зеленоватое покрытие, похожее на кадмий. С одной из сторон к индуктору прилипало стальное кольцо непонятного назначения. Под следующей прокладкой лежали два пластмассовых сегмента со щетками на тонких плоских пружинках с выводными проводами. Зеленым и оранжевым.  Все вместе собранное диаметр имело 136 мм (на моей логарифмической линейке была метрическая шкала!), а толщину чуть больше 15. Внутренний диаметр кольца якоря был примерно 97 мм. Ничего подобного в жизни я в руках не держал, и о наз-начении такой штуковины можно было только догадываться. Примерно то же самое содержалось в двух других коробках, только вместо двух щеточных сегментов там лежало по одному кольцу с двумя парами щеток на каждом, да диаметр двигателей был намного меньше: 43 и 57 мм.

На следующий день я притащил из дому весь имеющийся набор подходящих мелких инструментов и привезенный с собой из Москвы привычный тестер - "Цешку". Прихватил при этом и все имеющиеся у меня часовых линз и увеличительных стекол. И вооружившись таким образом, приступил к изучению предмета труда.

После продолжительного осмотра и бессмысленного прикладывания одной части двигателя к другой начала выкристаллизовываться мысль о том, что наиболее информативной и наиболее важной в нашем положении должна быть электрическая схема. Прозвонить её можно через коллекторные пластины. К чему я и приступил, начав с наиболее крупного из трех двигателей, потому как считал его более трудоемким. Отметив карандашом одну из пластин, а было их всего 80,  я начал записывать измеренные значения сопротивления в предварительно подготовленную таблицу. Результаты измерений поначалу выглядели алогично, в какие-либо закономерности не выстраивались. Чуть позже пришла мысль прорисовать все это графически. И тут цифры неожиданно заиграли, стали выразительно-понятными и определенными. На графике четко были видны семь пиков и семь впадин, что точно соответствовало в сумме числу магнитов на индукторе – семь N и семь S, прямо, как в книжке расписано в теории волновых обмоток двигателей постоянного тока. Я обрадовался. Следующим на очереди был средний, а за ним – маленький двигатель. Там история в точности повторилась, с той лишь разницей, что у среднего было пять пар пиков и впадин, а у маленького – три. Прозвонив и их, и убедившись, что исходная догадка полностью подтверждается и здесь, я, невероятно довольный результатом, стал раскладывать предварительно раскрашенные графики и таблицы по всей ширине стола. Удовлетворенно оглядев добытое , с сожалением подумал о том, что вот ведь нет рядом никого, с кем вместе можно было бы на это богатство полюбоваться, порадоваться ему. Оставалось только выйти перекурить, что я тотчас же и сделал.

Вернувшись, увидел Офера стоящим в моем пенале и разглядывающим разложенные по столу художества. Когда я подошел, он положил листы на место, обогнув меня, произнес:

- Интересно. – и вышел из комнаты.

Усаживаясь, я почувствовал, что Мира на меня внимательно смотрит. А когда я вопросительно поднял брови и посмотрел на неё, она как-то многозначительно покачала головой из стороны в сторону и сделала непонятный жест рукой. Это уже намного позже Соломон сказал мне, что Офер с Виктором пытались разобраться с этими двигателями, но не преуспели. А в тот момент я не в состоянии был ни понять, ни оценить их поведения. Меня до сих пор удивляет здешний обычай обязательно что-то не договаривать при обсуждении и передаче работы...

Построенные графики позволили вычертить схему соединений катушек в обмотке, рассчитать значение сопротивления единичной катушки, прикинуть толщину провода и число вит-ков. Все вроде бы вырисовывалось гладко и гармонично. Посему я решил перейти к чтению технического задания и просмотру прилагавшихся габаритных чертежей. После беглого анализа обнаружились некоторые расхождения в величине сопротивлений, а кроме того довольно странная форма задания положения щеток, выраженная двумя угловыми размерами – один относительно вертикальной оси, другой – горизонтальной. Они не соответствовали тому, что я держал в руках. Со своими сомнениями я обратился к   Соломону, который, не долго думая, оттранслировал их Оферу. Тот, с видом полного презрения и недовольства, заявил, что это всего лишь точки вывода проводов, и заказчик ставит их там, где ему удобнее и так, как сам он считает нужным, и не обязан соблюдать полную или частичную симметрию в размерах. Соломон, подчеркнуто нейтрально, развел руками. А Офер, высказавшись на полную катушку про советских докторов, не знающих геометрии, объявил, что он отбывает на физиотерапию, и уехал. Мира, внимательно прислушивавшаяся к напряженной беседе, ничего не поняв, была шокирована  последующей выходкой Виктора, глухо молчавшего на протяжении всего разговора и подскочившего ко мне сразу же после ухода Офера со словами:

- Да, он недоучка! Что он тут выкобенивается! Подумаешь, срисовал откуда-то пару деталей для прибора и выпендривается! Ты зря не отвечаешь на его хамство!

