Поворот

Вторая часть рассказа "Машка" (http://www.proza.ru/2015/07/19/1054)

За окном бушевала весна. Ветер нес с востока запах воды, песка и щебня, смешивал его с ароматом дождя и цветущей рябины и медленно заливал его в мою сырую комнату. Смеркалось. Я сидел за столом с одной лампой и читал. Стук в дверь показался мне совершенно посторонним звуком, и я долго отказывался понять, что стучат ко мне.
На пороге стоял старичок в пыльной шляпе, тесном пиджаке, накинутом на полинявший свитер, и невероятно мерзкого вида ботинках. Его седые брови, очень густые и кудрявые, были насуплены так, будто я крупно задолжал ему и избегаю разговоров об этом. В руках он теребил потертую ручку серого портфеля и без конца присвистывал, пытаясь отдышаться после мучительного подъёма по лестнице.
- Дмитрий Ильин здесь проживает? – нерешительно спросил он.
- Да, это я.
Тут неподвижное лицо старика оживилось, и я узнал в нем нашего бывшего соседа Николая Федоровича. Я растерялся.
- Ба! Дима! – воскликнул он. – Как ты подрос, не узнал тебя сразу.
Он закашлялся, а я наконец-то сообразил, что держать гостей на пороге невежливо, и молча пригласил его войти.
- Ну ты и спрятался, - дружелюбно заметил Николай Федорович. – Насилу тебя отыскал.
- Каким образом?
Честно говоря, я испытывал к своему гостю двоякие чувства. Внутри меня порхало ощущение, что этот старик – вестник чего-то доброго, но где-то в пыльных уголках души шевелилась давняя обида.
- Приехал я к твоим родителям, думал, ты там. Но они сказали, что ты переехал. Отправился на твою новую квартиру, а тебя и там след простыл.
- Я часто меняю квартиры, - мрачно пояснил я.
- То-то и оно, - пожал плечами Николай Федорович. – Помогло старое знакомство. Достаточно фамилии, имени и отчества, чтобы они сказали, где ты живешь, что ешь и когда ложишься спать.
Он подмигнул мне и хрипло рассмеялся. Я молчал.
- Собственно, я к тебе по делу, - его лицо приняло прежнее выражение, стало непроницаемым и серьёзным. - Видишь ли, она пошла на поправку, теперь живет дома и очень хочет тебя видеть.
- Да? – вспыхнул я. – Поэтому тогда вы сделали вид, что меня не знаете и посоветовали мне не вмешиваться?
Николай Федорович заерзал на стуле.
- Тогда все было иначе… Мы хотели сберечь твои чувства и… Ты был еще ребенком.
- Десять лет все было иначе! До старости будете беречь мои чувства? Я третий десяток размениваю и все еще нахожусь на правах младенца, чьи нервишки нужно беречь?!
Я сорвался на крик и едва удержался, чтобы не ударить кулаком по столу.
- Может быть, мы были неправы, но и нас же можно понять, - в отчаянии вскричал он.
- Понять причины мучать человека столько лет? Вряд ли. Хотя, все мы все это время ужасно страдали.
- Дима, - тихо сказал он, дотронувшись до моей руки. – оставь все обиды и поезжай к ней. Я приехал только для того, чтобы привезти тебя. – и, смутившись, добавил, - о деньгах не беспокойся. Все оплатим.
Я злобно ухмыльнулся. Николай Федорович виновато опустил глаза.
- Бросьте. Еду.

Синицыны жили в Подмосковье, в небольшом домике, снятом у какой-то старушонки, пока Маша полностью не поправится и не сможет вернуться обратно в Петербург. Этот дом я нашел с трудом - его совсем не было видно за пышными неухоженными деревьями. Дом оказался деревянным, черным и на первый взгляд совсем непригодным для жизни. Сад кое-как скрывал его убогость. Дорожка, засыпанная искрошенным кирпичом, вела к крыльцу, на пороге которого стояла Марина Ивановна, мама Маши, и приветливо улыбалась. Завидев меня, она подбежала, выхватила рюкзак у меня из рук и повела в дом.
Внутри оказалось на удивление уютно, чисто и даже современно. Никаких печей, половиков и скамеек. В прихожей весело большое зеркало, а над ним какая-то прямоугольная гравюра, изображающая сцены старомосковской жизни. Гостиная была совершенно белой, светлой и неприветливой. Своим видом она напоминала мне покойника в мятом саване. Меня передернуло. Марина Ивановна заботливо усадила меня в кресло и пододвинула ко мне чашечку с какао. Я не обращал на нее внимания и, пугливо озираясь по сторонам, ждал. Марина Ивановна заметила это и сказала:
- Маша спит, проснется примерно через полчаса. Режим.
Я напрягся и помрачнел. Марина Ивановна покачала головой и, откинув занавеску над дверью, скрылась за ней. Я остался один и судорожно сглотнул. Эта жуткая гостиная разбудила во мне тот самый страх. Я почувствовал, как он зашевелился в животе и потек к лицу и рукам. Внезапно мне стало казаться, что я попал в ад, и, вскочив, я бросился к двери с занавеской и наткнулся на удивленную Марину Ивановну, держащую в руках поднос с печеньем.
- Может я подожду ее в саду? – с трудом изобразив улыбку, спросил я.
- О, конечно, - засуетилась она. – Там за поворотом есть чудесная скамейка. Я сейчас принесу все туда.
- Не беспокойтесь, - остановил ее я.
Май полыхал в полную силу. Над садом повисла предгрозная духота. Я тяжело вздохнул и присел на облезлую скрипучую скамейку. Внутри у меня что-то скакало, выло, скреблось и хныкало. Я нервно водил пальцем по штанине и кусал губы. Напряжение достигло крайней точки, я вскочил и начал ходить туда-сюда. Описывая четвертый круг, я почувствовал, что что-то в окружающей меня обстановке изменилось, а все внутри съежилось и заскулило. Я обернулся. На скамейке, закрыв ноги голубым пледом сидела миниатюрная полупрозрачная барышня. Я стоял, боясь пошевелиться, но она заметила меня и болезненно улыбнулась, слегка обнажив ровные зубы. В этот момент мне казалось, что я умер, и блуждаю между мирами, встречая такие же заблудшие души, как я. Я зажмурился и резко открыл глаза. Девушка продолжала сидеть на скамейке и улыбаться. Тут я осознал все и ухватился за ветку, чтобы не упасть.
Десять лет я не видел Машку. И эти десять лет ее жизни покрыты для меня мраком. На боль мы реагируем стремлением как можно скорее спастись от ее источника,поэтому я и не смел ее расспрашивать. Пришлось болтать без умолку самому. Я рассказал ей всю свою жизнь и на самом пике своего рассказа вдруг осознал, как все это мелко и незначительно. Она слушала меня молча, виновато улыбаясь. А я чувствовал потребность нести любую околесицу, лишь бы не останавливать взгляд на этих замученных глазах. Замученных и… чужих. Я должен был говорить, чтобы заглушить в себе мысль о том, что Машка для меня потеряна навсегда, и бесполезно пытаться ее вернуть. Возвращать нечего.
Это была уже не та резвая смешливая девочка. Рядом со мной сидела тощая, безразличная ко всему старуха с девичьим лицом. Многолетние беспрерывные страдания сделали свое дело. Ни вернуть ее, ни уйти я не мог. Наступил тот переломный момент, когда ничего уже нельзя исправить. Но можно начать все сначала. Я решил подружиться с Машкой заново.