- Я почти ничего не понял, в том что он сказал.

- Учи иврит! – бросил, проходя рядом, Соломон.

Виктор отошел к Михаилу и они ещё долго и тревожно гудели в своем углу, под недовольные взгляды Миры, раздражение которой от гула чужого непонятного языка можно было понять. Позже она предложила для ускорения и продвижения нашего в иврите штрафовать за каждое русское слово на 10 агорот (копеек), используя накопленные средства для покупки кофе и чая. Помогало...

Мире шел двадцать пятый год. Она была тверда и решительна, иногда даже резка, симпатий и антипатий своих не скрывала. Но, как оказалось, я Мире понравился, что в дальнейшем мне помогало и помогает до сих пор.  Женская душа - трудно понимаемая субстанция, но я позволю себе предположить, что причиной её симпатии ко мне стала покупка мною в день первой получки небольшого торта. Мира охотно порезала-разложила его на принесенные от секретарши блюдца. И когда торт был съеден, пожелала мне удачи. А потом неожиданно тихо спросила:

- А почему они,-  движение рукой в сторону Виктора и Михаила.-   не покупали торт с первой получки? 

Я растерялся... Традиция мол у нас была на работе такая... А Мира, назидательно подняв пальчик, сказала:

- Это что же только у тебя в Москве такая традиция? А у них? Нет!?   Теперь я понимаю, чем Москва от Украины отличается.

Мне стало неудобно, и, переведя разговор на другое, я попросил Миру отнести остаток торта  женщинам в секретариат. Тут я попал в масть, поскольку после торта каждая из них пришла к нам в комнату, чтобы познакомиться и поблагодарить. И я резко продвинулся вперед в изучении завода и его обитателей. Офер совершенно неожиданно сделал жест в сторону примирения: достал бутылочку "Фантазии", напитка на манер нашего "Сидра", разлил, сказал «Лехаим» и пожелал удачи.

Все шло хорошо, но сомнения, запавшие в голову, не давали спать спокойно. И в какой-то момент словно прострелило. Да это же другая конструкция! Восемнадцатиполюсная.  Если бы я сразу подсчитал угол между щетками! Я бы увидел, что для выданного мне четырнадцатиполюсного, он просто не подходит! И тут в голове всплыла фраза Соломона:

- Эти двигатели наш наиболее крупный заказчик  покупает в Штатах, но поскольку они фигурируют в неких ограничительных перечнях,   покупает в   количествах явно недостаточных.  Они   хотели   бы иметь    их в "бело-голубой" расцветке. Ты понимаешь, что это   означает? Бекицер (короче), нужна точная копия этих трёх   двигателей, но в нашем   исполнении...

Точная! Копия! Значит никаких отклонений от оригинала быть не может! Не должно! Просто никак не может быть! Ведь они – двигатели – должны будут существовать в двух модификациях, а значит, должны быть вза-и-мо-за-ме-ня-е-мы-ми! И, видимо, это другой двигатель, - он не с четырнадцатью, а с восемнадцатью полюсами!...

Трижды-четырежды просмотрев результаты своих расчетов, я позвал Соломона. Выслушав меня внимательно, он задумался. А потом поднял голову, уперся в меня каким-то тусклым взглядом и спросил:

- Ты действительно уверен в том, что тут говоришь.

- Конечно!

- Что конечно!?

- Конечно, уверен!- огрызнулся я.

Соломон почему-то тяжело вздохнул, встал и вышел. Я ничего не понимал. Спустя пять минут Соломон появился в дверях, поманил меня и окликнул Офера. В таком составе мы появились в кабинете у Филипа. Я не знал, что Офер с Виктором уже прорисовали конструкцию и технологические приспособления, а от меня ждали только схемных решений,  поэтому мое заявление вызвало у всех реакцию, мягко говоря неадекватную. Кричали все разом, что ещё более затрудняло понимание мною сути проблемы. С надеждой я смотрел на Соломона, но он, погруженный в разговор, на меня внимания не обращал. Неожиданно Филип, резко хлопнул ладонью по моей руке, лежащей на столе. Говорил он размерено, следя за тем, чтобы я смотрел ему в глаза. Но так я понимал еще меньше. Наконец справа заговорил    Соломон. Выяснилось, что имеющиеся образцы принес Офер, попросив их у Заказчика через товарища по армейской службе. Времени на разработку в обрез. А тут я – со своими сомнениями. Человек, от которого зависит все, в том числе подтверждение верности моей «бредовой» идеи, находится в Америке и дома будет через месяц!  Соломон настойчиво спрашивал сбоку:

- Радомир! Ты понимаешь, куда ты нас толкаешь?! Весь проект рушится!   Филипу интересно, чем ты   можешь поручиться за правильность твоих утверждений!

- Чем поручиться!? – я повернулся к Филипу.- Да уволишь ты меня, если я не прав! Чем ещё   я могу тебе сейчас поручиться!?

Выслушав Соломона, переводящего за мной, Филип вдруг успокоился. Секунд 10-15 про-сидел, сложив ладони перед собой и прижав кончики пальцев к губам, а потом подвел итог. Работы остановить. Радомира перевести на помощь Виктору в разработке углового датчика. Всё. Всем спасибо. Потом повернулся ко мне, нехорошо как-то усмехнулся, и сказал:

- Ты очень рискуешь, Ради! Посмотри свои расчеты и проверь еще раз! Было бы очень хорошо,  если бы ты ошибся!

- Хорошо! Посмотрю и проверю! – и я твердо посмотрел ему в глаза.- Но ты тоже должен понимать что я своей специальности учился 19 лет, включая школу, институт и докторантуру, плюс к этому ещё и всю жизнь... И, поверь мне, хорошо учился!...

- Хватит! Хватит! – сбоку налетел Соломон.- Иди, покури и успокойся!

- Ма? Ма? Ма у омар? (Что?Что?Что он говорит?) – пытался понять Филип.

- Штуйот! (Ерунду!) – отмахнулся Соломон.- Иди, тебе говорят!
 

Уже закурив на улице, я задумался, но не  над проблемой с двигателями, а над тем, что мне делать с моим ивритом. Понимал я не более одной трети. Ещё на треть догадывался, а все остальное терялось во мраке полного непонимания. Надежда на Соломона оправдывалась далеко не всегда, он просто не успевал, да и не сильно к этому стремился. Приходилось позже переспрашивать, примитивно хитря и выворачиваясь в тех случаях, когда дело доходило до полной несуразности. Я придумывал всевозможные способы запоминания, записывал слова на бумажках, но запас их пополнялся медленно. Особенно трудно было с профессиональной терминологией. Доходило до того, что устав от непосильной мозговой нагрузки, я просто убегал из комнаты, в отчаянии забивался в какой-нибудь угол и там при-ходил в себя. Слава Б-гу, окружающие относились к моим трудностям достаточно терпеливо. Филип, тот просто начинал повторять , следя за тем, чтобы я понял до конца сказанное им. Но это – при разговорах с глазу на глаз. А во время шумных ( южане!) обсуждений это превращалось в пытку! Из всех проблем новой жизни язык был самой трудной, попросту выматывающей душу. Особенно при возникновении спорных ситуаций, подобных сегодняшней. И выхода-то не было! Только зубрить и зубрить, чем я занимался ежедневно и ежечасно. В сорок восемь лет постигать новый язык дело не легкое, а ведь надо было параллельно думать и о самой проблеме. Она и на русском-то простой не представлялась. Сейчас, когда всё уже позади, и рука, снимающая телефонную трубку, уже не дрожит, я так и не могу представить, как удалось все это перебороть и пережить... А тогда... тогда я боролся с упорством маньяка... 




                *    *    *

Ну, что ж! Угловой датчик, значит, угловой датчик!... Первый виток моей профессиональной деятельности закончился почти плачевно. Я напоминал самому себе сбитого с ног боксера. Зал шумит, вставать, не глядя ни на что, надо! И теперь уже осторожнее надо, внимательнее...

Много позже я узнал-услышал историю о том, что до меня на фирму приглашали для собеседований двух-трех докторов по приборным специальностям. Встречался с ними сам глава фирмы. И поскольку все они старательно демонстрировали, как я понимаю, свои сугубо  теоретические возможности, которые не были поняты и оценены, а практической хваткой не обладали, у руководства укрепилось мнение, что пользы фирме доктора-теоретики принести не могут. Со мной связались лишь потому, что нужно было разобраться в электромеханике, с которой никто из разработчиков приборов знаком толком не был. И вот, в очередной раз, очередной «доктор» начал говорить нечто непроходимо непонятное, что чрезвычайно насторожило всех и заставило задуматься. В этот момент я буквально повис на волоске... Каждый день вечером я ставил птичку на приклеенном к столу листочке: ещё день прошел, а меня ещё не выгнали... не уволили.